Текст книги "Пассажирка с «Титаника»"

Глава 30

Поселок Рудное

Тот, кто убил Плутона и его подручную, вернулся в дом на следующее утро. Он не хотел рисковать, поторопился и совершил оплошность. Криминалисты, которым кто-то сообщил о двух трупах, сделали свою работу и опечатали дверь. Вероятно, у Плутона была назначена встреча с человеком из спецслужб, который и вызвал своих коллег, а потом полицию.

Балычев оказывал услуги определенным ведомствам, а такие люди всегда пользуются надежным покровительством. Но это не остановило убийцу. Он просто не мог оставить Плутона в живых после того, как тот обманул его. Сказал, что пленник сбежал. Хитрец! И девицы-танцовщицы исчезли. Балычев их спрятал, это ясно. Хотелось бы знать, куда?

Убийца обшарил гараж, сарай и все закоулки в доме, но сделал это наспех. Пара помещений на первом этаже были закрыты на ключ, время поджимало. Перед смертью ничего не подозревающий Плутон заявил, что ждет гостя. Может, опять солгал? У него собачье чутье, нюх на опасность. Он искусный притворщик.

Убийца давно догадался, что на месте, где стоит дом, существует разветвленная сеть подземных коридоров. Но до поры до времени его это не волновало. Они с Плутоном были партнерами, а тайны партнера надо уважать. Они заключили согласие не лезть в дела друг друга.

Убийца не сомневался, что если он не нашел вход в катакомбы, то и полиция не найдет. Те просто соблюли формальности и передали дело куда следует. Зачем им чужая головная боль? Своей хватает.

Спецы тоже могли быть не в курсе насчет подземелья. Балычев не дурак, чтобы делиться с ними секретами. Дом в Рудном был норой, куда прятался этот коварный хищник. Он подготовил себе пути отхода. Если кто и знал о катакомбах, то его подстилки – Хаса и Тахме. Он воспитал в них рабскую преданность и не зря приблизил к себе. С расчетом. Доверял им, чертовкам.

Убийца вычислил того, кто от чрезмерного любопытства сел Плутону на хвост и влип в неприятности. Этим человеком оказался некий Роман Лавров, бывший опер городского отделения милиции. Ушел из ментуры, работал на частников, потом возомнил себя великим детективом и занялся сыском. Дотошный оказался на свою беду. Черт его принес на ту вечеринку в клубе «Фишка»! Жил бы себе, не тужил. А теперь придется умереть.

Убийца побывал в квартире сыщика, не застал хозяина и взялся искать его с помощью маятника. Тот указал на поселок Рудное. А Плутон, лукавый бес, хотел обвести партнера вокруг пальца. Солгал и глазом не моргнул. Убежал, мол, «шпион», уже и след простыл. Сам-де в толк не возьму, как это случилось.

Думал, партнер ему поверит. А тот достал пистолет и – бах! С пулей разговор короткий. Плутон любил смерть, окружал себя ее атрибутами, вот она к нему и явилась. Нынче он со своими жертвами на том свете беседует, объясняет, за что и почему лишил их жизни.

Размышления о высшем суде не смущали убийцу. Тогда бы он не смог заниматься своим ремеслом. Совесть – плохой советчик для того, кто сеет смерть и пожинает плоды ее.

Убийца усмехнулся своим мыслям и скользнул в темную прихожую. Мрачное жилище Плутона нравилось ему. Будь у него такая нора, он бы тоже обставил ее подобным образом. В гостиной он шутливо подмигнул скелету, наряженному в женское платье. Оскаленный череп пустыми глазницами смотрел на вошедшего. Это была Святая Смерть, унизанная ожерельями и покрытая накидкой с золоченой каймой.

Труп домоправительницы, как и тело хозяина дома, увезли. Визитер не боялся покойников. Скорее, любил их. Мертвые не причиняют неудобств, они глухи, немы и неподвижны.

Убийца не собирался стрелять в Плутона, он пришел поговорить с ним. А ствол захватил на всякий случай. Он привык носить его с собой. Мало ли, как дело обернется.

Плутону нужно было выдать пленника, и все окончилось бы благополучно. Пожилая дама пострадала незаслуженно… но оставлять ее в живых не имело смысла. Визитер придерживался незыблемого правила: «зачищать» свидетелей, кем бы они ни были. Найди он в доме Хасу и Тахме, пристрелил бы и их. Вынужденная мера.

– Ничего личного… – прошептал он, обходя комнату за комнатой.

Опустевший дом хранил следы тщательного обыска. Девушки как сквозь землю провалились. Впрочем, странно было бы обнаружить их здесь после налета спецов и криминалистов. Если подружки до сих пор в катакомбах, он их отыщет и прикончит вместе с любознательным господином Лавровым.

– Я думал, ты потыкаешься, помыкаешься и отцепишься, парень, – ворчал убийца, снимая с шеи заостренный кусочек хрусталя. – А ты сжал челюсти, как бультерьер. Я заприметил тебя еще в клубе на той дурацкой помолвке. Уж больно рьяно ты взялся расследовать смерть жениха. Что мне остается, кроме как прикончить тебя? Видит Бог, я не хотел. Ты сам напросился.

Прежде чем пуститься на поиски, визитер решил спросить совета у маятника. Он не любил тратить силы попусту.

– Ну-с, дружище, подскажи мне, есть кто-то живой в подземелье?

Маятник замер, посверкивая в сумраке гранями и чуть подрагивая. Он висел отвесно и не желал раскачиваться, как в первый раз.

– Давай же, не капризничай, – настаивал хозяин. – Мне нельзя задерживаться здесь. Вдруг кто-нибудь снова нагрянет в это чертово логово?

Он уже пожалел о том, что приехал в Плутонову нору. Надо было не торопиться и сперва проверить маятником карту Москвы и области. Балычев мог спрятать пленника где-то в другом месте и заставить «чертовок» приглядывать за ним.

«Вряд ли, – подумал убийца. – Плутон всегда стремился к простоте. У нас с ним одна школа. Когда-то я тоже был наемником, потом решил поработать на себя. Мне все наскучило! Я устал смотреть на людей в оптический прицел, закладывать взрывчатку в их машины. Плутон заразил меня страстью к авантюрам. Мне захотелось чего-нибудь экзотического, мистики и волшебства. Игры со смертью могут быть захватывающими. Кажется, что ты постиг и обуздал ее… ан нет! У смерти припасено много секретов, которые будоражат воображение. Я поддался ее очарованию, углубился в ее тайные культы. И она подарила мне нечто особенное…»

Маятник отказывался раскачиваться.

Убийца обошел с ним весь дом и сообразил, что раз в катакомбах нет живых людей… возможно, там находятся трупы. Спускаться под землю из-за нескольких мертвых тел? Блуждать темными коридорами, дабы убедиться, что дотошный сыщик испустил дух?

– Будь это так, Плутон показал бы мне его останки, – обронил он в гнетущую тишину. – А где же танцовщицы канкана? Сбежали? Или тоже мертвы?..

* * *

Дневник Уну

После Александрии у меня появилась потребность записывать свои мысли. Иначе можно было сойти с ума. Мне становилось легче, когда я выплескивала переживания на бумагу. Этот взгляд со стороны позволял мне обрести равновесие.

Мой дневник – история моей судьбы, которая протянулась из зыбкого прошлого в туманное настоящее. В будущее я стараюсь не заглядывать. Коридор времени, когда-то открытый Аменофис, завел меня в тупик. Вероятно, я свернула не туда, куда следовало, заблудилась. Но обратного пути нет.

Я делала все, чего ждал от меня мой жестокий возлюбленный. Подчинялась ему беспрекословно. Зачем, с какой целью мы занимались тем, чем занимались? Я догадывалась… вернее, я понимала, к чему все идет. И боялась думать, чем это закончится.

У меня есть единственное оправдание, которое я надеюсь представить на суд Осириса, когда мои грехи будут положены на чашу весов. Это любовь.

Никого не удивляет, что зло умеет ненавидеть. Но, оказывается, зло еще умеет… любить. Я полагаю, любовь и есть исконная суть всего живого.

Чахлая былинка любит холодный камень, у подножия которого она растет. Камень любит землю, на которой лежит. Птица любит небо, в котором летает. Колос любит лезвие, которое срезает его. Плод любит уста, которые им насыщаются. Даже ржавый гвоздь, кажется, любит старую доску, с которой они вместе когда-то представляли собой нечто более полезное, чем хлам, в который их превратило время.

Время может отнять у нас все, кроме любви. Выбираем ли мы тех, кого нам суждено полюбить? Или это как ураган в открытом море – настигает нас внезапно? Мы тонем в бушующих волнах и благословляем их.

Кто мы? Песчинки любви в межзвездном пространстве? Искорки Бога? Или слезинки Дьявола, который плачет по покинутым небесам? Как нам жить в безмятежности? И как нам без страха переступить порог смерти?

Может, в ту далекую стылую ночь мне лучше было бы пойти ко дну вместе с «Титаником»? Упокоиться вместе с остальными пассажирами лайнера? Уйти в небытие и остаться в нем?

Увы! Ход событий предопределен. Мне следовало послушаться Аменофис и забыть то, что она просила меня забыть. Она знала, что говорила. Но я уже не принадлежала себе. Мое сердце похитила любовь!..

Мужчина стал моим Богом, на которого я молилась. Он определял мои решения и поступки. Я предала бы все и всех ради него, согласилась бы стать клятвопреступницей. А может, я уже преступила все, что могла преступить. И теперь принадлежу ему – Менату. Мне все равно, праведник он или закоренелый негодяй. Любовь слепа. Она еще и глуха, и нема. Я отказывалась слышать то, что нашептывал мне внутренний голос. Я не смела выразить свои чувства вслух, признаться возлюбленному, как много он для меня значит.

Он позвал меня за собой, и я пошла, не спрашивая, какой будет дорога и куда она нас приведет. Важно, что мы идем по ней вместе – рука об руку. Он всегда рядом, я ощущаю его присутствие, где бы он ни находился. Мы дышим в унисон, наши сердца бьются в одном ритме. Предать его – значит предать себя. Расстаться с ним – значит умереть.

После Александрии Менат стал более откровенным со мной. Он показал мне отрывок из летописи итальянского города Мессины на острове Сицилия. Это были хроники конца девятнадцатого века. В них говорилось о синьоре, которого боялись все местные жители. От него шарахались даже прожженные морские волки, если вдруг тот невзначай заходил в портовую таверну. Ведь стоило синьору пристально взглянуть на кого-нибудь неугодного, и тот… умирал.

Менат сказал, что специально побывал на Сицилии и посетил Мессину. Для этого он выучил итальянский язык, правда, изъяснялся на нем с трудом. Зато он сам беседовал со старожилами и расспрашивал, не слышал ли кто-нибудь о том загадочном синьоре от родственников.

– Мне захотелось найти его дом или хотя бы место, где стояло здание, – признался он. – Казалось, я что-то почувствую… какие-то особенные флюиды, сумею что-то понять. Именно в то время я увлекся маятниками. Один человек рассказал мне, что при правильном подходе маятник служит проводником в иную реальность, отвечает на вопросы, которые недоступны человеку. Нужно уметь пользоваться этим чудесным инструментом и верить ему. Я начал учиться. Читал Аристотеля, Фуко и аббата Мерме. Узнал, что изображение отвеса неспроста присутствует в символике масонов. Моим наставником стал бывший монах. Он сразу предупредил меня, что ответы, которые дает отвес, исходят из неизвестного источника. Кто за этим стоит, Всевышний или лукавый, для меня не имело значения. С тех пор я неразлучен с маятником.

Менат говорил долго, а я слушала. Вероятно, он нуждался в молчаливом слушателе. Он жил двойной жизнью, и это наложило отпечаток на его характер. Невозможно держать все в себе, но нельзя откровенничать с другими. Со временем такой внутренний конфликт становится непосильным бременем.

Менат был намного старше меня, но я не ощущала разницы. Несмотря на юный возраст, я казалась себе старухой, древней и мудрой, как черепаха. Я поняла, почему в детстве не чувствовала себя ребенком, а теперь не чувствую своей молодости. Менат помог мне открыть собственную душу и увидеть свой мир. Он помогает мне жить с этим.

– А что Сицилия, Мессина? – спросила я, когда он замолчал. – Ты нашел дом, который искал?

– Маятник творит чудеса. Я расстелил на столе карту города и держал над ней отвес, пока тот не указал мне место.

– Ты был там?

– Разумеется, Уну. Я отправился туда немедленно. Я пытался настроиться «на волну» давно почившего синьора… но ничего не почувствовал. Ничего! Меня постигло разочарование. Я ушел пустым, как и пришел. В гостинице я провел в прострации день и засобирался домой. Перед самым отъездом в моем номере зазвонил телефон. Одна старая дама, которой я оставил визитку, вспомнила, что ее дед владел небольшим бакалейным магазинчиком.

«У входа на стене висело старинное зеркало из венецианского стекла, – продолжала она. – Дед страшно гордился им. Он утверждал, что именно это зеркало убило зловредного сеньора, которого все боялись».

Я похолодела, внутри у меня все сжалось, по телу побежали мурашки.

– Его убило… зеркало? – выдавила я.

– Если верить той пожилой итальянке, знаменитая венецианская амальгама заворожила синьора с убийственным взглядом. Он сделал покупки, а когда выходил, засмотрелся на свое отражение… побагровел, упал и захрипел. Послали за доктором. Тот определил, что покупателя сразил апоплексический удар.

Вероятно, я сильно побледнела, потому что Менат спросил:

– Тебе плохо? Я зря рассказываю тебе всякие ужасы.

– Нет… уже все в порядке…

– Я вижу, – покачал он головой и обнял меня. – Не бойся, Уну. Я давно понял, откуда твоя неприязнь к зеркалам. У нас их нет и не будет. Я понял, почему ты всегда опускаешь глаза. Между прочим, известный психоаналитик Зигмунд Фрейд не выносил прямого человеческого взгляда. Он предлагал своим пациентам лечь на кушетку, а сам садился сзади. Похоже, он что-то такое нащупал… или имел опыт в этой области.

Мне было не до Фрейда и его опытов. Все мои странности окончательно и полностью получили объяснение. Словно мощный прожектор осветил самые темные уголки моей памяти.

– Мне больше негде прятаться от себя! – воскликнула я в отчаянии.

– И не надо.

– Что же мне делать?

– Я знаю, – спокойно ответил Менат. – Положись на меня, Уну. Вместе у нас все получится.

Он добился-таки, чего хотел. Советы Аменофис были отброшены за ненадобностью. Я приступила к настоящим тренировкам. То, что мы практиковали до этого, показалось невинными забавами.

Древняя Александрия еще во времена Птолемеев стала пристанищем для адептов особого «культа Анубиса». Поэтому Менат и повез меня туда в надежде, что тамошний воздух, тысячелетние камни и подземный лабиринт пробудят меня от спячки и вернут былую силу моему взгляду.

Когда-то в стародавнем Египте жрица Аменофис научила меня концентрировать энергию и одним направленным импульсом посылать ее в определенную точку. В этот момент зрачок мгновенно расширяется. Она называла это «выплеском первородного огня», которым дано управлять избранным.

Однажды священная храмовая кошка оцарапала меня, и я бросила на нее злой взгляд. Несчастного зверька будто молния прошила. Кошка не успела даже мяукнуть. Она застыла, перекинулась на бок и испустила дух.

«Осторожнее, Уну!» – крикнула Аменофис, но было поздно. Кошку не удалось вернуть к жизни. Из нее сделали мумию и захоронили в маленьком алебастровом саркофаге.

«Что ты наделала? – отчитывала меня наставница. – Ты должна постоянно контролировать себя! Денно и нощно! Твои глаза несут гибель. Смерть не прощает ошибок».

Каждый день я проходила мимо алебастрового саркофага, где покоилась убитая мною кошка, и твердила, что я держу себя под контролем. Контроль. Контроль! Контроль!!! Ни минуты без контроля. Ни секунды. Ни доли секунды.

Я привыкла жить с опущенными глазами, с вечным ощущением скованности. Во мне жила смерть, и я могла невзначай расплескать ее, растратить не по назначению. Мне следовало ограничивать себя во всем, что могло повлиять на силу моего взгляда. Секс – табу. Семья, дети – табу. Любая работа – табу. Все подчинено одной цели, одному идолу – гибельному взгляду. Все, что способствовало истощению внутренней энергии, было под запретом.

Давно прошли те времена, но обретенная мною способность оказалась долговечнее бренного тела. Я вспомнила, что, еще будучи Ванни Кутс, не могла поднять глаза на собеседника, но приписывала это своей природной робости. А нелюбовь к зеркалам объясняла своей невзрачной внешностью. Должно быть, я занялась спиритизмом потому, что мне было легче беседовать с духами, чем с живыми людьми. Духи не обладают телами, которые можно повредить взглядом. Тогда-то Аменофис и воспользовалась спиритическим сеансом, чтобы взять меня с собой в последнее путешествие на «Титанике». До сих пор при одной мысли о кораблях меня бросает в дрожь.

Как Менат ни уговаривал меня преодолеть свой страх и подняться на борт прогулочной яхты, я была не в силах это сделать. Мне нравится море, но любоваться им я могу только с берега.

– Это чудо, что я нашел тебя, – заключил Менат и показал мне кольцо с круглым черным камнем, которое он носил. – Оно сделано по моему заказу. Такие перстни служили знаками отличия тех, кто умел убивать взглядом. Камень символизирует зрачок, средоточие силы. Говорят, Распутин отчасти владел искусством пригвоздить взглядом к месту любого, ослепить на миг. Но убить – нет. Этому искусству не так легко научиться.

– Ты умеешь?

Спрашивая, я заранее знала ответ. Если бы Менат умел убивать людей, не прикасаясь к ним, он бы не стал тратить время на мои поиски. Он полюбил меня, как самурай любит свой меч, как снайпер любит свою винтовку – безукоризненное оружие, которое является продолжением хозяина.

Но даже это внезапное прозрение не отрезвило и не огорчило меня. Скорее обрадовало. Я нужна Менату! В каком-то смысле я – воплощение его мечты о совершенном убийстве. Он может расстаться с женщиной, но с мечтой – никогда. Если надежда умирает последней, то мечта – бессмертна, пока не воплотится.

Итак, мой путь привел меня к бездне. Я ощутила не ужас, а упоение. Пусть все летит к черту, провалится в тартарары! Я подарю Менату то, о чем он мечтает, и это – моя плата за любовь. Каждый из нас получит то, чего хочет… и будь что будет.

– Имя Уну, которое мне дали в храме Осириса, – как ты узнал его?

– Мне подсказал маятник. Я держал его над дощечкой с буквами и получил три женских имени.

– Еще два, это Хаса и Тахме?

– Да, – кивнул Менат. – Так звали трех «александрийских Горгон»[12]12
  Горгона – в древнегреческой мифологии женщина-чудовище, которая взглядом превращала все живое в камень.


[Закрыть]. Надо быть асом биолокации, чтобы маятник указал на конкретного человека или адрес. Я таковым не являюсь. Поэтому довольствуюсь малым. Я отобрал вас троих чисто интуитивно, и в двух случаях промахнулся. Зато ты сторицей вознаградила меня за мои старания!..

Глава 31

Москва

Девушки уснули в комнате, которая раньше служила спальней хозяйке и ее покойному мужу. Санта похрапывал на диване в гостиной. А Глория и Лавров до утра глаз не сомкнули, сидели в кухне и беседовали.

– Как быть с Диной и Любой?

– Помогу им восстановить документы, и пусть катятся на все четыре стороны, – заявил сыщик.

– А до этого? Их убьют раньше, чем ты успеешь выполнить свое обещание.

– Сначала их надо найти. Никому не известно, что они здесь.

– Это не проблема для того, кто убил Плутона. Но меня больше беспокоит другое. Пойми, Рома, он охотится не за девочками, а за тобой. Тебя спасают твои разъезды… но это до поры до времени. В конце концов, он доберется до тебя.

– Кого ты имеешь в виду? – растерялся Лавров. – Кто этот «он»?

– Убийца, который расправляется со всеми, кто может пролить свет на смерть певицы, менеджера и Генриха Семирадского. У него есть причина вести себя так, и он не отступится.

– Разве это не Плутон? Он же признался. Я его за язык не тянул. Он сам…

– Балычев заблуждался на свой счет. Он не имел отношения к гибели этих троих. Никакого! Он переоценил свои возможности, решил, что… впрочем, не важно.

– Плутон ненавидел Генриха и хотел ему отомстить. У него был мотив, и он присутствовал на помолвке. Он хвастался, что…

– Забудь о Плутоне, – перебила Глория. – Он мертв, но кто-то другой жив и очень опасен. Боюсь, тебе с ним не справиться.

– Это он бродил по дому «на катакомбах», пока я сидел в шкафу?

Глория закрыла глаза, сосредоточилась и через пару минут покачала головой.

– На твое счастье, нет. Человек, шаги которого ты слышал, был связан с Плутоном… по работе. У них была назначена встреча.

– Вот как? Тогда он должен был наткнуться на трупы… и наткнулся.

– Вероятно, – улыбнулась она.

– Он мог заявить в полицию или сообщить в контору, которая прикрывала Плутона, что тот убит. Значит…

– Тебя это не касается, Рома. Тот, кто убил Плутона, теперь ищет тебя.

– Ты меня пугаешь?

– Я здраво смотрю на ситуацию. Надо придумать что-нибудь и заманить убийцу в ловушку. Иначе тебе несдобровать.

Лавров задохнулся от обиды и негодования. Глория ни во что его не ставит. Будто он не способен защитить ни себя, ни девушек, ни ее – что самое неприятное.

– Полагаешь, мы имеем дело со спецами из конторы?

– Вовсе нет. Все не так, как кажется. Это…

– Тогда расскажи мне, что происходит! – взорвался он. – Ходишь вокруг да около, намекаешь, недоговариваешь. К чему такая скрытность? Думаешь, я не способен понять? Ну да, я же тупой мент!.. Куда мне соваться в тонкие материи?..

– У меня появились некоторые догадки, – примирительно произнесла она. – Я сходила в клуб и проверила их. Вряд ли ты станешь меня слушать, но…

– Позволь мне самому решить, верить твоим словам или нет. Я разберусь! – Лавров сердито замолчал, нахмурился и после короткой паузы переспросил: – Ты была в «Фишке»?

– Тебя это удивляет?

– Уже нет. Я раньше удивлялся. Теперь принимаю твои поступки, как факт. И что тебе рассказали в клубе?

– Ничего. Я пыталась прочувствовать ту атмосферу, ту публику, которая присутствовала на помолвке Доры и Генриха… и сам момент его смерти. Мои опасения подтвердились. Жениха убил взгляд! До него по той же причине погибли двое – певица и менеджер.

– Что? – опешил сыщик. – Выходит, Балычев не лгал? Он в самом деле… убил Генриха силой своей ненависти? Напрягся и… Тьфу ты! Неужели это возможно? Чепуха…

– Балычев ни при чем. Сколько можно повторять? Видимо, он пылал гневом к Генриху, сверлил того яростным взглядом… а жених вдруг упал и скончался. Как не принять желаемое за действительное? «Просто совпало», как в песне поется.

– Допустим. Но кто-то же это сделал? Почему не Балычев?

– Это был не мужчина… я имею в виду убийцу.

Лаврова бросило в жар, в затылке отозвалась боль. Не мужчина?

– Я не ослышался? Ты считаешь, Плутона застрелила баба? И домоправительницу она уложила? Одним выстрелом точнехонько в лоб? Пиф! паф! – и два трупа.

– Женщины бывают отличными стрелками, – усмехнулась Глория. – Но на сей раз ты прав. В Плутона стрелял мужчина.

– Погоди… я совсем запутался. То мужчина, то не мужчина… Кто убийца? И зачем убивать взглядом, если существует пистолет?

– Ну, в клубе при всем честном народе из пистолета не пальнешь.

– Это как подойти к делу. Палят! И среди бела дня, и в общественных местах. Где угодно.

– Всякое ремесло можно довести до искусства. Убийство взглядом открывает величайшие перспективы, Рома. Это идеальное преступление, которое недоказуемо. Понимаешь? От взгляда не спасет ничего, кроме полного затворничества. Как только человек, кем бы он ни был, – монархом, военачальником, звездой шоу-бизнеса, политиком или олигархом, – появится на публике…

– …он станет доступным для направленных на него глаз, – подытожил за нее Лавров. – Гениально, но невыполнимо.

– Знаешь, почему людям перед казнью завязывают глаза? Не из соображений гуманности, как многие думают. В состоянии аффекта приговоренный может так взглянуть, что его ненависть убьет палача. Видимо, были прецеденты. При определенных условиях зрачок человека испускает волны особой частоты.

– Не убедительно.

– А певица из «Магриба»? А Генрих?

– Они не политики и не члены королевской семьи. Зачем их убивать таким экзотическим способом…

– …если существуют ножи, пистолеты и яд? – вздохнула Глория. – Представь, что кому-то надоел шаблонный метод. Человек жаждет эксклюзива.

– Не всякую жажду можно утолить.

– Люди порой превосходят самих себя. И смерть троих несчастных тому подтверждение.

– Жертв больше, – возразил Роман. – Ольга Черенкова, которая видела в ресторане убийцу – раз, Плутон – два, пожилая дама – три. Они погибли вполне прозаически. Напрашивается вывод: в твою версию вкралась ошибка.

– Ты можешь дополнить этот печальный список.

– Я понял. Я дышу ему в затылок.

– Не ему, а ей. Весь прикол в том, что их двое…

* * *

Катя вставила флэшку в ноутбук, открыла и разглядывала снимки, сделанные Люлю на роковой вечеринке. Она всматривалась в черты попавших в кадр людей и гадала, кто из них смахивает на убийцу?

С Балычевым номер не прошел, надо попробовать с кем-нибудь другим. Например, художница с примесью африканской крови. Чем не кандидатура в злодейки? Не обязательно преступником должен оказаться мужчина. Прекрасный пол не уступает сильному в коварстве.

Катя хотела встретиться с Лавровым, и для этого все средства хороши. Даже откровенная ложь. К тому же у нее нет дурных намерений. Она любит! И ради любви готова пойти на хитрость. Ее безобидная уловка никому не причинит вреда.

– Рома, – ласково вымолвила она. – Никто не заставляет тебя верить моим домыслам. Но проверить ты обязан. Вдруг на фото невзначай попал тот, кто прикончил бедного Генриха? Этот Красовский настоящий демон! Взгляни на его лицо – он бы половину гостей перестрелял, не моргнув глазом.

Рядом с Красовским камера зафиксировала молодую женщину. Та стояла вполоборота, ее профиль был чуть смазан, но это не помешало Кате отметить ее поразительную красоту.

– Кажется, это жена Красовского…

Видимо, молодая женщина привыкла держаться в тени своего супруга. Она была одета в темное платье простого покроя, но скромный наряд только подчеркнул ее шикарную внешность.

– Ух ты! – восхитилась Катя. – Небось, она ему в дочери годится.

Она не могла оторвать глаз от этой пары: импозантного Красовского и его прелестной жены. Коршун и голубка.

Раньше ей не пришло бы в голову подобное сравнение. Она видела Красовскую мельком на каком-то банкете или фуршете и не обратила на нее особого внимания. Но теперь та выглядела по-другому – что-то в ней изменилось. Катя не понимала, что. Однако эта юная дама производила странное впечатление беззащитности и вместе с тем опасности. Она явно относилась к типу роковых женщин. Правда, Красовский и сам – темная лошадка. Отец как-то намекнул Кате, что предпочитает не иметь с ним никаких дел. Мол, тот погряз в рискованных махинациях и способен на что угодно.

«От таких людей лучше держаться подальше, – обронил он. – Поговаривают, что Красовский был наемником, заработал грязные деньги и пустился в отчаянные авантюры. Но это всего лишь слухи, дочка… а слухами руководствоваться не следует. О них необходимо помнить, когда вступаешь в партнерские отношения. Вне этого любой человек – просто любезный собеседник и приятный малый, с которым можно пропустить по рюмашке и обсудить новости».

Катя встала и прошлась по своей просторной спальне. В зеркале над туалетным столиком отражалась кровать и часть стены с картиной в раме под бронзу. Это были пастушки, недавно купленные у Люлю. Полотно обошлось в кругленькую сумму.

Катя хотела позвонить Лаврову, но не решалась. Боялась показаться назойливой. Пусть он добивается ее взаимности и назначает встречи. Она уже сделала опрометчивые шаги и выставила себя в невыгодном свете. Хватит бегать за этим упрямцем.

«Разве я не собираюсь показать ему фотографии с помолвки? – спросила она себя. – Зачем было опять ездить к Люлю и заказывать ей «Купальщиц»? Красовский – подозрительный тип, он вполне подойдет на роль убийцы Генриха. Скажу, что видела, как Генрих проходил мимо него и…»

На этом мысли Кати застопорились. Как Красовский мог отправить жениха Доры на тот свет? Уколоть его отравленной иголкой? Оцарапать острием, вмонтированным в кольцо? Кстати, было ли у Красовского кольцо? Жаль, на снимке не видно.

Катя бодрила свою фантазию купленной накануне книжкой об отравителях Борджиа. Этот знатный испанский род славился убийствами, совершенными при помощи ядов. Почему бы Красовскому и его жене не оказаться отравителями?

Кстати! Кто пригласил их на вечеринку? Дора или Генрих? Наверняка список гостей составляла она.

Катя набрала номер Доры, но та не брала трубку. Видимо, отключила телефон, чтобы ее не беспокоили. Зато Люлю с радостью откликнулась:

– Катрин, милочка! Я только что думала о тебе…

– Когда я получу картину?

– Завтра ее тебе доставят по адресу, а деньги перечислишь на мой счет. Поздравляю! «Купальщицы на лесном озере» – чудесное приобретение.

– Спасибо. Ты не в курсе, кто пригласил Красовского в «Фишку»?

– Ищешь подходы? – захихикала Люлю. – Понимаю. Красовский мужчина хоть куда. Говорят, он без памяти влюблен в свою жену… но для тебя это не преграда.

В ее голосе прозвучали ехидные нотки.

– Наличие соперницы разжигает мой пыл, – пошутила Катя. – И все-таки кто его пригласил?

– Разумеется, Дора. Кто же еще?

– Они знакомы?

– Краем уха я слышала, что Красовский поставляет ей какие-то натуральные косметические снадобья. Индийские или тибетские. Жутко дорогие. Она как-то жаловалась, что омолаживающие процедуры влетают в копеечку. Дора пытается удержать ускользающую весну. В этом есть нечто маниакальное, ты не находишь?

– Ее можно понять.

– Ты тоже хочешь попробовать? – оживилась Люлю. – Вот откуда интерес к Красовскому?

– Не отрицаю, – выкрутилась Катя. – Я развожусь с мужем и опять становлюсь девушкой на выданье. Не помешает сбросить года два-три. А что, Красовский еще и коммерсант?

– Он многогранен. Лично я с ним близко не знакома, но кое-какие сплетни до меня доходят.

– Какие, Люлю?

– Говорят, у него темное прошлое. Такое темное, что лучше туда не заглядывать. Красовский не выносит любопытных и скрывает свою частную жизнь за семью замками. У него репутация опасного человека. Они с женой никого не принимают, живут замкнуто. Иногда Красовский выводит ее в свет, чтобы она развеялась. Вот, собственно, и все.

Катя сообразила, что Люлю успела обзвонить подружек и навести справки о Красовском. Не много ей удалось узнать.

После Люлю она созвонилась с отцом.

– Я соскучилась, па… может, приедешь?

– Завтра вырвусь, если получится, – сухо ответил Туровский. – У меня важная встреча. Извини.

– Па, я хотела…

Но отец уже отключился. Тогда Катя связалась с матерью. Они поболтали о погоде, о здоровье.

– Как настроение? Ты с кем-нибудь встречаешься?

– Собираюсь, – призналась Катя, думая о Лаврове. Он должен проглотить червячка, которого она надела на крючок. Это Красовский.

– Папа говорил о молодом человеке, который…

Катя не слушала хвалебную тираду матери о сынке одного министерского чиновника. Тот развелся с женой и подыскивал себе богатую невесту.

– Тебе что-нибудь известно о Красовском? – брякнула она невпопад.