Текст книги "Жребий праведных грешниц (сборник)"

– Бабы Степку сгубили.

– Кто кого сгубил – еще вопрос, – отвечал Камышин.

– А вы-то, видать, в молодости тоже были… ходоком, – в сердцах упрекнула Марфа.

Это было исключительно редко, чтобы Марфа словом или полсловом, шепотом, взглядом признала отцовство Камышина. Она придерживалась твердой политики: попробуйте заикнуться, что Степка ваш сын, и больше нас не увидите.

Камышин улыбнулся: ему было приятно, что жена отступила от своей политики и что, возможно, ревнует его к прошлому.

Начиналось-то, по мнению Марфы, хорошо. Семейная жизнь – хорошо, а что до нее, так сплошной срам.

Телефон стоит в коридоре, на всю квартиру слышно, как Степка звонит девушкам, как они ему. «Курлы-курлы, курлы-курлы» – Степка с зазнобами общается. Его дома нет, телефон не умолкает, звонки беспрерывные: передайте, что Таня звонила… Оля, Катя, Наташа, Ира…

Он приходил с девушкой: нам нужно к семинару по технике речи подготовиться. Через неделю снова с девушкой – с той же или с новой, Марфа их не отличала. Им требуется отработать этюды и бальные танцы. Потом выяснилось, что танцы он отрабатывает и в квартире брата Митяя, имея ключ и предварительно выяснив, когда никого не будет дома.

Марфа Степке полотенцем пригрозила:

– Отстегаю, не посмотрю, что ты, пустоумник, в возраст вошел. Помнишь, как я вас хлестала?

Степан прекрасно помнил: мама его и брата лупила кухонным полотенцем за серьезные проступки. Рука у мамы тяжелая, сильная.

– Чтоб ни у нас в квартире, ни у Насти с Митяем больше никаких этюдов! Девушку приведешь, на которой жениться решишь. Женись, ирод! Хватит бальных танцев!

Он привел девушку в конце третьего курса. Первую красавицу в институте. До онемения красивую. А то бы Степка не под приму клинья забивал! В их роду-семье дурнушек косорылых не было. Клара подкачала, да и сам Степан. А на Нюраню посмотреть, Аннушку, Настю? Но девушка по имени Анелия была совершенно особой красоты, абсолютной. Настя и Митяй, которых Марфа позвала: Степка с невестой будет знакомить, – застыли в первые секунды, как сама Марфа и Камышин. Анелию даже описывать не стоит. Глаза, нос, цвет кожи, овал лица, губы, волосы – сколько слов ни подбирай, видеть надо. Видеть и поразиться тому, что природа ваяет под вдохновение.

Вечером после застолья Марфа мыла посуду на кухне и все никак не могла расстаться со счастливым чувством: Степку полюбила редкой красоты девушка. Моего сыночка, моего оболтуса…

– Она такая! – восхищалась Марфа. – Такая!

Камышин сидел за столом и читал газету. Он всегда старался быть рядом с женой, как познавший хронический холод человек старается притулиться к печке. Чаще всего не удавалось – около Марфы вертелись дети, внуки, которые тоже тянулись к теплу. Маленькие – им преимущество.

– Какая такая? – спросил Александр Павлович. Сложил газету, поднялся, взял полотенце и стал вытирать тарелки.

– Возвышенная, – замерла Марфа с губкой в руках, – иконописная. Ох, боюсь не удержит!

– Кто кого?

– Степка Анелию.

– Скорее она – его.

– Хотя девушка и марудная, – нашла Марфа недостатки у будущей невестки.

– Какая?

– Медленная, точно спит на ходу.

У Анелии была замечательная дружная семья: папа архитектор, мама музейный работник. Жили они на Васильевском в отдельной квартире, куда Степка, в примаки, перебрался после свадьбы. Анелии с детства прожужжали уши про ее красоту и про то, что она станет знаменитой артисткой. Девочка была послушной и выбору, который сделали за нее взрослые, не противилась. К сожалению, камера не полюбила Анелию – на экране она выглядела как заговорившая икона. Анелии не хватало страсти, горения, желания выплеснуть свои эмоции бурно или, напротив, сдержанно, но так, чтобы чувствовалось, что внутри все клокочет. Поэтому и на сцене она разочаровывала: смотришь на нее, ждешь, что сейчас что-то произойдет с этой красивой героиней, а ничего так и не происходит.

Когда Степака после полутора лет семейной жизни бросил Анелию, она очень переживала. Но это была обида сродни той, что бывает, когда вдруг тебя увольняют с работы, а не крах большой любви, когда небо падает на землю, накрывает тебя и не дает дышать. Анелия никогда не испытывала к Степке африканской страсти, он взял ее измором. Однако их молодая семья выглядела вполне благополучно, разрывом и не пахло. Пока Степку не понесло на летнюю практику в Тюмень. Там тяжело заболел режиссер театра, Степке предложили попробовать свои силы. Он был на седьмом небе. Репетировали «Чайку» Чехова. У Степки возникла сногсшибательная концепция постановки, своим бешеным энтузиазмом он заразил всю труппу, даже тех артистов, которые, казалось, давно покрылись мхом, и Степка влюбился в исполнительницу роли Нины Заречной.

Он позвонил домой в конце лета и сообщил три новости, одна другой «приятнее». Он уходит из института, потому что его берут режиссером в театр. Он разводится с Анелией. Он женится на Нине Заречной, тьфу ты, на Лиде Зайцевой. Лида – чудо, у них любовь одна на миллион.

– Ну, не зараза? – горевала Марфа. – Как я теперь Анелиным родителям в глаза посмотрю?

Она всегда переживала выкрутасы детей как собственные недостатки.

Много лет спустя был период, когда Марфа на вопрос о младшем сыне отвечала: «Режиссирует по северам». Из Тюмени Степан переехал в Норильск, потом его унесло в Сыктывкар. В каждом городе он задерживался на три-четыре года, каждый отъезд был связан с разводом, новой любовью, женитьбой и бурным всплеском творческого энтузиазма.

В этот период Камышин и сказал Марфе, что, глядя на сына, лучше понял самого себя, собственные недостатки, но, возможно, они же и достоинства. Любовь к процессу, а не к результату, особенно если он представляет собой копирование. Камышину всегда было интересно запускать новое производство, осваивать современные станки, то есть организовывать обучение на этих станках, биться над изделием, устраняя технологические и прочие ошибки. А контролировать работу конвейера ему было скучно. Степан обожал читки, обсуждения концепции, споры, более всего – репетиции: общее возбуждение, в которое впадала труппа, и уже не на сцене, а в жизни артисты называли друг друга именами героев пьесы. Для Степана провинция была лучшим полем, потому что в столичном театре удачная постановка может идти годами, а в областном городе зрительский круг ограничен, ему постоянно, каждые три месяца, подавай премьеру.

Эта их особенность: любовь к процессу – имела неизбежный побочный эффект. Она гасила, вытравляла честолюбие. Камышин был отличным инженером и организатором, но не стал директором завода. Степан, конечно, мечтал о званиях, премиях, но гораздо больше его увлекала какая-нибудь очередная идея, вроде «Ромео и Джульетты» в интерьерах строительного ПТУ.

Лиду, вторую жену Степана, Марфа видела дважды. Первый раз – когда Степан привез ее, беременную, в Ленинград.

Лида была красива, но не Анеля, конечно. Молчалива и поэтому казалась умной. Заговаривала и… не то чтобы дура дурой, но и не ума палата. И еще очень напряженная. Казалось, дотронься до нее – отпрянет или током ударит. Испуганная. Есть такие люди – с детства испуганные. И как ни веди себя с ними, как ни выказывай доброжелательность, готовность приветить, приласкать, они почему-то все равно остаются напряженными, словно постоянно ждут подвоха, нападения, обиды. Словом, Лида не очень понравилась, Анелю жалко, но Лида на сносях, и тут уж хочешь не хочешь, а принимай ее с распростертыми объятиями, хотя Лида от этих объятий шарахается.

Второй раз Лиду увидели, когда Степка рванул в Норильск, то есть после гастролей не вернулся в Тюмень, встретил новую любовь и новый театр. Лида привезла в Ленинград дочь Соню, Лиде надо устраивать свою жизнь и делать карьеру, Лиду пригласили в воронежский театр.

Марфа и Камышин не могли насмотреться на внучку, хотя уже воспитывали Таню и Маню и щенячьего визга наслушались. Соня никак не походила на умненькую Маню и потешную Таню. Какая от двух артистов, но людей совершенно разного темперамента, могла быть дочь? Хитренькая. От мамы взяла симпатичную внешность, от папы – лидерский характер. Оглянуться не успели, а уже в детской Таня и Маня пляшут под Сонину дудку, отдали ей все игрушки и покорно выполняют все распоряжения.

Лида оставила дочь и сгинула, то есть в первое время еще писала, изредка звонила, потом присылала поздравительные открытки, наконец замолчала. Она была жива, адрес ее знали. Но если мать от дочери отказалась, чего навязываться? Мать – глупая женщина, потому что Сонечка – большая радость. Веселый, шебутной, озорной, неутомимый ребенок. Как Степака в детстве.

Кроме Сони, у Степана были еще сын Ипполит в Норильске и дочь Алла в Сыктывкаре. Зарплата Степана после вычета алиментов – гулькин нос. Марфа и Камышин никогда Ипполита и Аллу не видели. Марфа на дни рождения отправляла им деньги. В бланке перевода было место для текста размером в две спичечные этикетки. Из года в год Марфа писала: «На подарок от бабушки Марфы и дедушки Саши. Желаем здоровья и благополучия. Не могли бы вы прислать фото?»

Ни ответа, ни фото они так и не дождались. Положа руку на сердце, не сильно горевали. Когда у тебя по квартире носятся три маленьких бестии, не остается времени тосковать о далеких внуках.

Степан только с Анелей разошелся культурно, с остальными женами разводы были кошмарными, со взрывами женской ненависти, которая не растворялась годами. Матерей Ипполита и Аллы можно было понять: они не хотели иметь дела ни со Степаном, ни с его родней. Получать алименты – это справедливо. Никто не жирует, лишних денег не бывает, а Степан Медведев пусть хоть на хлебе и воде сидит. Всегда найдется та, что его прокормит.

Развод с Анелей был мирным потому, что брак их представлял собой отчасти сделку. Ему хотелось первую красавицу, она устала отбиваться от ухажеров и выбрала самого настырного. С Анелей, единственной из всех бывших, Степан поддерживал приятельские отношения.

Анеля не стала актрисой. Окончив театральный институт, пошла работать к маме в музей. Там встретила и наконец по-настоящему влюбилась в скромного парня Алексея, младшего научного сотрудника, искусствоведа. Он был беспомощен за стенами музея, но прекрасен, рассказывая о пыльных черепках и ржавых стрелах. Две их дочери-погодки повторили красотой Анелию, но бабушке и дедушке было строго-настрого запрещено упоминать о карьере артисток. Семья Анели была настоящей интеллигентной питерской семьей – островком непритязательного благородства, образованности, доброты и стойкости. Степан любил заваливаться к ним в гости. Алексей поначалу воспринял его настороженно. Первый муж? К чему это? Постоянно, без нужды, поправлял очки на носу не указательным пальцем, как делают многие, а хватаясь за дужки у висков. Степан мгновенно «бросил в копилку» этот жест. Потом Алексей привык, расслабился, убедился в отсутствии корыстных мотивов у Степана и магического воздействия этого обаятельного сатира. Он стал смеяться. Алексей смеялся над шутками и представлениями Степана столь заливисто, по-детски, что стоило ходить к ним в дом только ради театра для одного зрителя. Анеля, видя мужа и дочерей, умирающих от хохота, радовалась их бурным эмоциям. Степка Медведев – это, конечно, праздник. Но праздник не может быть каждый день, а мы живем каждый день. Как хорошо, что Степка бросил ее!

Женщины у Степана не переводились. Они были в его жизни такой же необходимой составляющей, как литература у книгочея. Любитель чтения зачах бы без книг, а Степка – без женщин.

Как-то Степан, Настя, Марьяна, Василий и Митяй ехали в метро с Петроградской – ночевать у Насти и Митяя. Степан, как и все, чуть под хмельком, выйдя из поезда, стал клеиться на перроне к девушке:

– Вы прекрасны! Простите мне мою неучтивость, невоспитанность, но промолчать, не выразить свое восхищение просто нет сил. Вы необыкновенная, вы не как все! А я не пошлый приставала. Я режиссер. Вот мой брат Дмитрий, художник. Подтверди!

– Подтверждаю, – кивнул Митяй.

– А это мой двоюродный брат – засекреченный физик-атомщик, доктор наук. Вася, подтверди!

– Я доктор наук, но уже давно не засекреченный.

– Вы, – продолжал обольститель Степка, – запали мне в сердце. Я вижу вас Офелией и Дездемоной, Татьяной Лариной и бедной Лизой, это из Карамзина. И одновременно! О, это наслаждение, неведомое грубым натурам! Я вижу вас царицей, госпожой моего сердца. Я никогда не обманываю женщин, у меня серьезные намерения. Настя! Это моя невестка, музыкант. Настя, подтверди!

Девушка смотрела на Настю: хорошо одетую стильную женщину.

– У него всегда серьезные намерения, – сочувственно улыбнулась Настя девушке. – Он действительно режиссер и всегда женится. Вот уже четыре раза.

– О! – пригнулся и по-собачьи заводил носом Степка. – Кажется, запахло предательством. Враги не могут предать. Предают только самые близкие. Марьяна! Кстати, Марьяна педагог, ты ведь защитишь меня от жестокосердия этих скучных обывателей?

Не дождавшись ответа, наклонился к ушку девушки и что-то замурлыкал.

Растерянная, она не знала, что думать. Режиссер, художник, доктор наук, музыкант – приличные люди, Офелия, Дездемона, царица сердца…

– Только один знак! – молитвенно складывал руки Степка. – Знак того, что у меня есть надежда. Номерок телефона, а?

Девушка открыла сумку, достала карандаш, блокнот, вырвала листочек, написала свой номер телефона, протянула Степану. Он поцеловал листочек и бережно убрал в карман. Галантно склонился и поцеловал девушке руку.

На следующий день Степка проснулся с больной головой:

– Какой изверг предложил вчера ночью догоняться вином?

– Ты тот самый изверг, – ответила Настя.

– Степа, ты помнишь, что вчера с девушкой познакомился? – спросила Марьяна. – Телефончик взял, хотя имя, кажется, забыл спросить. Ты эту девушку увидишь – не узнаешь!

– А какая разница? – в ответ спросил Степка. – Вино поверх маминой настойки – это химическое оружие. У вас рассола случайно нет?

После периода «режиссуры по северам» Степан два года прожил в Ленинграде. Женившись, конечно.

Женщина, на которой он женился, представилась официально:

– Тамара Николаевна!

Они и потом были по имени-отчеству: Марфа Семеновна, Александр Павлович.

Тамара Николаевна работала на студии документальных фильмов, куда Степку случайно занесло во время отпуска.

Это был день рождения его однокурсника. Много народу, много выпивки, скудная закуска, дым столбом, коробка от пленки полна окурков. Степан увидел интересную женщину, Степан заискрил. С ходу придумал идею фильма. Тамара сказала: «Любопытно. Сами напишете заявку или помочь?» Конечно, ему требовалась помощь. Во всех смыслах.

Сын Тамары, шестилетний Руслан, привязался к Степану со страстью безотцовщины, который с пеленок мечтал о хорошем папе. Папы у Руслана не было никогда. Мама его родила вне брака, говорила, что отец погиб, и решительно противилась любым разговорам на тему папы.

Марфа бурчала: Степка о своих детях не печалится, к чужому прикипел. Но как он мог оставаться равнодушным к влюбленности мальчишки, к его глазам, к готовности стать таким, чтобы папа гордился? Родная дочь Соня подобного трепета не выказывала. Руслан был одинок, а Соня – частью девичьего триптиха, практически единого организма. Девочек даже называли общим именем – Сонятаняманя.

Степан снял документальный фильм о мастерах – золотые руки. Два года работал как проклятый. Фильм – гимн мастерству. Герои: слесарь-станочник, мужской портной, краснодеревщик, сапожник. Искал протезного мастера, подобного Гавриле Гавриловичу, о котором много слышал от Василия, Егора, Пелагеи Ивановны, но не нашел никого похожего. Степан долго бился над закадровым текстом, а потом от него отказался. Только синхроны, прямая речь, которая чередуется с крупными планам работающих рук, средними планами – мастер на своем рабочем месте, проходами – мастер идет по улице, и по выражению его лица почему-то становится ясно, что сейчас он обдумывает проблему, связанную с нынешней работой. Синхроны – параллельная запись изображения и звука – были очень дороги. Мастера не артисты с заученным текстом, они привыкли работать, а не вещать. Пока их разговоришь, настроишь на нужную волну, создашь настроение и вызовешь нужный тебе спокойно-доверительный монолог, в отвал уходят километры пленки. Очередной перерасход сметы, скандал на студии, угроза выговора, отстранения от картины, санкции, разносы, слюна, летящая изо рта разгневанного начальства. Удар принимала Тамара Николаевна, Степан прятался за ее спиной и работал.

Она говорила руководству:

– Мы выпускаем два десятка картин в год. Среди них есть очень достойные. Но можем мы, в конце концов, расщедриться на один шедевр?

«Ага, шедевр, как же! – шептались за ее спиной. – Муж снимает, потому и шедевр».

Тамара Николаевна рисковала репутацией и карьерой, тяжело ей, матери-одиночке, доставшейся.

Когда шел монтаж, Степан спал по три часа в сутки, потом вовсе перестал уходить со студии. Жена приносила ему чистое белье и еду.

Фильм имел большой успех, получил несколько наград на международных фестивалях документальных фильмов. Степана пригласили на Высшие режиссерские курсы. Это был трамплин в большой кинематограф.

Вместо Москвы Степан уехал в Новосибирск ставить «Трамвай “Желание”» Теннесси Уильямса. Уехал как удрал – вечером сказал, огорошил, чемодан собрал, утром на вокзал отправился.

Еще и трусливо попросил жену:

– Ты моим сама скажи, ладно?

– После того как ты Урал переедешь или можно до того?

– Сама сообрази, ты у меня умница. Я тебя обожаю!

Тамара Николаевна пришла к Камышиным без звонка, чего раньше не случалось. И никогда прежде у нее не было растерянного, опрокинутого лица.

Со спины Тамару Николаевну можно было принять за девочку-подростка. Повернется – нет, не девочка, женщина средних лет, с лицом тонкой лепки, со взглядом строгим, внимательным, оценивающим. Такие женщины бывают цепки, честолюбивы, дотошны, въедливы. Они прекрасные работники и справедливые руководители, с ними хорошо, если ты сам не халтурщик. Но почему-то не оставляет подозрение, что когда-то давно эта женщина, вероятно будучи наивной девчонкой, пережила большую личную трагедию, провалилась в пропасть, содрала кожу. Нашла в себе силы выбраться, отрастить новую кожу-броню.

Тамара Николаевна рассказывала о неожиданном поступке Степана. Марфа и Камышин переживали не столько из-за сына, его очередной выкрутас как раз вполне ожидаем, сколько из-за Тамары Николаевны, брошенки. Они могли высказать сочувствие, только ругая сына.

Марфа обзывала его аспидом, которого с ума своротило.

Александр Павлович встал, принялся расхаживать вдоль стола:

– Человек с завышенными амбициями смешон и презираем. Но человек с отсутствием амбиций! Когда перед тобой блестящие перспективы! И никто не говорит, что успех тебе преподнесут на блюдечке с голубой каемочкой. Семь потов сойдет, труд, труд и труд! Но ведь дьявольски интересный. Работать можно на разных уровнях перспектив и возможностей. Например, станочник и мастер, мастер и инженер, инженер и директор завода, директор завода и министр. Может… – остановился Камышин, сел на стул. – Может, Степка трус?

– Не, – покачала головой Марфа. – Степка не трус. Просто натура такая, сами знаете, от кого. Шило в заднице, а в голове сквозняк.

Пока Камышин переваривал собственную характеристику, заговорила Тамара Николаевна:

– Ваш сын уникальный человек. Настоящий творец и абсолютно независимая натура. Его внутренний мир, творческий, сумасшедший, живет по собственным законам, и в этом мире нет места крысиным бегам за звание заслуженного деятеля, народного артиста, лауреата, орденоносца. Ему плевать на пост, который он занимает, на кресло, в которое взгромоздился. Степан абсолютно самодостаточный человек с бешеным талантом. Хороших, достойных, презирающих карьерные гонки людей много. Среди творческих людей – подчеркиваю – много. По моим наблюдениям, в Ленинграде гораздо больше, чем в Москве. Но это сочетание: талант без амбиций… Я с вами согласна, Александр Павлович, человек без амбиций зачастую безволен. Но Степан не просто исключение из правил. Он – над всеми правилами и исключениями. Я говорю не как влюбленная женщина, жена, собственница. Как мыслящий человек. Я поднимаюсь над бытом, суетой, я забываю свои принципы. Я летаю, верю в немыслимое, невозможное, какое-то божественное, ради чего, оказывается-то, только и есть смысл жить. Меня Степан научил летать.

У Марфы было такое чувство, словно ей в вены мед загоняют и вдобавок медом сердце поливают. Ведь как к сыну ее младшенькому все относились? Балагур, паяц-пересмешник. Гуляка, многоженец – кобель. А тут он в словах Тамары Николаевны… Марфа плакала от умиления, только слезы вовнутрь текли, меда не растворяя. Ей хотелось слушать и слушать Тамару Николаевну. Интуитивно желая продлить удовольствие, подстегнуть невестку, заставить ее противоречить, хвалить Степана, Марфа сказала:

– Сибирь большая, намотается теперь по долям и весям.

Тамару Николаевну не требовалось подстегивать. Ей было приятно говорить о муже, тем более что слушатели – самые благодарные.

– Может показаться, что Степан с его метаниями, неспособностью усидеть на одном месте – летун без царя в голове. Это было бы справедливо, если бы все, что он создал, было бездарно. Но каждая его работа – шедевр. Я была в командировке в Тюмени, видела его спектакли, мы тогда не познакомились. Меня трудно поразить, удивить, я человек весьма сдержанных эмоций, меня за спиной называют Льдина Снеговна. Я посмотрела три спектакля и растаяла, была потрясена, раздавлена и одновременно переживала взрыв чувств, мыслей, идей. Даже испугана – побоялась знакомиться с режиссером, хотя мне предлагали. Вдруг он окажется мерзкой личностью и очарование пропадет. Через два года мы случайно встретились на нашей студии… Когда хотят похвалить человека, говорят, что он не ищет легких путей. Но почему, собственно, для реализации своих идей надо лезть в гору или вгрызаться в нее? Когда можно пойти более простым путем? Да, Степан, исчерпав возможности одного места, заскучав, подхватывает чемодан и уезжает в другое место. И там он снова будет искрить, всех подпалит, они загорятся и выдадут новый шедевр. У Степана зверская интуиция. Она не от ума, а от чувств. Он точно знает, вернее, безошибочно чувствует, что ему нужно. Это свойство свободного талантливого художника.

Камышин, растроганный, красный, попытался демонстрировать строгость:

– Без руля и ветрил наш Степка!

– Обрубить ему ветрила, – улыбнулась Тамара Николаевна, – было бы жестоко, да и вряд ли возможно. А рулем ему буду я. Как-никак он мне муж и отец моему сыну. Увольняюсь с работы и еду к Степану. Теперь, наверное, меня будут звать не Льдиной Снеговной, а Декабристкой. Впрочем, меня никогда не волновали сплетни.

Она правильно истолковала одинаковое выражение лиц Марфы Семеновны и Александра Павловича: радость, растерянность и откровенная жалость.

– Надо торопиться, – покивала, хитро подмигнув, Тамара Николаевна. – Пока он не женился на очередной актерке.

– Может, Руслана пока нам оставите? – предложила Марфа. – Мы на дачу скоро переезжаем. Там ему не будет скучно, там не только малышки Соня, Таня, Маня. Илюша будет, из Москвы Вероника, Костя и Володя приедут.

– Как вы управляетесь со всеми?

– Они самоорганизуются, – сказал Камышин. – Тамара Николаевна, вам будет проще обосноваться на новом месте, а мы за мальчиком присмотрим.

– Я хотела его в пионерлагерь отправить на лето, но туда берут только школьников…

– У нас на даче почти то же самое, только питание получше.

– Все свои, – уговаривала Марфа. – И Руслан-то ведь свой теперь.

– Спасибо! У вас удивительная семья!

Степан более не женился и детей на стороне не заводил, хотя из города в город переезжал. Про Тамару Николаевну злые языки говорили, что она держит мужа в ежовых рукавицах. Злые языки плохо знали натуру Степана. Его даже связав колючей проволокой не удержишь, если он захочет сбежать. Тамара Николаевна любила его и преклонялась перед его талантом. Пожертвовала собственной карьерой, работала в отделах культуры обкомов партии, оберегала Степана от цензурных и прочих проблем. Она была из тех редкой мудрости женщин, которые как горькую пилюлю принимают данность: муж не способен существовать без влюбленностей, которые дарят ему вдохновение и творческий азарт. Можно проглотить пилюлю, перетерпеть и через некоторое время получить мужа обратно. Не физически. Физически он никуда не уходит, живет с тобой в одной квартире. Вернуть духовную связь с ним. Можно не терпеть и потерять навсегда единственного любимого. Выбор тяжелый, но выбор есть. Между гордостью и нелегким счастьем.

Интрижки Степана, даже не будучи тайными, не становились причиной драм, трагедий, конфликтов. Тамара Николаевна умела с ледяным презрением отшить доброхотов, и желающие «открыть ей глаза» перевелись.

Степан боготворил жену. Он говорил, что восхищается ее умом, красотой, достоинством, мудростью. Говорил своим пассиям, заранее отметая далеко идущие намерения. Говорил в определенной стадии подпития на любом застолье. И тогда Тамара Николаевна улыбалась. За годы жизни со Степаном у нее появилась особая улыбка, в которой были любовь и ревность, обожествление и непролитые слезы, усталость и третье дыхание: «Если Степан Петрович заговорил о моих неземных качествах, то это верный признак закругляться».