Текст книги "Новая эра. Часть первая"

Вместе с тем, я осознаю, что пока даже не коснулся смысла писаний Розанова. Зане бесстыдный голос мой // Был эхо русского народа. Пусть так, но народ-то (русский) что силился выговорить-пролепетать? Не может быть, чтобы его «миссия», пускай даже «отрицательная», не поддавалась хоть какой-то, пусть приблизительной, вербализации. Думаю, смысл писаний Розанова – всецело религиозный; это, конечно, далеко не «открытие», но я что-то не читал ничего хотя бы удовлетворительного именно о розановской религиозности. Что это за православный христианин такой, который печатно называет Христа дьяволом (ни больше, ни меньше); утверждает, что Христос открыто враждебен Богу и что он хочет стереть с лица земли его (Бога) царство? В этом Розанов, конечно, прав, но мысль далеко не новая, и тут весь смысл в интерпретации, и именно в национальной интерпретации. /Кстати, вот ответ на твой вопрос о сходстве его с Ницше. Не плагиатор ли Розанов? Нет, не плагиатор. Приведу цитату: «ведь для них /позитивистов/ „история христианства“ есть история обманывающих попов, не было „мучеников“, а были „суеверные люди, Бог знает за что принимавшие мучение“, а „христианская мораль“ есть „мораль рабов“, с легкой руки и по инициативе Ницше, который так пришелся „по душе“ всем евреям (Столпнер мне пытался читать отрывки из Ницше, – которые я нашел пошлыми и глупыми)». Из приведенного пассажа вроде бы следует, что Ницше он не читал, а знакомился в изложении знакомых евреев. Правда, поскольку Розанову нельзя доверять ни в чем, напомню (лень искать точную цитату), что, рассуждая о Конст. Леонтьеве, которого принято было сравнивать с Ницше, Розанов вроде бы обнаруживает неплохое знание и понимание Ницше, но скорее всего Столпнер хорошо объяснял, а Розанов, что называется, хватал на лету. Ведь объяснил же Бакунин неграмотному Белинскому Гегеля до такой степени, что тот стал – в отличие от самого Бакунина – самым глубоким на Руси гегельянцем). И почему к этому грубо-радикальному ниспровергателю Христа с такой нежностью, как к родному, относилась русская православная церковь? Толстого, который учил, что надо жить по совести и христианским заповедям, предали анафеме, а Розанова, назвавшего Христа дьяволом, почитали за праведника. Здесь и сказывается глубочайшее внутреннее родство – по цепочке: русский народ (в наиболее мракобесных своих проявлениях) – православная церковь – Розанов. Это все близнецы-братья, и не скажешь, кто более мачехе-истории ценен. В Розанове впервые в полной мере осозналась (опамятовалось, пришло в себя) та дикая нелепость, какой было с самого начала «крещение Руси». Почему-то не ставят вопрос ребром: как можно заимствовать религию? Что это – платье, которое можно взять поносить? Почему тогда не сменить его потом на другое? Тут одно из двух: либо религия – это действительно что-то серьезное, сформировавшее народ и неотъемлемое от него, либо – просто некое «украшение», без которого можно обойтись. Почему русские, живущие «среди гипербореев», не могут обойтись без Бога, сформировавшего евреев, живших в пустыне, вообще в другом, во всех отношениях, «климате»? И что сделали русские со своими богами, которые сформировали их, русских? Своего главного бога Перуна они сбросили в речку (в Днепр), бежали за ним по берегу вприпрыжку и кричали: «Выдыбай!» Что значит: «Выплывай!» То есть, выплывай, если сможешь, а иначе ты не бог. Нация, которая способна поступить так со своими богами, не достойна нормальной религиозной жизни. Долгое время эта непреложная истина как-то «не приходила в голову» русским, точнее, не доходила до их сознания; подсознательно-то нельзя «забыть» убийство отца (толкуй хучь по Фрейду, хучь как). И вот наконец, в лице Розанова, нация это осознала; в этом «послание» Розанова, его message, его, можно сказать, всемирно-историческое значение.

Православный может убедить кого угодно в том, что Христос – свой брат славянин и что только русский может измерить его своим аршином в процессе быстрой езды и возлюбить как положено (на взаимной основе, конечно); так вот, убедить в этом можно кого угодно, но только не еврея, потому что еврей (даже если он запуган до невменяемости и говорит, что ничего не помнит) – свидетель (причем единственный) того, что это не так. А неудобного свидетеля, как следует из любого детектива, надо убрать. Иисус полностью принадлежит еврейской традиции (только худшему ее, эсхатологическому ответвлению; что делать: в семье не без урода); кстати, такого еврейского шовинизма, как у Него, не встретишь в Ветхом Завете, где действительно сознания своей богоизбранности хоть отбавляй (но есть все же и Руфь). Вот, для примера, ответ Иисуса на просьбу Хананеянки (не еврейки) спасти ее сына: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.» (Мф.15,24—27). Конечно, есть некая метафизическая справедливость в том, что евреи впоследствии уничтожались (или морально уничижались) именем еврея-шовиниста, иудаистского еретика. Но эта справедливость не имеет ничего общего с моральными представлениями зрелой христианской метафизики (скорее тут работает Закон, Моисеево «Око за око»); в основе же своей ситуация просто комична (все это было бы смешно, когда бы не было так грустно). Так и представляю себе Мойшу, который, тряся пейсами, приплясывая и цокая языком, с ужасом восклицает: – Славяне, почему вы так плохо поступили со своими богами? Зачем кинули в речку Перуна? – Успокойся, Мойша, тебе-то что за дело? – резонно отвечает ему славянин. Почему-то упрек евреям: зачем вы распяли Христа? (или мягче: зачем вы его не приняли?) – не кажется столь же абсурдным даже «юдофильски» (как им кажется) настроенным мыслителям-христианам (таким, например, как Вл. Соловьев или Бердяев). Но еврей не просто обличитель русского православного (как «живой свидетель»). Он обвинитель-уличитель в квадрате. Сохранив верность своему Богу, еврей поневоле напоминает русскому православному о его отринутых автохтонных богах; например – об утопленном Перуне, то есть о метафизическом убийстве Отца. К несчастью, оставшиеся здесь евреи вместо того, чтобы с гордостью нести свое звание Свидетеля, взапуски заигрывают с православием. Например, сегодня, в день православной Пасхи (как будто это не Песах, искаженный до бессмыслицы!) по радио выпустили отметить это событие артиста Козакова (а ведь его отец был еврейским писателем: никак не отделаться от убийства отца), который подробнейшим образом рассказал интересующимся (а ведь у него даже ни о чем таком не спрашивали), где, когда и в каком месте он крестил каждого из своих детей. А сам крестился еще в отрочестве. В общем, член КПСС с 1916 года. Как будто он от этого перестает быть в глазах той мрази, перед которой заискивает, жидом, причем гораздо более богомерзким, чем жид-иудаист или жид-атеист. Дело Гапона-Меня (убийство которого я считаю благим делом, кто бы ни совершил это благодеяние; скорее всего надо благодарить благодетелей-гебешников) живет и побеждает! Я уже теперь и не знаю, кто лучше – еврей-русский-патриот (а это непременно предполагает: антисемит) или просто черносотенец. Пожалуй, в черносотенце все-таки больше человеческого, чем в поэте Кублановском, певце Кобзоне, олигархе Березовском, актере Козакове, режиссере Марке Захарове и т. д. и т. п. Нормальных же евреев здесь не осталось вовсе, во всяком случае, среди известных людей. По крайней мере, я их не вижу, не встречаю, не читаю. Впрочем, это естественно: нормальные люди просто уехали, и правильно сделали. Так вот, чтобы вывести это затянувшееся отступление обратно к Розанову, отмечу: еврей (каким бы он ни был) метафизически чист перед русским – он не предавал своего Бога. Но вот в чем парадокс: поскольку русский физически сильнее (во многих смыслах, в том числе и в культурном), еврей готов продать свое право первородства за чечевичную похлебку «признания» со стороны русского. Нормальный заискивает перед убогим, полноценный пытается понравиться уроду, здоровый калечит (оскопляет) себя, чтобы стать вровень с больным (метафизическим импотентом). К сожалению, ни один еврей, пишущий по-русски (в том числе и твой покорный слуга) не может в полной мере освободиться от этого комплекса. И, прости покорно, я вижу в твоем отношении к Розанову проявление этого комплекса, равно как и в «р-революционно-соцартовском» настрое Гольдштейна и т. п. Уж вам-то, казалось бы, расплевавшимся с этим психологически-кромешным и кровавым наследием, отряхнуть бы его прах со своих ног, похерить, выкинуть из памяти, отхаркать и растереть – ан нет, не получается. Хочется стать русским писателем-последователем-Розанова, получить Букеровскую премию, прославиться среди «русского народа». Желания понятные, и не мне «бросать камень». Тем не менее, признаюсь, мне иногда (и все чаще) кажется, что лучше бы нам (в том числе и мне) вовсе не писать по-русски; а уж если писать, так аналитично (без намека на непереводимую «художественность»), типа уравнений-формул, где доказывалось бы как дважды два, что русский – это тот, кто иденцифицирует себя как не-еврей. Это полное, точное и исчерпывающее определение русского. Когда русский перестанет быть антисемитом, он перестанет быть русским, так что грешно его в этом упрекать: ведь он, как все, имеет право на существование. Но что же он свое существование построил на такой изначальной и неколебимой вере в свою неполноценность? С этим уж ничего не поделаешь, и тут единственный выход – держаться от него подальше, потому что когда что-то будет не так, он назначит тебя евреем и устроит тебе погром. И те, кто думает, что все дело в плохом «материальном положении» («вот станут русские богатыми и возлюбят ближних и дальних»), так я на это отвечу, что все как раз наоборот: они бедные, потому что метафизически убогие, и никакого выхода у них нет: одна надежда, что их кто-нибудь завоюет, расчленит и заставит работать (а не воровать), чтобы разбогатеть, но это несбыточная утопия, так что русский всегда останется «прорехой на человечестве» (как раз тем, в чем упрекал Розанов еврея).

Но вернемся к идеям (религиозным). Приняв христианство, русские, по-видимому, не сразу поняли, что приняли сразу две веры, причем взаимоисключающие – веру Ветхого и Нового Заветов. В народе обе веры перемалывались автохтонным язычеством, причем более известной была, конечно, вера Нового Завета, и именно ее – веру Христа – противоестественным образом «совокупляли» с язычеством: все эти крашеные яички, куличи и колядки… И только ко времени Серебряного века, в силу многих условий (развитие библеистики, исторического сознания, отрыв интеллигенции от общенародных верований и т.п.) создалась ситуация, когда противоречия, заложенные в «принятии» чужой веры, проявились вдруг со страшной силой – взорвалась заложенная кн. Владимиром бомба замедленного действия. Розанов как раз и оказался человеком, «через сердце» которого пролегла эта трещина; в этом смысле Розанов, конечно, незаменим и уникален. Он не то чтобы выяснил (все было давно известно) – он признался себе (что было облегчено присущим ему бесстыдством), что «нутряная» вера русского человека, оставшегося язычником, несравненно ближе к Ветхому Завету, нежели к Новому. Ведь Христос безроден, антиприроден, он покровитель скопцов, а Ветхий Завет (как и античная мифология) «пахнет спермой», что несравненно ближе крестьянским верованиям. Но крестьяне забыли своих богов, поэтому интеллигенции ничего не оставалось, как принять веру Ветхого Завета, еврейскую веру. Тут и выяснилось (довольно неожиданно), что еврейская вера – это именно еврейская вера, – и больше ничья. Может быть, какую веру и можно «позаимствовать» (например, безродную веру Христа – очень даже можно), но веру Ветхого Завета – нельзя никак, потому что весь ее смысл в избрании. Евреи – избранный народ. Если это вычесть из Ветхого Завета, там не останется вообще ничего. Розанов это почувствовал и стал «юдофилом» и «христоборцем», но ненадолго. Следующее, что понял Розанов: каким бы юдофилом-евреелюбцем он ни прикидывался, он в мире Ветхого Завета навсегда останется чужим. Поскольку никакой другой веры, которая освятила бы русскую жизнь (а жизнь, не освященная верой, не имела для Розанова никакого смысла: в ней было холодно, и только Ветхий Завет нес тепло, согревал душу), не было видно (за богов, брошенных в речку, надо было расплачиваться), родилась дикая обида: за что это евреям такие поблажки? Чем они лучше? Видимо, чем-то лучше. И чем ничтожнее была их современная участь, тем мистичнее казалась эта их богоизбранность. «Переводя вопрос в глубину вещей, конечно, я хотел бы нам, русским, вернуть то, что утеряно везде, кроме Востока: эпоху святых по существу отношений пола, т.е. священного и религиозного не по форме и соизволению начальства, а реально и по ощущению зачатия детей». Далее Розанов пытается убедить себя, что без Израиля можно обойтись. «Дело в том, что у Соломона кроме Суламифи было очень много других Суламифей… Евреи у пророков везде именуют «Бога Израилева» – супругом своим. Это буквально. Это написано. Хорошо. Но «за спиной» и «в других местах» были тоже Суламифи… было у него 700 жен и «девиц без числа»; и простушка Суламифь была «одною из девиц», а «женами» и царицами были, например, Персия, бесспорно, был прекрасный Египет. И… хочу верить! даже есть это наша «матушка Русь». Мы нисколько не должны отступать перед евреями, пугаться их и будто бы их какой-то «единственной и мистической судьбы». Попросту, мы иногда их поколотим, и будет очень хорошо». «Матушка-Русь» как жена Соломона – это круто! Круто и то, что женами Соломона были не женщины, а страны. Но круче всего то, что Розанов «забывает», что, какую бы «жену» он ни выбрал, Соломон все же остается евреем. (Типичная черта его мышления; кажется, что над тобой издеваются, но он просто псих со справкой: «Я за себя не отвечаю»). В этом смысле Розанов не так еще страшен (что-то человеческое в нем промелькивает), как безжалостный и поистине гениальный Великий Инквизитор от православия о. Павел Флоренский. Не простая змея, а очковая. Как сказано: не так страшен я, как идущий следом за мной (а Флоренский – моложе, образованней, умнее и т. п.). Укрывшись за анонимом, Флоренский отвечает Розанову по существу. Следующую длинную цитату я считаю квинтэссенцией русского антисемитизма. «Конечно, поколотим их, и это не только хорошо иногда, но это-то таинственно предопределено нам. Для гордыни нашей в том-то и беда, что даже колотить Израиля мы предопределены не потому, что это для нас хорошо или что у нас «руки чешутся», а потому, что мы, как крепостной дядька, должны служить барину розгами, для его же пользы. Ваши соображения о Суламифи, признаюсь, не убедительны для меня, ибо одна Суламифь, первая, действительно канонизирована «песнью песней», Библией, а что касается до всех прочих, то они были, что немцы называют, Privatsache царя Соломона. Но вот, пожалуй, что важно: что слово Павлово, мне всегда поющееся в сердце, зазвучало и в ваших словах. Да, Израиль – избранный, «садовая маслина». Но Бог и нас призвал в воспитатели зазнавшейся Суламифи. От нас Бог хочет, чтобы выколачивали жидовство из Израиля, а от Израиля – чтобы он, своим черным жидовством, оттенял в нашем сознании – непорочную белизну Церкви Христовой. Своею гнусностью Израиль спасает нас, научая нас ценить благо, нам дарованное. А мы за это должны колотить Израиля, чтобы он опомнился и отстал от пошлости». Если учесть, что под «колотить» понимаются погромы, иезуитская логика великого философа (а Флоренский – гениальный мыслитель, никуда не денешься) впечатляет. Никакой Геббельс и Розенберг ему в подметки не годятся: тут не политика, а глубина религиозных созерцаний. Флоренский, как известно, был для Розанова непререкаемым авторитетом. По существу, он проповедует уничтожение евреев – но, оказывается, это нужно не для нас (не подумайте, что у нас неровен час «руки чешутся»! ), а для пользы самих же евреев, по «заказу» ихнего же еврейского Бога. Большего иезуитства, кажется, нельзя себе представить. Но это еще не все. Евреев хотя и надо «колотить», но «не до конца» (не до полного уничтожения). Слово Павлово, которое «поется в сердце»» нашего поэта-изувера, – это его изречение: «Весь Израиль спасется». Иными словами, если уничтожить весь Израиль, тогда и русские не спасутся – ведь они могут спастись только после Израиля. Вот к каким неразрешимым хитросплетениям приводит «принятие» чужой веры. И еще один вывод: после Флоренского-Розанова русские уже не могут в деле спасения (а это как-никак главное их дело) обойтись без еврея. А евреи без русских – могут (не считая уродов вроде нас с тобой). Поэтому от русских нужно держаться подальше: пусть назначают евреями кого-нибудь из своей среды и поколачивают их для их же пользы. А натуральным евреям лучше наблюдать за этим со стороны. И тем более не лебезить перед Розановыми-Флоренскими, не забывая ни на минуту, что мы без них можем, а они без нас – нет.

Еще пара слов об «эволюции» Розанова. Когда он бывал юдофилом, то хвалил Ветхий Завет и намекал, что Христос – не еврей. Когда становился юдофобом, утверждал, что «евреи распяли Христа», в котором «не было ничего еврейского». Выходит, куда ни кинь, везде клин: Христос – не еврей. Такова «логика» этого «мыслителя». Чтобы доказать, что евреи – нелюди (какое-то всемирное «неприличное место»), он доказывал, что ни один народ в мире не придумал обрезания. При этом в других своих статьях (например, о Древнем Египте) он преспокойненько констатирует, что обрезание – это обычай, распространенный в древности почти повсеместно: и в Египте, и даже во всей Африке. То есть, по обыкновению, сознательно лжет, возводит наветы (кровавые) и инсинуации. Далее, в статье «Иудейская тайнопись» (зловредная еврейская тайнопись заключается в том, что они – единственные, якобы, на земле – пишут одними согласными, без огласовки) Розанов пишет: «Ничего подобного ни с одним народом!! „Мужик Гомер“ писал свою Илиаду явно, без сокращений; и наши былинщики свои „былины“ говорили и пели явно, – кроме одного „мужика из города Ур“. „Такой же мужичок, как мы“, семит, среди арабов, финикиян, сирийцев. Даже без своего алфавита, с алфавитом чужим». Ну, не забавно ли, что этот по профессии филолог-классик называет, в противовес «Иудейской тайнописи», как раз те народы, у которых письмо было принято, как и у евреев, без огласовки! Конечно, он тут же был пойман с поличным: добросовестный еврей (кстати, христианин) Переферкович – наивный человек! – объяснил ему его ошибку. Вот как ответил на это Розанов: «Г. Переферкович и еще один еврей/выделено у Розанова/-оппонент возражали мне, что „во всех семитических языках гласные не пишутся“. На это два ответа. 1). Да все семиты и исповедовали одну религию, с одною тайною. Это были „двоюродные религии“…» Далее Розанов дает вместо двух три ответа («я за себя не отвечаю»), столь же мало относящиеся к делу, так же бесстыдно утираясь от плевков («это мне божья роса»). Не угодно ли «поспорить» с таким оппонентом? Не понимаю, как такой человек может вызвать какое-то иное чувство, кроме брезгливости. Словом, поздравляю тебя с удачно выбранным наставником.

А если кроме шуток, то проза Ваймана – слава тебе, Господи – не имеет к Розанову никакого отношения. (Вот Галковский – это законный наследник Розанова: такая же мразь, но без тени юмора, ума и таланта. За что ты его так «высоко ценишь», ума не приложу). Вайман – «последний романтик», по-старомодному чистый и наивный боец за ценности отцов-основателей; если на кого и обращается его гнев, так на прямых врагов-арабов или своих же братьев-евреев (скурвились, космополитизировались, предали высокие идеалы), но нет тенденции списывать все свои беды на, условно говоря, «жида»: а в этом – весь Розанов. И еще один момент: быть последователем Розанова можно только на очень хорошем уровне языкового чутья (чутья внутренней формы слов и разговорного синтаксиса). Здесь у Галковского есть кое-какие проблески, у Ваймана, по моему разумению, – нет. У Ваймана странное и очень редкое сочетание (если бы сам не читал, не поверил бы, что такое возможно): хорошее чувство стиля («суггестивность») при посредственном чувстве языка. Конечно, это лучше, чем если было бы наоборот. Без чувства стиля вообще не о чем было бы говорить, а с языком дело отчасти поправимое.

Я прекрасно осознаю, что написал очень плохой текст – невыверенный, непродуманный, плохо построенный, с колоссальными смысловыми лакунами и т. п. Но о Розанове я смог бы написать только сразу, в один прием. И ни за какие коврижки не стал бы писать о нем «ответственный текст». И дело совсем не в том, что он мне «мерзок»: Флоренский несравненно мерзее, но о нем я надеюсь написать, потому что он выдал ряд артикулированных, объективированных, поддающихся обсуждению идей. Ничего этого у Розанова нет, нельзя обсуждать мычание и междометия. Возможно, если какие-то аспекты покажутся сомнительными, их можно было бы обсудить. Может быть, мне легче было бы рассуждать, если бы ты высказал свое мнение (развернутое) по затронутым вопросам. А пока прошу прощения за плохое качество письма; чем богаты, тем и рады.

Всегда твой

Матвей

1.5. От Л:

знаешь, когда летят перелетные птицы, они ориентируются по звездам. Но, если звезд не видно, не теряются, а летят по памяти. У них уникальная фотографическая память. А я вдруг потерялась и память не спасает…

«странно» не то, что ты «разболтал», а что «пожаловался кому-то на меня» – я же привыкла что всегда «жаловался мне», вот это как-то кольнуло….

А живет он в районе моей работы.

А сколько ему лет?

2.5.2000

Миша звонил. Сказал, что Лена Трофимова обижается, что не послал ей книгу.

Учил писать: «Ты попробуй изложить связно, не перескакивая». Уронил упрек, что на его болезнь скидок не сделал…

Дорогой Матвей!

Оченно мне понравилось твое письмо! Сколько страсти – вулканическое извержение! Даже страшно не соглашаться.

Но вот что интересно: ты пишешь, что сознательно написал текст «невыверенный, непродуманный, с колоссальными смысловыми лакунами и т.п.», и добавляешь, что о Розанове «ни за какие коврижки не стал бы писать „ответственный текст“». Но ведь именно в этом ты его и упрекаешь, в безответственности текстов! Не значит ли это, что есть письмо «артикулированное, объективированное, поддающееся обсуждению», столь дорогое твоему сердцу, а есть художественное, и его по полочкам не разложишь и как чужую статью не перескажешь? И куда деть поэзию с ее порой нарочитой невнятностью? Может, когда страсть бьет фонтаном, уже не до ответственности? Может, ты, сам того не желая, создал поэтический текст, когда понял, что никакой другой в этом случае «не канает»? И потом, что это за совковое требование «ответственности»? Решил нацепить тогу праведника? Какая ответственность, перед кем, за что? Этак и Ницше до сих пор гвоздят, что его писания «привели» к Гитлеру. Я это не принимаю. На мой взгляд, главное в литературе именно безответственность, как предел свободы и дерзости. Где возникает ответственность – там кончается литература.

И ты сам, такой «логичный», впадаешь в вопиющее противоречие, когда признаешь, что этот гад («мразь») – он же «в каком-то смысле гений», что его «мерзость по-своему величественна», и что «он просто адекватно выражал дух нации». Ничего себе «неудачник». Всего-навсего адекватно выразил дух нации. Проявив при этом «гениальность», «величественность» и «запредельную обнаженность», да еще «хороший уровень языкового чутья» – всего-то делов. Много ли таких «неудачников» найдешь в литературе? Интересно, что Мандельштам отмечает у Розанова те же качества, что и ты: «анархическое отношение ко всему решительно, полная неразбериха, все нипочем», но только с положительным знаком – «только одного не могу – жить бессловесно… Этот анархический и нигилистический дух признавал только одну власть – магию языка, власть слова, и это, заметьте, не будучи поэтом…» Кстати, Мандельштам ошибался: Розанов, конечно же поэт, и это чушь, что он «не заботился о стиле» (как считает М-м). Он все-таки великий писательский талант, и тут ты по сути и не споришь. Разрушитель Рампы? Но все современное искусство разрушает Рампу, театр прет на улицы, поэты – на стадионы, живопись заполняет стены трущоб и т. д. и т. п. Да и не в первый раз в истории художник покушается на Рампу, желая спасаться чисто конкретно, в порыве социального творчества – не таким ли был Христос, зачинатель перфоманса? Но о Рампе и твоей статье – это особый разговор. Скажу только, что, может, современное искусство (тот же авангард) не разрушает, а расширяет Рампу? В наше время «глобальной деревни» ей уже тесна театральная сцена.

Да, «сам не верит ни одному своему слову», да, «Иудушка». Но именно в этом его провиденциальность: он увидел то, что и сегодня не все еще поняли – абсолютный релятивизм всего и вся, и прежде всего в литературе (вот и ты все еще твердишь об «ответственности»). Называй это хоть «душевной мерзостью», хоть как хочешь, но он просто не знает, что «хорошо, а что дурно», «„хорошо или дурно“ просто отсутствуют из моего сознания, я не „при них родился“». Именно так. Это и есть «запредельная обнаженность», не в смысле той «искренности», о которой любят болтать любительницы литературки, а в том смысле, что за ней нет никаких истин, никаких основ, никаких опор. И уж не знаю, что ты там в моем «романе» вычитал, но и я так думаю (о литературе, при этом жизнь и литературу я разделяю, в жизни есть и ответственность, и ценности и т.п.), поэтому так восхищаюсь Розановым, и считаю его смельчаком, ведь его «запредельная обнаженность» и тогда и теперь еще (судя по твоему письму), многим казалась душевной мерзостью, и он подставлялся.

Да, всякие его поступки «по жизни» выглядят некрасиво, но он же был человек модерна, он типичный модернистский жизнестроитель, он свою жизнь обнес сакральным кругом, за которым нет законов, нет добра и зла, он жил, как на сцене! И в этом смысле, быть может, был именно защитником Рампы (последним и отчаянным), он доводил пьесу жизни, как и саму «литературу», до полного абсурда, и как бы говорил: все что за Рампой – не имеет к жизни никакого отношения, там другие тайны, там нет «добра и зла» (воистину – по ту сторону), и никакой «ответственности». Он защищал Рампу, рассекая скальпелем искусство и жизнь.

И потому твои обвинения «по жизни» просто смехотворны, это все равно что предупреждать Снегурочку на сцене, что волк прячется в кустах. Не преуспел в построении семьи? Суслову трахал? Трахать вдову кумира – ай-яй-яй, в этом есть что-то некрофильское, согласен. Ладно, не был он героем-любовником, так что? Ученого филолога, или философа из него не вышло? И слава богу. «Не держит мысль»? А что делать, если она, «как кон нэудэржими»? Да, это «недержание» превратил в творческий метод, аргументируя свои утверждения по системе «псих со справкой». Да, «опорой», ему служит «момент», к которому он «приспосабливается», и не скрывает этого. И что? Если хочешь знать, то и «по жизни» все меняется в каждый следующий момент и все относительно, и то, что было справедливо, интересно, важно вчера, сегодня уже обретает другую цену, или ценность. А мы, значит, такие принципиальные, и ответственные, у нас незыблемые ценности, мы убеждений не меняем, хоть тут мир тресни!

В общем-то, он был юродивый. Есть такой типичный «русский жанр», и в искусстве, и в жизни (жизнетворчестве), меня он, допустим, не привлекает, но в России это дело любят. (Русские вообще типичные «маги», а не «жрецы», если твои концепты употребить.) «Трус»? И что? Дело житейское. Кто не трус – пусть первый бросит в меня камнем. Хотя христианина, плоть от плоти христианской страны, назвавшего Христа дьяволом, я не могу считать трусом. Ты, правда, называешь это не смелостью, а «бесстыдством», но и для бесстыдства нужна смелость. Частую смену взглядов ты тоже объясняешь трусостью и угодливостью, мол, конъюнктурщик. Но он и о живых людях высказывался без оглядки и врагов нажил не счесть, уж куда больше, чем друзей, что никак в «угодника» и «труса» не вписывается. Впрочем, ты ведь сам говоришь: «приходится различать между человеком и его делом». И почему то, что прощаешь Флоренскому, не прощаешь Розанову? «Ибо он сделал из своей душевной мерзости товар и выгодно его продал». И что получил с продажи? Нажил-то он немного, чуть ли не с голоду помер. И ты не унизишь произведение тем, что его создатель ради денег старался. Да кто из великих не хотел денег и славы? Гегель не хотел? Шекспир? Микеланджело? А ты поди, «продай» свой «душевный товар», хоть самый мерзостный, хоть самый благородный, а мы посмотрим, много ли найдешь покупателей. Нет, для «выгоды», то есть для успеха, одной мерзости или одного благородства мало.

Но что спорить, если ты сам пишешь: «Конечно, если бы этим Розанов исчерпывался, мы бы о нем не говорили; чувствуется, что даже если все это правда, то не вся правда, самое главное от таких „морализаторских“ оценок ускользает».

Я так понимаю, что больше всего злит тебя его погромный антисемитизм, что не уравновешивает его глубокое и искреннее (на мой взгляд) юдофильство. Что ж, тут все более или менее понятно. А твои культурно-исторические пассажи насчет русских, евреев, а также евреев с крестом на пузе, читал с большим удовольствием. Кстати, все что ты написал о русской нации, о ее неизлечимой неполноценности, о ее предательстве собственных богов и о ее «эдиповом комплексе» по отношению к евреям, и о «ваших» евреях (я бы еще добавил сюда и некоторых «наших», израильских, и прав Флоренский, выколачивать надо из них жидовство!), все это по мифопоэтическому, а также психоаналитическому размаху ужасно напоминает Розанова.

Что касается «невозможности позаимствовать религию», то христианство позаимствовали не только русские, и у народов Западной Европы на этой почве не возник, на сколько могу судить, комплекс неполноценности. Может, все дело в том, что есть религии, которые позволяют себя заимствовать, более того, даже приспособлены к этому, а то и «заточены» на распространение, как, например, христианство. Эту заточенность еще любят называть «универсализмом». Но, как известно, чтобы сделать учение доступным широким массам, его надо упростить, и чем шире охват, тем примитивней идейная платформа (меньше общий знаменатель). И тут ты очень верно подметил, что есть христианство Нового Завета, а есть – Ветхого, а я бы сказал, что есть иудаизм Ветхого Завета, а есть иудаизм декадентский, выродившийся, истеричный, апокалипсический, агрессивно проповеднический и примитивный (поповский), позднее названный христианством, с его магией немедленного спасения – только покайся. Так вот народы Западной Европы спасло (от такого примитивного христианства и от комплексов) та самая контрабанда античного язычества, античной философии, которую удалось протащить в католичество. Русские этого не удостоились. И в том не вина их, а беда. Они были слишком далеко, и античные традиции Рима и Византии дошли до них, как эхо… К тому же, и это немаловажно: русские не заимствовали христианство, а оно было им навязано силой. Норманнская верхушка русского государства относилась к подвластным смердам, как к своей добыче. Она и приняла византийское христианство, чтобы «приобщиться к мировой культуре» (культура в Россию всегда шла через верхи, через правительство, и спускалась вниз по разнарядке, не зря же Пушкин заметил, что правительство – единственный европеец в России). А насчет того, что побросали в реку своих перунов, или, как Пушкин писал: «с тупым равнодушием усвоили веру, избранную их вождем», то удивляться надо не тому, что побросали (попробуй, забалуй у викингов), а тому, что еще столетия после принятия христианства некоторые еще шли за этих «перунов» на смерть… А высказывание Пушкина характерно как пример отношения представителя правящего класса (не из худших) к смердам – считал их тупыми и равнодушными. Единственной возможностью хоть какой-то свободы на Руси был уход от власти и социальной жизни (она всегда связана с властью): либо в леса и дальние земли, либо в монашество, странничество, юродство. Потому и нет в России «гражданского общества», а «элита» любую инициативу подозревает в покушении на свою власть.