Текст книги "Моя жизнь среди индеанистов"

ИНДЕЕЦ НА АЛТАЕ

Но вот однажды, 17 августа 1991 года, натыкаюсь в местной газете на статью некоего Лукаша «Я – индеец по жизни», где он приглашает к знакомству индеанистов и даёт свои координаты.

А надо сказать, человек я крайне, просто крайне малообщительный.

Однажды ездил на поезде до Владивостока, так все четверо суток не обмолвился с соседями по купе ни единым словом, они даже подумали, что я немой. А о чём вообще говорить, напрасно сотрясать воздух? И так всем всё понятно.

То есть я – классический образец интроверта, просто хоть на выставку интровертов.

Это я всё к тому, что долго думал: писать таинственному Лукашу, не писать? И зачем? Что я там вообще среди них буду делать, среди этих самых «индеанистов»?.. На самом деле я очень самодостаточный, для общения мне хватает своего внутреннего голоса. А вся необходимая информация об индейцах, думал я, у меня уже есть – в перечисленных выше книжках. Пока раздумывал – через два дня, 19 числа, грянул тот самый путч! Кажется, и всю переписку тогда хотели запретить, поэтому я уже думал всё, кранты, потеряемся. Но как-то потом всё рассосалось, и я решился и написал.

Ну, встретились. Оказалось, этот некто Лукаш сам не такой конкретный индеанист, какими я их себе представлял. Дотошную информацию о разных племенах он не копил, индейские вещи давно уже не мастерил и к индейцам убегать тоже расхотел. А был он просто таким, как бы это сказать, около-индейским музыкантом и набирал единомышленников в группу «Летопись Юга», чтобы, по его словам, «задвинуть БГ». А поскольку БГ до сих пор пока никем не задвинут, я так понял, что «задвижка» не состоялась – видимо, не хватило куражу.

Хоть я и сочинял музыку, но чисто для себя, интуитивно, вне всяких правил. И, следовательно, играть в его группе не мог. Поэтому Лукаш (а на самом деле его звали Громкий Голос, Хотонкайя, а для своих – просто Хо́тя) пригласил меня с собой на Алтай и, вместо не вполне индеанистского себя, обещал познакомить с матёрым человечищем Орлиным Пером, основателем всея индеанизма и лидером общины «Голубая Скала». Кроме того, в будущем году ожидался какой-то там «индейский Пробег», и даже с настоящим индейцем во главе (но это я как-то не воспринял всерьёз, потому что звучало совсем уж нереально).

Но звучало заманчиво! И как я ни мучился от своей застенчивости, всё-таки решился. Что явилось одним из личных подвигов в моей жизни: я преодолел самого себя! А ведь это – самое сложное преодоление, какое только может быть.

И вот мы, наконец, на Алтае, у легендарного Орлиного Пера!

Ну, что я могу сказать, действительно цельная личность. С виду – вылитый великий вождь Сидящий Бык в резервационный период, просто реинкарнация. Напоминал он мне его не только обликом, но и железной упёртостью в своих убеждениях, какой-то внутренней силой – хотя и внешней силой тоже был, прямо скажем, не обделён. Сразу чувствовалось – чиф. Тогда Перо был в самом расцвете сил – всего-то 40 с лишним лет, и всё ему было по плечу. Мог и приголубить, а мог и томагавком навернуть. Правда, жил он уже не в своей общине (которая как раз была на самом излёте), а работал недалеко от села Камлак – сторожил ботанический сад «Чистый Луг». Это небольшая уютная долина, окружённая горами и полностью засеянная целебными цветущими и редкими травами. Цветущими! Можете себе представить вид и запах этого цветочного рая!

В одной из комнат дома-сторожки, где жил Перо, по стенам были развешаны его удивительные для тогдашнего меня «индейские вещи», которые я в первый раз смог потрогать руками, и которые разительно отличались от всех сделанных мною в детстве. Они были сделаны по всем правилам – их автор уже знал, как нужно правильно делать «настоящие» индейские вещи! Тогда я впервые увидел расшитые бисером мокасины, и пояс с ножнами, и разные украшения. Оказалось, что бисер-то стеклянный! А я-то сдуру думал, что он пластиковый – просто до этого момента не видел бисер вот так близко. В детстве мне и в голову не приходило: откуда бы в 19 веке взяться пластику? Просто ещё не задумывался о таких тонкостях. Мыслил глобально.

Висели у Пера на стене и томагавк, и расшитая бисером замшевая сумка с трубкой, и кожаные мешочки с пахучей полынью, и ещё кое-какие вещи… И от всего этого и даже от самой комнаты исходил какой-то манящий, почти неуловимый, запах настоящей индейской старины…

С Орлиным Пером на «Чистом Лугу» жил ещё один, по-своему крутой, чувак-индеанист, приехавший из Ростова – Безумный Волк. Приехал-то он жить в общине, но обломался… Очень такой целеустремлённый человек. Внешне он мне всегда напоминал киноартиста Олялина, или даже временами самого Лекса Баркера (Шаттерхенда из Виннету). Великолепный рассказчик с клёвым чувством юмора и потешным ростовским говорком. Язык подвешен, как мало у кого, заслушаешься, бесконечные истории обо всём на свете. Как оказалось по его воспоминаниям в Интернете, он служил в Афгане. А ведь тогда словом не обмолвился, не хвастал этим, как другие…

Безумный Волк с бубном у костра инипи, 1992 г.

В общем – и привёзший меня сюда некто Лукаш, и другие гости, приехавшие вместе с нами к Перу, и сам Перо, и Волк, – все были люди как люди: тусовались по живописным окрестностям… Ну. а я!

Я безвылазно корпел над перовскими книжками, индейскими альбомами, индейской музыкой – короче, спешил наверстать упущенное и срочно восполнял пробелы в своём индеанистском образовании. И в итоге всё наверстал – я усидчивый.

А уж там было, чего посмотреть! Альбомы из общины, кучи фотографий индейцев и индеанистов – просто информационное море разливанное для бывшего маленького и печального одиночки.

Там я узнал, что в былые времена, оказывается, параллельно со мной в Новосибирске уже существовало племя краснокожих!

Сначала оно функционировало под общим названием «Красные Стрелы», а когда его участники облюбовали определённое племя, то стали считать себя индейцами из рода Сокола племени Дакота.

Правда, всё племя состояло всего лишь из четырёх членов. И это были ещё лучшие времена! Потом их вообще осталось только двое – Мато Нажин и Орлиное Перо.

А узнал я всё это из шикарных, довольно толстых, саморучно сделанных ими племенных альбомов, написанных отнюдь не на пишущей машинке, а полностью от руки и притом ещё печатными буквами – и так множество страниц! Это ТАКОЙ труд… Да ещё с красочными рисунками, выполненными гуашью! И со множеством вклеенных фотографий. Правда, всегда одних и тех же лиц – ведь от племени остался только их дуэт.

Меня тогда настолько потрясли эти альбомы, выполненные с такой любовью и тщательностью, что я попросил Пера дать мне их отсканировать и теперь иногда пересматриваю и думаю: какие же у них были прекрасные, чистые души… Хочу показать вам несколько страниц из тех альбомов, как образец самого раннего индеанистского самиздата – ещё рукописного!

Но сначала вводное описание племени, взятое из одного альбома. Перепечатываю его дословно:

«Красные Стрелы» – группа людей, которые красят свои боевые стрелы в красный цвет, появилась зимой 1970 г. Причиной тому послужили покорившие нас физические и душевные качества индейцев, героев книг и фильмов. Тогда нас было четверо и самому старшему из нас было 16, а самому младшему 12 лет, но все мы, как один, решили стать какими же, как индейцы, совершить множество подвигов и заработать себе настоящее индейское имя, сшить одежду, научиться стрелять из луков и метать томагавк. Это была единственная цель, но она заслонила всё и мы уже ни о чём другом не думали и не говорили. С гордым видом ходили по улицам и с презрением и даже с чувством превосходства взирали на «бледнолицых», отрицая буквально всё, что не касалось индейцев и их образа жизни. Дошло даже до того, что мы перестали одно время употреблять хлеб. Довольно часто, чтобы доказать свою храбрость, совершали рискованные мероприятия, иначе какие же мы индейцы?

Летом 1971 г. мы находим подходящее место для стоянки нашего племени, и впервые делаем попытку испытать на себе индейский образ жизни. С тех пор природа сделала нас своими преданными сыновьями, и мы посвящаем ей всё своё свободное время. Приезжать каждый год на нашу первую индейскую стоянку стало племенной традицией.»

На следующей фотографии мне очень понравился сюрреалистический замысел Пера: он затейливо наклеил фотографии так, что кажется, будто одно типи существует в двух мирах! Тогда-то я и смекнул: мой новый знакомый Орлиное Перо не простой индеанист, а незаурядная творческая личность.

Здесь на фотографиях: верхний ряд – Орлиное Перо и Мато Нажин; нижний ряд – опять Орлиное Перо, снова Мато Нажин, и опять Орлиное Перо. Как вы можете заметить, их племя и правда было на редкость малочисленным…

Но пришёл и на их улицу праздник – когда вдруг стали выходить из подполья и приезжать к ним в гости с разных концов СССР новые друзья-индеанисты:

А дальше – моя любимая фотография! Там всё идеально: и композиция, и выразительные позы, и самоуглублённые взгляды… Будто кадр из фильма. Удачно отражено то самое, давно уже ушедшее, милое мне время наивности и чистоты, волшебный золотой период почти полного неведения всего, что касается индейцев – настоящих, а не киношных. «Поэт в России больше, чем поэт» – скромно говорил о себе поэт Евтушенко. Перефразируя его слова, я ещё более скромно заявляю: индеанист в те времена был больше, чем индеец! И это на самом деле так. Настоящие индейцы были меньшими индейцами, чем наши индеанисты: настолько мы идеализировали простых аборигенов и старались потом соответствовать их выдуманным качествам, которыми на самом деле не обладал ни один народ в мире – кроме вот как раз наших русских индеанистов.

1 мая 1983 г. А на о.Казачий в этот день отмечают свой, альтернативный «Праздник Лопающихся Почек» Орлиное Перо, Громкий Голос, Одинокая Птица, Мато Нажин.

* * *

Но не всё же время сидеть вот так сиднем за впитыванием нужной, но бесконечной информации?.. Не зря же я приехал на Алтай? Тем более, он всё ж таки – Горный! И поэтому решил немного проветриться. В одиночку, конечно, – так удобнее, можно действовать на своё усмотрение, без оглядки на кого-либо.

Вышел я из перовского дома, придирчиво огляделся по сторонам, присматривая себе гору по душе. Решил: если уж лезть на гору, то на самую высокую из тех, что имеются под рукой. Чтоб уж лезть – так лезть!

Наконец, облюбовал себе гору подходящего размера и сразу же и попёр на неё – без подготовки, напрямую! В буквальном смысле напрямую: вот как гору увидел, так и полез на неё, строго по прямой линии. Даже в голове тогда не мелькнула здравая мысль: а может, всё же лучше как-то обойти её сбоку, что ли, – подыскать более пологий удобный подъём? Почему я так поступил тогда, даже сейчас не понимаю. Очевидно решил, что так оно и надо – что лезть в гору везде более-менее одинаково. А скорее всего, просто силушки в 26 лет было ещё немерено, а ума и опыта ещё не скоплено. Лез я поэтому прямо по скалам, по острым замшелым камням, цепляясь за какие-то горные чахлые кустики и стараясь не оглядываться, чтобы потом был сильнее эффект от увиденного на вершине. Сейчас бы уже так не смог, это 100%. Выбрал бы щадящий обходной манёвр.

Но перед тем, как на гору взобраться, до неё ещё нужно было добраться! Казалось, вот она, гора, неподалёку, минут через 20 я уже буду у её подножья. Ага, щас… Так познал я печально известный горный обман. Шёл до горы по времени чуть ли не больше, чем добирался потом до её вершины. Постоянные спуски-подъёмы в предгорьях, форсирование ручьёв, в низинах продирался сквозь дремучие джунгли пахучей конопли выше человеческого роста, потом пошли знаменитые алтайские травы на альпийских лугах, высотой по грудь и такие переплетённые меж собой, что идти иногда становилось просто невозможно: думал уже, так и останусь в них навсегда, не выберусь… Но русские индейцы не сдаются! Как видите – я опять с вами. Такое там разнообразие всяких трав и цветов, что можно встретить, ну, буквально, любое растение наших широт: и целебное, и медоносное – какое угодно. А запахи! Там пахло… Алтаем – и этим всё сказано. С тех пор я на Алтай и приезжаю-то в основном за этими лишь запахами.

Но вот травы стали редеть, мельчать, и я оказался уже у подножия горы. Пришлось тут ещё хорошенечко отдохнуть, как следует отдышаться – а ведь я ещё даже и не начал своё восхождение! Думаю, что же дальше-то будет?..

И потом медленно, но верно, стал я взбираться на свою первую гору. По мере восхождения окружающая обстановка заметно менялась, стала попадаться неизвестная мне ранее растительность, типа степной или тундряной. Впервые увидел там похожую на кактусы «заячью капусту», или «каменную розу» – и правда, изящные такие мясистые розочки или кочанчики. Для меня это была уже экзотика! Так и хотелось их попробовать на вкус. И вокруг на камнях разноцветные лишайники: оранжевые, белые, чёрные, жёлтые – но такого добра и в Якутии хватает.

Раз пять, однако, а то и больше меня обманывала гора – своими ложными вершинами. Ведь когда лезешь, истинная вершина горы временно скрыта её уступами. Думаешь: долезу во-о-он до того места и всё – это уже точно вершина. А там неизменно оказывается – ничего подобного! И впереди новая цель, а потом ещё одна, и ещё, и ещё… И думаешь: будет ли вообще этому когда-нибудь конец или нет?! Ведь с устатку кажется, будто лезешь так долго, что уже давным-давно должен оказаться на самой макушке.

Не завидовал я в те моменты горным индейцам с накачанными ногами и радовался, что мудро выбрал для себя щуплых прерийных, которым не надо было вот так обречённо лазить всю жизнь по горным кручам за горными козлами. Только знай себе преспокойно отстреливай на скаку с лошади бизонов – и всех делов…

Но уж когда, наконец, долез, то ощутил такой подъём – и в прямом, и в переносном смысле! Всё вокруг стало нереальным, как во сне…. Я ведь в первый раз был на такой орлиной высоте. Глазам своим не верил, да и себе в целом, что смог сюда взобраться.

Описывать неописуемое не берусь. Кто залезал на гору, тот меня поймёт, а кто не залезал – лучше сами залезьте, поглядите. Нереальная точка зрения – с точки зрения человека. Во все стороны, куда ни глянь, безбрежные волнистые синие дали, а вокруг «твоей» горы другие древние горы ходят исполинскими волнами, змеятся ленты рек, и прямо под тобой пустота бездонного провала. «Просто дух захватывает» – говорится в таких случаях, а лучше и не скажешь, очень точно подмечено. Так и хочется уже взлететь и парить надо всем этим. И слетать узнать, что там, во-о-он за той, покрытой сосновым лесом, горой, и ещё дальше, за горизонтом…

Сразу же возникло непреодолимое желание раздеться догола, скинуть с себя всё! Что я незамедлительно и сделал. Наверно, на вершинах так бывает вообще у всех?.. Возникало ли такое желание на горах и у вас, пытливый мой читатель?.. Вот и жена моя, когда я её затащил на Алтай в следующий раз, на ту же самую гору – и она тоже сразу скинула с себя всю одежду. Наверно, это подсознательное желание, чтобы ощутить полную свободу? Полностью слиться с этим огромным миром.

Уж не знаю, что подумали о снующем туда-сюда по вершине горы голом человечке потенциальные зрители внизу, которые, вполне возможно, в то время разглядывали живописные окрестности в бинокль – и эту самую гору, в том числе.

И потом я надолго застыл на горной круче в живописной позе, обводя окрестности затуманенным взором, а снизу подымался лёгкий зефир и развевал мои шелковистые волосы на груди…

Тем временем в ясном небе сгустилось облачко, которое, подплывая к «моей» горе, постепенно темнело и прямо на глазах превратилось в компактную тучку. И вот эта тучка повисла прямо у меня над самой головой. Казалось, она совсем рядом, можно рукой потрогать её пушистый живот – если повыше подпрыгнуть. И тут из неё ка-а-а-к грянул гром!.. Но такой негромкий гром, можно даже сказать, камерный, прямо интимный какой-то, как будто только для меня одного. Не уверен даже, что его было слышно внизу. Я почему-то ничуть не испугался, был уверен: этот гром беззлобный и никакого вреда мне не причинит. Мало того – я ему ещё и крикнул что-то в ответ! А он опять проворчал мне нечто неразборчивое. Так мы с громом и переговаривались некоторое время.

Поэтому, по-идее, я теперь имею полное право величать себя наикрутейшим индейским именем: Говорящий С Громом! А можно просто и со вкусом – Говорящий Гром.

Только уж я знаю: в ревнивой среде индеанистов это имя звучало бы, мягко говоря, несколько претенциозно, чересчур уж пафосно, хотя индеанисты и выбирают себе, конечно, имена покрасивше. «Эк хватил! Скромнее надо быть, малыш-ути» – не сказали бы мне, так подумали. Поэтому вы первые, кому я открываю своё тайное индейское имя – но только больше никому, договорились?..

И пришёл, конечно, мне там на ум неизбежный вопрос: а как я вообще вдруг здесь очутился?!. И тут же на него пришёл ответ: а вот всё из-за них же, из-за индейцев твоих любимых! Если бы не они, не связался бы ты с индеанистами и не привезли бы они тебя сюда, и не торчал бы ты здесь сейчас в чём мать родила…

В общем, как я понял, оказался я там, где и должен был оказаться – в нужном месте. А для чего именно нужном – этого я понять не мог тогда, не могу и сейчас. Кто бы подсказал?..

На горных склонах там обнаружились ещё козьи тропы и сами домашние козы, и это было довольно-таки обидно… Всегда досадно, если ты не первый на какой-нибудь вершине. Как сказал Шекспир в шестнадцатом сонете: «А безмозглые скотины заберутся хоть куда; им что горы, что равнины – всё едино, вот беда!» А если и не сказал, так я вам говорю. Хорошо ещё, что эти козлы были без пастуха, которого наверняка шокировала бы моя анти-античная обнажённая фигура на горной круче.

…Спускаться с горы оказалось намного сложнее и дольше! Это всегда так, хотя я тогда и не ожидал подобного сюрприза. Казалось бы, по логике вещей, должно быть ровно наоборот. Тут просто задействованы другие, нетренированные мышцы ног, да ещё и подошвы катятся, как на колёсиках, по этим предательским мелким камешкам и скользят по траве. Одно дело во время подъёма хвататься за растения и камни, когда они прямо рядом перед глазами и под руками (склон-то горы приближен к твоему лицу); и совсем-совсем другое дело пытаться хвататься за них во время спуска – ведь они теперь все за спиной, а перед тобой – только зияющая пустота. Поэтому, когда слез с горы, с непривычки ещё некоторое время оставалась мелкая противная дрожь в ногах.

А в один прекрасный день новые алтайские друзья пригласили меня принять участие в индейском обряде ини́пи. Для тех отважных сторонних читателей, кто всё же решился прочесть эту книжку, мне придётся вкратце рассказать, что это такое. Те же, кто в теме, могут пока выйти покурить.

Inipi на языке индейцев лакота означает палатку для потения – парилку, проще говоря. А наши заклятые враги называют её «Sweat Lodge» (я сейчас как бы от имени индейцев говорю, а вы, интересно, о чём подумали?) Но это вовсе не обычная гигиеническая банная процедура – в инипи парятся скорее для очищения духовного. Иногда и в целебных целях, иногда, чтобы заручиться помощью духов или принять какое-то важное решение в жизни. В общем, по поводу – а не просто так, от нечего делать.

С виду это такой каркас в виде купола-полусферы (высотой примерно по пояс), связанный из воткнутых в землю гибких ивовых прутьев и затем сплошь, без единой щелки, покрытый сверху одеялами (или шкурами в старину). В центре инипи выкопана неглубокая яма, в которую помещают раскалённые в костре камни и потом поливают их водой – от них-то и пар. Да вот, нагляднее будет рассмотреть приведённые далее фотографии.

Я, между прочим, немного волновался: никогда не был в инипи и вот опять…

Но сначала нужно было хорошенько потрудиться и самим всё подготовить: натаскать большую кучу дров для почти пионерского, по размеру, костра, принести подходящие гладкие булыжники. Сам каркас уже давно стоял на уютной зелёной поляне, отгороженной от остального мира с одной стороны крутым лесистым склоном, а с другой – говорливой речкой Семой. В нём уже до этого несколько раз проводились обряды.

Индеанистов тогда ещё только-только научили делать инипи заезжие настоящие индейцы, поэтому проведение обряда было не совсем ещё до конца отработано, некоторых правил и разных тонкостей пока ещё не знали, но делали, как могли – по наитию.

В этой церемонии, конечно, есть свои особые правила. Одно из них: перед заходом в палатку нужно обойти её по ходу солнца (то есть по часовой стрелке), и в конце церемонии, когда из неё вылезаешь, точно так же полагается обойти её в этом направлении. Почему так и для чего это делается – одни только древние индейцы знали, что они хотели этим сказать…

А вообще, как меня тут же просветили, у индейцев любое действие делается всегда по ходу солнца. «Ну, если уж само солнце так движется, то и мы так будем делать», – поэтому это вполне понятно. Непонятно другое: почему у нас, у бледнолицых, зачастую всё делается ровно наоборот? Например, отчего толпы конькобежцев на общественных катках всегда едут против хода солнца? Кем это так заведено? И бегуны на стадионах тоже бегут по дорожкам всегда против часовой стрелки – почему? То же самое и скачки на ипподромах. Карусели в парках – и те вертятся не в ту сторону! И много других примеров. Не говоря уже о левосторонней фашистской свастике. Что ж такое-то?.. Не туда мы движемся… У меня это всегда вызывает сильный внутренний протест – до того это мне кажется дискомфортным – и даже безотносительно индейцев.

…День стоял расчудесный, тёплый и безветренный, солнечные зайчики грелись, лёжа на травке, и тихо сама с собой разговаривала речка…

Мы раздевались донага и по очереди проползали на четвереньках внутрь инипи, где садились тесно, локоть к локтю, подобрав к себе поближе ноги.

Надо же! Опять вот приходится быть нагишом… Это живо напомнило мне недавнее восхождение на гору. Зачастил я что-то обнажаться на Алтае. Промелькнула шальная мысль: если здесь такое происходит на постоянной основе – может, вообще не одеваться?..

То, что именно голышом – вопрос принципиальный. Инипи – это тёмное, тесное и жаркое место – вообще-то символизирует материнское чрево, а участники в конце церемонии очищения выбираются из него новенькими, как бы заново рождёнными на свет. И правда, это сильно ощущается!

…По кругу пошла индейская трубка. Мне тогда было всё внове, в том числе и она. О священных индейских трубках я раньше только читал, или видел в кино – но там они обобщённо называются Трубками Мира.

Ещё перед тем, как её раскурить, Ведущий церемонии поджёг щепоть шалфея на большой плоской раковине и мы передавали её по кругу, умываясь ароматным дымком. До чего же это был приятный запах! Хотелось дышать им бесконечно – только им одним, и забыть навсегда вообще все остальные запахи на свете, до того он был каким-то… манящим, тонким, завораживающим, просто не передать – в общем, неописуемым. Это надо самим ощутить, а так все слова впустую. Ещё бы – пытаться описывать запах! Как мне потом сказали, то был не местный вид шалфея, а какой-то американский – кажется, заезжие настоящие индейцы подарили.

И вот, после этого раскурили трубку. Тут выяснилось, что с трубкой ещё надо уметь обращаться – как именно её принимать, в какую сторону направлять чубук, как передавать другому участнику церемонии, и прочее… А то иначе пойдёт что-то не так. Оказалось, тут целая индейская наука. Я было внутренне запаниковал, но меня по ходу дела поправляли.

А потом Помощник церемонии (который находился всё время снаружи и следил за костром и за камнями в нём) принял от нас трубку, а мы, в свою очередь, приняли от него и закатили в яму раскалённый докрасна камень. Все сидящие поприветствовали его: «Хау, тункашила!» – это означало по-лакотски: «Приветствуем тебя, дедушка!». А он лежал себе уютно в ямке, распространяя жар, все сосредоточенно смотрели на него… и я вдруг прямо почувствовал, очень глубоко ощутил: какой же он на самом деле древний! Действительно, незапамятный Дед – иначе и не скажешь.

Он стал камнем с момента начала всех вещей, когда человечества не существовало даже в проекте, и останется камнем до конца времён, когда от нас, людей, давно не останется и следа. Он и тогда по-прежнему будет камнем, то есть самим собой – в отличие от нас. Из бесчисленного народа камней именно ему сейчас выпало обратить на себя внимание эфемерных существ и участвовать в их мимолётной церемонии, давно уже теперь растаявшей в Вечности, как мелькнувшая и потухшая искорка. Вот лежал он себе спокойно до этого миллиарды лет и сейчас продолжает где-то полёживать и дальше…

И я почувствовал: мысли уже направились в правильное русло.

Таких камней опустили в яму ещё несколько – а именно, всего их стало шесть (по числу четырёх направлений света и ещё по одному для Неба и для Земли), и к каждому из них участники церемонии отнеслись так же уважительно.

И это, и всё остальное происходящее было для меня так ново и удивительно…

Тут Помощник снаружи наглухо задраил одеялом выход и мы оказались в полнейшей темноте. Сразу стало как-то глухо, укромно и уютно, как в детстве, в маленьком самодельном домике из стульев и одеял. Только по еле-еле видимым розоватым от внутреннего жара камням временами пробегали, потрескивая, непонятные искорки. Ведущий коснулся их кончиком заплетённой в косичку душистой травы и ещё один новый, тоже очень приятный запах, наполнил палатку.

Вслед за этим камни фыркнули и зашкварчали, и волны жара окатили нас, потянуло знакомым банным духом, как от каменки. Это Ведущий в темноте плеснул на них водой и затянул старинную песню, которую индейцы пели в инипи для того, чтобы было легче переносить сильный жар. И правда, это несколько отвлекало. Все подхватили песню, а я тогда ещё не знал слов, но тоже пытался тихонечко подпевать. А Ведущий всё брызгал водой на камни, снова и снова, до тех пор, пока жара не стала совсем уже нестерпимой, тогда он стал брызгать холодной водой уже в нас. Как же это было приятно! И всегда так неожиданно! Откуда-то из темноты на тебя обрушивалась живительная пригоршня ледяной речной прохлады, ты весь вздрагивал от этой ожидаемой неожиданности, и у тебя перехватывало дыхание…

…И мне почему-то опять вспомнилось недавнее восхождение на гору. Я мысленно представил всю местность, которую обозревал с вершины; в том числе я видел и место, где мы, скорчившись, сидели сейчас. Я как бы птицей поднялся высоко над инипи и оно едва виднелось далеко внизу, как круглое светлое пятнышко; а внутри него невидимо копошились мы, ничтожные живые существа, но каждое со своей историей и судьбой, со своими мыслями и надеждами…

Подумалось: все мы съехались сюда по мистической единой причине, притянулись друг к другу особым мысленным магнитом. Ещё недавно совсем незнакомые люди, которых столкнула судьба. Ведь получается, что я к этим людям неотвратимо шёл почти всю свою сознательную жизнь – хотя в то время ещё такую недолгую.

И вот мы сидим тут уже все вместе, плечом к плечу – единомышленники, в самом буквальном смысле этого слова. Все мы думали всю жизнь об одном и том же, и сейчас продолжаем думать и чувствовать уже вместе. Самые настоящие родственные души.

Кто в эти моменты нам ещё роднее по духу? Да никто! Ведь не родители же, не наши жёны и дети? Конечно, нет. Они нас часто вообще не понимают! Вот моя мама, например, хотя и давно смирилась с этим моим многолетним «увлечением», но я думаю, она всё-таки ждала: когда же оно, наконец, пройдёт? Что же касается отца – он у меня и сам был, как суровый индеец: почти не удостаивал меня своим вниманием. Вероятно, даже не подозревал, что я маньячу индейцами. Он и говорил-то со мною всего несколько раз в жизни, да и то только по делу – как ни старался я его порой разговорить. На самом-то деле он в душе любил меня, но просто старался не показывать виду, такой уж у него был нордический характер. Но именно он обучил меня работать руками и, будучи индеанистом, я не знал вообще никаких проблем с изготовлением любых «индейских вещей» – были бы только нужные материалы под рукой.

Всё это время, находясь на Алтае, я пытался интуитивно определить и понять: что же это за новые для меня люди – индеанисты?.. Ведь попадая в новый коллектив, сразу же начинаешь интуитивно «вычислять» людей: какие тебе станут близки, а какие – точно нет. В голове стремительно прокручиваются все прежние варианты человеческих типов, сравниваются уже известные внешности, характеры и поведение. Это как в первые дни в начале сезона в пионерском лагере. Ну, или когда перевели в другую школу и ты пришёл «новеньким» в класс. Сейчас бы сказали, в голове включается компьютер и начинает лихорадочно обрабатывать новую информацию, а в те, докомпьютерные времена, сказали бы – ЭВМ.

Вот Орлиное Перо. Он то твердокаменный, как гранит, а то безмерно душевный и добрый. А Безумный Волк – вроде бы хохмач, но теперь вот сидит в инипи с необычайно серьёзным видом; чувствуется, для него всё происходящее очень важно. А некто Лукаш, который сюда меня и затащил, сидит и хитро так посматривает иногда на меня, новичка, с загадочной ухмылкой.

Но всё же я не хотел бы теперь, спустя уже 30 лет, оказаться в том инипи. Боюсь, не смогу теперь ощутить единение с теми людьми, а они – со мной: слишком многое за это время произошло и изменилось…

…Уж не знаю, как прошло наше внутреннее очищение, но внешне мы стали намного, намного грязнее, чем были до обряда – когда вылезли наружу из инипи после последнего, четвёртого захода. Все в поту, все в земле, все в ошмётках травы… Благо, речка протекала всего в двух шагах – тут же всю грязь в ней и смыли.

Я принимал участие, в общей сложности, всего в 4-х разных инипи, и поэтому не успел до конца проникнуться собственно сутью обряда. Для меня оно так и не стало рядовым событием, как в жизни индейцев. Каждый раз в новых местах и обстоятельствах я обращал внимание только на внешнюю сторону церемонии: на новое место, новых людей, новые песнопения, на несколько иной порядок её проведения. А уж когда посчастливилось побывать в инипи с настоящим индейцем, то, понятное дело, моё внимание было сосредоточено исключительно на нём – тут про само очищение как-то и вовсе не думалось.