Текст книги "Бегущие по мирам"

– Чего уставился, хрен старый? – беззлобно осведомилась красавица.

Маг учтиво поклонился прелестной простолюдинке, хотя и не по статусу ей было. Совсем небольшой поклончик, просто как дань уважения чуду вселенной – красоте. И сглотнул слюну. Именно оттуда, из ада, где царила эта женщина, несло головокружительными миазмами. Широкое лицо царицы преисподней едва уловимо дрогнуло.

– Эх, жизнь-то что с людьми делает, – произнесла она ни к селу ни к городу. – Что, бедолага, плохо дело? Податься небось некуда?

Третий кивнул, нисколько не покривив душой. Куда ему податься, он действительно не знал.

– Жрать, поди, хочешь? Ладно, хватай чебурек, благодари дуру-бабу.

– Вы не дура! – возмутился Тандем, с признательностью подхватывая нечто раскаленное. – Вы прекрасны, вы…

– Малахольный, – убежденно произнесла царица. – Как жить-то будешь? Ты бы хоть бутылки собирал, что ли.

– Бутылки?

– Да, да, бутылки, – очень медленно повторила она, будто малому ребенку, и даже руками на воздухе показала плавный контур. – Пивные, по дворам. Тут как раз за углом приемка. Теперь, правда, не разживешься на них, дают совсем мало. Ну да тебе не выбирать. Одежонка, смотрю, у тебя…

И она безнадежно махнула рукой.

– Спасибо, прекрасная сударыня, – пробормотал Тандем сквозь горячее тесто с чем-то скользким внутри и снова поклонился.

– Иди уж. – Женщина сделала строгое лицо. – Иди-иди, нечего тут шляться.

Переживания и голод вытеснили из ушибленного амнезией рассудка Тандема свежее воспоминание о цветных сполохах на стенах домов. Он и не знал уже, зачем кинулся на улицу. Дожевывая чебурек, Тандем вернулся во двор. Там все чудесно переменилось за краткое его отсутствие. Кареты поразъезжались, облако вони от них почти рассеялось, зато через полдвора змеилась длинная шеренга людей в неживописном рубище. Каждый нес печать тяжелой доли – а также грязные сумки с угадывающимся кое-где клетчатым узором. Люди перебрехивались, сумки дзенькали. Сначала Тандем упал духом. У него не было клетчатой сумки, а без этого артефакта, судя по всему, предложенная красавицей карьера ему не светит. Вдруг от макушки до подошв прокатилась и ушла в землю теплая щекочущая волна, от которой закололо в кончиках пальцев и засвербело в носу, и нечто вполне материальное навалилось ему на ногу. Тандем поглядел: набитая бутылками грязная, некогда бело-красно-синяя, сумка. Он подхватил ношу и молодой рысцой поспешил к вратам, куда тянулась людская линия. Врата были ржавыми, в темном проеме едва виднелись составленные в башни одинаковые ящики, на фоне которых, вальяжен и небрит, распоряжался купчишка ну очень мелкого разряда. Люди перед купчишкой, однако, заискивали. Голоса их разом понижались и даже каким-то волшебством очищались от излишней хриплости. Он же, паскуда, держался с бедными горожанами заслуженных лет с такой непристойной грубостью, что вся аристократическая кровь, до последней капли, вскипела в птичьем тельце Третьего мага. Одним рывком преодолев дистанцию до врат, он загородил собой еще более тщедушного старичка и возопил:

– Как смеешь ты, молодой нахал, обращаться к старцу в столь непотребной манере?

Красные глаза купчины выкатились над небритыми щеками, будто лопнули от невыносимого напряжения.

– Ты… ты че, дед?..

Как ни прискорбно, старец, за которого вступился Тандем, не проявил ни капли признательности. Его глазки заполошно метнулись с купчишки на мага и обратно, перепрыгнули вниз на Тандемову сумку и побелели от возмущения.

– Это он без очереди решил пролезть! Не пускайте его, товарищ приемщик. Ах ты, хорек старый!

Тандем пошатнулся от чувствительного тычка в плечо. Соседи гневно загудели. Купчишка, рекомый приемщиком, малость успокоился и обронил почти дружелюбно:

– А ну, гондон драный, шкандыбай в конец.

– В ко-нец, в ко-нец! – принялась скандировать толпа.

Тандем с независимым видом двинулся вдоль очереди в конец. «Жалкое простонародье, – думал он в запоздалом приступе сословной гордыни. – Сволочь неблагодарная».

Очередь двигалась медленно. Тандема, однако, снедали стыд и обида, и он едва замечал бег времени, приближаясь мало-помалу к заветным вратам.

– А, гондон драный, – приветствовал его приемщик как старого знакомого. – Ну давай, сдавай.

Он заглянул в сумку.

– Эт-та… Эт-та что?

– Бутылки. – Тандем позволил себе горделивую усмешку. – С Вольного острова, из стеклодувных мастерских самого…

– Эт-та что за хрень, я тебя спрашиваю?

– Вы же видите, бутылки.

Тандем указал на изящный сосуд бордового стекла, казавшийся подлинной драгоценностью в грязной лапище лавочника.

– Забирай свое барахло, нормальную тару тащи!

– Вы что, ослепли? – обиделся Тандем. – Да бутылок лучше в целом свете не сыскать! Качество первостатейное, без изъяна, и…

Приемщик покраснел уже весь, словно голова его была на самом деле телом гигантского клеща, налившегося кровью.

– Взял свое говно, – раздельно проговорил он, – и свалил. Понял? Ну!

Множество рук вытолкали ничего не понимающего Тандема прочь, переправили, передавая его по цепочке, обратно в конец. Попутно Тандем собрал немалый урожай насмешек, тычков и торопливых советов.

– Ты уж не зли его…

– А ну как закроется Степка, лапу будем сосать?

– Сам-то откуда будешь? С лица вроде не таджик, а в халате!

– Бутылки простые бери, чурка нерусский, обычные, пивные…

Сосед даже продемонстрировал Тандему «бутылку обычную, пивную». Маг пренебрежительно оглядел убогое изделие, послушал жалобы на то, как мало теперь дают и как трудно с бутылочного промысла кормиться. Еще бы не трудно, отметил про себя. Сумка-две, вот и вся добыча – прокормишься тут, пожалуй! И отошел в сторонку, за гаражи.

Завершив расчеты с очередным собиральщиком, Степан, раздражительный приемщик стеклотары, бросил усталый взгляд в сторону и оцепенел: к дверям пункта давешний старый идиот с усилием волок здоровенную платформу на колесиках, уставленную в несколько этажей ящиками, полными бутылок. Перспектива одним махом покончить с волынкой настолько окрылила Степана, что он, преодолев свойственное ему презрение к физическим усилиям, сам выскочил во двор помочь пердуну. Пересчитал ящики и одобрительно хмыкнул:

– Упер, что ли, где? Ну молодец, старый хрыч, молодец!

Тандем с торжеством ссыпал деньги в потайной карман мантии. Не замечая тяжелого взора несчастных с клетчатыми сумками, вышел из врат на вольный воздух. Он был сыт, был богат, был, бесспорно, невероятно удачлив и могуч. Эйфория затоптала в самом зародыше простые вопросы: почему то, что не вышло с вонью самодвижущихся карет, вышло теперь с бутылками? Что изменилось с той поры во дворе, что произошло с миром? И главное, кто шел там, на улице, по ту сторону домов? Кто – или что? Но Тандем забыл задать их себе. А через мгновение ему и вовсе стало не до вопросов.

– Закрыто! – выкрикнул купчишка Степан, загремел и задвигал жестью. – Говорю вам, прием окончен, тары нет!

– Окончен? – взвыла очередь, как один человек, брошенный на съедение мифическому чудовищу. – Окончен?! Вон он, ребята, вон уходит! А ну бей!

И Тандем, не вполне еще понимая, что творится за спиной, побежал. Он бежал, не различая дороги, бежал так, как не бегал даже в детстве – болтовня с друзьями и даже подслушивание разговоров взрослых никогда не требовали от него подобных экзерциций. Опамятовался неведомо где, далеко от места роковой торговли. Сердце выпрыгивало из груди, и только клацающие зубы, кажется, не позволяли ему расстаться с бренным телом. Ноги подламывались, противная старческая слабость окатывала туловище холодной волной. Что хуже всего, денег не было. Только на дне слишком мелкого кармана каким-то чудом задержалось несколько монеток. Тандем взглянул на кругляши, жалко темнеющие на его жалкой морщинистой ладони, и слезы – жалкие стариковские слезы ожгли глаза, неудержимо заструились по щекам.

– Дедушка, ты плачешь? – прозвенело у локтя.

Девочка, маленькая. В одной нижней сорочке, почти босиком, беднота. Гордый маг поспешно обтер лицо и вздернул подбородок.

– Вот еще!

– Соринка в глаз попала? – понимающе улыбнулась девочка, и маг вдруг постиг тайну женщин, всю жизнь остававшуюся недоступной его мужскому уму.

– Дедушка, а ты кто? Звездочет, да?

– Нет, конечно! – отрезал Тандем, оправляя бархатную мантию, златошитую символами родового созвездия.

– Значит, нищий?

– Да как ты смеешь!..

– Ну не обижайся. Тебе просто есть нечего и жить негде, да?

Девочка задумалась, решая непростую задачу. Замечательный сухой чердак с голубями легко вместил бы еще одного жильца. Но вдруг дедушка не любит животных? Тогда он будет обижать ее зверушку. Правда, он выглядит добрым. Но мама говорит, нищие злые, потому что у них злая жизнь. Строго говоря, ей вообще не следовало бы заговаривать с ним, даже приближаться. Ей здорово влетит, если мама узнает. Но мама не узнает, а дедушка в чудном халате такой беззащитный и так жалобно плачет… Да, но зверушку она нашла раньше и теперь вроде как не может ее предать. Несколько секунд судьбы вселенной колебались на этих ненадежных весах…

– Ты сейчас за угол заверни и иди все время прямо. Там парк будет, у него забор такой красивый, называется ограда. А за парком дом длинный, зеленый. Двухэтажный. Называется приемное отделение. Там тетя Лида медсестрой работает. Скажи там, что бывший звездочет, то есть астроном, а больше ничего не помнишь. Найдешь, не заблудишься?

Успокаивая себя тем, что сделала для бедного старого нищего все, что могла, девочка Даша поспешила домой. Спешить нужно было. Утренняя прогулка непозволительно затянулась, а если мама, выглянув в окно, не увидит ее во дворе (а как ее, Дашу, там увидишь, если она здесь?), то улицы ей вовек не видать. И кто тогда будет кормить зверушку? Итак, она помчалась домой, а история пресветлой госпожи Аленны и ее верного стража помчалась в предел белого тумана, к самому краю мира, и даже дальше. Предопределение? Что же еще, скажет верящий в судьбу. Но не странно ли, что судьба ходит по своим заповедным тропам в растоптанных детских сандалиях?

– Эй, хозяева! Есть кто? Принимайте…

Молодой врач широким жестом показал на носилки.

– Примем как родных.

Показавшийся в дверях санитар – ровесник врача, но с глубоко, не по возрасту, залегшими морщинами – уже выкатывал каталку.

– Поторапливайтесь, там их много.

– Переложить поможете?

Умотавшийся врач – дежурство выдалось хлопотное – замялся:

– Вы что, один?

Санитар молча водворял покойника на последнее место временной регистрации. Не в его интересах было вдаваться в объяснения. Не рассказывать же этому славному, но совершенно постороннему врачу, что в один прекрасный день обнаружил себя посреди улицы с начисто отбитой памятью, безымянным и бездомным, в каких-то диких тряпках – пацаны пальцами тыкали – и буквально чудом пристроился сюда, бессменным ночным работником морга и дневным постояльцем каптерки. Как известно, подлинная, кристальная благотворительность встречается редко. Он тогда нисколько не удивился, услышав требования: днем помогать с уборкой территории, ночью отстаивать вахту в одиночку. А что такого? Даже хорошо, что людей мало. В смысле живых. Так-то оно спокойней. Мертвых же он не только не боялся, но даже, странная штука, испытывал к ним нечто вроде дружеского расположения. Хотя Двенадцать магов, его сотоварищей по магическому Совету, не нашли бы в этом ничего удивительного. Санитар, приучившийся откликаться на «дядю Семена», им же известный как Тарантул, или Восьмой, с юности отличался склонностью к некромантии и большими в этом деле дарованиями.

Не дождавшись ответа, врач, которого словно бы распирало что-то, юркнул следом за санитаром в двери морга. Догнал уже у стола, как ни в чем не бывало взялся за мешок.

– Узнаёте?

– Кого? – Санитар пригляделся к лежащему на каталке. – Да мы вроде незнакомы…

– Эк его перекосило, – хмыкнул врач (по молодости лет он был склонен щеголять цинизмом). – Не узнают! На сцене-то они и впрямь посимпатичнее. – И, все еще наблюдая на лице собеседника непонимание, пояснил: – Это ж Бэзил! Ну звезда!

Санитар не питал ни склонности к модной музыке, ни пиетета к ее героям. Однако кое-что о ней знал – поневоле. Ночные вахты тянулись долго, а морг, понятно, особых развлечений не предлагал. Водкой «дядя Семен» не увлекался, оставался крохотный телевизор, уверенно ловивший на свою антенку только музыкальный канал. Вот и приходилось солидному в общем-то человеку наблюдать, как извиваются на экране существа в блестящих перьях и татуировках. Бэзил, «мировая звезда ар-энд-би, только что выпустивший свой первый альбом», был особенно густо покрыт татуировками и извивался как-то на редкость противно. Неудивительно, что каждый его хит влет брал первые строчки хит-парадов. Кроме интенсивной клубно-концертной деятельности звезденыш раздавал интервью направо и налево, носился по презентациям и отравил санитару не один телевечер. А сейчас, молчаливый и безобидный, виднелся из пластикового мешка, как мертворожденный мотылек из лопнувшей куколки. Санитар без тени злорадства взглянул на его юное глупое лицо.

– Чего это с ним?

– Утопление, – отчего-то усмехнулся врач. – Пошли, там таких красавцев еще четыре штуки.

– Кто ж это их всех?

– Сами утопли. В тачке.

«Дядя Семен» с озадаченным видом покатил каталку следом за врачом.

Поднапрягшись, он еще мог представить утопление в ванной, но как пятеро взрослых людей, пусть и звезд поп-музыки, утонули в тачке – это было выше его понимания. «Ничего, уйдут все, сам разузнаю», – мелькнула странная мысль.

Задумываться над нею было, однако, некогда. Перевозка с распахнутыми дверцами торопилась вывалить на каталку новую порцию ужасов. Следом за Бэзилом в морг перекочевали три музыканта из его группы. На каких инструментах играли юноши, видеоклипы не проясняли, но двигались они в такт и подпрыгивали высоко. А «на сладкое», по словам молодого циника-врача, последовала девчонка с простецкой мордашкой, имевшая при жизни загадочную профессию светской львицы. Девчонка тоже охотно вертелась перед камерами, в последнее время в компании Бэзила, с которым у нее был «роман». Ничего львиного в ней и при жизни не наблюдалось, а сейчас, при виде перекошенного лица бедняжки, приходили на ум сравнения разве что с мокрой мышью. Санитар со вздохом повез тело в свою вотчину. К смерти он относился философски, несправедливостью ее не считал, но ерничать по поводу безвременной, как ни крути, гибели даже таких вот уродцев его почему-то не тянуло.

– Всегда ее терпеть не мог! – припечатал врач, захлопывая дверцы машины.

– Ну, долго еще? – простонал из кабины, как из преисподней, бестелесный голос.

– Все-все, едем!

Санитар остался в тихой компании новопреставленных. Не спеша прибрался, согрел себе чаю. С горячей чашкой в ладонях обошел незадачливых соседей – познакомиться поближе, все-таки вместе ночь коротать. Постоял над каждым, вглядываясь в лица так пристально, что, казалось, погружался взглядом глубоко в разум и еще дальше, в самую сокровенную впадинку, оставленную душой. Впадинки у юных покойников оказались мелкие, смазанные, словно ямки в сухом песочке. Санитар ощупал их вполсекунды. Рука сама собой вытянулась ладонью вниз, описала круг над каждым. Ладонь жгло. Видно, слишком горячим оказался чай в чашке.

Поймав себя на дурацких пассах, «дядя Семен» смутился и отвернулся от покойников. Даже кресло переставил, чтобы не видеть их хотя бы и краем глаза. Именно сегодня смотреть музыкальный канал отчего-то не хотелось, но телевизор был неумолим – по всем прочим кнопкам серебрилась рябь.

«Невосполнимую утрату понес этим вечером музыкальный мир! – вырвался из маленького ящичка истерический голос ведущей. – Мы потеряли Бэзила! Друзья, я понимаю, в это невозможно поверить, это несправедливо, немыслимо, но это правда. Бэзил, молодая восходящая звезда…»

– Сука, какая восходящая! – мяукнуло за спинкой кресла санитара. – Я, блин, суперзвезда!

«Как удалось узнать нашему корреспонденту, Бэзил сам сидел за рулем своего нового «Порше-Кайен», пробившего ограждение моста. Видимо, певец не справился с управлением, и…»

– Нет, ну чего несет, кошка драная! – К возмущенному голосу за спиной добавилась подозрительная возня. – Это я с управлением не справился? Да я круто вожу…

– Нажираешься ты круто, – вклинился другой голос, обиженный. – Придурок!

– Сам придурок!

– Говорил же вам, придурки, давайте тачку поймаем. Нет, погонять захотелось! Понтярщики.

– Мальчики, а чего это? Это мы где это?

– Ну ты, полегче! Я тебя на помойке подобрал, чмо!

– На помойку и отправил! Урод, ты ж нас всех зарыл!

– Ой, блин, я ноготь сломала!

– Заткнись! – хором гаркнули пацанячьи голоса.

– А ну все заткнитесь! – прикрикнул санитар, не оборачиваясь. – Слушать мешаете.

«Кроме Бэзила и трех музыкантов его группы в машине находилась подруга певца, культовая фигура, светская львица и просто красавица Глафира Кристи». – Ведущая округлила глаза, неумело изображая сочувствие.

– Ой, какой у Ксанки макияж безвкусный! И шмотки, – прокомментировал девчачий голосок. – Ишь распинается. Она ж меня, стерва, терпеть не могла. А кстати, о чем это она?

– Корова тупая, ты меня достала.

– Фу, Васька, какой ты грубый! Ой, смотри, это ж твоя тачка! Твоя, да? Ну точно, твоя. Ой, а что это из нее вода льется? Откуда это ее вытаскивают? Ой, мальчики…

– Заткнись!!!

Сюжет кончился, и, сочтя свой долг выполненным, телевизор замерцал помехами. В этот момент что-то щелкнуло в голове у санитара. Словно лампочка зажглась там, озарив светом постижения нечто непостижимое. Он начал оборачиваться, одновременно привставая. Посреди помещения на столах возились пять мокрых, посиневших тел. Мужские вяло перебрехивались, женское затихло, уйдя в созерцание маникюра.

– …! – в первый и последний раз в жизни изрек холодноватый, сдержанный, невозмутимый Тарантул, Восьмой член Совета магов.

Это коротенькое бессмысленное восклицание единственное оказалось способно вместить всю гамму его переживаний. Не было среди них только одного – страха. Вот страха Тарантул не чувствовал ни в малейшей степени. Тем временем на экран телевизора вернулась «картинка». Бэзил с командой и его пассия, вполне еще живые, но словно бы ненастоящие в неприятном синем свете концептуального видеоклипа, кривлялись под звуки последнего своего хита. На всех пятерых были серебряные плавки, у светской львицы дополненные силиконовыми грудями с приклеенными кисточками.

– Эй, мужик, прибавь! – взвизгнул один из трупов, густо покрытый татуировками. – Погромче, ну!

Соскочив с жестяного ложа, беспокойный покойник лихо завихлялся в ритме песни и подхватил, гнусаво и мимо нот: «Иди ко мне, крошка, будь смелей немножко, о, моя беби, дай обнять твое тело!»

– Давай, Бэз, вжарь! – оживились остальные, тоже покидая столы.

– О-о-о, беби-беби-беби… – выводили дуэтом два Бэзила, мертвый в покойницкой и живой в телевизоре.

– Мое соло, – пискнула девица и затрясла грудями.

– Заткнись!!!

Пение внезапно прервалось грохотом: увлекшись, Бэзил споткнулся о забытый кем-то бак и с размаху приложился о стол.

– Бардак, – вымолвил санитар, отхлебывая из чашки, будто там вместо остывшего чая плескалась водка. – Хаос!

Хаос… Он разом забыл обо всем – о поющих мертвецах, телевизоре, даже о собственной необъяснимой забывчивости и то забыл. Хаос – вот что важно. Только это, больше ничего. Сброшенный халат, покружившись, опустился на кресло, будто обессилевшее привидение. Хлопнула дверь. Бывший санитар – нет, бывший маг – несся по ночной улице туда, откуда едва уловимо тянуло, словно сквознячком, таинственным присутствием.

Дверь морга он, вопреки всем инструкциям, оставил незапертой. Счастье еще, что она плотно закрылась сама. Это обстоятельство обнаружили двое студентов, явившихся рано утром по месту прохождения практики.

– Дядь Семен, чего дверь не заперта!

– О, детка, ты сладка, как конфетка! – неслось из-за внутренней двери.

– Чего это с ним?

Студенты переглянулись. Пристрастия к алкоголю за санитаром, спокойным, малость отмороженным дядькой, не водилось, как и склонности к исполнению шлягеров бесполым фальцетом. Две головы осторожно всунулись внутрь.

Открывшаяся в покойницкой картина могла бы взять Гран-при на фестивале горячечных видений. Однако оба студента уже неделю как не притрагивались к спиртному! То ли шок, то ли это досадное обстоятельство сделало их малочувствительными и в целом неотзывчивыми сухарями. Больше всего их взволновало то, что они при попустительстве дяди Семена слиняли с ночного дежурства в женскую общагу. А факт, что за время их беззаконного отсутствия на вверенной территории морга произошли нарушения регламента, сомнения не вызывал.

– Что делать-то? – простонал один, наблюдая из-за дверного косяка, как подергиваются в танце уже порядком распухшие звезды ар-энд-би.

Прикрыв за собой дверь (увлекшиеся музыканты так и не заметили их появления), студенты уставились друг на друга.

– Слушай, мне это снится?

– Ага, и мне тоже?

– Но ты это видел? Это что ж, теперь все встанут?

– Уй…

– Может, главному доложить?

– А что мы ему скажем? И где Семен?

Более решительный из приятелей оглядел предбанник между дверьми. Подхватил случившуюся в уголке лопату, взвесил в руке. Второй попятился.

– Может, все-таки доложить?

Дверь распахнулась, на пороге закачался Бэзил.

– Эй, парни! – прогнусавила поп-звезда. – Выпить есть? А трав…

Изложить все свои желания Бэзил не успел. Перенервничавший студент от души приложил его по башке. Другой, ободренный примером, разжился массивным совком для мусора. Распахнув дверь ударом ноги, первый уже входил в морг…

– А ты говорил, главному доложить.

Стерев со лба пот, студенты огляделись с чувством выполненного долга. В гудевшей всю ночь покойницкой наконец воцарилась благодать. Никто не пел, не прыгал, не терся телом о другие тела. Покойники, как и пристало, отдыхали от тягот земного пути на столах.

– Точняк! Сами справились.

Бульк…

Ботинок заглотнул очередную порцию мутной воды. Странное все же развлечение – лезть через болото за артефактом. Вдобавок не зная, как он выглядит! Можно полдня пробродить вокруг какого-нибудь булыжника, а потом окажется, что это и есть искомый камень-с-распутья. Не станешь ведь каждую каменюку ворочать в надежде обнаружить хрестоматийное «направо пойдешь…». А что учудили на этот раз мастера, даже представить трудно. Полигонная игра по русским сказкам – это вам не Мордор штурмовать по тридцатому заходу.

Ладно, хватит ныть! Вот отыщем артефакт, и сразу веселее станет. Или не сразу? Вон на прошлой игрушке Дэну волшебный диск пообещали. Тоже думал, что как найдет, так ни один маг с ним по силе не сравнится. Универсальный защитный артефакт, мол. Направленный на противника, отражает любое заклинание. Тоже в болоте спрятали, подлецы. Думаете, легко из болота к замку тащить выкрашенную золотой краской крышку от канализационного люка?

Нет, все-таки не зря ему старшие товарищи, когда еще сопливым новичком был да в эльфы метил, разъясняли: все мастера козлы. Теперь матерый, заслуженный гном Тиралд сам доносил до длинноволосых юнцов эту максиму. А ведь был и он когда-то хрупок, наивен и свеж! Много иллюзий развеялось с тех пор, потонуло в холодных лужах, ушло в сыру землю. Сначала он верил, что мастера пьют с духом профессора чай, прекрасные девы чисты и невинны, а сам он, бесспорно, владеет конем, каждый шаг которого в два раза длиннее предыдущего, осталось только вспомнить, где его стойло. Потом, отощав на сухомятке, отваляв бока по спальникам и зад по общим вагонам, перешел к убеждению, что девки не умеют пить и спьяну становятся легкодоступны, а те, которые умеют, – те становятся мастерами и мстят, стервы, честным игрокам за свою невостребованность. А со временем все как-то устаканилось, успокоилось, и Тиралд (он же Сережа Соболев) остановился на том, что, во-первых, лужи холодны, палатки грязны и женщины в товарном отношении неоднородны, а во-вторых, что сам он едет на каждую игру, до которой может дотянуться, едет, никаких чудес не ожидая, просто потому, что не ехать не может.

– Стой, раз-два!

Шагавший во главе отряда Иван-герой (для своих Бенедикт, в миру Артем Васильев) ткнул пальцем в карту, потом в торчащий посреди «тракта» старый километровый столб:

– Ориентир. Здесь ищем. Девочки налево, мальчики направо!

И, дождавшись, когда дружинники исполнят приказ, нырнул в заросли влево от тропы.

Тиралд почти сразу откололся от мужской части отряда. Подуставшие мужики (игра выдалась на диво бестолковая, с суматошной беготней и сюжетными неувязками) дружно направились за кусты. Оттуда тут же зажурчало, защелкало зажигалками, потянуло дымком и беззлобной матерщиной. Тиралд, предпочитавший водку пиву и потому не имевший проблем с мочевым пузырем, в рассеянности побрел в чащу один. Ну про чащу, положим, это он так, для пущей форматности. Рощицы, еще уцелевшие меж недобитых пригородных деревенек, годились разве что для шашлыков на Девятое мая. Но какая-никакая растительность все же кучерявилась меж чахлых стволов, порой густея достаточно, чтобы скрыть в себе захованный артефакт или справляющего нужду толкиниста.

Тот кустарник был безнадежен. Опытный в игрищах Тиралд это сразу понял. Вокруг трава, ни тропки в ней, ни проплешин, впечатанных грубым ботинком организатора. Чего его туда понесло, Тиралду и самому было неясно. Видно, веяло чем-то от этого, позабывшего изгадиться, островка зелени, чем-то давним, позабытым-позадушенным. Тиралд уважительно, словно в море, вошел в траву. Отвел ветку неведомого горожанину растения. Среди листьев блеснуло золото.

Золото? Черт! От неожиданности он резко выпустил ветку, и та, будто в отместку за непочтительность, хлестнула его по лицу, смахнув очки. Рухнув, как подраненный, Тиралд нервно зашарил в траве. Два слова колотились у него в голове: «очки!» и «артефакт!». Ну где же эти чертовы очки? Без них игра для него кончена, никакие артефакты не помогут. Проклятье, но что же там блестит таким убедительным масляным блеском? Трясущимися пальцами он нащупал вторые глаза, кое-как нацепил их, по счастью уцелевшие, на переносицу и прямо как был, на коленях, вполз под склоненные ветви.

В плотном круге кустов обнаружилась прогалина. На прогалине поверх травы раскинулся роскошный черный шитый золотом плащ, а поверх плаща – столь же вольно раскинувшись – баба, не менее роскошная.

То есть про бабу – это он так, для понижения градуса экстаза. На самом-то деле с первого взгляда становилось ясно, что никакая это не баба, тем паче не телка и даже не девушка, а самая настоящая дева. Дева в глухом черном одеянии, составлявшем сногсшибательный фон для аристократической бледности лица и огненной рыжины собственных, не крашеных, волос. Дева с царственным профилем, с жилкой на белом виске и с мирискуснической лиловой тенью под ресницами и даже, мама дорогая, с зеленым камнем посреди тонкого золотого обруча надо лбом. Камнем, подозрительно похожим на изумруд.

Это ж она, Спящая царевна! Тиралд терся на поганище лет десять, наблюдая, как растет качество исполнения атрибутики в среде серьезных игроков. Он и сам давно расстался с первым мечом, любовно выструганным из пионерской клюшки. «Патриарх» висел теперь с почетом на стене поверх первого же, крашенного в бабкином тазу плаща, как во многих толкинистских квартирках. Но такого уровня – да просто такой красотищи – ему встречать не приходилось. Ни единой неубедительной черты! Спящая была натуральна до последнего волоска, до каждой петельки золотого шитья, словно выросла из этой травы на прогалине. Она была до того настоящей, что Тиралд, наверное, и не поверил бы, засомневался, если б успел.

Только ничего он не успел. Посмотрел еще раз на лицо царевны – и будто в колодец ухнул. Разом смыло последние лет шесть бестолковой, неладно устроенной жизни: все эти поиски себя, ночные приработки за кухонным столом, спиной к башне из грязной посуды, презрение к себе самому и за отсутствие денег, и за попытки их заработать, посиделки с друзьями, с которыми сросся, как не мывшийся лет пятнадцать рыцарь с собственным исподним. Он вдруг перестал быть Сергеем Соболевым в обносившемся юношеском костюмчике лесного жителя. Он действительно стал гномом Тиралдом, бывшим эльфом, нынче играющим роль славянского дружинника. И конечно, Тиралд поступил так же, как любой уважающий себя гном на его месте: наклонился к губам спящей красавицы и смачно поцеловал.

Распахнулись глаза, диковатые, зеленые, и оказались так близко, что он, только что забывший все, кроме своего имени, забыл и имя.

– Еще целуй, – выдохнула царь-девица.

Дружинник, естественно, подчинился. Когда они выбрались на тропу (Тиралд словно бы вытряхнутый, вроде мешка из-под картошки, девица же – ухитряясь не терять величия), отряд уже был в сборе. Иван-герой с торжеством демонстрировал подчиненным нечто, грубо вырезанное из дерева и облепленное мокрыми сосновыми иголками. А вот Тиралд, когда выступал из кустов, ведя за собой Спящую царевну, не торжествовал. Этому жалкому чувству не было места на сверкающей вершине его духа. Он молчал, не размениваясь на пошлые слова. Действительность говорила сама за себя. Пока соплеменники рыскали по буеракам, ковыряясь в опавшей хвое, он нашел и разбудил царевну. И как разбудил!..

Тиралд невозмутимо обвел товарищей взором – и стал стремительно скукоживаться в Сережу. Ни один из этих подлецов на него даже не посмотрел! Все взгляды прикипели к царственному созданию, идущему… нет, не следом за ним. С чего он только взял, будто ведет ее за собой? Она уже была впереди, привычно принимая всеобщий восторг, и как-то так выходило, что это он ее сопровождал, тащился следом, как хвостик. А царевна вовсю рассматривала обступивших ее воинов, задерживаясь взглядом на особо рослых экземплярах. Глаза ее мерцали, словно у довольной кошки. Даже золотые знаки созвездий, вышитые по кайме мантии, – Шемаханская, видать, была царевна, – сладострастно извивались и горели как-то особенно призывно.

– Чьи будете, латники? – осведомилась она голосом прирожденной повелительницы.

– Слуги твои, госпожа, – дружно грянули игроки, никогда ничего подобного не репетировавшие.

Изящно выуживая кусочки тушенки из банки, вскрытой смешным крохотным ножичком, «Спящая царевна» – она же Кошка, Пятая, но по красоте безусловно первая в магическом Совете – прислушивалась и присматривалась к новым подданным. Подданные сначала робели и отмалчивались, но Кошка подарила каждому особый взгляд – такой, что всякому казалось, подарок достался только ему. Определенно с ней творилось что-то необыкновенное и очень приятное. Поцелуй не разбудил в Пятой памяти, зато разбудил нечто другое. Нет, не нечто – а некто, какое-то ей самой незнакомое, но такое прелестное существо потрагивало кончиком язычка и без того яркие губы и поводило зелеными глазами. Может, та самая Кошка, звание которой она носила до сих пор так привычно, так равнодушно.