Текст книги "Черная башня"

Услышавший последние слова Микеле Бальдо усмехнулся: куда уж серьезней! Старший сын синьора Медичи и без того выглядит взрослей своих лет. Он щуплый и невысокий, как отец, а глаза умные-умные… Эх, такого мужа бы Джованне… Но Микеле Бальдо так высоко не замахивался, понимая, что банкир Медичи, уверенно шагающий вверх к богатству, выберет другую невесту для своего наследника. Каждому свое.

Серьезный и ответственный тринадцатилетний совладелец мануфактуры Козимо де Медичи до самого вечера постигал секреты производства сукна в своей новой мастерской. Джованни де Медичи не стал вникать в разные тонкости, поручив сына его партнеру Микеле Бальдо, который с удовольствием объяснял подростку суть производства. Это оказалось интересно! Немного погодя Козимо забыл о своем нежелании заниматься суконным производством, во всяком случае, он постарался хорошенько разобраться в разных хитростях и запомнить названия красок…

Когда Козимо наконец отправился домой, его одежда мало напоминала парадную, столько пыли на нее попало, в носу свербело от ворса и едких запахов, в ушах грохотало и скрежетало, а перед глазами плыли полотнища разных цветов.

Ночью Козимо снились чаны с краской, развешенные на стойках полотнища тканей и он сам, пытающийся наносить рисунок. Но едва трафарет в его руке касался поверхности ткани, как на месте прикосновения расплывалось огромное грязное пятно. Козимо проснулся в ужасе и с самого утра попросил разрешения отправиться на фабрику вместо школы.

Отец с изумлением вскинул на него глаза:

– Ты все же решил стать ремесленником?

Пришлось признаться, что процесс нанесения рисунка трафаретом остался непонятным, это мучает и даже приснилось ночью.

– А то, чему сегодня будут учить в школе, я легко догоню, отец. – И поспешил добавить, чтобы отец не счел сказанное бахвальством: – Отец Микеле намеревался читать главы «Божественной комедии», но те, которые я знаю на память.

Джованни кивнул:

– Хорошо, но не злоупотребляй этим.

У Козимо получилось, оказалось, что полотнище просто должно быть сильно натянуто, краска достаточно густой, а само прикосновение трафарета недолгим. Но главное – ткань должна быть достаточно влажной, но ни в коем случае не мокрой. Именно из-за влажности и плохого натяжения и расплывались пятна у неумех. Это портило весь кусок, поскольку хорошая краска потом из ткани не вымывалась.

Нет, Козимо не собирался становиться суконщиком или ткачом, он всего лишь разложил весь процесс по полочкам и… через неделю пришел к отцу с предложением, как его, нет, не улучшить, но сделать более доходным.

– Отец, не лучше ли вот здесь и здесь переместить? Не придется далеко носить отрезы, они смогут быстрее сохнуть, но главное, это позволит работать над куском сразу двум мастерам.

Джованни прекрасно понял, о чем говорит сын, в конце концов, он был не только главой гильдии менял и банкиров Флоренции, но и членом гильдии суконщиков и ткачей. Поразился толковости придумки Козимо и ее простоте, верно говорят, что все гениальное просто. А сам Козимо попытался добавить:

– А на освободившейся площади можно поставить еще стойки, чтобы сушка не задерживала выпуск ткани.

– Козимо, почему ты говоришь это мне?

– А… кому же?

Старательно пряча довольную улыбку, Джованни пожал плечами:

– Вы с Бальди совладельцы, вам и решать. Говори ему.

В тот же день Бальди рассказывал Джованни де Медичи о перестановках, предпринятых по совету его сына:

– И ведь как удачно получилось! И работать мастерам легче, и все пошло быстрей, и места столько освободилось!

Пока что-то меняли в мастерской, Козимо три дня не ходил в школу, а когда появился там снова, проблемы простого чтения и зубрежки показались столь мелкими… Жаль терять столько времени, наблюдая, как недотепа Санчо не может даже по слогам прочесть прекрасные строчки Данте о Флоренции! В какое-то мгновение он не выдержал и раздраженно по памяти произнес то, что Санчо с трудом разбирал по написанному.

Отец Микеле ничего не сказал, лишь внимательно посмотрел на подростка. Козимо вынужден извиниться за свое поведение, учитель прав, то, что Санчо глуп, не дает право самому Козимо на хамство. Но недовольство осталось. Нет, он не считал себя самым умным или способным среди учеников, просто жалко терять время, просиживая рядом с тупицами, его можно бы использовать с толком.

Время – самый драгоценный дар, оно единственное, что невозможно вернуть! Это Козимо уже понял, несмотря на свои тринадцать лет.

На следующий день отец Микеле поговорил с мессиром Медичи, но не жалуясь на его старшего сына, а наоборот. И даже кое-что посоветовал. К счастью для Козимо, Флоренции и всей Европы, мессир Джованни де Медичи умел прислушиваться к умным советам и даже следовать им…

Это оказались не все перемены в жизни внезапно повзрослевшего Козимо.

Не успел подросток привыкнуть к своему новому статусу совладельца мануфактуры, как Джованни де Медичи объявил, что и школа-то Козимо ни к чему.

Насмешливо глядя на не рискнувшего переспрашивать подростка (сколько раз сам учил, что лицо банкира не должно отражать его мысли, а спрашивать нужно, только когда трижды подумаешь!), отец пояснил:

– Я договорился о твоей учебе у синьора Роберто де Росси.

Под внимательным взглядом отца Козимо сумел сдержать эмоции, отреагировал, как обычно, Лоренцо:

– Ух ты!

Всем известно, что Роберто Росси – друг и единомышленник одного из самых уважаемых людей Флоренции – бывшего канцлера Республики Колюччо Салютати. А тот, в свою очередь, был другом Петрарки! Учиться у того, кто дружен с Салютати, с Бруни, с оригиналом и эстетом Никколи, с самыми известными и уважаемыми интеллектуалами Флоренции!.. Возможно, это не самые богатые люди города, но уж самые образованные наверняка. Жаль, что знаменитый грек Хрисолор, который открыл для флорентинцев древнегреческий язык, вернулся в свой Константинополь… Он ведь тоже дружил с Салютати и Росси.

У Козимо буквально голова пошла кругом, он едва не пропустил жесткое замечание отца:

– Это не отменяет твоих занятий мануфактурой. И еще будешь учиться у меня банковскому делу. Кое-что ты уже знаешь, пора двигаться дальше.

– Да, отец.

Донна Наннина посмела осторожно заметить:

– Не рановато ли? Когда ему успеть все сразу?

На что Джованни де Медичи фыркнул:

– Меньше будет бездельничать. Захочет учиться, все успеет. А не успеет, будет заниматься только банком и мануфактурой. Или вообще только мануфактурой.

– Я успею, отец.

Козимо был слишком взволнован, чтобы расслышать, как отец тихонько проворчал себе под нос:

– Не сомневаюсь.

Никто не знал о разговоре, состоявшемся у Джованни де Медичи с Роберто де Росси. Тем более не догадывался о размышлениях, побудивших банкира обратиться к философу. Медичи привык держать свои мысли при себе.

Роберто де Росси был немало удивлен просьбой банкира:

– Синьор Росси, моему сыну исполнилось тринадцать. Я хочу, чтобы вы взяли его в ученики.

Вот так просто: я хочу! Любому другому философ указал бы на дверь, но здесь почему-то не смог…

– Я не беру учеников, синьор Медичи.

– Я знаю.

Хотя Роберто де Росси сухощав и роста немного выше среднего, рядом со щуплым невысоким Медичи он казался почти большим. Но даже при этом и из своего не столь уж высокого положения (банкир среднего достатка) Джованни де Медичи умудрялся не выглядеть просителем. Он словно вежливо предлагал сделку, не заискивая и не напирая.

Но не манера говорить с достоинством привлекала Росси в этом человеке, удивительными были глаза Джованни де Медичи – большие, умные и какие-то цепкие. Медичи словно знал что-то, чего не знали остальные, и смущался своего знания.

Несколько смутился и Росси.

– Но ваш сын где-то учится?

– Да, в монастырской школе. Козимо прочитал там все книги, ему нужно, – Медичи на мгновение замолчал, словно подбирая слово, – двигаться дальше.

– Дальше? Я философ. Вы хотите, чтобы ваш сын стал философом?

– Нет, конечно. Я хочу, чтобы он продолжил мое дело, стал банкиром. – Бровь Роберто Росси в ответ на такую тираду изумленно приподнялась, он даже обрадовался, что нашелся повод отказать Медичи, но Джованни продолжил: – Но образованным банкиром, синьор Росси. После смерти отца я получил ничтожное наследство и всего одну книгу – Библию. Деньги нажил, а книги у меня сейчас… – Медичи усмехнулся, – целых три. Сын должен пойти дальше, уметь заработать и научиться не только считать, но и философствовать.

Необычно длинная речь нелегко далась Джованни де Медичи, даже лоб взмок, ведь он привык говорить о деньгах, доходах и расходах, а не о мотивах своих поступков. Но философ не заметил трудностей собеседника, Росси был просто потрясен! Да, XV век, пусть самое его начало, не прежнее время, во Флоренции много образованных людей, недаром здесь творили Данте и Петрарка, стараниями канцлера Салютати и неугомонного Никколо Никколи в университете преподавал знаток древности Эммануил Хрисолор, но так ли часто банкир средней руки заявлял, что его сын-наследник должен быть не просто ловким ростовщиком, но и философом!

– Хорошо, приведите своего сына, я посмотрю.

– Вы не пожалеете, синьор Росси.

В ответ философ только хмыкнул.

Знать бы ему, что благодарные потомки имя его ученика будут упоминать чаще его собственного, а банкир Джованни де Медичи только что в немалой степени определил будущее Европы…

Это решение Медичи – отдать сына учиться у Роберто Росси, одного из виднейших гуманистов своего времени, – оказалось судьбоносным не для одного лишь Козимо, но и для всей Европы, как бы пафосно это ни звучало.

Именно Росси способствовал рождению Козимо-гуманиста, а уж вставший на ноги Козимо де Медичи способствовал Ренессансу во Флоренции. Гуманисты повлияли на Медичи, а Медичи на гуманистов. Конечно, Ренессанс был бы и без этого банкирского дома, но… не тогда… не там… и несколько иной.

Вечером у Джованни состоялся разговор с женой. Наннина не такая, как большинство других женщин, ей мало привычных домашних забот, донна Медичи не совала нос в банковские дела супруга, но требовала отчет, если дело касалось семьи.

В данном случае очень даже касалось, потому стоило улечься спать, как супруга строго поинтересовалась:

– Джованни, но почему Росси? Ты банкир, и твои сыновья тоже будут банкирами, к чему им наставления философа и латынь? Разве недостаточно того, что они прекрасно умеют считать и быстро соображают? Мы не аристократы, нам не нужен Данте.

Джованни вздохнул, немного помолчал, а потом заговорил. Тихо, как обычно, словно подбирая каждое слово, прежде чем произнести его.

– Наннина, мой отец умер, когда мне не было и трех лет. Я даже плохо помню его. А в наследство оставил столько, что не хватило на новый плащ. Если бы не Вьери, меня не было сейчас здесь.

Он на мгновение замолчал, что позволило супруге вставить слово:

– Не столько Вьери, сколько твой собственный ум.

– Если ум не к чему прикладывать, то можно умничать сколько угодно, все без толку. Я не желаю, чтобы мои сыновья проходили тяжелый путь, у них должно быть все, чего не было у меня – большое наследство и имя. Но самое большое наследство без толку, если не уметь его приумножать, значит, я должен научить их зарабатывать деньги и беречь. Тратить они научатся сами.

Воспользовавшись новой паузой в речи не привыкшего долго говорить Джованни, Наннина ехидно поинтересовалась:

– Для умения зарабатывать ты определил Козимо к Росси?

Она ожидала, что муж рассердится и даже приготовилась повернуться на другой бок к нему спиной, как делала в случае семейных ссор, но вопреки обычаю Джованни продолжил свои рассуждения:

– Мир изменился, Наннина, вернее, сильно меняется. Из нынешней Флоренции Данте ни за что не выгнали бы. И если мы не уловим это новое, с нами произойдет то, что случилось с Барди, Перуцци и прочими.

И снова строптивая супруга не сдержалась:

– Чтобы не разориться, банкиру нужно читать Данте или Петрарку?

– Да. И не только их. И не только читать. И не только банкиру. – Джованни снова вздохнул и поведал: – Я хочу, чтобы у моих сыновей был не один банк, нельзя рассчитывать лишь на него.

– А что еще, умение сочинять стихи или переписывать книги, как Никколи? Велик заработок.

Наннина не понимала мужа и поэтому была раздражена, сознавая, что разговор может закончиться ссорой. Но снова вопреки обычаю Джованни не фыркнул, а терпеливо объяснил:

– Нет, каждый получит еще по большому участку земли, возможно, по дому и по мастерской. Банк может разориться, а земля никуда не денется, и дом будет стоять, и мастерская работать. И знание латыни тоже не помешает.

Наннина рассмеялась:

– Ох и упрямый ты!

– Знаешь, Медичи никогда не были такими сплоченными, как Аччайуоли, Перуцци, Альбицци, да те же Барди… Напротив, мои предки топили друг друга в дерьме, вместо того чтобы вытаскивать. Я хочу иначе, хочу, чтобы мои потомки с каждым следующим поколением поднимались все выше. Чтобы каждый следующий оставлял наследство все большее. Разве ты против?

Муж никогда не разговаривал с Нанниной вот так – серьезно и доверительно. Обычно беседы касались домашних дел, распоряжений по хозяйству или денежных трат. Будущее сыновей виделось прочным, но каким именно, неясно.

Синьора Медичи вздохнула:

– Я не против. Но все равно не понимаю, зачем тебе нужен Росси.

– Не мне, мне поздно, – моим сыновьям. Пусть учатся латыни, а банковскому делу я их обучу сам.

Он не сумел объяснить, зачем же их сыновьям нужно столь серьезное образование в сфере, далекой от банковской деятельности, но Наннина почувствовала, что это действительно важно. Скорее всего, Джованни де Медичи и сам не понимал, но нутром почувствовал необходимость образования, а его чутье никогда не подводило.

Не подвело и на сей раз.

Кто знает, как сложилась бы судьба Флоренции, а за ней и всей Европы, не окажись Козимо Медичи учеником Роберто де Росси, приятелем Никколо Никколи и Поджо Браччолини, работодателем Бруннелески, покровителем Донателло и так далее…

Но случилось то, что случилось, – синьор Роберто де Росси был очарован юным Козимо де Медичи и взял того в ученики. А затем и его младшего брата Лоренцо, которого, впрочем, куда больше интересовали развлечения.

А вот Козимо де Медичи… Этот щуплый подросток, так похожий на своего отца Джованни, казалось, впитывал знания, как сухая земля воду. Он не стал философом и даже видным гуманистом своего времени, но Козимо стал первым настоящим меценатом эпохи Возрождения, а еще настоящим основателем династии, оставившей столь заметный след в истории. Его внук Лоренцо Великолепный покровительствовал Боттичелли и Липпи, Микеланджело и Леонардо да Винчи…

Гении не питаются нектаром с цветов и не пьют по утрам росу, им нужны еда, крыша над головой и материалы для работы. Если человек вынужден думать о том, как добыть хлеб насущный сегодня и где переночевать завтра, он никогда не создаст то, что может создать без повседневных забот.

К счастью для гениев, это понял Козимо де Медичи, понял и внушил своим потомкам. Козимо заработал огромный капитал и поставил его на службу Флоренции, потратив сумасшедшие средства на оплату заказов и создание условий для талантливых людей. Мир должен быть безмерно благодарен Медичи за то, что эти банкиры тратили деньги не на золочение своих стульчаков или бриллиантовые цепочки в хвостах лошадей, а на библиотеки и больницы, на поиски и содержание гениальных архитекторов, скульпторов, художников, философов…

Козимо буквально облизывал невыносимого Брунеллески и мирил его с не менее сложным Гиберти, только бы эти двое вознесли над собором Санта-Мария великолепный купол. Заступался за Донателло из-за обвинений в содомии, за беглого монаха Липпи перед папой римским, дабы того не вздернули за уголовщину, оплачивал безумные счета Никколи за покупки древних рукописей… Он платил, платил и платил, создавал условия, уговаривал, сносил любые капризы, только бы эти гении показали себя в полной красе.

Показали. Возрождение в Италии – это прежде всего Флоренция, а Флоренция – это Медичи.

Росси с интересом слушал, как Козимо объясняет что-то младшему брату. Лоренцо присоединился к ним позже, когда Козимо уже успел многое узнать от наставника, повторять было бы просто неинтересно, и старший брат невольно стал помощником у своего учителя – он пересказывал младшему то, что уже знал сам. Росси наблюдал такую картину не раз, делая вид, что занят размышлениями и не обращает внимания на братьев, прислушивался, вот как сейчас, с удовольствием отмечая толковый пересказ Козимо.

У Джованни де Медичи старший сын заслуживал всяческих похвал. Жаль, что младший не таков. У обоих братьев великолепная память и цепкий ум, но если старший употребляет эти прекрасные качества на дело, то Лоренцо предпочитает пропускать услышанное мимо ушей, не нагружая свой ум знаниями. Нет, он тоже схватчив и сообразителен, но легкомыслен сверх меры.

Правда, иногда Роберто Росси под внимательным взглядом старшего сына Медичи становилось не по себе, казалось, что мальчик видит насквозь. Словно за личиной подростка скрывается старый лис. Иногда учитель не был уверен, что вот эта мудрость не по годам ему нравится…

Но сейчас синьора Росси занимало иное. Козимо удался в отца, он думает очень быстро, умеет прекрасно аргументировать свои соображения, выстраивать доводы, делать заключения, у него отменная память, однако юноша совершенно не способен ораторствовать. Присутствие людей его смущает, сбивает, словно лишая скорости мышления и складности речи.

А вот в личной беседе умней человека найти трудно.

Об этом и размышлял синьор Росси, прислушиваясь к объяснениям Козимо. Его младший брат Лоренцо только делал вид, что слушает, он кивал, но мысли мальчика витали где-то далеко. Это, видно, понял и старший брат, он что-то переспросил, Лоренцо кивнул, соглашаясь.

– Да ведь ты даже не слушал! – возмутился Козимо.

– Почему же? Ты рассказывал о фреске Джотто. Пойдем сегодня на реку?

Козимо вздохнул. Лоренцо неисправим, даже если он дословно запомнил все, что говорил старший брат, это выветрится из его головы уже к завтрашнему дню.

Но Козимо все равно объяснял и рассказывал. Он понял, что, когда делает это, многое осознает сам, а иногда что-то, что не привлекало внимания, становится непонятным, и нужно спрашивать у наставника. Синьор Росси объяснял с удовольствием и не был против своеобразных уроков, которые Козимо устраивал Лоренцо.

Так они и учились – сначала Козимо, потом Лоренцо, а потом снова Козимо.

Лоренцо ворвался в комнату, где Джованни со старшим сыном что-то подсчитывали:

– Мануфактура Томаззо горит!

Даже если бы объявили о конце света через пять минут, Джованни де Медичи непременно спрятал бумаги, прежде чем покинуть свой кабинет. А пожар у Томаззо – не конец света, разве что для этого бедолаги.

Горела не мануфактура, а склад готовых тканей, это еще хуже. На самой фабрике влажно, много воды, там все не сгорит, а вот на складах, наоборот, сухо, чтобы сукно не отсырело. Склад не просто горел, он догорал. Когда Медичи с сыновьями приблизились к бывшему хранилищу Томаззо, его владельцу оставалось только рвать на себе волосы – спасать было нечего. Смогли отстоять склады соседей, хотя и там пострадали.

Поджог…

Джованни де Медичи с горечью и сочувствием смотрел на пожарище, он лучше многих понимал, что такое потерять продукцию, которую завтра должны отправить вниз по Арно и дальше от Пизы судами по всей Европе. У Томаззо прекрасное сукно. Было…

Медичи заметил сам погорелец, это оказалось последней каплей несчастий, он буквально возопил:

– Что, синьор Медичи, пришли посмотреть на мою беду? Сгорели ваши денежки, сгорели! Теперь вам останется только отобрать мою фабрику, чтобы вернуть то, что я у вас занял.

Джованни махнул ему рукой:

– Томаззо, подойди ближе.

Тот продолжил кричать:

– Сгорели все мои надежды. Вы можете отобрать мой дом и выбросить мою семью на улицу, синьор Медичи!

Но ближе подошел. Козимо помнил, что суконщик и впрямь недавно взял у Медичи крупный кредит на два года в надежде самому отвезти свое сукно во Францию и заработать больше, чем обычно, чтобы и долг вернуть, и на расширение мануфактуры и перестройку старого дома хватило. Медичи мог потребовать свои деньги обратно и попросту погубить несчастного суконщика окончательно. Одним конкурентом стало бы меньше и одним несчастным больше. И все по закону.

– Томаззо, приходи завтра до полудня ко мне, перепишем договор. Вернешь сумму, которую взял, через пять лет, а проценты – когда встанешь на ноги.

Суконщик не мог поверить собственным ушам:

– Вы не требуете возврата долга немедленно?

– Нет, отдашь через пять лет.

Джованни де Медичи был совершенно серьезен, он не стал смеяться над растерянностью погорельца, не ждал благодарности от того, просто повторил свои слова и махнул сыновьям, что пора идти.

– Синьор Медичи…

Похоже, ожидать продолжения от Томаззо не стоило, тот был слишком растерян. Но Медичи уже уходил, двигаясь по привычке быстро. Он все делал быстро, особенно думал и считал.

Вслед им неслось:

– Простите меня, синьор Медичи… извините…

– Отец, а если завтра подожгут свои фабрики все, кто вам должен? – осторожно поинтересовался Лоренцо.

Джованни фыркнул:

– Эти люди зарабатывают трудом, спроси у Козимо, он тебе расскажет. И для них потеря возможности трудиться и получать за это прибыль страшней долговой кабалы. Я готов простить Томаззо долг совсем, если увижу, что он действительно делает все, чтобы встать на ноги.

– То-то он был бы вам благодарен! Да и так будет, – рассмеялся Лоренцо.

Джованни вдруг остановился, идущие следом сыновья едва не налетели на отца.

– Запомните оба: никогда не ждите благодарности за то, что сделали. А вот зависть и осуждение ждите всегда.

Даже Козимо не выдержал:

– Но ждать от него благодарности было бы справедливо.

– Люди никогда не бывают справедливы. Ни когда порицают вас незаслуженно, ни когда заслуженно хвалят или благодарят.

– Как тогда понять, хорошо поступил или плохо? – уточнил в спину уже шагавшему дальше отцу Лоренцо.

– А ты сам не понимаешь это? Ничего не стоит добрый поступок, если ты совершаешь его ради благодарности или похвалы.

Козимо больше интересовала вторая часть высказывания отца.

– А почему вы так сказали о зависти?

– Это чувство люди испытывают часто независимо от их желания. Не завидовать очень тяжело, но не легче не давать повода для зависти. Научитесь вести себя так, чтобы этих поводов было как можно меньше. Чем меньше зависти вы к себе вызываете, тем легче жить.

– Но бедные всегда завидуют богатым! – объявил Лоренцо.

Джованни кивнул:

– Ты прав, завидуют. Но еще сильней богатым завидуют богатые. Потому и говорю, что не стоит выставлять напоказ свое богатство, а если оно у вас есть, лучше вложить в дело и поделиться с теми, кому плохо.

Глядя вслед ушедшему отцу, Лоренцо задумчиво поинтересовался:

– Как ты думаешь, отец говорил искренне?

– Думаю, что да. То, что он банкир, не превращает нашего отца в ядовитого паука, способного задушить в своей паутине каждого, кто в нее попадет.

Когда Роберто Росси объявил Козимо, что сегодня они пойдут к синьору Никколо Никколи, Лоренцо даже спрашивать не стал, пойдет ли он тоже. Лоренцо не меньший «хвост» Козимо, чем тот когда-то был у Антонио. Правда, не заглядывает брату в рот и иногда даже высмеивает его.

А сам Козимо был потрясен:

– Синьор Росси, это такая честь для нас…

Роберто подумал, что юноша слишком впечатлителен для сына банкира, но сказал только, что Никколи сам просил привести Козимо, поскольку уже наслышан о его способностях.

Никколи – личность столь примечательная, что, пожалуй, во Флоренции не найти никого, кто бы о нем не слышал, а уж если слышал, то, встретив, не смог не узнать. Никколи был римлянином. Нет, он не приехал из Рима, Никколо флорентиец, но по духу – римлянин времен Великой римской империи. И дух этот во всем, от всепоглощающей любви к античной литературе и философии до мельчайших подробностей быта.

Отец Никколо был весьма состоятелен, сын же увеличивать состояние не умел, но оставленного пока хватало на то, чтобы превратить свой дом в копию древнеримского и вести себя соответственно. Никколи ходил в тоге, изящно перекинув ее край через руку, в сандалиях даже зимой, не носил шаперон или кабан, даже шоссы не надевал, предпочитая под своим хитоном и тогой оставаться с голым задом, как утверждал его друг-насмешник Бруни. Пищу дома вкушал полулежа из античной посуды, требуя, чтобы скатерти на столе были белоснежными. Весь его дом был собранием античных артефактов – мебель, посуда, статуи, мозаика на полу…

А еще книги… У Никколи была самая большая во Флоренции библиотека, он считался лучшим знатоком латыни и знатоком древнеримской литературы. И переписчиком книг. Никколи переписывал сам, а для ускорения работы придумал даже собственный шрифт, который прижился и позже был назван курсивом. Стоило какой-то стоящей книге попасть в его руки, как она немедленно либо покупалась за любые деньги, либо переписывалась. Гутенберг еще не изобрел свой печатный станок, книги переписывали, тратя на это уйму времени, но разве можно жалеть время, если у тебя в руках Вергилий или Цицерон?

Постепенно Никколи стал переписывать даже те произведения, которые ему удавалось купить. Это решение оказалось верным, когда его ученик и соратник Поджо Браччолини раздобыл «О природе вещей» Лукреция, текст также был переписан, потому и сохранился для потомков, ведь оригинал благополучно потеряли.

Разыскивать старинные рукописи, приобретать их, читать и даже переписывать для Флоренции того времени было делом обычным, одна из книжных лавок Веспасиано Бестиччи распахнула свои двери прямо на площади перед Синьорией, так что Козимо нередко нарушал запрет отца «находиться перед Синьорией, если тебя туда не звали». Конечно, он видел там Никколо Никколи, но лишь издали, стесняясь подойти.

И вот теперь его приглашали в необычный дом великого человека!

Дом Никколи их поразил, но прежде поразил… женский крик, доносившийся из внутренних покоев. В ответ слышался голос хозяина:

– Бенвенута, прекрати! О, боги! Замолчишь ты или нет?!

Роберто де Росси усмехнулся:

– Опять ссорятся. Дня без скандала не проходит.

– С кем? – шепотом уточнил Козимо.

– Теперь она его жена…

Лоренцо дернул брата за рукав:

– Я тебе потом объясню.

К гостям выскочил всклоченный и разъяренный хозяин дома и сразу обратился к Козимо:

– Не женитесь, юноша, никогда не женитесь! – И уже спокойней пояснил: – Женщины постоянно требуют уделять им время, которого и без того мало.

Та самая Бенвенута, с которой яростно спорил муж, последовала за ним и, конечно, услышала совет, данный гостям. Бенвенута была особой весьма примечательной – крупная, не потерявшая красоту, но уже не первой молодости, из тех женщин, кому больше подошло бы распоряжаться в таверне. Объяснение мужа ее возмутило, Бенвенуто снова уперла руки в бока и завопила:

– У кого это времени мало, у вас?! Да вы на болтовню изводите в сто раз больше, чем на меня! И на старье свое тоже.

– Уйди, – мрачно приказал Никколи. Все трое гостей поняли, что возражать Никколи не стоит. Поняла это и Бенвенута, она осторожно, бочком удалилась, больше не произнеся ни слова.

После такого начала продолжить удалось не сразу. Росси посоветовал братьям:

– Походите и посмотрите сами, потом спросите.

– Вот это да… – восхищенно прошептал Лоренцо, когда они с Козимо действительно принялись обозревать богатство, накопленное Никколи.

Козимо лишь кивнул. Такого они не видели никогда и нигде. Мраморные бюсты и целые скульптуры, вазы, чаши, сосуды непонятной формы и предназначения, заботливо разложенные медали, монеты, камеи… чего там только не было!

У Козимо мелькнула мысль, что Бенвенута права – при такой коллекции уделять время жене просто невозможно.

Убедившись, что Никколи и Росси завели свою беседу, к которой присоединился еще один гость в монашеской рясе, Амброджо Траверсари, Лоренцо шепотом рассказал брату историю Никколо и Бенвенуты. Бенвенута была любовницей брата Никколи, и ученый муж зачем-то отбил красотку, пообещав жениться на ней. Он так и поступил, для начала сделав ее хозяйкой дома. Дома, но не вещей в нем. Бенвенута, видно, очень быстро пожалела о своей измене, ведь брат Никколи был обычным флорентийцем, пусть и состоятельным, а Никколо… В общем, скандалы начались почти сразу и с тех пор не прекращались.

– Бенвенута – простая кухарка, ни латыни, ни греческого не знает, едва ли умеет читать. Но требует к себе внимания, вот Никколи и ругается.

Дольше говорить братья не стали, потому что Траверсари взялся переводить текст с греческого на латынь. Козимо прекрасно давались языки, он пока еще плохо знал греческий, но уже хорошо владел латынью и в тот момент, когда Траверсари по оплошности допустил какую-то ошибку, невольно поправил. Мгновенно воцарилось молчание, Росси и Траверсари замерли, переводя взгляды с Козимо на Никколи и обратно. Медичи понял, что сделал что-то не то, но он был уверен в своей правоте и смотрел спокойно.

Молчание длилось пару мгновений, потом Никколи потребовал повторить замечание. Козимо повторил.

– А ведь он прав! – ткнул пальцем в сторону Козимо Никколи. – Прав! Молодец!

Позже Козимо узнал, что никому не позволительно делать замечания на латыни и о ней раньше, чем это сделает сам Никколи. Никколи считался (вернее, считал сам себя) непревзойденным знатоком классической латыни, произведений не писал, но критиковать мог любого. Причем критика чего бы то ни было возможна лишь с его стороны, ни слова против себя Никколи не терпел, закатывая скандалы почище Бенвенуты.

Его друзья об этом помнили и просто выжидали, когда мастер перестанет злиться и придет мириться. У Никколи был очень злой язык и полное неумение держать его за зубами, потому ссоры и обиды оказывались частыми.

В первый визит до ссоры не дошло, но братья долго пробыть у мэтра не могли, их ждали дома. Взяв с Козимо обещание приходить почаще, Никколо на прощанье напомнил:

– И не женитесь.

Он сам проводил Медичи до ворот, вообще-то Никколи был добрым и как ребенок радовался, если его книги кого-то интересовали. Козимо интересовали, а потому он сразу стал любимцем гуманиста.

– Удивительный юноша, удивительный. Что-то подсказывает мне, что его ждет великое будущее. Не знаю какое, но великое. – Никколи убеждал Росси так, словно это не он привел понравившегося юношу.

– Да, вы правы. Но кем может стать сын ростовщика? Только ростовщиком.

Никколи вдруг резко повернулся к другу.

– А вот это от нас с вами зависит! – Он решительно перебросил конец ткани с руки на плечо и зашагал в дом. – Приводите его сюда почаще.