Текст книги "Интеллектуальная женщина – миф или реальность?"

Долой идеологию премудрого рака (ой, конечно, пескаря), который мог бы взгромоздиться, как в сюрреалистичных видениях Дали, на броневик и кричать в рупор: «Шаг – вперёд, два – назад!». Молодые и рьяные рвутся в бой, им оглядываться некогда, ибо время – самый ценный ресурс.

Юные девочки примеряют интеллектуальное оружие, как новые амазонки современности. И вот уже «зелёная» дева Грета Тунберг провозглашается реинкарнацией Жанны Д’Арк для борьбы с экологическими проблемами планеты. Архетип невинной девушки, принесённой в жертву для спасения страны и/или человечества, является настолько распространённым, что сразу был воспринят на ура как само собой разумеющееся восхищённой Европой, да и не только ею.

Как по мне, так розовощёкая Грета современного поколения альфа имеет больше схожих черт не с Орлеанской воительницей, а со сказочной немецкой Гретхен, которая благодаря своей находчивости, целеустремлённости и вере в собственные силы выбирается из столь привлекательного, сладко-приторного, комфортного пряничного домика в суровую действительность, прихватив богатства. Вкусив блага европейского «пряника», Гретхен устремляется в лес реальной жизни: девочка созрела и выбирает Путь.

Стоит заметить, что сказочная Грета была вместе с мальчиком, так что нам остаётся ждать выхода на политическую сцену современного Гензеля. Дети сжигают старый мир в образе ведьмы. Накопленный опыт прошлого, символизируемый драгоценностями убитой ими старухи, помогает детям выжить и построить свою счастливую жизнь, как они её понимают. Можно было бы не разрушать пряничный домик и не убивать ведунью? Наверное, да. Но тогда это была бы уже другая сказка, с другими задачами. Знала ли старуха, что её убьют? Тоже, по всей видимости, да. Ведь она ведьма, знающая, ведующая, предсказывающая. А следовательно, торжество победы Гретхен основывается на мудрой капитуляции пряничной старухи.

Пройдёт время, и уже Гретель станет носителем старого знания и будет ждать очередную Грету как избавления от бремени знания жизни. Иногда мужество состоит в том, чтобы достойно принять то, что предначертано. Что это – случайное полуосознанное предчувствие или осознанный интуитивный акт в эволюции творчества?

Пряничный домик, созданный старухой, совершенен, он притягателен и комфортен, но он не даёт развиваться человеку дальше, те, кто в него попадают, утопают в праздности и погибают. Именно поэтому Гретель и Гензель сжигают пряничный домик, предварительно забрав сокровища. Под сокровищами, надо полагать, понимаются скрытые ранее знания.

Эти знания впоследствии помогают детям выстроить новую систему знаний и ценностей, которая позволила им жить безбедно и сыто.

Современные девушки могут, конечно, взять боевое оружие в руки, но по-женски предпочитают иные способы ведения войны. Умиротворяюще певучая речь, нереально завораживающая красота, подчёркнуто обескураживающая женственность вкупе с отточенным интеллектом дают гораздо больше для спасения человечества, чем призывы стать созерцательными пахарями и лирично настроенными сказочниками. Словно мантру миллионы девушек повторяют установки: «Я красивая, я любимая женщина. Я богиня, а мой мужчина – бог», – стремясь увеличить свою ценность на брачном рынке.

Правда, есть незадача. Кроме аффирмаций внутренний свет увеличивается, прежде всего, за счёт интенсивной внутренней работы, а ею девочки с накачанными попами и губами не хотят заниматься. Порой, за стремлением к внешней красоте забывают о красоте душевной и уме. Тут либо умница Людмила Прокопьевна из «Служебного романа», либо тупая блонда Энджи из «Одна за всех». А ведь история знает много женских имён, которые поражали своих современников тонким сочетанием внешней красоты и ума.

Велика сила женственности Омфалы, что утихомирила супергероя Геракла, который примерил на себя почти все прелести созерцательно-созидающей феминности в женских одеждах. Он смог тогда замедлить маскулинную энтропию технократического конца, понял, насколько важно уметь смаковать маленькие радости жизни. Совершая подвиги, разрушая и убивая, Геракл не успевал замечать красоту вокруг.

Они поменялись ролями. И вот Омфала отвешивает звонкую пощёчину Гераклу за грубо спряденную нить. Ни слова в ответ: Геракл учится смирению. Это почти что БДСМ античного формата! В этом чувствовалась какая-то мазохистски-приниженная упоённость собственным положением. Очередные античные пятьдесят оттенков ещё темнее. Однако наблюдать героя в положении саба было бы, наверное, любопытно. Видимо, лишь Омфала умела так сказать «ап!», что любые тигры мгновенно ложились у её ног.

Только возле Омфалы великий герой смог обучиться искусству умиротворённого созерцания скоротечности красоты, которое получило своё развитие в далёкой Древней Японии. Так и видится идиллическая картина. Умиротворённый Геракл плетёт венок, украшает им свою голову, играет на арфе и под неспешное пение прядёт шерсть. Нити одна за другой сматываются в клубок. Тонкие изысканные нити для ажурной вязки. Заскорузлые пальцы привыкли держать меч, но здесь требуется любовно-бережное и ласковое прикосновение. Нить за нитью наматывается на клубок, и вот уже пальцы приобретают лёгкость, а всё тело неимоверную гибкость. Словно засохшая грязь с мест сражений, непринуждённо сбрасывается груз прошлого. Лёгкий смех, вроде бы пустой разговор… Но душа героя исцеляется от боевых ран, в выжженной пустыне его сердца снова расцветают цветы.

Сегодня есть полицейские в России, которые снимают стресс вышивкой крестиком и бисером, а кто-то – резьбой по дереву, а кто-то – вязанием спицами, а кто-то – рисованием. Потому и не стыдится потомок Зевса сидеть с прялкой, впитывая гармонию и накапливая силу. Быть настоящим героем сложно, поскольку много званых, да мало избранных, но и избранным пора переизбираться, ой, перезагружаться! Вот так и произошла перезагрузка одного из величайших героев античности.

Некоторые исследователи увидели в этом поступке Геракла пример добровольного рабства либо скрытой транссексуальности. О да, это выглядит вызывающе: ярко-выраженный брутал с женским поведением и в женском наряде. Это ещё то шоу! Но кто знает, может быть, герою тоже захотелось прочувствовать: каково это – быть женщиной?

По всей видимости, вхождение в женскую роль удалось сполна, поскольку даже бог Пан прельстился на переодетого в женские одежды Геракла, так что Геракл на себе испытал, что такое харрасмент и как с ним бороться. Современная масс-культура изобилует примерами игры гендера. Лично я не вижу здесь никакого противоречия, потому что и герою хочется иногда отдохнуть.

С другой стороны, а вдруг нынешнее преобладание феминных черт у мужчин также обусловлено неким «отдыхом» планетарного масштаба перед следующим этапом грандиозного выплеска маскулинности?

Встряхнув головой, словно отгоняя эти несуразные мысли, обычная перезрелая интеллектуалка продолжает жить, творить и вытворять, ведь мы сами творим свой мир, а мой мир меня любит, и его люблю!

Корнелия Холлер-Маракулина

Доктор философских наук, психолог, музыкант, поэт и прозаик. «Я родилась в Москве, где мы прожили с родителями десять лет, но моего отца (он был военный) послали «поднимать» новую военную академию, и наша семья переехала в Ленинград. Здесь я провела самые счастливые годы своей жизни, здесь родилась моя дочь, здесь были живы мои дорогие родители. Здесь я закончила музыкальную школу по классу фортепьяно и была столь увлечена музыкой, что позже впустила Музыку в свою академическую жизнь, преподавала студентам курс музыкальной фонетики (русской и немецкой риторики и хорового пения). Музыка, изучение гармоник, модуляций, их связи с языковым сознанием позволили расширить круг моих научных интересов, так как пришло понимание связи Языка (Слова), Сознания и физиологии человека, которой занимается определённое направление психолингвистики.

В университете наряду с теоретическим курсом сравнительной семасиологии я разработала курс психолингвистики и с огромным трудом внедрила его в обучение студентов. Это сейчас психолингвистика входит в пантеон официально признанных научных дисциплин, а в 70-е годы к ней относились как когда-то к генетике, не хотели признавать и даже побаивались, «как бы чего не вышло» с этой психолингвистикой. Но тем не менее я добилась, чтобы курс психолингвистики был введён в учебный план. Последние годы я работала на факультете повышения квалификации учителей и руководила межгородским научным семинаром по сравнительной семантике. Это были оживлённые плодотворные дискуссии учёных всей страны.

В связи с моей научной работой оказалось необходимо глубже изучить психологию человека, так что после окончания обучения на факультете иностранных языков я поступила на только что открывшийся факультет социальной психологии при моей альма-матер. Затем разработала курс лекций по психологии управления коллективами, который преподавала в Институте повышения квалификации управленческого персонала. Эти знания пригодились мне также в Австрии, куда я переехала в связи с замужеством.

Литература – моя давняя любовь, я пишу и публикую эссе, литературно-критические статьи, рецензии, рассказы, занимаюсь переводами поэзии.»

«Творчество Натальи Стремитиной – одно из самых оригинальных явлений «женской» прозы в русской культуре конца нашего столетия…» – восторженно отозвался о книге Натальи Стремитиной «Приключения Тела» литературный критик Виталий Пацюков.

«Ощущение живой жизни, самобытного авторского голоса… без «философизмов», «клубнички» и «постмодернистской крутизны…» – так характеризует критик Лариса Лаврова повесть Натальи Стремитиной «Записки из подвала», опубликованную в журнале Союза русских писателей в Германии «Литературный Европеец» за 1998–1999 гг.

«Женская» проза? Вопрос неоднозначен. Несомненно, опознаваемы черты женственности прозы: её пристрастность, стремительный пульс пера, жажда радости и мужского признания и, конечно же, её слабость и страх перед многоликой фигурой Зла. Но в ней и «неженское» мужество: героиня Стремитиной «встаёт с колен», «расправляет крылья» и летит к своей «вершине» (Орёл и Женщина). Это женщина преодолевающая, преодолевающая яростный зов плоти, «иероглифы страха», ловушки незрелого разума и очень женский фатализм: пассивность, непротивление судьбе, а заодно и насилию (неважно: мужчины ли, агрессивного окружения, или общества) над сокровенным своей личности.

Стремитинская проза не только преодолевает расхожие клише о сути женского сознания, эмансипировавшего себя от мужчины, однако же и с оглядкой на «зияние» в Теле Адамовом, но она творит новый тип женщины, просвещённой и просветлённой, извлекающей свои, незаёмные уроки оптимизма, формулируя их для себя как нравственные законы («Записки из подвала»). Под пером талантливого автора утверждается тип женщины, очищенной преодолением ненасытной плоти своей, требующей всё больше хлеба, зрелищ и всеобщего эквивалента, коим и в современной пост-вавилонской цивилизации всё ещё является Золотой Телец.

Стремитина возводит женщину на престол Духовности без усилий и пафоса, и тем сильнее воздействие этого творческого акта автора на сознание читателя.

Свою миссию как писателя и как личности писательница видит в том, чтобы, одухотворив женщину Мыслью, вдохнув «силу и мужество в Добро и Красоту», снять многовековое «проклятое» противоречие между полами, примирить их между собой, «завести» приключения Тела на тайны Духа и тем подготовить сознание Тела и Разума к восприятию «Нового Знания»:

«И родилась первая женщина, способная Думать.

И поклялась она, что родит Мальчика и Девочку,

и научит их жить в мире и согласии,

и положит конец Вражде между Мужчиной и Женщиной.

И впервые скажет Мужчина:

“Женщина, ты не только из плоти, но и Духа,

и я жажду не только Тела твоего, но и понять тебя жажду,

и слушаю Слово твоё, и вижу Душу твою”.

И открылся Мужчине новый источнок Добра и Красоты,

что многие века топтал он своими ногами,

и грязь, и немощь, и похоть свою сбрасывал в него как нечистоты, чтобы потом твердить: отравлен Источник.

И увидел Мужчина впервые лицо Мудрой Женщины

без коросты рабской униженности, без вероломства Слабости,

но равной себе не в словах, а в делах и Мыслях.

И воцарились на Земле Радость и Спокойствие,

и не стало Вражды и Злобы между людьми.

И соединились две Плоти и два Разума, две Души,

и открылось им Новое Знание… И начался Золотой Век…»

Эволюционная цель этого «Нового Знания», а мы скажем – «Нового Сознания», есть Преображение человека. Не в этом ли и заключается так упорно отыскиваемый сменяющимися поколениями смысл жизни, который через столетия, национальные культуры, искусство, идеологемы, научные парадигмы и, конечно же, гениальные литературные образы и сюжеты ищет сам себя. Тупиковая проблема, ибо нет и не может быть смысла жизни «вообще», как не может быть человека «вообще», а есть лишь россыпи скрытых от незрелого разума жизненных ценностей, которые каждый человек находит и переосмысливает в координатах Духовного, Телесного или Общеродового: «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (Екклезиаст), «Быть или не быть?» (Вильям Шекспир), «Иметь или быть?» (Эрих Фромм), «В чём смысл Страдания?» (Викор Франкл), «Как преодолеть свою Отдельность… и достигнуть объединения в Общем?» (Э. Фромм) или, возможно, более конкретно и эпатажно: «Кому отдаваться, когда отдаваться и зачем отдаваться?» (Н. Стремитина)

«У меня есть недостаток, – отмечает Стремитина, – я – женщина. Это очень серьёзный факт биографии, но мне удалось преодолеть его, ибо я всю жизнь борюсь за то, чтобы быть человеком, личностью и не зависеть ни от пола, ни от той социальной среды, в которой я родилась и выросла, ни от изнурительных ежедневных обязанностей бытия, которые часто прекрасных людей превращают в бессмысленные автоматы».

Этот «недостаток», быть женщиной, воспринимается в контексте авторской прозы как несомненное достоинство личности, в озарениях сознания, в страстном желании самопознания взрывающей узкие рамки пола-Тела, в котором бьётся не женская, но бестелесная Мысль: «Итак, Тело умело производить Мысли, и это было тем более удивительным, ведь оно было женским! Оно радовалось внезапному появлению Мысли, как радуется дикарь восходу солнца (не замечая его регулярности) в тёмных холодных джунглях. Незримое дуновение фантастической идеи или волшебная картина Воображения обволакивали Тело неземным блаженством… Ни насыщение вкуснейшей и изысканной пищей, ни ласки любимого Тела, как бы они ни были прекрасны и упоительны, не сравнить с тем великим волнением и восторгом, который охватывал Тело в момент произнесения простой цепочки слов, в коих скрывалась новорождённая мысль…»

Распахнутость Тела стихии жизни со всеми её утехами и переживаниями Телесного, контрастирующая со странной независимостью от Тела как синонима стихии мысли и творчества, создаёт внутреннее высокое напряжение стремитинской прозы, излучающей энергетику таланта, который прокладывает свой путь «в метафизических глубинах жизни, где становится ясной «полярность» внутренней, «интегральной» гармонии».

Познание парадоксов взаимодействия материального и духовного в пространстве-времени жизни и самопознания индивидуума как условие его преображения и решения «проклятых» вопросов человечества, возможны лишь в контексте мировой истории и культуры. Автор убеждён, что «каждый человек – это функция культуры, которую ему удалось… осознать и преобразить в себе. «Я уверена в том, – пишет Стремитина, – что интеллектуалы не имеют национальности, они мыслят в традициях мировой культуры, где история и традиции родины являются частью мирового процесса осмысления и преобразования бытия. Итак, пребывая во времени, мы пытаемся взглянуть в лицо вечности – и только в этих попытках мы и осуществляем себя, осуществляем свою интеллектуальную свободу», – духовное credo автора.

И действительно, литературно-философские истоки прозы Натальи Стремитиной отыскиваются в творчестве Марселя Пруста и Курта Воннегута, Владимира Набокова и Михаила Булгакова – но, как сказал Лев Николаевич Толстой, талант похож на всех, а на него – никто. Вот эта самобытность, аутентичность авторского стиля и, прежде всего, неженская способность к анализу, характеризуют прозу Н. Стремитиной.

Возникает искушение причислить произведения Стремитиной к жанру интеллектуальной прозы, однако «неудобная» стремитинская проза не укладывается в «прокрустово ложе» навязывающе-регламентарных жанровых канонов, её скорее характеризует жанровый полифонизм. О, этот вечный спор о чистоте жанра! Полемический накал и заострённость этого вопроса снимаются, если рассмотреть данную тему под совершенно другим, эволюционным углом зрения.

На протяжении всего развития человеческой цивилизации homo sapiens нащупывал адекватные художественные формы отражения эволюционирующего сознания. Коллективное мышление могло явить миру только первичный жанр – безымянное творчество, которое мы обобщаем под именем фольклор.

Но жизнь шла своим чередом, и новые уровни сознания требовали новых форм. В искусстве развивались жанры живописи и архитекруры, в музыке – музыкальные жанры, а в литературе утверждались эпические и поэтические жанры. Старое сознание, контролируя бессознательное, инициировало по преимуществу мужские формы, ведь и создавались они в большинстве своём мужчинами. Женское творчество постепенно и без протеста осваиваивало «мужские» жанры. Однако произошло непредсказуемое: дискурсивное мышление, домена ratio, пользуясь дискретными знаками, внешними рамками и канонами, само себя сковало, абсолютизировало и в конечном итоге привело в жанровый тупик, который соответствует и этическому тупику, так как форма имеет не только эстетические, но и этические референции.

Рациональное мужское сознание уже всё «сказало» имеющимися в его распоряжении средствами, ХХI век – эпоха Сверх-Сознания и символического мышления, так как на первый план оно выдвигает Бессознательное, которое сокровеннее, ближе к сущности явлений внутренней жизни человека. Оно кооперирует с рациональным сознанием, но не позволяет ему подавлять свою мощную творческую, материнскую сущность. Мышление бессознательного свободно оперирует формами, жанрами, знаками и символами, связывая и переплавляя их, «рождает» новые пространственно-временные (например, аудиовизуальные и виртуальные) художественные формы. Провидец Эрнст Кассирер ещё в начале века углядел эту тенденцию – освоение нового измерения реальности – символического. Homo sapiens как аnimal rationale уступает место animal symbolicum.

На эволюционной сцене разыгрывается небывалый по своему масштабу спектакль: прорыв Бессознательного в Форму, который знаменует конец примата ratio: линейности мысли, ограничений и стремления к шаблону.

Гении науки и искусства, те, кто, внося новый знак или создавая новую парадигму, ломали привычные стереотипы – художники, поэты, композиторы, учёные, – как правило, отвергались обществом или, чаще, признавались post mortem. Ныне историческое развитие делает акцент на творчестве в мышлении и деятельности каждого индивида, выводя его на уровень планетарного сознания, во всяком случае, современный человек не может не чувствовать на себе этого категорического императива нового времени.

Освоение нового уровня Сознания требует от человека новых этических и эстетических задач, главными из которых являются Преображение человека и выдвижение Женщины на передний план исторического развития. И мы – снова в тексте Натальи Стремитиной – удивляемся её интуиции, силе её личности, подчинившей свою творческую энергию решению этих непростых, но важных этических и эстетических задач.

Стремитину интересует всё: мир вещей, судьба и воля личности к индивидуальой свободе («Записки из подвала»), реванш тела и растерзанность души современной интеллектуальной женщины («Приключения Тела», «Матриархат»), тема эротической и каритативной любви («Приключения Тела», «Рецепт для старой девы»). Ещё одна тема – индивидуальнгого времени («Глубокий обрыв неба», «Философ»), протоворечие между развитым интеллектом и нравственным вырождением («Приключения Тела», «Философ»), плодом которого во все века была глупость: «О, вечно постоянная величина Глупости, которая не убывает и не пребывает, а точно делится новые Тела новых жителей планеты, мимикрируя в модной одежде и современном макияже». Автор не случайно упоминает саркастичного Эразма Роттердамского, увидевшего под крышами средневекового города персонажи своего трактата «Похвала глупости».

В прозе Стремитиной вообще нет ничего случайного: то, что читателю кажется случайной интригой в ткани текста, откликнется дальше или перекликается с другими пассажами повествования, как чеховское ружьё, которое непременно «выстрелит»… в духовное оскудение, безволие, ложь, зависть, «общее предрасположение людей к блудливости» («Философ»), извращённое властолюбие и лицемерие: «Она меня застукала, представляешь? – сразу в лоб принялся излагать суть дела Философ, совершенно забыв, что на его плечах уже давно лежит ответственность за судьбы будущих поколений. Глаза его блестели, будто он совершил не пошлое прелюбодеяние, а что-то сугубо героическое».

«Философ» – символическая повесть-гротеск. Анонимность героя (отсутствие фамилий, имён, конкретного места действия) усиливает впечатление обобщённости, дескать, таких «философов» в России много, они не принадлежат конкретному поколению, а представляют собой типичное явление русской жизни и русского характера – своего рода «хлестаковщину» от философии. И если отец Философа (единственный образ с конкретным личным адресатом) – мятущаяся душа и мученик, «перед своим арестом архиепископ Смоленский и Вяземский, в возрасте Сократа испил чашу злодеяния, совершённого над ним в одной из Вяземских тюрем» и был расстрелян в 1937 году, то его незаконный сын, Философ, – фигура явно трагикомическая: упоение философией и душевная инфантильность, авторитет фолософского метра, этакий «предводитель дворянства»: и нравственная безответственность, непомерное самомнение раздутого от многознания интеллекта и жизненная беспорядочность, похотливость, и отсутствие важнейших мужских атрибутов – мужественности, воли, принципиальности; это человек, не способный ни глубоко страдать, ни любить. По этому поводу очень точно и ёмко заметил И. Бродский: «Не страсть, а боль определяет пол». Сострадание, синкретизм боли и любви, милосердие, каритативная любовь как основа любви эротической – уникальное явление сознания русской женщины и вообще – русской ментальности, которую запечатлел Фёдор Иванович Тютчев в афористической формуле:

 
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, —
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…
 

Модная ныне эмоциональная холодность, которая великолепно выражена в ключевых словах американской молодёжной субкультуры, гипнотизирующих русского человека и принятых на «ура», например, немецкой молодёжью: cool (дословно: «холодный», в переносном смысле: «уверенный в себе, неприветливый»), или tough (досл.: «твёрдый», перен.: «жёсткий, бессердечный») как символы совершенного имиджа, не являются ли логическим завершением идеи Ф. Ницше: «Человек есть то, что следует преодолеть»?

Н. Стремитина выступает литературным оппонентом этой безумной и опасной идеи, утверждая, что нужно преодолеть всего лишь собственную лень, эмоциональную тупость и бездуховность. Так Философа «спасает» Библиотека.

«В истории нашего вида, в истории «сапиенса», книга как феномен антропологический, – писал И. Бродский, – …является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это …оборачивается бегством от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, нашему сознанию, нашему воображению». И далее: «Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс иностранной политики, а как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому».

Однако ни гуманистическое понимание античной любви, ни христианское понятие каритативной любви не пользуются популярностью в наш искушённый компьютером век. Уже в шестидесятые годы ХХ столетия Иван Ильин заметил эту грустную тенденцию: «Да, мало в людях любви. Они исключили её из своего культурного акта: из науки, из веры, из искусств, из этики, из политики и воспитания. И вследствие этого современное человечество вступило в духовный кризис, невиданный по своей глубине и размаху». Так стоит ли удивляться, «с какой вулканической энергией тема любви врывается в русскую литературу конца XIX – начала XX века…»

Литература как «система нравственного страхования» становится единственным пристанищем любви, перемещает направление эгоцентрической мысли человека, меняет акцентировку референтных систем читателя: узко замкнутое солипсическое видение мира и переживание различных видов любви в сюжетах литературного произведения, не упраздняя, а наоборот, раскрепощая индивидуальность.

Поиски индивидуальной свободы (сквозная тема произведений Стремитиной), её осмысление пришли к Философу слишком поздно, когда ему было за 60, и привели его к неминуемому пессимизму: «Я не приемлю этот мир, где всё зачитано до дыр, куда ни глянь – висят пороки, а люди злы и одиноки». Псевдо-смелость этической позиции «Философа» выглядит фарсом на фоне тотального гражданского хамелеонства этого героя повести. Когда он лишился своего последнего пристанища, отошедшей государству квартиры матери, в нём вдруг взыграло чувство социальной несправедливости:

 
Я перешёл свой мелкий Рубикон.
Я перешёл один, без миллионов,
За мной идут лишь тени легионов
Всех убиенных в зоне и вне зон.
Там мой отец, и твой там, может статься.
Да толку что теперь о том скулить?
Нет, никогда нам с прошлым не расстаться.
Нет, никогда грехи не отмолить.
 

Под безжалостным пером автора обнажается «зазеркальная» суть поверхностно-вербальной гражданственности, высокий трагизм которой – не акт гражданского мужества, а индивидуальный вопль загнанного в бытовой тупик многожёнца: «Воистину, если бы не тотальные неудачи на бытовом и любовном фронте, возможно, не родился бы в душе

Философа мощный зов потерянного поколения шестидесятников. Пока была символическая стена между Философом и обществом, пока он тщетно пытался прожить свою жизнь весёлым отщепенцем, время привело его к личному краху, который совпал по времени с крахом целого государства».

Автор так определяет своё отношение к герою: «…для каждого человека понятие свободы столь неожиданно. Для Философа, наверное, это свобода от порядка, от долга, от семьи… Настоящий ли он философ или только притворяется всю жизнь?» Размышления автора заканчивается, несомненно, риторическим вопросом. Впечатляет найденное на случайном листке бумаги двустишие, которое цитирует Философ:

 
Если любишь свободу и живёшь налегке,
Твою душу, как воду, не сожмёшь в кулаке.
 

Остаётся непонятным, кому принадлежат эти слова, но одно очевидно: в сжатой до предела словесной форме выражено программное отношения автора к теме индивидуальной свободы и попыток власть предержащих подчинить личность своим целям, нивелирующим её индивидуальность.

Для повестей Н. Стремитиной характерна многоплановость повествования, и хотя оценочные векторы социальной позиции автора достаточно однозначны, однако конкретные ориентиры должны быть разгаданы читателем. Если его познавательные установки и ценностные ориентации размыты, то он снимет только «верхний» пласт стремитинской мысли. Но, следуя за рассуждением автора, как бы ведомый им, читатель вынужден подниматься на свою вершину, которая, в понимании автора, есть «лишь символическая борьба за высоту в самом себе, за право понимания самых сложных и замысловатых понятий и разгон через слова и понятия… всё дальше, к парадоксам, к интригам сознания, где прячется и заманивает тебя всё дальше и дальше Истина» («Философ»).

В повести Н. Стремитиной «Записки из подвала» раскрывается тема адаптации личности в условиях эмиграции к непривычному образу жизни и людям, деспотизму вышестоящих лиц, неписанным «правилам» чужой культуры, «вещизму», органически чуждому духовным устремлениям героини повести, изнурительному физическому труду, тяжкому и горькому способу познания жизни. Так начинались закардонные «унивеситеты» самой Стремитиной.

Описание общения с миром вещей принадлежат, на мой взгляд, к самым сильным и беллетристически точным в прозе Стремитиной. Поэтому повесть читается взахлёб, на одном дыхании. Секрет увлекательности повести объясняется не только мастерством изобразительности автора – несомненным признаком большого таланта, но и необыкновенной погружённостью автора в осязяемый мир Телесного, её искренним интересом к судьбе Вещей, доводящий эмпатическое переживание свойств и конфликтов персонифицированных вещей до уровня философского обобщения. Можно относиться к вещи, как, например, Иосиф Бродский:

 
Я писал, что в лампочке – ужас пола.
Что любовь как акт лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
Вещь обретает не ноль, но Хронос.
 

Подчёркивая противоречивую сущность Вещи, Бродский отмечает, что «у вещей есть свои пределы», а с другой стороны – «материя конечна, но не вещь». Это кажущееся противоречие разрешается не росчерком пера, а ракурсом зрения на знаковую суть Вещей. Так, Вещи, «холопы мысли», превращаются в слова или приобретают символическое значение «вещи больше, чем их оценки», абстрагированные от конкретных привязок реальности в Имя или другой знак (вспомним «Вещь в себе» Иммануила Канта) и вознесённые Словом в самодостаточное измерение памяти: исторической, индивидуальной или всеобщей.

Чтобы познать эту истину не только мыслью, но и чувством, нужно «спуститься» в вещественный мир: «Итак, здесь я решаю судьбу Вещей. Мои милые беспомощные платья и блузки, они взывают ко мне о помощи. Грубые машины сдирают с них пуговицы, рвут, иногда просто курочат в клочья, а я пытаюсь вернуть их к жизни… Удивительная метаморфоза происходит с вещами! Какая-то скомканная тряпка в умелых руках… вдруг превращается в оригинальный, необыкновенный халат из экзотической страны; смотрю на марку – Индонезия! А меня просили эту тряпку попросту выкинуть – оригинальный орнамент приняв за грязные несмываемые пятна… Разве не чудо – увидеть красоту там, где её никто не заметил. Сколько причудливого гибнет на свалке истории, – думаю я, – только потому, что кому-то лень было посмотреть внимательнее на вещь или на человека?! Я люблю вещи. Я умею находить среди обшарпанного тряпья маленькие шедевры человеческой Фантазии и Трудолюбия…» Так может писать лишь Поэт, страстно переживающий как прекрасное, так и безобразное, умеющий извлекать «каплю розового масла» Красоты из разрозненных фактов обыденности.