Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том второй"

Вельяминовы. Время бури
Часть вторая. Том второй
Нелли Шульман

Иллюстратор Анастасия Данилова

© Нелли Шульман, 2017

© Анастасия Данилова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4490-0101-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Перл-Харбор, январь 1942

Окна маленькой гостиной выходили на пляж белого песка. До кромки прибоя оставалось не больше ста футов. Дул соленый, легкий ветер, шелестели листья пальм. С базы огни Гонолулу были не видны, но по берегам залива мерцали, переливались фонари. В доках работа шла днем и ночью. Флот восстанавливал поврежденные при атаке корабли. Запах дыма и гари исчез, но Дебора сказала, что взрывной волной выбило стекла почти во всех офицерских коттеджах.

– Я на работе была… – невестка перекусила белыми зубами нитку, – в штабе… – смуглая, изящная рука махнула в сторону залива:

– Мы с Аароном договорились пообедать. У него дежурство заканчивалось… – в штабе тоже разбились окна, однако эти здания не бомбили. Японские истребители, и легкие подводные лодки разрушали корабли в гавани, и военные самолеты на аэродроме.

Склонив темноволосую, покрытую шелковой береткой голову, Дебора пришивала к парадному кителю мужа пурпурную лычку. Она разгладила пальцем лычку «Серебряной звезды» с цветами флага США:

– Не могу забыть, Меир… – девушка вздохнула, – я видела, как «Аризона» надвое раскололась, как она тонула… – Дебора встряхнула китель, – Аарона несколько часов найти не могли… – Дебора смахнула пылинку с золотой нашивки капеллана, со скрижалями завета, и римскими цифрами. Она поднялась. Меир сразу встал:

– Сиди… – попросила невестка, – мы родственники… – она взглянула на часы в гостиной:

– Я тебе на стол накрою и побегу в госпиталь, свечи зажигать. Ты справишься… – невестка указала на подсвечники на чистой, накрахмаленной скатерти. Дебора слегка покраснела:

– Ты прости, что я тебя на шабат бросаю, мне надо… – Меир улыбнулся:

– Ничего страшного. Конечно, иди к Аарону… – брата обещали выписать через неделю. Он получил недолгий отпуск по ранению. В следующем месяце Аарон возвращался на борт корабля. «Аризона» не подлежала восстановлению. Брат получил направление на строящийся в штате Мэн, на верфи Bath Iron Works, эсминец «Де Хейвен».

Утром Меир присутствовал на церемонии награждения в госпитале. Медали вручал новый главнокомандующий Тихоокеанским флотом, адмирал Честер Нимиц. Предыдущих командиров отослали в столицу. Ходили слухи, что бывшего командующего флотом и бывшего главу базы Перл-Харбор собираются судить за пренебрежение служебными обязанностями. База оказалась не готовой к японской атаке.

Меир, с Деборой и другими родственниками, стоял в углу палаты.

Лицо Нимица было хмурым, он почти ничего не говорил. Обойдя все койки, адмирал откашлялся: – Правительство Соединенных Штатов благодарно вам за проявленную доблесть, однако война только начинается… – Меир знал, что Нимиц прав.

Японцы взяли Манилу и Куала-Лумпур, продвинувшись на территорию голландских колоний. Аарон, покуривая с Меиром во дворе, заметил:

– Они, как и немцы, рвутся к нефтяным промыслам. Однако мы их туда не допустим… – рав Горовиц помолчал:

– Будь осторожней в Бирме, передавай привет Джону. Мы с ним теперь в одном звании… – они с Меиром сидели на скамейке под высокой пальмой. Госпиталь помещался далеко от гавани, и не пострадал при бомбежке. По зеленой, сочной траве перепархивали белые голуби. Было жарко, Меир расстегнул воротник пехотной формы цвета хаки. Нашивок ему не дали, но у Меира в нагрудном кармане лежало удостоверение, подписанное военным министром. В документе сообщалось, что мистер Горовиц является вторым командиром отряда 28, и выполняет особую миссию, по заданию правительства США. Название отряду было выбрано просто, по количеству добровольцев. Получая последние инструкции, Меир узнал, что отряду придают врача, из индийской бригады гуркхов:

– Очень смелые люди, выходцы из Непала, – объяснили ему в министерстве, – среди британских волонтеров в отряде половина из этой бригады… – Меир понятия не имел, как добираются до Рангуна остальные американские добровольцы:

– Хотя бы Рангун пока не взяли, – он потушил сигарету в урне рядом со скамейкой, – и на том спасибо… – они с отрядом отправлялись из столицы Бирмы на север, переходя линию фронта, оказываясь далеко в японском тылу.

Аарон зорко посмотрел на Меира:

– Связываться с тобой, конечно, будет нельзя… – брат, в общем, выглядел хорошо, и даже успел немного загореть. О ранении он не говорил, но Меир понял, что Аарону сделали две операции:

– Два шрама, – коротко сказал рав Горовиц, – я тебя догнал… – Аарон не упоминал о слегка искривленных пальцах на левой руке. Меир заметил травму в Нью-Йорке, на хупе, но не стал ничего спрашивать:

– Он в тюрьме сидел, в Каунасе… – вспомнил Меир, – Наримуне его оттуда вытащил. Наримуне всем рискнул, чтобы спасти евреев. Его в отставку отправили. А если он воевать пошел? Если я его встречу в японской армии… – Меир не хотел говорить с братом о подобном, но не смог промолчать. Аарон помрачнел:

– Он муж нашей кузины, милый мой. Регина японская подданная. Я не стал ничего скрывать… – рав Горовиц повел рукой куда-то в сторону штаба, – видишь, с флота меня не увольняют… – Меир протер очки:

– Мое начальство тоже знает, но я не об этом, Аарон. Вдруг Наримуне… – он оборвал себя. Аарон, как в детстве, обнял Меира за плечи:

– Не пойдет он воевать. У него двое детей, и он всегда был против подобного… – в газете сообщали, что немецкое наступление под Москвой захлебнулось. Вермахт утонул в снегу, не в состоянии двинуться с места. Брат усмехнулся:

– Не зря Мэтью на Аляску отправился. Если немцы, получив опыт под Москвой, решат атаковать Арктику, мы окажемся подготовленными… – они поговорили об Эстер и племянниках. Рав Горовиц надеялся, что Иосиф и Шмуэль, с христианскими документами, под опекой Элизы и Виллема, благополучно пробудут в Мон-Сен-Мартене до конца войны. О том, что дети под присмотром, Меиру сообщили из Блетчли-парка:

– Эстер с ними в контакте, – заметил Меир, – у нее передатчик. Она медсестрой устроилась, в немецкий офицерский госпиталь в Варшаве. Раненые, как известно, разговаривают. Больше им заняться нечем… – Аарон кивнул:

– И она не похожа на еврейку. Мальчишки тоже. По нынешним временам так безопаснее… – он посмотрел на часы:

– Пора, кстати, на встречу с медсестрами. Хорошо, что ты приехал, пусть и ненадолго… – брат порылся в кармане госпитальной куртки. Белые голуби забили крыльями, Аарон бросил им крошки. Птица вспорхнула на плечо рава Горовица. Меир, уходя, оглянулся. Брат сидел, закрыв глаза, подставив лицо солнцу. В темных, коротко постриженных волосах, сверкала седина на висках.

– Ему тридцать один всего… – горько подумал Меир, – Господи, пожалуйста, дай ему детей увидеть, внуков… – голуби мягко клекотали, брат улыбался. Бывшего зятя они не обсуждали. Аарон только коротко заметил:

– Эстер может считать себя свободной. Вдовой. Европейские раввины приняли решение, что такие женщины, как она, могут во второй раз выйти замуж… – он добавил:

– Из лагерей вряд ли кто-то вернется, Меир. Это как со сталинскими лагерями… – Меир не рассказал брату о фотографиях в запертом на ключ ящике рабочего стола в его квартире, об Александре Горовице, ставшем железным Горским:

– Неважно, – решил Меир, – два десятка лет прошло. У Горского, то есть дяди Александра, все равно детей не было. У нас нет родственников в Москве, – по нынешним временам коммунисты в семье были менее подозрительны, чем японцы, которых начали интернировать в Калифорнии.

– Здесь тоже лагеря появились… – вздохнула Дебора, – до войны на Гавайях много японцев жило.

Дебора проводила с мужем все свободное от работы время.

О службе по контракту невестка не упоминала. Она только извиняющимся тоном сказала:

– У меня высшая степень секретности, Меир. Аарона тоже подняли на мой уровень… – красивые губы улыбнулись, – из-за того, что он мой муж… – Меир торопливо ответил:

– У меня такая же степень доступа, я все понимаю… – в коттедже Дебора ничего, кроме своей диссертации, не держала. В маленьком кабинете, который невестка делила с Аароном, стояла портативная пишущая машинка. На полках громоздились труды по языкознанию и стопки научных журналов. По словам Деборы, работа была по дескриптивной лингвистике:

– Профессор Блумфилд ждет меня на защиту в Йеле… – невестка замялась, – мне намекнули, что меня могут перевести на базу Норфолк… – в Норфолке, в штате Виргиния, размещался генеральный штаб военно-морского флота США. Меир не стал интересоваться, зачем невестку отправляют на восток. Понятно было, что Дебора занимается взломом вражеских шифров и созданием новых криптографических систем. Меир бодро сказал:

– Очень хорошо. Сможешь жить в Нью-Йорке, папа обрадуется… – он хотел добавить, что отец ждет внуков, но смолчал:

– Дебора с Аароном редко видятся. Понятно, что тяжело детей завести, когда он в плавании. И неизвестно, куда новый эсминец пошлют, в Атлантику, или на Тихий океан.

Дебора ушла переодеваться в праздничное платье. Меир сложил ей сумку для госпиталя. Она накрыла на стол. Невестка приготовила цыпленка на гриле, с рисом и салатом из зеленой папайи. Вынеся из кухни кокосовый торт, Дебора улыбнулась:

– Аарон научил меня куриц резать. Здесь птицы много, рыба свежая, фрукты круглый год… – она немного, пополнела с прошлой весны. Меир подумал:

– Может быть, она ребенка ждет. Не принято о подобном говорить. Госпиталь здесь хороший, все пройдет отлично… – перед больницей Дебора навещала вдову капеллана Крэйга. Девушка грустно сказала:

– Он раньше с Аароном служил, на западе, где мы познакомились. Очень хороший человек. Тоже во флот перешел. У него двое детей сиротами остались… – епископальный священник погиб при бомбардировке гавани.

Девушка подхватила сумку:

– Я миссис Крэйг тоже обед приготовила. Ей не до кухни сейчас, у нее дети на руках… – Дебора надела темно-зеленое, шелковое платье, прикрыв голову легкой соломенной шляпкой. Меир, отчего-то подумал:

– На пляж ей нельзя ходить. Но, наверное, они с Аароном купаются вдвоем. Это разрешено, если в уединенном месте… – платье опускалось, ниже смуглых колен. Чулки невестка не носила, на Гавайях круглый год стояло лето. Рукава закрывали локоть, скромный стальной хронометр блестел на тонком запястье. Темная прядь падала из-под шляпки на плечо. В ложбинке, ниже шеи, переливалась, на золотой цепочке маленькая звезда Давида. Перехватив его взгляд, Дебора смутилась:

– Аарон подарил, в Сан-Франциско. Когда нас переводили с базы на Гавайи… – от нее пахло чем-то горьковатым, тревожным. Меир мучительно велел себе:

– Хватит. Она жена брата, прекрати думать о подобном… – он узнал запах горечавки, цветка Монтаны. Он вспомнил лиловые лепестки в букете невесты, аметистовое ожерелье на стройной шее. Дебора спустилась по ступенькам:

– Хорошей тебе субботы. У Аарона отдельная палата… – она опять покраснела, – завтра в синагоге встретимся… – брат вел службы в госпитальной часовне, вернее, палате, очищенной от коек.

Выйдя на крыльцо коттеджа, Меир помахал невестке. На огромном небе виднелись первые звезды, шумел океан. Она, немного покачивала узкими бедрами, каблуки цокали по выложенной камнем дорожке. Ветер играл темными локонами на спине. Зеленый шелк пропал за поворотом, стих звук ее шагов. Меир закрыл глаза:

– Любовь моя, цвет зеленый, зеленого ветра всплески… Не смей, не смей… – в сердцах захлопнув дверь, он вернулся в дом.

Часть четвертая

Бельгия, февраль 1942

Мон-Сен-Мартен

В чисто вымытые, покрытые изморозью окна, било яркое утреннее солнце. В беленой столовой, с распятием на стене, и фотографией Его Святейшества, вкусно пахло свежими гречневыми блинами. В кладовой приюта стояли ровными рядами банки с льежским сиропом.

Прошлая осень выдалась теплой. В садах шахтеров ветви яблонь и груш склонялись от тяжести плодов. Почти каждый день в приюте появлялись плетеные корзины с фруктами. Мадам Дельпи, экономка, со старшими девочками, закатывала банки с джемами, варила сироп и делала пастилу. Старший священник, отец Андре, отправил коменданту Барбье, подарки, присовокупив свежего меда с пасеки месье Верне. В приюте жили куры, на заднем дворе мадам Дельпи успела разбить небольшой огород.

Завтрак экономка готовила с воспитанницами, поднимаясь в семь утра. Мальчики с отцом Виллемом разжигали плиту и котел в подвале.

Мон-Сен-Мартен стоял на богатейшей угольной жиле в стране, но, по распоряжению коменданта Барбье, церкви и приюту выдавали не сортовой уголь, всего несколько раз за зиму. Гауптштурмфюрер во всеуслышание заявлял:

– Чем холоднее в церкви, тем меньше там болтается людей. Бесконечные мессы отвлекают от работы… – с «Луизы», самой крупной шахты бывшей «Компании де ла Марков», убрали наемный персонал. «Луизу» окружили колючей проволокой, с вышками для автоматчиков. Туда гоняли заключенных евреев из концентрационного лагеря. Бараки располагались за окраиной Мон-Сен-Мартена, тоже обнесенные колючей проволокой. Жены шахтеров знали, когда колонну поведут, в сопровождении собак, на «Луизу». Женщины выстраивались вдоль обочины. Иногда им удавалось передать кому-то из заключенных хлеб или вареную картошку.

Местным жителям в лагерь хода не было, охрану привезли из Германии. Доктор Лануа, из рудничной больницы, попытался предложить коменданту осмотреть людей в лагере. Смерив врача долгим взглядом, эсэсовец отчеканил:

– Совершенно незачем. У нас свои медики… – каждую неделю из ворот лагеря выезжал грузовик с прикрытым брезентом кузовом. Отец Андре мягко попросил коменданта:

– Может быть, стоит обеспечить несчастным христианское погребение, господин Барбье… – семья коменданта происходила из Саара. Эсэсовец отлично говорил по-французски. Холодные глаза сузились:

– Они евреи, ваше преподобие, – усмехнулся Барбье, – скот, неполноценные люди. Не вмешивайтесь в дела администрации, занимайтесь проповедями… – Барбье не был католиком, и вообще не верил в Бога, но в церковь заходил. Пока что оба священника в проповедях ничего крамольного не говорили, но, по мнению коменданта, за проклятыми попами требовалось следить.

Народ в Мон-Сен-Мартене издавна славился тем, что смотрел в рот прелатам:

– Непьющие, работящие люди, – зло сказал Барбье, на совещании, – саркофаги святых от поцелуев блестят, а недели не проходит без диверсии или побега. Они все здесь себе на уме… – технические неполадки на шахтах случались мелкие, но неприятные.

Из лагеря бежать было невозможно, но проклятые евреи ухитрялись исчезнуть с «Луизы». Барбье приказал перестроить бывшие комнаты отдыха для шахтеров. Место бильярдов, душевых и радиоприемников заняли нары не оструганного дерева. По расчетам коменданта, было безопаснее оставлять заключенных на «Луизе», нежели водить их на обед через поселок. Барбье не доверял угрюмым, молчаливым шахтерам. Он с большим удовольствием сбросил бы весь Мон-Сен-Мартен, во главе со священниками, в одну из отработанных шахт, куда отправлялись трупы умерших заключенных.

Когда в поселок вернулся бывший наследник титула и производств, а ныне отец Виллем, Барбье насторожился. В распоряжении из Берлина, от оберштурмбанфюрера фон Рабе, предписывалось строго следить за священником. Впрочем, отец Виллем вел себя тихо. Он ездил на требы на телеге, занимался с детьми в приходской школе, и навестил развалины бывшего замка.

Барбье знал, что под разрушенными стенами сохранились подвалы, по слухам, средневековые, но пробраться вниз было невозможно. Остатки стен держались на честном слове. Любого, кто попытался бы спуститься в подвалы, могло завалить.

С холма, где раньше возвышался замок, был хорошо виден плац концентрационного лагеря, с виселицей. Солдаты из патруля донесли Барбье, что отец Виллем только побродил между камнями. Комендант решил, что Максимилиан проявляет осторожность. После взрыва в льежском гестапо, когда погибло пять работников, Барбье жалел, что не может арестовать весь поселок и выбить из шахтеров сведения о проклятом Монахе.

На мессах он смотрел в сторону высокого, широкоплечего, коротко стриженого священника. Золотисто-рыжие волосы поблескивали в огоньках свечей:

– Он бывший инженер, разбирается в технике. Подвизался в Конго, в джунглях. Внук святых… – Барбье откровенно заявлял, что Елизавета и Виллем Бельгийские обыкновенные сумасшедшие:

– Они отказались по доброй воле от естественного поведения человека… – коменданта раздражал бесконечный поток паломников, навещавший церковь. Он даже хотел закрыть поселок для посещения и устроить пропускные пункты, но начальник брюссельского гестапо заметил:

– Не стоит обострять отношения с католиками, Клаус.

Барбье смотрел на карту оккупированной Европы над рабочим столом:

– Куда ни плюнь, одни святыни. Мон-Сен-Мартен, Лизье, Лурд, Ченстохов в Польше, путь Святого Иакова… – Барбье подозревал, что среди паломников, под монашескими рясами, кроется немало евреев. Сантьяго-де-Компостела лежал на границе с нейтральной Португалией. Барбье мрачно думал:

– Жидов в Испании через границу переводят, здесь в Швейцарию отправляют… – отец Виллем, конечно, не мог быть Монахом. Последние годы священник провел в Риме. Барбье решил:

– Будем за ним следить. Он здесь вырос, он все знает. Или Монах его приятель… – гестаповцы несколько раз прочесывали окрестные горы, за осень произошла пара стычек, но в лесах оставались одни трупы, а они, как известно, сказать ничего не могли.

Барбье хотел затребовать в бывшем рудничном управлении карту старых шахт. Инженеры хмыкнули:

– Господин Барбье, плана никогда не существовало. Мы указали на несколько отработанных предприятий, а больше мы ничего не знаем… – инженеры здесь были такими же упрямыми, как и шахтеры. Барбье велел обыскать приют и проверить документы детей. Ничего подозрительного они не нашли. Малыши были сиротами, воспитанниками католических учебных заведений. Они бойко читали молитвы на латыни, перебирая розарий.

Барбье, улыбаясь, спросил: «А кто ваш любимый святой?». Дети, наперебой, закричали: «Елизавета и Виллем, господин комендант». Высокий, крепкий, голубоглазый мальчишка, один из близнецов Мерсье, независимо заметил:

– Святой Франциск Ассизский, господин комендант. Когда я вырасту, я стану священником… – за дальней партой укрылась совсем маленькая девчонка в вязаной шапке:

– Дочка экономки, лишайная, – вспомнил комендант, – я их бумаги регистрировал. Она везде с псом бродит… – пес местной породы не отходил от девочки. Барбье считал, что лучше овчарок и доберманов ничего нет. Комендант не доверял даже бельгийским овчаркам. Свору для лагеря привезли из Дахау в особом вагоне. Шавка, комок черного меха, свернулась клубком у ног девчонки. Пес носил хороший кожаный ошейник:

– Маргарита, верно… – Барбье заметил длинные, черные ресницы девчонки, – три года ей. В справке написано, что она заразная… – ему не понравился нос малышки, с заметной горбинкой. Глаза у нее были большие, голубые. На белых щеках виднелись летние веснушки:

– Святая Тереза из Лизье… – пискнула девчонка, – но я стану принцессой, когда вырасту… – Барбье ее не касался, но все равно прошел в ванную, вымыть руки. В чистой комнате лежало простое мыло и холщовые полотенца. Мадам Дельпи, одобрительно подумал комендант, свое дело знала.

Если бы экономка не была такой бледной и скромной, она даже могла бы сойти за хорошенькую женщину. По бумагам мадам оказалась вдовой, уроженкой Вервье, городка рядом с Льежем. Экономка предъявила справку о том, что ее муж погиб при Дюнкерке. Близнецы Мерсье оказались детьми ее соседки, недавно умершей от чахотки.

Барбье смотрел на католический стальной крестик, на темное платье женщины:

– Едва за двадцать, а одевается будто монахиня. Хотя я слышал, что священники живут с экономками… – мадам Дельпи вела хозяйство прелатов. Отцу Андре шел седьмой десяток, однако новый священник, по мнению Барбье, вполне мог соблазниться почти отсутствующими прелестями экономки. Женщина шмыгала по поселку, как мышка. Раз в неделю она ездила в Льеж, за провизией.

Гауптштурмфюрер сначала хотел организовать за ней слежку, но потом зевнул:

– Зачем? Тихоня, она собственной тени боится. Даже если она в городе с отцом Виллемом развлекается, это не мое дело.

Мадам Дельпи аккуратно ходила к мессе с детьми из приюта. Учились они с поселковыми ребятишками. Барбье забрал поселковую школу под штаб. Дети теснились по сорок человек в классе. Обучали их по инструкциям, присланным из Берлина. Из программы выбросили Шарля де Костера, как неблагонадежного писателя. На уроках читали спешно переведенные отрывки из «Майн Кампф», в классах развесили портреты фюрера. Распятия, правда, в школе остались. На этот счет указаний не поступало.

Из библиотеки давно убрали книги евреев и коммунистов, устроив костер на площади. Перед бывшим шахтерским клубом, где размещалась комендатура, поставили щит, где вывешивались распоряжения администрации, коллаборационистская газета Le Pays Réel, и плакаты, призывающие вступать в добровольческую дивизию СС «Валлония». На лбу мужественного юноши, в стальной каске, с молниями каждую неделю появлялось крепкое словечко на валлонском диалекте. Барбье менял плакаты, хулиганов поймать не удавалось. С осени, с начала призыва, в Мон-Сен-Мартене в дивизию не записался ни один человек.

Мадам Дельпи принесла кофе священникам и какао детям. Отец Андре, ласково, сказал:

– Agimus tibi gratias, omnipotens Deus… – ребята наперебой продолжили:

– …pro universis beneficiis tuis, qui vivis et regnas in saecula saeculorum… – под столом Маргарита дала Гамену кусочек блина. Собака лизнула пальцы девочки.

Они все знали, как их зовут, на самом деле, знали, кто такая мадам Дельпи. Отец Андре и отец Виллем объяснили, что это игра:

– Пока идет война… – улыбнулся старший священник, – мы будем в нее играть. Нам станет веселее, милые, но надо всегда соблюдать правила… – Маргарита и ее братья начали играть еще до Мон-Сен-Мартена. Другие дети тоже приехали из католических приютов, с чужими документами. Маргарите немного завидовали, она жила в одной комнате с матерью. Все остальные предпочитали не говорить о родителях, хотя Иосиф и Шмуэль были уверены, что мать после войны заберет их домой. Об отце они не упоминали. Дети знали, что отца увезли на восток, как и других отцов и матерей ребятишек, что жили с ними в приюте. Кто-то из подростков хмуро сказал:

– Оттуда не возвращаются, поверьте моему слову… – мальчика вытолкнул из вагона, шедшего на восток, его отец. Подростка со сломанной ногой подобрал путевой обходчик. Старик скрывал мальчика дома два месяца, а потом через иезуитов его отправили в Мон-Сен-Мартен. Весь поселок тоже участвовал в игре. В церкви Маргарите даже становилось смешно. Она оглядывала заполненные людьми ряды скамей:

– Все знают, кто такая мамочка. Но никто, никогда не донесет немцам… – мадам Дельпи с дочкой ходила в гости к женам шахтеров. Им открывали заднюю комнату или кладовую. Под холщовыми чехлами стояла мебель из замка, хранились ковры и шпалеры. Маргарита слышала голоса хозяев:

– Мадам Кардозо, пожалуйста, не беспокойтесь. После войны мы отстроим замок. Переедете туда с мадемуазель Маргаритой… – молитва закончилась, девочка соскочила со скамейки. Сегодня была суббота, выходной. Мать уезжала в Льеж за провизией, а они с дядей Виллемом убирали приют. Девочка подхватила банку с фруктовым сиропом. Серые глаза дяди весело взглянули на нее:

– Дай мне хотя бы ложку забрать, милая… – Маргарита ждала конца войны, чтобы отрастить косы. Два раза в месяц в умывальной мать наголо стригла ее кудрявые, черные волосы и мазала голову зеленкой. Девочка со вздохом посмотрела на братьев:

– Им хорошо, они светловолосые… – дети шумели на кухне, журчала вода в кране. Виллем вышел в переднюю. Сестра стояла перед зеркалом, в поношенном сером пальто, в крепких ботинках. Насадив шляпку на золотистые волосы, Элиза взяла саквояж:

– Я к вечеру вернусь, как обычно. На обед рагу из мясных обрезков… – она коротко усмехнулась, – девочки пюре сделают, рисовый пудинг… – Виллем, наклонившись, поцеловал нежную щеку:

– Ты осторожней, пожалуйста.

От сестры пахло знакомо, лавандой. Она кивнула: «Не беспокойся».

Священник открыл дверь, поежившись от утреннего холодка:

– Она к причастию не подходит, я видел. Почему? Но не спросишь у нее… – Виллем перекрестил узкую спину в сером пальто. Сестра забирала с почты письма и выходила в эфир с передатчика, хранящегося под полом маленькой квартирки в рабочем квартале Льежа:

– Это опасно… – вздохнул священник, – но мне туда ездить еще опаснее. Здесь дети, два десятка, мальчишки кузины Эстер, Маргарита. Отец Андре старый человек, я за них ответственен. Одному Гамену можно бегать по округе… – в ошейник собаки вкладывали записки для Монаха. Виллем понятия не имел, кто это такой. Сестра туманно заметила:

– Чем меньше о нем знает людей, тем лучше… – Виллем согласился. В газетах писали, что немцы все еще окружают Москву, но в Северной Африке Роммель терпел поражения.

– Раньше через ирландцев можно было с Лондоном связаться… – достав из кармана рясы мешочек с табаком, Виллем свернул папироску, – а теперь мы, как на острове. Отец Андре сказал, что Элиза все равно, что вдова. Впрочем, они и не венчались с Давидом… – огибая угол церкви, белого мрамора, Элиза оглянулась. Брат покуривал, прислонившись к косяку двери:

– Если бы он знал… – морозный воздух обжигал щеки. Элиза с отвращением посмотрела на нацистские флаги у входа в бывший клуб:

– Если бы он знал, что меня отлучили от церкви… – отец Андре развел руками:

– Посмотрим, что дальше будет. Пока молитесь, раскаивайтесь в смертном грехе, в убийстве невинного существа… – отлучение мог снять епископ, но, по мнению отца Андре, прошло слишком мало времени.

Элиза наступила на изморозь, на булыжниках мостовой, голова немного закружилась. Она остановилась, подышав:

– Это дитя у нас никто не отнимет. Эмиль отправит меня во Францию, с Маргаритой и мальчиками, как паломников. Кузен Мишель заберет нас из Лизье и довезет до Бретани… – она ничего не скрывала на исповеди, честно признавшись, что собирается рожать ребенка вне брака. Отец Андре вздохнул:

– Что я могу сказать? Сейчас время такое. Крестите дитя, введите его в ограду святой церкви… – Элиза, поджав губы, ничего не ответила.

– Потом, – она быстро шла к станции, – после войны. Мы с Эмилем решим, что дальше делать… – Элиза, украдкой, посчитала на пальцах:

– Сентябрь. Эмиль рад, так рад… – она почувствовала, что краснеет. Монах ждал ее в Льеже, на вокзале:

– Всего раз в неделю мы видимся, – грустно подумала Элиза, покупая билет, – и он всегда жизнью рискует. Ему нельзя в городе появляться… – она вышла на перрон. На горизонте виднелся дымок льежского дизеля:

– Хорошей поездки, мадам Дельпи! – подмигнул ей дежурный по станции. Он зазвонил в медный, прошлого века колокол: «Девять утра! Девять утра, отправление на Льеж!».