Текст книги "Синий бант"

Портрет

Портрет был великолепен. Илья сам забрал его из мастерской. Дома, сняв обертку, водрузил картину на кресло в кабинете и стал внимательно рассматривать. Любоваться. Какая настоящая на ней Май. В картине не было фотографической точности, но она удивительным образом передала суть Майи – этот взгляд, когда она уже там – в музыке. Художник очень точно поймал поворот головы, линию плеч, шеи… Как же Илья любил ее красивую шею…

Художник был настоящим мастером и для создания портрета потребовал от модели позировать лично, чтобы было нужное освещение, чтобы подобрать единственно правильные для этой картины тона. Представить же Май сидящей в одной и той же позе час казалось совершенно невозможно. Неудивительно, что она восприняла обязательные сеансы как настоящую пытку.

Но Илья выдвинул неоспоримый аргумент:

– Я придумал себе подарок на день рождения. Это портрет.

К подаркам она относилась очень трепетно, поэтому, тяжко и громко вздыхая, все же согласилась на позирование. И вот теперь картина закончена и привезена домой.

Пока Илья разглядывал портрет, любуясь собственной женой, в кабинет вошел Юня. Он увидел изображение и захлопал в ладоши:

– Мама! Мама!

– Да, мама, – Илья подхватил сына на руки. – Нравится?

– Да! – громко крикнул ребенок и снова захлопал.

В кабинет заглянула Елена Дмитриевна:

– Илья Юльевич, я могу покормить мальчика ужином.

– Не нужно, мы справимся сами. Езжайте домой.

С появлением Юни Елена Дмитриевна все чаще задерживалась в их доме. Собственные внуки жили далеко, и рождение сына у Ильи было воспринято как нечто личное. Юня словно восполнял женщине недостающее общение с родными. К трехлетию мальчика няня была выжита окончательно. Елена Дмитриевна с удовольствием гуляла с ребенком, готовила ему детскую еду, кормила и сидела вечерами.

– А это… это же Майя… – домоправительница увидела портрет. – Очень красиво.

– Я тоже так думаю, – согласился Илья.

– Вы точно справитесь?

– Конечно.

Майя вернулась в оркестр. Правда, вышла не на полную занятость, но все равно теперь два раза в неделю играла вечерами. В такие дни Илья старался пораньше возвращаться домой, чтобы не оставлять сына без родительского внимания. И спать укладывал сам. В общем-то, делом это было несложным. Юня рос послушным ребенком и любил слушать на ночь книжки. После чего мирно засыпал. Правда, с книжками оказалось не совсем все просто. Когда сына укладывала Май, она читала «Три поросенка», «Репку», «Красную Шапочку» и другие сказки, которые полагается читать детям в таком возрасте и что им обычно нравится. Юне тоже нравилось. Вот только когда ребенка укладывал спать Илья, эти книжки не годились. Сын отказывался слушать сказки в исполнении отца и требовал читать ему «Записки о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря.

«Между нашим и неприятельским войсками было небольшое болото. Враги ждали, не станут ли наши переходить его, а наши стояли под оружием в полной боевой готовности…»

Это было необъяснимо. В качестве альтернативы для Юни купили большую красочную детскую энциклопедию про римлян, там открывались окошки, двигались фигурки, раскладывались макеты зданий. Книга не имела успеха. Мальчик упорно тыкал пальцем в невзрачный серый том и твердил: «Сезаль, Сезаль…»

Приходилось читать…

«В лагере был один знатный нервий по имени Вертикон, который с самого начала осады перебежал к Цицерону и на деле доказал ему свою полную преданность…»

Май безумно веселило такое положение дел, она даже пыталась сочувствующе смотреть на Илью, но у нее это плохо получалось.

– Век живи, век учись, – говорила она, стараясь не расхохотаться, и подарила на Новый год сборник речей Цицерона – «один на двоих вам с Юней».

Он подарил ей кольцо с темным, почти черным сапфиром, в которое Майя сразу же влюбилась и носила почти постоянно, за исключением тех дней, когда выступала. Кольца мешали ей играть. Все. Кроме обручального.

Вернулась Май привычно поздно – в половине двенадцатого. Усталая, но довольная. Илья привычно ее ждал.

– Голодная? – поцелуй в холодный с мороза нос.

– Очень. У нас там есть что-нибудь вкусное?

– Конечно.

– Тебе завтра очень рано вставать? Посидишь со мной? – щекой по его щеке.

– Посижу.

И не только посидел, слушая рассказ о том, что спектакль прошел с заменой балерины во втором отделении, но и рассказал, как прошел вечер с сыном. А потом повел Май в кабинет и показал портрет. Она долго молчала, рассматривая картину.

– Знаешь, – проговорила Майя наконец, – а я ведь ни разу ее не видела. Мастер не разрешал смотреть на результат после сеансов.

– Нравится?

– Нравится. Очень. И где она будет висеть?

– Здесь.

Май оторвала взгляд от портрета:

– Ты хочешь запереть такую красоту в кабинете?

– Конечно, ведь это же мое.

Она положила голову на плечо мужа и прошептала:

– Ты, оказывается, жадина.

– А ты разве не знала? – спросил он, обняв. – Кажется, я наконец-то понял, что меня в этой картине смущает.

– Что?

– Размер смычка, – задумчиво произнес Илья. – Думаю, великоват.

Май прикусила губу, оценивающе глядя на смычок, а потом ответила уверенно:

– В самый раз.

Инструкция

Когда Юне исполнилось четыре года и он научился произносить букву «Р», на первый план вышли вопросы мироздания. А именно – как он появился на свет. В том, что истина где-то рядом, Юня не сомневался. Он усиленно размышлял над интересующим его вопросом во время вечерней сказки, дневных прогулок, просмотров мультфильмов и игры в «Лего». В общем-то, большая коробка «Лего» и дала подсказку. Ведь в ней много деталей, и домик предстоит построить, и маленький двор и… даже человечков!

Подарив пластмассовым туловищам руки-ноги-головы, а некоторым – кепки, Юня решил проверить свою догадку на маме. Он взял инструкцию в качестве шпаргалки и отправился на серьезный разговор. Мама была на кухне, она наливала в тарелку суп:

– Мой руки, сынок, сейчас будем обедать.

Разговор пришлось на некоторое время отложить. Минут на пять. Зато взяв в руки ложку, Юня сразу перешел к главному:

– Мама, а кто меня построил?

Мама подавилась супом. Вернее, подавились и мама, и папа. Одновременно. Потому что когда Юня вернулся из ванной на кухню, папа уже сидел на своем месте за столом.

На вопрос почему-то не отвечали, поэтому пришлось подсказать:

– Ты?

Мама кивнула головой:

– Я.

– Сама?

– Ну… мне помогал папа.

Юня посмотрел на папу. Папа, наверное, был очень голодный. Юня с таким аппетитом только после прогулок ел. А папа вот не гулял, а хорошо есть все равно получалось. Наверное, потому что он – взрослый. Взрослым всегда дается легко то, что детям с трудом.

– А зачем вы меня построили?

– Юня, ну как же мы жили бы без тебя? – удивилась мама.

– Скучали бы? – обрадовался Юня.

– Очень, – уверила его мама.

Все постепенно прояснялось. Остался самый главный вопрос.

– А откуда вы узнали, как меня строить правильно?

Кажется, папа все же наелся. Он поднял голову и посмотрел на маму. «Второе просит», – подумал Юня.

Точно. Она поднялась из-за стола и пошла к холодильнику.

– Давай ты ответишь сыну, – раздалось за спиной Юни.

Папа задумчиво посмотрел на книжку «Лего» и ответил:

– По инструкции.

Ну вот! Он так и знал! Юня повернулся к маме. Мама стояла у раскрытого холодильника, и у нее подозрительно тряслись плечи. Наверное, замерзла. Там же, в холодильнике, живет мороз.

Вопрос инструкций и правильности их исполнения занимал Юню все ближайшие дни. Особенно после того, как домик из «Лего» был построен, а потом и дворик, а потом и целая пожарная станция.

– А дома строят по инструкции? – спрашивал он, идя по городу. – А дороги строят по инструкции? А машины тоже по инструкции, да?

На деревьях и цветах Юня застрял. Чувствовал, что-то с ними не так. Ему объяснили, что деревья и цветы растут из семечек. В качестве примера они с мамой посадили в горшочек семечку, и однажды Юня увидел росток. Это оказалось так интересно!

А потом он играл под столом, неосторожно поднял голову и получил шишку. Было очень больно. Особенно если нажать на место за ухом. И тут Юня забеспокоился. На следующий день голова еще болела. Пришлось снова идти к маме с важным вопросом:

– У меня вот тут болит.

Мама подула и сказала, что скоро все пройдет.

– А ты мне аккуратно голову прикрепляла? – на всякий случай уточнил Юня. – Там же клей нужен.

– Очень аккуратно, – улыбнулась мама. – Скоро все пройдет, вот увидишь.

Мама оказалась права. Шишка скоро исчезла, а Юню стали интересовать вопросы космоса.

Скрипка или рояль?

Дочь заваривала чай, а отец рассуждал. Наконец все для чаепития было готово, и Майя устроилась напротив Михаила Львовича за столом. Наполнила и протянула чашку.

– Я так понимаю, ты пропускала мимо ушей мои слова, – Михаил Львович взял в руки чашку с только что налитым чаем, подержал ее и вернул на блюдце. – Почему ты такая упрямая, Майя?

– Я совсем не упрямая. И я никак не могу быть против занятий музыкой собственного сына. Но не кажется ли тебе, что рано?

– Рано?! – Михаил Львович и взятое печенье тоже вернул обратно на блюдце. – О каком рано может идти речь, если у мальчика явная тяга к музыке?

Майя не выдержала и улыбнулась.

– Но почему именно фортепиано, папа? – пододвинула ему тарелку с бисквитами. – Скорее уж… скрипка.

Михаил Львович иронию не поддержал, а заговорил убежденно и слегка запальчиво.

– Майя, мы сидели с ним за инструментом. У Юни поразительные способности, поразительные, уверяю! И именно к фортепиано! Ну что мы с тобой спорим, пойдем спросим!

– Папа, ему еще нет и четырех с половиной.

– И что? – отец уже встал с места. – Голова у него соображает на семь! С половиной.

Юня обнаружился на своем самом любимом месте. Ведь ковер в папином кабинете такой мягкий. И еще там много бумаги и ручек.

Мальчик лежал на животе и, высунув от усердия кончик языка, что-то писал на листе. Рядом с точно так же высунутым языком пристроился Сатурн – лучший друг Юни и по совместительству померанский шпиц.

– Юня, а ты хочешь играть на фортепиано? – дедушка не стал ходить вокруг да около.

Внук поднял голову от листа и энергично закивал. Шпиц не менее энергично повторил этот жест.

– Тогда напиши письму Деду Морозу. Чтобы он подарил тебе на Новый год настоящий рояль.

– Папа, рояль – это против правил! – Майя рассмеялась.

– В гостиной достаточно места, – невозмутимо парировал Михаил Львович. – Пиши, внучек, пиши!

Юня послушно перевернул лист, и смех замер у Майи на губах. Обратная сторона была не пустой.

Майя подошла к сыну и протянула руку.

– Сынок, дай мне, пожалуйста, посмотреть.

– Мама, но я еще не написал письмо! – недоуменно смотрел на нее Юня. Глаза у него такие же, как у Майи. Светлые и каре-зеленые. В остальном он точная копия отца.

– Я посмотрю, что ты писал до этого.

Юня с неохотой выпустил лист из рук. Ну, так и есть. Подписанный контракт. Майя вздохнула. Прости, фиолетовая печать. У матери с сыном это, видимо, семейное.

– Ты взял ее со стола? – мягко спросила Майя.

Сын довольно кивнул.

– Это папина бумага. И, боюсь, папа расстроится… что ты на ней решал свои задачки.

Малыш засопел.

– Сильно расстроится? – Юня явно обдумывал сложившееся положение. – Ругаться будет?

– Не будет, – вмешался в разговор Михаил Львович. А потом вытащил из пачки чистый лист бумаги. – Давай-ка, Илюша, писать письмо Деду Морозу. Ты буквы-то все знаешь?

– Все! – гордо ответил Юня. – Только когда пишу, я их путаю иногда.

– Ничего, – Михаил Львович сел за стол, а внук тут же устроился у него на коленях. – Вместе, поди, справимся.

Майя потихоньку убрала испорченный контракт в шкаф.

Папа, разумеется, не стал ругаться. Спокойно и терпеливо объяснил сыну, где лежит чистая бумага и что именно ее надо брать, если понадобится что-то написать. Похвалил письмо Деду Морозу. А рояль в квартире Королёвых появился спустя три месяца.

16–8-16

Оркестр Большого готовился к репетиции. Два музыканта из группы первых скрипок негромко беседовали. Один из них был штатным сотрудником, второго пригласили на замену вместо внезапно заболевшего скрипача, и он волновался. Сегодня его прослушивание. Может быть, удастся попасть в оркестр Большого. Хотелось бы.

– Сегодня же Королевна выходит из отпуска, – голос штатного скрипача звучал с явными нотками зависти в голосе. – Наверное, загорелая и в новых дорогущих шмотках.

– Королевна – это кто? – музыкант, претендовавший на место в Большом, жадно впитывал любую информацию.

– Втора[11]11
  Втора – вторая скрипка в оркестре.


[Закрыть], – охотно стал делиться информацией его собеседник. – Замужем за каким-то олигархом, дирижер в ней души не чает. Говорят, ее готовят в первые скрипки. А, да вон она. С самим.

В зал вошла пара – седой мужчина в круглых очках и красивая темноволосая женщина. Дирижер что-то эмоционально говорил ей, она внимательно слушала и кивала.

Молодой мужчина узнал ее. Но ни обдумать, ни как-то среагировать уже возможности не было. Вторая скрипка пожала руку первой и заняла свое место. Дирижер положил ноты на пюпитр и поднял руки. Репетиция началась.

* * *

– Здравствуй, Майя!

Ну кто так здоровается – из-за спины? Она остановилась и обернулась.

В первые секунды не поняла, кто это, даже нахмурилась. А потом он усмехнулся, и Майя узнала. Перед ней стояло позабытое прошлое. И нет уже давно тех чувств, что Влад когда-то вызывал, – страх, отвращение, паника. Ей нет никакого дела до человека, который смотрел на нее и ждал ответа. Но ни поприветствовать, ни тем более пожелать здоровья ни малейшего желания не было. Ограничилась кивком.

– И в самом деле королевна, – Влад продолжал улыбаться. – Ты знаешь, что тебя так зовут за глаза в оркестре?

– Знаю.

Повисло молчание. Майе было нечего сказать ему. И вообще – ей надо спешить. Но едва сделала попытку развернуться, ее настиг вопрос.

– Мы сегодня вместе играли, знаешь? Я планирую поступить в Большой.

– А я-то думала, кто это так безбожно фальшивил в секции первых скрипок?

Она не видела со стороны, как на секунду исказила ее лицо гримаса презрения. Она не видела, а собеседник заметил. Но показно расхохотался:

– Все еще не можешь простить меня, Маечка? Нехорошо говоришь, зло.

– Это не мое мнение, а маэстро. Я бы на твоем месте не рассчитывала на место в оркестре.

Он перестал даже улыбаться.

– Если женщина ведет себя как стерва, этому есть причина. Все еще со своим старичком? Как он? Сколько ему – сорок пять, пятьдесят? Видимо, уже не в состоянии удовлетворить молодую жену?

Наверное, схожее чувство испытываешь, если на улице, в публичном месте, увидишь справляющего физиологическую нужду человека. Брезгливость.

– Считается, что музыка оказывает облагораживающее влияние на человека, – говорила она медленно. Чтобы стоящий напротив услышал и понял все точно. – С тобой-то что не так? Может, ты не человек? Или дефективный? Инвалид? Как ты живешь с такой грязью внутри? – Он и в самом деле стал ей так омерзителен, что Майя поняла: достаточно слов. И все же, развернувшись, добавила: – Ты не стоишь пылинки с его пиджака.

Телефон, переведенный на время репетиции в беззвучный режим, сейчас, когда Майя села в машину, показал пять непринятых от Светланы Егоровны. Звонки от секретаря мужа были не такой уж и невиданной редкостью. Но пять подряд…

Что-то холодное заворочалось в районе солнечного сплетения, пока она слушала гудки. Всего три. А потом там взяли трубку.

У Ильи великолепно вышколенная секретарша – безо всякой свистульки вышколенная. И сейчас она говорила предельно четко. Только факты. Что случилось, когда случилось, какие предприняты меры.

Майя задала лишь один вопрос. Прилагая серьезные усилия, чтобы голос звучал внятно.

– Что сказали врачи?

Предынфарктное. Пред-мать-его-инфарктное.

Серебристый «мерседес» резко рванул со своего парковочного места у Большого.

Май спешила к Июлю. Мимо скверов, домов, станций метро, площадей, тормозя только на светофорах и срываясь с места на зеленый. Грубо нарушая скоростной режим. Кажется, мелькнул в зеркалах заднего вида синий проблесковый маячок, но она не сбавила хода. Может быть, это не ей. А если ей – плевать. Правила созданы для того, чтобы их нарушать. В совсем особых случаях. У нее был особый случай, и Майя нарушала все правила.

Врач в больнице тоже пытался говорить с ней о правилах. Что нельзя. Что режим. Правила не внушали Майе никакого пиетета даже в детстве и юности. А уж сейчас… сейчас ее не остановила бы и стена.

Медики вздохнули и проводили к палате, перед дверью дав строгий наказ не волновать пациента.

Да уж не извольте беспокоиться.

В палате зеленые стены и того же оттенка жалюзи на окне. Наверное, этот цвет должен внушать спокойствие. Но именно из-за него лицо лежащего на высокой кровати человека кажется совсем лишенным красок, присущих лицам живых людей. Нездоровая зеленоватая бледность. И открывшиеся на ее появление глаза.

Измученные.

Семисантиметровые шпильки вздумали Майю предать и покачнуться. Пресекла. Все пресекла и задавила в себе.

Дрожь в ногах. Ком в горле. И острое желание упасть на колени перед высокой кроватью и разрыдаться.

Все скрутила, завязала, затолкала внутрь. И осталось только самое настоящее и важное.

– Здравствуй, Июль.

Здравствуй, слышишь меня?! ЗДРАВ-ствуй.

Помнишь, я сказала однажды, что твое сердце принадлежит мне? Я не позволю, чтобы с МОИМ сердцем случилось что-то плохое.

* * *

Здравствуй, Июль… сколько раз он слышал эти слова. В разных ситуациях, шепотом, в полный голос, радостно, осторожно, озорно, ласково… но никогда – вот так.

Что он мог ей ответить?

Только:

– Здравствуй, Май.

И собственный голос показался чужим, незнакомым. И говорить было трудно.

А она шла навстречу. Ему навстречу. Медленно, неумолимо. Потом остановилась и стала внимательно изучать капельницу, затем перевела взгляд на монитор, к которому его присоединили. Словно понимала что-то, словно ноты свои читала на экране.

И Илья отвернулся, обратив голову в другую сторону. Чтобы не видеть.

Это было невыносимо – лежать и ощущать полную беспомощность, осознавать, что в ближайшие дни будешь здесь – в палате, с врачами, зависим от других людей. Не-вы-но-си-мо.

Но вдвойне невыносимо было осознавать, что таким его видит Май. Илья не хотел. Потому что он должен быть для нее опорой – всегда. Он – мужчина и глава семьи. А не… не лежачее существо, напичканное лекарствами.

Он даже не понял, как все случилось. Рабочий день без нештатных ситуаций. Изучал новый проект жилого комплекса, и вдруг стало душно. Мало воздуха. Ослабил галстук. Мало. Расстегнул верхнюю пуговицу. Все равно мало. Встал, чтобы шире распахнуть окно… не дошел. Словно кто-то в груди ржавой отверткой что-то закручивать стал… сил хватило только опереться ладонью о стол. Последнее, что помнит, – вошла Светлана Егоровна с папкой, а дальше темнота.

– Как ты? – послышался тихий голос жены.

– Все нормально, – ответил он через силу, затылком чувствуя ее взгляд.

Не смотри на меня.

Иди домой, Май.

Тебе нечего здесь делать.

Я сам справлюсь.

– Ты так и не научился мне врать, Июль, – негромкий цокот каблуков, голос послышался теперь с другой стороны.

Илья открыл глаза. Май обошла кровать и стояла сейчас перед ним. Какое-то время они смотрели друг на друга. Он просил ее взглядом: «Уходи». Она понимала. Он точно знал, что понимала, но…

Вместо того чтобы послушаться, начала снимать туфли. Одну, потом вторую, потом подняла до середины бедра узкую юбку и…

– Что ты творишь, Май?!

– А ну-ка, подвинься!

И залезла на высокую кровать!

– Май, зачем ты это делаешь? Перестань. Тебе… тебе вообще здесь быть необязательно. Лучше езжай домой, к Юне.

Но она не слушалась. Разве она вообще слушается, если что-то вобьет в свою революционерскую голову? Майя устроилась рядом, опустила свою голову рядом с его плечом, обняла рукой, очень осторожно, не потревожив ни один провод, и положила ладонь совсем рядом с сердцем, прошептав:

– Шестнадцатая, восьмая, шестнадцатая.

Словно волшебные слова из сказки. Словно это работает. Словно исполнится загаданное желание.

Не-вы-но-си-мо.

– Май, это не двухместный номер отеля.

– Помолчи, а? Сейчас я начну тебе рассказывать, что мы будем делать дальше. Я говорю – ты слушаешь и выполняешь.

– Май, ничего не получится. Ты без скрипки. Аншлага не будет.

Ему снова хотелось отвернуться, но ее голова была так рядом, и щека почти на плече. Совсем как утром. Сегодня утром они лежали точно так же. Только у себя дома. И впереди был целый день. У нее репетиция, у него – новый проект, и она такая соня, еще хотела дремать, и он привычно целовал ее в макушку. Он вообще не знал, как жить, если не целовать ее туда, и все было совершенно ясно и понятно еще утром. Всего несколько часов тому назад.

Илья не отвернулся только потому, что рядом была эта самая темноволосая макушка.

А Май ухитрялась самыми кончиками пальцев гладить его кожу, ничего не задевая.

Все правильно. Она же… музыкант. Скрипачка. Уткнувшаяся носом в его шею скрипачка.

– Наш сын ждет дома папу, чтобы разобраться вместе с ним, как работает новый радиоуправляемый катер. А твоя вероломная жена вернется сегодня домой и повесит на дверь портрет твоего любимого скрипача. Если тебе не нравится такое украшение нашей спальни, приезжай и сними его оттуда сам.

– А у меня есть любимый скрипач? – он все-таки обнял ее свободной рукой и сжал тонкое плечо.

– У тебя есть любимая скрипачка! Которая очень-очень тебя любит.

Нос перестал касаться шеи, потому что любимая скрипачка приподнялась и посмотрела на Илью. И отворачиваться уже было поздно. И закрывать глаза тоже.

– МЫ тебя очень-очень любим. И ждем дома, – поцеловала. – После того, как врач спустит с тебя три шкуры за кофе и сигареты.

– И тебе не жалко трех моих шкур?

Она тихонько рассмеялась. И от этого смеха вдруг что-то изменилось, стало светлее и… легче. Дышать легче. Смотреть легче. На нее смотреть. И не отворачиваться.

Майя… вечный родник с живой водой…

Интересно, у родников бывает острый язык? У его есть точно. – Тебе пойдет на пользу, – уверила она Илью. – Может быть, тебе даже понравится. Без трех шкур, сигарет и кофе. Будешь как новенький. Вернешься домой – начну регулярно практиковать.

– Я даже знаю чем – смычком.

Они засмеялись оба, поэтому не услышали, как почти беззвучно открылась дверь палаты интенсивной терапии. Врач заглянул проверить состояние пациента. За годы своей практики он повидал многое, но лежащих в обнимку и смеющихся мужчину и женщину через несколько часов после экстренной госпитализации больного – впервые. Это было настолько ошеломляюще и интимно одновременно, что доктор просто тихо закрыл за собой дверь.

Он зайдет чуть позже.

Пациент, только что поступивший, лежащий под капельницей и присоединенный к монитору, смеется. Негромко, но искренне и легко. По-настоящему.

А это значит – там все будет в порядке.

* * *

Рядом с «мерседесом» стояла патрульная машина. И двое полицейских. Один что-то говорил в рацию.

– Ваш автомобиль?

– Мой, – собственный голос звучал бесцветно и был прозрачным, как стекло.

Майя, прикрыв глаза, слушала гневную нотацию. Про безответственность на дороге. Про вопиющие нарушения. Про последующее наказание – штраф и, вполне возможно, изъятие прав. Про автоматическую и неоднократную фиксацию фактов.

– Что вы молчите?! – не выдержал сотрудник ДПС. – Нечего сказать в свое оправдание?!

Он на вид чуть старше Майи. Что же вам сказать, господин полицейский? Сейчас у меня и в самом деле нет слов. А мне еще сыну дома объяснять, что случилось с папой.

– Скажите, вы женаты?

Вопрос мужчину удивил. Он помолчал, хмуро глядя на Майю.

– Да, женат. Двое детей. Это имеет какое-то значение?

– Вот представьте себе, – Майе казалось, что она говорит под гипнозом – медленно и будто неохотно, – что вашу жену привезли в больницу в предынфарктном состоянии. И вы не знаете, что сейчас с ней. Жива ли вообще? Ваша любимая женщина, мать ваших детей. Вы бы соблюдали правила? Или включили мигалку и помчались, наплевав на все? Я бы тоже включила мигалку… Вся разница между нами в том, что у меня не было этой гребаной мигалки.

Ноги вдруг перестали держать. И силы держаться кончились. Покачнулась. Скинуть к черту эти шпильки, что ли?

Спустя пару секунд Майя рыдала в полицейский погон, царапая щеку о маленькие звезды. А капитан неловко гладил ее по руке и что-то говорил. Что штраф все равно выпишут, иначе просто нельзя, но права оставят. И что он все понимает.

А она была готова даже с правами расстаться. Если это вдруг – цена.

* * *

Он повернул ключ в замочной скважине и открыл дверь. Дверь собственной квартиры. Никогда не думал, что это станет так важно – просто открыть дверь своего дома. Май, стоявшая за спиной, хотела это сделать сама, но Илья протянул руку. И она безмолвно вложила в нее ключи.

После больницы с ее распорядком, осмотрами, процедурами, запахами стерильности и лекарств одновременно это была свобода. Он устал быть в больнице. Выполнять предписания. Слушать, как надо себя беречь и бездеятельно проводить дни.

Видеть страх в глазах Май он тоже… не хотел.

И вот теперь – дома. Илья сделал шаг в сторону, пропуская вперед жену, потом зашел сам. Фортепианные гаммы звучали громко и с чувством. Судя по запахам, на кухне колдовала Елена Дмитриевна. Теперь она уже не вела хозяйство, этим занималась приходившая на несколько часов три раза в неделю помощница. А вот кухню Елена Дмитриевна не отдавала никому и оборону держала стойко.

Илья снял обувь, заглянул в гостиную. Юня сидел за роялем и старательно нажимал на клавиши. А за его спиной, пристроив передние лапы на табуретку, стоял песик и пытался частично подпевать, а потом вдруг залаял.

– Ну вот, мы сбились, ты зачем так громко гавкаешь? Теперь надо сначала…

Но маленький шпиц уже не слушал своего хозяина, он с радостным лаем устремился навстречу слушателю.

– Папа!

Юня тоже спрыгнул со своей табуретки и побежал к отцу. И обнял его за шею. Потому что папа всегда приседал и обнимал его в ответ.

– Папа, почему ты так долго? Ты совсем-совсем выздоровел? Я очень тебя ждал! Тут столько всего произошло! – начал выдавать информацию Юня. – Мне обещали новую энциклопедию про космос! Еще я собираюсь сделать чертеж космического корабля и разработать специальный скафандр для Сатурна. Для этого мне надо стать хорошим математиком, поэтому я начал учить таблицу умножения, а завтра меня будет слушать какой-то музыкант очень известный, который учитель, и мы должны поехать к нему рано, и я не успею погулять с Сатурном…

Илья внимательно слушал этот непрекращающийся поток очень важных новостей от своего сына, который родился пять лет назад в июне. И все домашние поэтому называли его Юней.

– Не переживай, сынок, – раздался за спиной Ильи сладкий голос Майи. – Нашему папе теперь тоже обязательно гулять два раза в день. Так что у Сатурна будет отличная компания для утренних и вечерних прогулок.

Илья понял, что процесс сдирания шкур начался.

Он был дома.

* * *

– Что на тебе надето, Май?

– Это пижама.

– Это пижама твоей мамы?

– Это МОЯ пижама!

– В таких спят только бабушки.

– Серому Волку, конечно, виднее, в каких пижамах спят бабушки, – укладывается в постель. – Но это отличная пижама от «Виктории Сикрет». Спокойной ночи, Июль.

– Нет, не спокойной.

Первая пуговица.

– Доктор прописал тебе покой.

Вторая пуговица.

– Ты таблетки выпил?

Третья пуговица.

– Ты сегодня мало гулял!

Пижама летит на пол.

– Ладно. Но я сверху. А ты лежишь и спокойно дышишь.

– Май, – тоном исчерпавшего все запасы терпения человека. – Прекрати обращаться со мной как с инвалидом.

– Господи, ну хотя бы раз… хотя бы один раз позволь мне побыть сверху.

Мужские лопатки касаются шоколадного атласа.

– Только сегодня.

Мужские руки касаются резинки пижамных штанов, но остановлены женской рукой.

– Я все сделаю сама.

* * *

– На этой развязке надо было уходить налево.

– Не мог раньше сказать?! – чертыхнулась Майя, выискивая место для разворота. Терпение уже истончилось до прозрачного состояния, и сказывалась накопившаяся за последние недели усталость.

– Я же предлагал уступить мне место за рулем, – тоном змея-искусителя. – А ты пока отдохнешь…

Не отрывая взгляд от дороги, под радостное повизгивание Сатурна – вот уж кто точно радовался поездке! – Майя выудила из бардачка пакет с медицинскими документами. Верхним среди них лежал отдельный листок, содержащий общие рекомендации относительно режима дня и питания.

– Там синим по белому… – голос ее тоже был вкрадчив, но давалось это с большим трудом, – написано, что пока тебе стоит воздержаться от управления автомобилем.

Темная бровь пассажира на переднем сиденье едва заметно изогнулась. Он не прекратит свою борьбу за место главы семьи, откуда его временно подвинули. Не прекратит ни на минуту, пока не добьется своего.

– Мама, а что такое боготворить? – подал сзади голос сын.

Родители переглянулись. В борьбе за руль установилось временное перемирие.

– Очень сильно любить, – ответила Майя, сдерживая улыбку. Вот и разрыв. Можно развернуться.

– Как вы меня?

Тут она все-таки улыбнулась.

– Как мы тебя, – серьезно ответил Илья. – А откуда ты узнал про это слово?

– У мамы из книжки какой-то Марии. Правда, я не очень понял, что там написано, – и, пока Майя пыталась понять, о какой Марии идет речь, сын торжественно процитировал: – Женщин надо либо боготворить, либо оставлять. Другого быть не может.

Ремарк. Кто бы мог подумать?! Даже Июль улыбнулся. А любознательный Юня поинтересовался вдруг:

– Папа, а ты маму очень сильно любишь?

– Бо-го-тво-рю, – ответил Илья, внимательно наблюдая, как Май делает разворот, чтобы поехать в обратную сторону.

Через сорок минут серебристый «мерседес» прибыл к месту назначения.

* * *

Илья открыл глаза. Сквозь окно с незадернутыми шторами струился яркий солнечный свет. День обещал быть ясным. Рядом, почти касаясь носом его плеча, спала Майя.

Май… и на ее расслабленном родном лице Илья вдруг впервые заметил… крохотные, едва заметные морщинки около глаз. И, наверное, их причиной был он.

Майя устала. Илья точно знал, что устала. В том числе и бороться с ним. Но роль послушного больного на реабилитации была выше сил Ильи. Уже все хорошо. Уже пора включаться в жизнь… и каждый день как бой.

– Я сяду за руль.

– Нет, ты не сядешь за руль.

– Мне нужно в офис.

– Нет, тебе не нужно в офис. Есть телефон.

– Какой дом отдыха? Мы только недавно вернулись из отпуска.

– Врач говорил о минимум неделе реабилитации!

От споров уставали оба. Она боролась за предписания докторов. Он… за право быть мужчиной. Опорой. Потому что иначе не мог.

А у нее – первые морщинки. Его девочке уже тридцать один.

И эта неделя – для нее. Майя выспится, отдохнет, нагуляется. Пусть думает, что ему необходим этот самый режим и отдых. На самом деле отдых необходим ей. Май смешно нахмурилась во сне, а потом ее лицо вновь разгладилось.