Текст книги "Одиночное плавание к острову Крым"

«Жаль, эта Маринка-дурочка не клюет! Ну и не надо! Завтра будет день, пойду по берегу в другой лагерь, найду другую Маринку!» – подумал без печали и обиды Саша, забираясь на четвереньках под полог палатки. Он уже засыпал, когда увидел, что в палатку забирается она, строптивая Марина. Она устроилась в уголке. В спальник укладываться не стала – не холодно было. Только прикрыла глаза и задремала, как почувствовала у себя на плече чью-то ладонь. Открыла глаза.

Саша-футболист. Палец к губам приложил, улыбается и кивает на спящих Гарика и Ирку: мол, молчи, не буди влюбленных.

Марина плечо высвободила из-под Сашиной ладони и четко сказала:

– Сашка! Не мешай спать!

– Дикая ты, как коза горная, – с сожалением сказал Саша, перекатился на свое место, сгреб рюкзак, как подушку, и через минуту храпел.

Митя с тихой Валей и очумевшей от ночного видения Аней коротали время до рассвета у костра, который поддерживали тоненькими сухими ветками. И лишь когда на траву упала утренняя роса и небо над палаткой просветлело, Митя поднялся с бревен, сделал парочку приседаний и скомандовал:

– Девочки! Ша! Время привидений кончилось! Всем спать! – Он хлопнул в ладоши и загнал Валю и Аню в палатку. – Спать всем! Упали и уснули!

* * *

Они очнулись от бестолкового тревожного сна поздно: солнце уже выкатилось из-за горы и, словно огненный шар, повисло над морем. Оно еще не начало жарить, но до пекла оставался какой-нибудь час.

Марина сбежала с горки, на которой стояла их палатка, и кинулась в море. Вода была прохладной и после жаркого ночного сна показалась даже холодной. Девушка взвизгнула. Быстро окунулась и поплыла к камню, на котором сидела сонная чайка.

Она плыла долго, не спешила, опускала в море лицо и любовалась сквозь прозрачную толщу воды стайками проплывающих мимо рыбок, похожих на балерин, танцующих на сцене. Они будто по команде брали то вправо, то влево, а то вдруг дружно разворачивались на сто восемьдесят градусов и кружились на месте. И на узких спинках сверкали тысячи солнечных зайчиков – большое крымское солнце отражалось в каждой крохотной чешуйке.

Потом Марина долго лежала на камне – отдыхала, слушала, как ветер сушит кожу, ощущала, как она стягивается тонкой и хрупкой соленой корочкой. Наконец солнце начало жарить, и Марина спустилась с камня в воду. Она гребла к берегу, лениво пошевеливая ногами. По дороге повстречалась с Митей, Валей и Сашей-футболистом. Он подмигнул:

– Маришка, а слабо с нами еще раз на камушек?

– Слабо! Не обгорите там!

Почти у самого берега она попробовала встать, но не почувствовала ногами дно. Быстро-быстро забила по воде руками, всплывая, но хлебнула соленой йодистой водицы. Зафыркала, отплевываясь, проплыла еще пару метров и снова попробовала встать. И снова не достала до дна. Странно! Вроде она тут заходила и дно было на месте.

Митя с камня крикнул ей:

– Правее бери, Мариш! Там яма! Праве-е-е...

Марина резко взяла вправо и тут же увидела у себя под ногами границу между темной бездной и белым скальным дном. Странно. Как это она сразу не видела, что в этом месте прямо у берега такая глубина...

– Там яма огромная и дна почти нет! – смеясь, сказал ей Гарик, прогуливающийся по берегу. – Испугалась?!

– Ну в общем-то не очень приятно... Жаль, душа здесь нет! Буду соленая ходить целую неделю!

– Какие вопросы, Мариш?! Берешь ведерко и идешь на ручей. Вода хоть и холодная, но пресная. Набираешь ведерко, отходишь от родника и обливаешься.

Мысль эта Марине понравилась. То, что вода ключевая, – не страшно. Не замерзнет. Она взяла пластиковое ведро, полотенце, сухой купальник.

– Идешь по главной тропе до развилки, у сломанного дерева повернешь направо. Тропа пойдет круто вверх. Иди по ней не сворачивая и прямо на родник придешь. Белого Монаха не боишься? – Гарик в пять глотков осушил чайник с холодным чаем. – Не бойся! Он днем не ходит.

Мог бы и не предупреждать. Марина не из детского сада. Ночью, конечно, страшновато. Вон Анька вроде деваха смелая, а чуть заикой вчера не стала и сегодня молчит, ни с кем не ругается. Похоже, даже позволила всем с утра по стаканчику крымского вина.

– А я и не боюсь! – Марина достала из пакета расческу. Подумала, брать ли шампунь, который предусмотрительно захватила в поход, но решила, что нет смысла: днем она снова будет купаться и волосы опять будут соленые. Проще их закалывать в пучок, а уж отмоет по-хорошему дома.

* * *

До развилки она добралась минут за десять. Тропа выбита в лесочке, растущем на горном склоне. Все, кто отдыхает на Фиоленте, ходят исключительно по тропам. Остальное – непроходимые заросли, в которых, возможно, водятся какие-нибудь гады. Бр-р-р-р-р... Как-то до этого Марина и не думала о том, что тут есть лягушки, ящерицы и змеи, например. Впрочем, в зарослях все так запутано. Внизу по земле стелются переплетенные корни деревьев – земли-то на камнях не так много! Вверху ветви деревьев смыкаются над головой и от листвы там одна сплошная тень. По деревьям вьются плющи-паразиты, покрывающие сплошным ковром стволы. С ветки на ветку перекинуты, словно веревки, лианы. Нет, этот лес не для слабонервных. И зайти в него можно только по санитарной необходимости, а без дела – увольте!

Тропа – совсем другое дело. Чистая, каменная, чуть не отполированная сотнями ног, топчущих ее. Тропу берегут. Строго запрещается поливать ее водой без надобности, высыпать мусор, обламывать ветки, нависающие над тропой, для костра. Тропа – это святое. По ней ведь не только спускаются на берег. Это дорога к дому. Одна и та же тропа служит несколько лет. Бывает, что случится камнепад и засыплет тропу. Или весной ручьями сверху размоет дорожку. Вот тогда с началом сезона у туристов первое дело – это восстановление тропы. Если какой-то участок ее вычистить нельзя, тогда прокладывают новую – в обход завала.

Сначала по-черному чистят дорожку, потом доводят ее до совершенства. Камни убирают, откидывают в сторону. Камень на тропе таит опасность. Наступишь на него – и ногу подвернешь или грохнешься со всей силы. А порой совсем небольшой камушек, сорвавшийся с вершины обрыва и бодро скачущий вниз, способен потянуть за собой десятки маленьких и больших камней. Они образуют каменную реку, которая останавливается только у самой кромки воды, если не забивает тропу на каком-нибудь крутом повороте.

Днем не страшно даже в зарослях, если, конечно, не думать о тех, кто тайно в них обитает, например о пауках. Но каких-то особенных, типа птицеедов, тут не было. На этот счет Марину сразу предупредили. И еще ей внушили, что никто на нее набрасываться сам не будет. Поэтому если быть аккуратной, не лезть куда не надо, то опасности никакой.

* * *

От поваленного дерева основная тропа шла круто вверх. От второстепенной, уходящей вправо, она очень отличалась. Видно было, что по ней – главной – ходят чаще. Второстепенная была уже, ветки деревьев над ней сходились так низко, что даже Марина с ее не очень большим ростом шла, согнувшись крючком. Камни здесь были мало обхожены, а местами и не камни были, а земля, сыроватая, остро пахнущая. В ложбинках вдоль дорожки стояла вода. Большой ключ, который брал начало где-то на старом монастырском дворе, здесь пробивался прямо из стенки. Камни громоздились под ним, и ручей образовывал маленький водопад. Между камнями был вбит деревянный желоб, и вода стекала по нему в маленький водоем. Чья-то заботливая рука обложила его по кругу камнями, и получилось круглое холодное озерко.

Солнце сюда совсем не заглядывало – скалы не позволяли. Здесь было сумрачно и сыро. Марина нацедила ведерко воды, поставила его на площадку у водопада и воровато оглянулась.

Никого. Тихо. И только снизу, из лагеря, слышны голоса. Она быстро стянула с себя мокрый купальник и бросила его в озерко под водопад. Потом подняла ведро с водой у себя над головой и в этот момент почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.

Марина обернулась, инстинктивно прикрывшись ведром и руками. Никого. Ни одна ветка не дрогнула. Даже птицы не шебуршали в кустах.

«У страха глаза велики!» – подумала она и снова подняла ведерко над головой.

– Раз! Два! Три! – сосчитала она для себя и облилась.

Как она ни была готова к холодному душу, но не смогла проделать процедуру молча и завизжала на весь лес. И тут же услышала хохот! В театре говорят – гомерический. Вот-вот, он самый! И хохот этот не спрятался за гулким эхом, которое грохнуло в скалах и трижды отозвалось в складках мыса.

Марина схватила с ветки дерева полотенце, завернулась в него. Она лихорадочно осматривала кусты, деревья, камни. Где? Где тот, кто сейчас страшно хохотал?! И снова она не увидела ничего подозрительного. Тишина. И никого. Только эхо словно насмехалось над ней: тихо-тихо вдалеке отозвался не ее крик, а чей-то чужой хохот...

– Ржешь?! Ну давай-давай! Напугал, тоже мне! – сказала Марина тому, кто страшно хохотал, и самой себе.

Она всегда вслух разговаривала сама с собой, когда ей было очень страшно. Это еще с детства пошло, с пионерского лагеря. Там, в лагере, на главной аллее у корпусов в больших клумбах, заросших душистым табаком и левкоями, на высоких постаментах стояли гипсовые скульптуры трубача, барабанщика, пионерки ну и, конечно, девушки с веслом.

Вот эту самую, с веслом, Маринка страшно боялась. Днем все было нормально, и скульптуры выглядели совершенно безобидно. А вот ночью...

Ночью в лунном свете они были голубоватыми, мертвенно-бледными, как покойники из страшных рассказов, которыми развлекали друг друга на ночь во всех отрядах. И Маринке казалось, что в полночь они оживают, спускаются со своих постаментов и ходят по территории лагеря, высматривая детишек, которые после отбоя шныряют по своим тайным делам.

У Маринки тоже были тайны. Как-то ей надо было обязательно выследить Таньку Шабанову из третьего отряда, которая назначила свидание мальчику Володе Лешакову. Володя Маринке очень нравился. Она случайно узнала, что за ним бегает Танька, – услышала разговор девчонок в раздевалке у спортзала. Они думали, что рядом никого, и говорили громко, а Маринка затаилась под лестницей, едва услышала про Володю и про назначенное на ночь свидание.

Она не спала с отбоя, глядя в темноту, а когда часы показали полночь, выскользнула из спальни мимо крепко спавшей у выхода воспитательницы, тенью проскочила по большому гулкому холлу, в который выходили двери еще трех спален. Нашла в стойке у двери свои резиновые сапожки и приоткрыла дверь на улицу.

Криминала в этом никакого не было. В случае чего можно было, например, сказать, что ей захотелось в туалет. Правда, все старались свои «туалетные дела» закончить до отбоя, чтобы не бегать в темноте мимо страшных кустов и девушки с веслом. Но случалось, что приходилось поступать против правил. Но и в таких случаях девочки старались не ходить в деревянный скворечник за жилыми корпусами поодиночке. Вдвоем-то куда веселее было!

А тут Маринке пришлось одной пробираться по аллее, освещенной только голубоватой луной, мимо этих гипсовых чудовищ, которые оживали по ночам и пугали детей. И в ту ночь, когда Маринка двигалась к игровой площадке, у которой Танька Шабанова назначила свидание самому красивому в лагере мальчику Володе Лешакову, она громко уговаривала себя:

– Не боись! Они же каменные! Можно сказать – мертвые! А мертвые не могут ходить и говорить. И ущипнуть не могут! И за руку схватить не могут и утащить за собой на кладбище...

В этот момент она зацепилась платьем за кривую ветку акации и решила, что кто-то из этих гипсовых, спустившихся с пьедестала, догнал ее и схватил сзади.

– A-a-a-a-a-a-a-a!!! – завопила Маринка во все горло.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – ответила ей из ближайших кустов перепуганная насмерть Танька Шабанова. Она вылетела на площадку, увидела несущуюся ей наперерез худющую фигуру в белом, признала в ней гипсовую пионерку и рванула наутек.

Они тогда подняли весь лагерь, и на следующий день начальник лагеря, добрый и веселый Иван Петрович Усольцев, грозно допрашивал на линейке, кто был зачинщиком ночного безобразия.

Маринка слова такого – «зачинщик» – не знала, поэтому на всякий случай решила не высовывать нос. Погорела Танька Шабанова. Ее продала подружка, та самая, которая все знала про ночное свидание. Про то, что первой, кто поднял шум, была Маринка, никто не узнал. Она тогда под шумок метнулась в спальню, прямо в платье нырнула в постель, и никто не догадался, что началось-то все с ее страхов.

Она же свою ошибку поняла хорошо: разговаривать громко, когда очень страшно, можно и нужно, вот только надо думать, что говоришь, а то еще больше сама себя напугаешь.

* * *

Марина не стала переодеваться у водопада. Она зачерпнула в ведро воды вместе с купальником, который плавал в озерке, прихватила сухой сменный купальник и, завернутая в полотенце, потопала в лагерь.

В двух десятках метров от ручья кончалась тень от скалы, и сквозь сплетенные ветви деревьев на тропу пробивались солнечные лучи. Здесь было душно и влажно, звенели невидимые растревоженные комары. Тут у них был дом – наполненные мутной теплой водой лужи под деревьями.

Еще два десятка метров – и Марина выскочила на главную тропу. Та была горячей от полуденного солнца, пыльной и гулкой. Шаги звучали так – шлеп-шлеп-шлеп, потому что на ногах у Марины были резиновые тапки-шлепки. А каблуки, наверное, слышны были бы даже на пляже. Как будто под камнями тропы была пустота.

Еще метров сорок вниз – и в кустах под большим деревом показалась желто-зеленая брезентовая крыша палатки, и стало слышно, как Аня напевает что-то вполголоса, нарезая овощи на досках столешницы, уложенных встык на больших пнях под навесом.

Марина быстро переоделась в палатке, накинула на плечи длинную футболку, почти до колен, отжала купальник и повесила его сушиться на растяжки. Полотенце забросила на крышу их туристского пристанища. Нерешительно подошла к Ане:

– Ань, ты расскажи, что ночью видела?

Аня вздрогнула и посмотрела на Марину внимательно:

– А ты веришь, что я видела?

– Конечно, верю! Почему ты спрашиваешь?

– Да мне вчера показалось, что вы все на меня как на сумасшедшую смотрели. Белый Монах, которого я придумала, и все такое... А он и на самом деле был. Я уж не знаю, монах или нет, но это был человек в белом. И видела я его вот как тебя. Я его лицо видела...

– И?..

– Что «и»?

– Какое лицо у него?

– Знаешь, симпатичное! – Аня откинула челку со лба. – У меня нет сомнений – это мужчина. Хотя он полностью был завернут в белую простыню, только лицо открыто.

– А куда он пошел?

– Выше от ручья. Тропы там нет. Он пошел прямо в кусты. А ты почему так расспрашиваешь? Нашла что-то?

– Нет, не нашла. – Марина вглядывалась туда, откуда только что пришла. – Знаешь, когда я разделась там и облилась ледяной водой, он захохотал. Это не было эхо. Эхо другое. Это был хохот. А выше над ручьем нет лагеря?

– Нет. Ну, во всяком случае, там никто не ставится. Там нет троп. Там сплошные заросли. И много ежевики. А по ней не пройти, порвешь ноги-руки. Но за этими ежевичниками есть пещеры в камнях. Но туда тоже никто не рискует ходить, потому что там совсем близко колючка, а за ней территория воинской части. Вот и все. В эту сторону далеко не уйдешь. Вот в другую – да. Такой берег тянется почти до города на много километров. И кое-где просто непроходимые места, да и пляжей нет – скалы и обрывы в море. Говорят, во время войны тут и там сначала фашисты наших скидывали с обрыва, когда полуостров занимали, а потом, при освобождении города, наоборот – наши солдаты фашистов гнали сюда, чтобы сбросить их в море.

Марина слушала, как Аня рассказывает ей истории мыса Фиолент, и всматривалась в даль, туда, откуда она пришла. Ей казалось, что из-за зеленой завесы, которая висела над полосатыми скалами, за ней кто-то наблюдает. Она понимала, что это не более чем плод ее воображения, но отделаться от этого ощущения не могла. Она была уверена, что у ручья за ней кто-то подсматривал, и потом, когда она завопила от водной процедуры, он захохотал. Она не ослышалась, и ей это не приснилось.

* * *

Из дневника Марины

«Надо ли рассказывать, что я просто свихнулась – так хотелось мне разгадать тайну, которая слегка приоткрылась мне? Я ела, пила, пела, купалась и охотилась с сачком на морских коньков, я подолгу беседовала с умным и толковым Митей, аккуратно отклоняла ухаживания Саши-футболиста, выслушивала переживания Ирки, у которой никак не клеилось с Гариком и дело шло к полному разрыву. Я наслаждалась отдыхом в этом удивительном крымском местечке, укрытом от посторонних глаз.

Э-э-э, нет! Не совсем так! Я постоянно чувствовала, что мы не одни. И соседи, стоящие лагерями за скальной стенкой, тут совсем ни при чем! К ним мы сходили в гости, познакомились, даже одну из ночей гуляли большой компанией прямо на берегу и совершили большой заплыв за дальние скалы. Такой красоты я никогда раньше не видела! Говорят, там есть грот, а в нем – пещера, попасть в которую можно лишь со стороны моря. Смельчаки туда заплывали, хоть это было и непросто: надо было поднырнуть под каменный свод. А вынырнуть уже с той стороны, в огромном помещении, из которого куда-то в высоту уходили коридоры, входы в которые заросли огромными каменными сосульками.

Я побоялась. И не потому, что плавала плохо. Просто было какое-то постоянное не очень приятное ощущение: мне казалось, что пристальный взгляд незнакомого человека преследует меня повсюду.

Но ладно в море. А вот в нашем лагере...

Но еще больше у ручья. К ручью меня непреодолимо тянуло. Повод появляться там был. Я все так же после купания уходила на родник с полотенцем и ведром и устраивала обливания пресной водой. И все так же орала как резаная, так как вода обжигала до потери сознания, и вопль был спасением от этой самой потери сознания. И каждый раз я вслушивалась в эхо – ждала, когда он расхохочется во весь голос. Но он молчал. И лишь однажды в момент моего обнаженного безумства в ледяной купели я услышала шум у себя за спиной и обернулась. Ветки на той стороне качались, и с обрыва сыпались вниз мелкие камни. Там кто-то был, кто-то наблюдал за мной и ушел от ручья вверх, туда, где входы в пещеры заросли колючей ежевикой.

Я вернулась в лагерь, переоделась, облачилась в спортивный костюм и кроссовки.

– Ты куда это так экипировалась? – удивленно спросила меня не отходившая от костра и кастрюль Аня.

– Пойду прогуляюсь, а то мы уже скоро уходим, а я так и не посмотрела окрестности.

* * *

Я, конечно, поднаврала слегка. Вернее, недоговорила. Цель моего похода – разведка территории выше ручья. Я была на все сто уверена, что там кто-то живет, и у этого кого-то есть тайна. А тайна – это всегда притягательно.

– Я пошла! – помахала я Ане, цапнув со стола помидор, огурец и кусок хлеба, которые съела тут же. – Я пообедаю позже, оставь мне, ладно?

– Оставлю, что с тобой делать! Отрываешься от коллектива! – Аня, как всегда, воспитывала.

– Я не отрываюсь! Я в разведку! И вообще я люблю гулять в одиночестве и что-то открывать новое.

– Открыватель! Ты скажи, в какую сторону идешь? Это на тот случай, если вдруг потеряешься! Такой порядок!

– Я не потеряюсь! Но раз такой порядок, то я хочу дойти вверх от ручья до колючки, а может, до пещер.

– В пещеры не суйся! Там столько ходов-выходов, что войдешь тут, а выйдешь с другой стороны полуострова! Если вообще выйдешь. Я шучу, конечно, но увести может далеко!

* * *

Я пообещала не совать нос в пещеры и вообще быть осторожной и не рисковать без нужды и вышла на тропу. До развилки добралась быстро, повернула направо и минут через пять услышала, как журчит ключ. Еще через пять минут я была у холодного озерка. Напилась из ручья, набрала воды в маленькую фляжку. Стоя на камне, осмотрела лес на другой стороне. Листья на деревьях и кустах не шевелились. Тишину нарушала только серебристая болтовня холодного ручейка-водопада. И первый раз за все время я ощутила себя свободной от постороннего пригляда. Похоже, тот, кто постоянно наблюдал за мной, сегодня взял выходной. Вот это уже было похоже на нечистую силу, на привидения и прочих сущностей. Там ведь как: стоит показать им серьезное намерение разгадать их тайну, как они исчезают без следа.

– И вообще, если это и в самом деле был Белый Монах, то он вполне мог вернуться на мыс Херсонес, – сказала я вслух сама себе и решительно перешагнула через ручей.

До подъема в гору было метров двадцать, которые я легко преодолела. Только у ручья было влажно, а чуть дальше – такая же, как везде здесь, сухая земля. Пройдя по кромке леса, я нашла едва заметную тропку, уходящую вверх. Тропка была мало исхожена. Вообще не исхожена, а едва намечена. Значит, я не ошибалась: кто-то в этом лесу разгуливал, когда я приходила мыться после купания.

Наконец я нашла место, где тропка пробивалась в лес не так круто, а полого, и устремилась по ней к разгадке тайны.

Если вы ждете, что я расскажу вам ее, то напрасно ждете. Она не открылась мне. Как раз наоборот: загадок стало еще больше. Но все по порядку!

Я скоро поняла, почему этот участок склона совершенно не обхожен туристами. Мало того, что он упирался в колючую проволоку, так он и еще был мало приспособлен для отдыха. До моря отсюда было далеко. Моря даже видно не было. Спуски к нему – либо в обход, либо такие крутые, что без страховочной веревки и не спуститься.

Место мрачное, закрытое от солнца скалой. Да и площадок для лагеря нет, лишь маленькие пятачки, на которых толком не развернуться. Я долго обходила скалу, чтобы выйти к границе туристического Фиолента и военного, и когда, наконец, завернула за острый выступ ее, тут же попала на солнечную сторону. За скалой была хорошая площадка, сухая, залитая солнцем. Правда, подойти к ней было невозможно! Заросли ежевики получше любого забора. Плети этого ягодника словно проволока с листьями, выгнута дугами, спиралями. Они пружинят под ногами. А чтобы развести их руками – об этом не стоит и мечтать! Колючки такие, что лучше не лезть сквозь кусты, а полакомиться ягодами, которые богатыми иссиня-черными гроздьями свисали с плетей из-под резных листьев. Ягоды вкусные, слегка кисловатые. Те, что перезрели, прямо сами падали в ладони. Я брала только такие, благо выбор был. Так и шла вдоль этого ежевичного забора, выбирая ягоду к ягоде, и вдруг прямо передо мной открылся проход в этой колючей стене. Я спокойно прошла по нему – ни один крючок не зацепился за одежду – и вышла на большую солнечную поляну.

Слева, у скалы, совсем не заметная на фоне известняковой породы, изрытой большими и малыми пещерками, стояла грязно-желтая видавшая виды палатка. У откинутого в сторону полотнища, закрывающего вход в походный дом, был выложен очаг. Рядом стоял закопченный котелок и такой же чумазый чайник с кривым носиком. Угли в очаге были политы водой. Видимо, как раз из этого чайника. И видимо, несколько минут назад. Один из угольков был залит не полностью и дымился, как незатушенная сигарета.

– Есть тут кто? – боязливо спросила я. С одной стороны – бояться вроде нечего. Светло, солнечно, белый день вокруг. С другой – странно это все, прятки какие-то.

Ответом мне была тишина.

Я заглянула внутрь палатки. Ничего особенного. Старый спальник в углу свернут в рулон. На полу – вытертое байковое одеяло в клетку. Стопка старых журналов. Рюкзак как сдувшийся воздушный шарик – пустой. У входа – одежда кучкой. Свитер крупной вязки, грубые брюки, которые называют техасами, полинявшая футболка. Судя по размеру обуви, хозяин этого спрятанного в горах дома был мужчиной, и мужчиной не маленького роста.

Но почему он скрылся от меня? Что меня бояться-то?!

Я обошла поляну. Больше на ней не было никаких следов человека. Тот, кто жил в палатке у скалы и не хотел со мной встречаться, будто сквозь землю провалился.

– Ну, не хочешь встречаться, и не надо! – сказала я то ли ему, то ли себе и, приметив в кустах проход, судя по всему ведущий к границе туристического Фиолента, направилась к нему.

Тропа была тоже малохоженой. Сквозь щели в камнях дорожки росла густая щетина серой травы. Дорожка круто забирала вверх. Я уверенно зашагала по ней и скоро вышла на большую обзорную площадку, с которой был виден весь мыс, каменная лестница за колючей проволокой в два ряда и далеко внизу – полосатое море: полоса темно-синяя, полоса бирюзово-голубая. Зрелище невероятное! Но я смотрела не на море.

С деревянных перил обзорной площадки свисала белая простыня... Будто Белый Монах, проходя мимо, спешил очень и потерял свои белые одежды...»

* * *

На следующий день была суббота. И было шумное утро, которое началось непривычно рано для каникул. Просто народ отдыхающий повалил на дикий пляж, и каждый час – автобус прибывал строго по расписанию – десяток туристов скатывался мимо лагеря по тропе, ведущей к морю. Палатка и навес над обеденным столом в трех метрах от тропы, гирлянда из купальников и разноцветных полотенец, валяющихся на утреннем солнышке, привлекали внимание тех, кто торопился с раннего утра занять местечко под солнцем на кремнистом пляже.

К полудню каждый камень на берегу был занят обгоревшей тушкой. На обладателей самодельных тентов и зонтиков смотрели с завистью. Еще больше завидовали тем, кто жил в палатке и спасался от солнца в тени деревьев в натянутом между стволами гамаке.

Марина поплавала с утра, посидела, обсыхая на берегу, и отправилась к палатке. И едва она повернулась спиной к морю, как тут же ощутила на себе тот самый взгляд. Марина резко обернулась. Далеко в море на камне сидел мужчина, которого Марина не видела до этого ни разу в жизни. Они не были знакомы – это точно. Но это именно он смотрел на нее так – и тогда, и сейчас.

Ей захотелось броситься в море, плыть к этому камню, чтобы увидеть, наконец, того, кто прятался в маленькой палатке за скалой на укрывшейся в кустах ежевики поляне в горах. Но если он убежал от нее там, сбросив, как лягушачью кожу, свою белую одежду, то тут еще проще: он нырнет в море и уйдет на глубину.

Да и как заставить его признаться в том, что это он подсматривал за ней у ручья? Да и он ли это был вообще? Она ведь попыталась его найти, но он скрылся от нее. А раз так, то и пусть теперь сидит на камне и смотрит ей вслед. Если сможет хоть что-то разглядеть. Сказать по совести, и она его совсем не разглядела. А то, что приняла его за того, который прятался от нее в кустах и хохотал, так это исключительно на каком-то интуитивном уровне.

Марина поднялась в лагерь, в котором все так же без устали хлопотала у костра Аня, и залегла в гамак между двумя деревьями. Ей хорошо было видно того, на камне. Она решила, что будет наблюдать за ним и выследит, куда он пойдет.

А он все сидел и сидел, как каменное изваяние, и от его неподвижности Марина задремала. Ей приснилось, что он прошел мимо нее по тропе, прожег ее своим испепеляющим взглядом, подмигнул хитро. Она проснулась от этого видения. Моргнула и тут же увидела, что камень пуст.

Марина перевернулась в гамаке, и ей показалось, что в той стороне, где гремит на камнях хрустальный родник, шевельнулись кусты...

* * *

В воскресенье вечером они уезжали. С обеда начали собирать рюкзаки, чистить стоянку. Жалко было уходить. Марина с тоской смотрела на море и думала о том, что с удовольствием пожила бы тут еще неделю. Но... Ира с Гариком окончательно поругались, и Гарик передумал жениться на ней. Саша-футболист потерял к Марине, обращавшей на него внимания не более, чем на всех остальных, всякий интерес и вообще хотел смотаться из Крыма. Митя и Валя все так же влюбленно смотрели друг на друга. А девочка Аня устала стряпать на всю компанию и мыть посуду за всех.

«И вообще хорошего – понемножку, а вкусного – не досыта», – сказала себе Марина. Жаль было, что ей так и не открылась тайна, за которой она ходила к ручью, но тайны не всегда даются в руки. И ценность их часто в том, что они так и остаются непознанными. А в основе большинства тайных историй бывает такая скучная проза, что лучше бы ее и не знать.

Подъем в гору они начали в сумерках. Было еще светло, но солнце уже почти скрылось за горизонтом, и до темноты оставался какой-нибудь час. Поднимались тяжело – ноги словно налились свинцом буквально через несколько десятков метров. Ирка ныла и пыталась разжалобить Гарика, но он реагировал вяло. По всему было видно, что Ирка осточертела ему. Пару раз он останавливался и давал бывшей подружке руку, но делал это так, что Марине, наблюдавшей за ними, все это было противно. «Вот и проверили чувства! Вот и склеила Ирка жениха! Нет, не клеится – и не надо искусственно ничего делать», – думала про них Марина.

Через час, когда поднялись наверх, над морем сгустились синие сумерки. Наверху было светлее, но, когда вышли к автобусной остановке, освещенной одиноким фонарем, их обступила плотная темнота. Вот так внезапно наступает крымская ночь. Времени еще совсем не много, а кажется, что глубокая ночь. Да еще этот одинокий фонарь, вокруг которого роились ночные насекомые, добавлял черноты на контрасте со светом.

Автобуса ждали не очень долго, и всех порадовало, что он был полупустой. Минуты хватило на то, чтобы закинуть в салон рюкзаки, спальники и сумки. Марина заняла место у окна. Она вглядывалась в темноту. Края обрыва отсюда было не видно, и даже море пряталось за придорожными кустами. И пока водитель не выключил свет в автобусе, не просматривались даже очертания каменного мыса. И вдруг из облаков появилась луна, и мгновенно все оказалось как на ладони: и скальные спуски, и море, и развалины монастыря, и даже девушка с веслом на площади у заброшенной казармы. В мертвенно-голубом лунном свете безрукая барышня из прошлого казалась живой: она скользила за автобусом, будто хотела его догнать, но хватило ее ненадолго. И Марина облегченно вздохнула, отгоняя свои детские страхи, а когда автобус сделал крутой поворот от моря в сторону города, она вдруг затылком снова ощутила: таинственный обитатель желтой палатки провожает их автобус долгим взглядом.

* * *

Утро следующего дня затопило уютную Натальину квартиру, мгновенно влезло в каждый уголок. Солнечные лучи, не узкие, как на севере, а широкие, южные, вломились в окна и прозрачными невесомыми пластинами повисли от потолка до пола. И в них были видны мириады пылинок, которые плавали в золотистой тишине.

Одно из солнечных полотнищ колыхнулось и упало Марине на лицо. Она недовольно сморщила нос, чихнула и открыла глаза. Настенные часы в виде кошачьей головы, у которой в ритме «тик-так» глазки бегали влево-вправо, показывали без четверти восемь. Четыре с половиной часа сна – не так много, но и не так мало. Марина привыкла высыпаться и за меньшее время. При хорошей погоде ей этого вполне хватало. Вот когда дождь стеной или снег по колено, да еще темнотища до горизонта – вот тогда и восьми часов не хватит, и зевается весь день. А когда солнышко – просто грех спать.