Текст книги "Россия и ее империя. 1450–1801"

Тем не менее, первые 60 лет существования Гетманщины считаются одним из самых благоприятных периодов в истории Украины, особенно гетманство Ивана Мазепы (1687–1709), культивировавшего свойственные раннему Новому времени формы национального самосознания. В культурной жизни ведущую роль играла Киево-Могилянская академия с передовым для той эпохи 12-летним курсом обучения, предусматривавшим преподавание языков (латынь, древнегреческий, церковнославянский), классических дисциплин (риторика, ораторское искусство, философия, богословие) и современных наук (астрономия, география, математика). В студентах, соответственно представлениям раннего Нового времени, пробуждали стремление к вовлеченности в дела общества, опорой которому служило возрожденное православие. Из академии вышли два самых влиятельных советника Петра I – Стефан Яворский и Феофан Прокопович, познакомившие Петербург с чрезвычайно убедительными идеями абсолютизма и политических и религиозных реформ. В Киево-Могилянской академии Прокопович сочинял школьные драмы, прославлявшие историю казаков и гетмана Ивана Мазепу. Сам Мазепа тоже окончил академию, после чего учился в варшавском Иезуитском коллегиуме, некоторое время провел при польском дворе. Обладавший светским лоском, он демонстрировал свое могущество и свою образованность, предпринимая дорогостоящие строительные проекты (церкви, монастыри и светские здания в так называемом стиле мазепинского барокко). В его дворце близ Батурина была изысканно украшенная комната для проведения досуга, где висели портреты тогдашних европейских монархов и помещалась библиотека, включавшая сочинения на латинском, немецком, украинском языках и коллекцию средневековых манускриптов. Это здание, также в стиле мазепинского барокко, носило следы итальянского влияния, напоминая виленские постройки той эпохи (фасад с колоннами), и продолжало местные традиции (цветные керамическое розетки, выполненные киевскими мастерами).

Киев по-прежнему был центром книгопечатания, которое отражало этническое разнообразие региона: из 13 типографий девять печатали книги на украинском языке, три – на польском, одна – на еврейском. Вопрос о политической идентичности остается спорным: Дэвид Фрик писал о том, с какой легкостью некоторые украинские богословы и полемисты (Лаврентий Зизаний, Мелетий Смотрицкий, Касьян Сакович) причисляли себя то к униатам, то к православным, перемещаясь – физически или интеллектуально – между Киевом, Римом и Москвой. Яковенко говорит об относительной религиозной терпимости высшей знати или, по крайней мере, ее безразличию к богословским спорам, между тем как православие оставалось важнейшим фактором для некоторых идеологов. В своем «Синопсисе» (1674) Иннокентий Гизель, ректор Киево-Могилянской академии, настаивал на единстве истории восточнославянских народов, утверждая, что Приднепровье стало колыбелью общей для всей русской империи православной цивилизации. Другие обращались в поисках идентичности к казачеству и Гетманщине: светские авторы сочиняли «казацкие хроники», чтобы увековечить память о войнах казаков, независимости Гетманщины и земель Руси, облик которых определяло православие. «Летопись самовидца» конца XVII века, приписываемая Роману Ракушке (ум. 1703), представляет собой драматический рассказ непосредственного свидетеля событий.

Во второй половине XVII века Россия употребляла свою власть над Гетманщиной сравнительно мягко, в соответствии с Переяславским договором 1654 года. Хмельницкий и казаки видели в нем двустороннее соглашение и военный союз, который позволит им сохранять относительную самостоятельность: он гарантировал казакам неприкосновенность их институтов, свободу от налогов, автономию в военном отношении – то есть широкую независимость при вхождении в сферу влияния русской империи. Но гетман и казаки были вынуждены принести присягу царю от имени своего народа, и при возобновлении договора Россия всякий раз пыталась ограничить автономию казаков. Самым ощутимым действием в этом смысле стало назначение воевод и отправка гарнизонов в пять городов (1659); позднее число таких городов увеличилось. Воеводы не должны были вмешиваться в городские дела, но на практике горожане с течением времени стали обращаться к ним, если вступали в конфликт с казачьей администрацией, и русское влияние постоянно росло. Тем не менее, Зенон Когут считает, что в 1672–1709 годах наблюдалось возрождение сильной гетманской власти, после того как период наиболее жестоких военных действий остался позади.

Еще одним локусом, при помощи которого Россия стремилась осуществлять контроль над Украиной, была православная церковь. В 1686 году киевский митрополит перешел в подчинение московскому патриарху вместо константинопольского. Постепенно усилиями Москвы его юрисдикция сократилась до Гетманщины, а некоторые епархии в белорусских землях перешли в ведение московского патриарха; те же, которые находились в Правобережье, приняли унию. Но первоначально киевский митрополит получил заверения в том, что он сохранит известную автономию: это касалось церковных судов, школ, типографий, управления обширными земельными владениями.

«Потоп», настигший Речь Посполитую, особенно территории бывшей Киевской Руси и Великого княжества Литовского, был назван крайне удачно: шведы вторгались в страну с севера, русские и запорожские казаки – с востока и юга, на западе в польские дела активно вмешивалось княжество Бранденбург-Пруссия. К концу столетия Россия, Бранденбург-Пруссия и Швеция были на пути превращения в сильнейшие державы Центральной и Восточной Европы, тогда как Речь Посполитая фактически утратила суверенитет и потеряла часть территории. Помимо приобретения вассала в виде Левобережной Гетманщины, Россия получила имевшую большое значение полосу земли на западных рубежах, тянувшуюся с севера на юг. В политическом, экономическом, социальном, культурном и религиозном отношении эти области сильно отличались от московского центра. Хороший пример этому – Смоленск. Москва отвоевала его у Литвы в 1514 году и удерживала до 1611 года, затем вновь заняла в 1654-м. К этому времени Смоленск стал непохож на русские города, сделавшись форпостом политического плюрализма, какого не знала Москва. Горожане пользовались самоуправлением согласно Магдебургскому праву, знать имела в своем распоряжении польские политические институты и законные привилегии, большинство жителей были униатами. В XVII веке Москва в своей колониальной политике практиковала принцип невмешательства, гарантируя социальные права и привилегии знати, магдебургские институты – городам, где они уже существовали. Но при этом она прибегала и к принуждению, принудительно переселив, например, 300 смоленских дворян и казаков на Закамскую черту и запретив униатскую церковь на новоприобретенных территориях. Крестьяне были крепостными еще при поляках, и их положение не изменилось.

* * *

В первые 150 лет существования империи территория России колоссально увеличилась. По оценке русского ученого Я. Е. Водарского, с конца первой четверти XVII века по 1700 год территория Европейской России (к западу от Урала) выросла с 2,8 до 4 миллионов квадратных километров, еще 12 миллионов дала Сибирь. В состав империи вошли народы, степень подчинения которой была неодинаковой. Казачья вольница в пограничных областях с трудом поддавалась контролю; район Казани и Среднее Поволжье подверглись русификации в результате миграции населения. Различные народы, перешедшие в подданство России, заключали «сепаратные сделки» благодаря принципу невмешательства, лежавшему в основе российской колониальной политики. Дань собиралась мехами или деньгами, восстания жестоко подавлялись, за тяжкие и государственные преступления полагались телесные наказания, увечья или смертная казнь. Но в целом местные сообщества сохраняли свои институты, язык, религию, элиту. То была «империя различий».

А еще – империя постоянного движения, в состав которой постоянно входили новые земли, культуры и народы. В раннее Новое время оборотной стороной имперской экспансии обычно была колонизация. Государство посылало чиновников для управления покоренными народами, оно же отправляло переселенцев для навязывания норм и культуры господствующего центра. Мы завершим главу размышлениями о том, как эти проблемы выглядели в российских условиях. Историки красноречиво описывают имперскую экспансию России, но при этом уделяют внимание по преимуществу беспрестанному движению русского крестьянства. Восточные славяне в раннее Новое время отличались высокой мобильностью, даже после окончательного установления крепостничества в середине XVII века. Великий русский историк В. О. Ключевский (1841–1911), развивая идеи своего учителя С. М. Соловьева (1820–1879), произнес известную фразу: «История России есть история страны, которая колонизуется». Он имел в виду способ ведения сельского хозяйства в северных лесах, когда крестьяне после истощения почвы уходили на несколько верст, расчищали от деревьев новый участок, и все начиналось сначала. Звероловы, в свою очередь, передвигались на новое место, когда в прежнем заканчивались белки, бобры и соболя. В XVII и XVIII веках, после присоединения черноземных районов, крестьяне могли также мигрировать, когда земля в перенаселенном центре, страдавшем от крепостничества, начинала давать скудные урожаи. Наконец, крестьяне постоянно бежали от крепостной зависимости, пытаясь строить новую жизнь в пограничье. Соловьев и Ключевский пренебрежительно относились к этой неустанной активности, приписывая ее отсутствию национального духа, привязанности к земле и стране.

Современные ученые задаются вопросом, не приводили ли эти странствия, которые осуществляли сплоченные общины – напрямую контролируемые государством, но в обход административной системы как таковой, – к колонизации. Многие возражают против этой теории, считая, как указал Уилллард Сандерленд, что континент, который Россия неуклонно подчиняла себе, мыслился русскими в ходе их движения как единое пространство: они не располагали термином, который соответствовал бы «колонизации», и не проводили резких различий между собой и коренными жителями. Скорее, новопоселенцы вступали с государством в самые разнообразные отношения. Одни сохраняли свой прежний статус (крепостные, обязанные платить налоги и нести рекрутскую повинность), другие же примеряли новую роль (крестьяне, из которых комплектовались приграничные гарнизоны). Общины переселенцев и туземцев, оказывавшиеся под контролем русского государства, как правило, пользовались административной и финансовой автономией, с особым набором льгот, который отличал их от других таких же групп. Государство так и не выработало единой, последовательной политики колонизации окраин; степь от Черного моря до Каспийского демонстрировала, особенно в XVIII веке, предельное разнообразие. Поскольку миграция русских крестьян происходила постоянно, а плотность и русского, и туземного населения на новоприобретенных территориях была невысока, кое-кто, вслед за Соловьевым и Ключевским, утверждает, что русским было тяжело самоопределиться как нации. Но можно возразить, что они воспринимали многоэтничную империю как русское пространство.

В связи с этим не так давно началась еще одна дискуссия. Некоторые ученые пользуются понятием «внутренняя колонизация», осуждая хищническое отношение российского государства к своим народам. Александр Эткинд указывает на иронию истории: государство возложило самое тяжкое бремя – крепостную зависимость, подушную подать, рекрутскую повинность – по большей части на русских, а позже и на других крестьян восточнославянского происхождения (украинцев, белорусов), тогда как с неславянских народов спрашивали намного меньше (ясак, военная служба на окраинах). Эти авторы ссылаются на труды Майкла Хектера, посвященные «внутренней колонизации» кельтской периферии Британии – Уэльса, Шотландии, Ирландии – в XVI–XVIII веках. Хектер понимает под этим методы, с помощью которых центральная власть превращает народы, проживающие на периферии страны с единой непрерывной территорией, в четко очерченные, подчиненные группы населения, которыми центр управляет при помощи силы. Эткинд утверждает, что российская власть обращалась так же с собственным крестьянством, высокомерно относясь к его примитивной культуре и не давая ему выйти за пределы устаревшей аграрной экономики.

Подчеркивая эту иронию истории – дополнительное бремя, возложенное на русское крестьянство по сравнению с нерусскими народностями, – Эткинд указывает на фундаментальную безнравственность имперской политики. Центральная власть не намеревалась защищать русских и эксплуатировать нерусских – напротив, она охотно эксплуатировала первых. В раннее Новое время национализм еще не стал определяющим фактором в политике. Российские правители и элита управляли таким образом, чтобы обеспечить стабильность своей власти и упрочить свои привилегии. Они обременяли податями и рекрутской повинностью тот народ, который было легче всего контролировать, который говорил на том же, что и они, языке, исповедовал ту же религию, имел тот же исторический опыт, обитал в том же месте, в центре страны. В большинстве своем это были православные христиане, и в армии проводились обязательные богослужения. Россия старалась не набирать жителей окраин в полевые войска – расстояние оказывалось слишком большим препятствием (брать в рекруты туземцев Сибири, чтобы отправлять их на польскую границу, вероятно, попросту не стоило труда). Обитатели окраинных областей несли службу в гарнизонах Сибири и в иррегулярных частях, составленных из представителей местных элит (таких как башкирская конница). В других империях дело обстояло иначе – к примеру, османы облагали немусульманское население более высокими налогами, чем мусульманское, – но все империи раннего Нового времени принимали решения, призванные сохранить существующую систему власти, а не обеспечить интересы нации (еще не родившейся).

В конце XVII века обозначились контуры русского имперского проекта: экспансия в сторону Тихого океана, Черного моря, Западной Европы. Следующее столетие стало эпохой расцвета империи, когда все эти устремления полностью реализовались.

* * *

Общие труды по имперской экспансии: Shaw D. Southern Frontiers in Muscovy, 1550–1700 // Studies in Russian Historical Geography, 2 vols / Ed. by J. Bater, R. French. London: Academic Press, 1983. Vol. 1. P. 117–142; Kappeler A. The Russian Empire: A Multiethnic History. Harlow, England: Longman, 2001; Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2002. Понятие «срединных земель» впервые появилось в книге: White R. The Middle Ground: Indians, Empires, and Republics in the Great Lakes Region, 1650–1815. Cambridge: Cambridge University Press, 199 1.

О холопстве: Eurasian Slavery, Ransom and Abolition in World History, 1200–1860 / Ed. by C. Witzenrath. Farnham: Ashgate, 2015; Fisher A. Muscovy and the Black Sea Trade // Canadian-American Slavic Studies. 1972. Vol. 6. №. 4. P. 575–594; Kurtynova-D’Herlugnan L. The Tsar’s Abolitionists: The Slave Trade in the Caucasus and its Suppression. Leiden: Brill, 2010; Inalcik H., Quataert D. An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

О взятии Казани и взаимодействии русских с мусульманами в Среднем Поволжье: Romaniello M. The Elusive Empire: Kazan and the Creation of Russia, 1552–1671. Madison: University of Wisconsin Press, 2012; Romaniello M. Grant, Settle, Negotiate: Military Servitors in the Middle Volga Area // Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History / Ed. by N. Breyfogle, A. Shrader, W. Sunderland. London, New York: Routledge, 2007. P. 61–77; Martin J. Tatar Pomeshchiki in Muscovy 1560s– 70s // The Place of Russia in Eurasia / Ed. by G. Szvak. Budapest: Magyar Ruszisztikai Intézet, 2001. P. 114–120; Martin J. Multiethnicity in Muscovy: A Consideration of Christian and Muslim Tatars in the 1550s–1580s // Journal of Early Modern History. 2001. № 5. P. 1–23; Martin J. Mobility, Forced Resettlement and Regional Identity in Muscovy // Culture and Identity in Muscovy, 1359–1584 / Ed. by G. Lenhoff, A. Kleimola. Moscow: ITZ-Garant, 1997. P. 431–449.

О казаках: Longworth P. The Cossacks. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1970; McNeill W. Europe’s Steppe Frontier, 1500–1800. Chicago: University of Chicago Press, 1964. Статьи из журналов и материалы дискуссий о разнообразии казачьих общин в Евразии: Ab Imperio. 2002. № 2; Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2012. № 13. P. 983–992; 2014. № 15. P. 884–895. Свидетельство современника: Guillaume le Vasseur de Beauplan, A Description of Ukraine. Cambridge, Mass.: Distributed by the Harvard University Press for the Harvard Ukrainian Research Institute, 1993.

О продвижении в Башкирию, Казахстан и на Северный Кавказ: Malikov Y. Tsars, Cossacks, and Nomads: The Formation of a Borderland Culture in Northern Kazakhstan in the 18th and 19th Centuries. Berlin: KS, Klaus Schwarz Verlag, 2011; Sunderland W. Taming the Wild Field: Colonization and Empire on the Russian Steppe. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2004; Barrett T. At the Edge of the Empire: The Terek Cossacks and the North Caucasus Frontier, 1700–1860. Boulder, Colorado: Westview Press, 1999; Donnelly A. The Mobile Steppe Frontier: The Russian Conquest and Colonization of Bashkiria and Kazakhstan to 1850 // Russian Colonial Expansion to 1917 / Ed. by M. Rywkin. London: Mansell, 1988. P. 189–207; Boeck B. Imperial Boundaries: Cossack Communities and Empire-Building in the Age of Peter the Great. Cambridge: Cambridge University Press, 2009; Noack C. The Western Steppe: The Volga-Ural region, Siberia and the Crimea under Russian Rule // The Cambridge History of Inner Asia: The Chinggisid Age / Ed. by N. Di Cosmo, A. Frank, P. Golden. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 303–330.

О продвижении в Сибирь: Witzenrath C. Cossacks and the Russian Empire: 1598–1725. London: Routledge, 2007; Gentes A. Exile to Siberia, 1590–1822. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2008; Lantzeff G. Siberia in the Seventeenth Century: A Study of the Colonial Administration. Berkeley: University of California Press, 1943; Hartley J. Siberia: A History of the People. New Haven and London: Yale University Press, 2014; Sunderland W. Russians into Iakuts? «Going Native» and Problems of Russian National Identity in the Siberian North, 1870s–1914 // Slavic Review. 1996. № 55. P. 806–825; Forsyth J. A History of the Peoples of Siberia: Russia’s North Asian Colony, 1581–1990. Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Armstrong T. Russian Settlement in the North. Cambridge: Cambridge University Press, 1965; The History of Siberia: From Russian Conquest to Revolution / Ed. by A. Wood. London and New York: Routledge, 1991. См. также Sunderland W. Ermak Timofeevich (1530s/40s–1585) // Russia’s People of Empire / Ed. by S. Norris, W. Sunderland. Bloomington, Indiana: Indiana University Press, 2012. P. 16–24. У Ли Нарангоа и Р. Крибба можно найти превосходные карты и обзор русской экспансии в восточной Сибири: Historical Atlas of Northeast Asia, 1590–2010: Korea, Manchuria, Mongolia, Eastern Siberia. New York: Columbia University Press, 2014.

О политике и идентичности в Украине в раннее Новое время: Plokhy S. The Origins of the Slavic Nations: Premodern Identities in Russia, Ukraine, and Belarus. Cambridge: Cambridge University Press, 2006; Plokhy S. The Cossacks and Religion in Early Modern Ukraine. New York: Oxford University Press, 2001; Sysyn F. Between Poland and the Ukraine: The Dilemma of Adam Kysil, 1600–1653. Cambridge, Mass.: Harvard Ukrainian Research Institute, 1985; Sysyn F. History, Culture and Nation: An Examination of Seventeenth-Century Ukrainian History Writing. Cambridge, Mass.: Ukrainian Studies Fund, 1988; Sysyn F. Concepts of Nationhood in Ukrainian History Writing, 1620–1690 // Harvard Ukrainian Studies. 1986. № 10. P. 393–423; Isaievych I. Voluntary Brotherhood: Confraternities of Laymen in Early Modern Ukraine. Edmonton: Canadian Institute for Ukrainian Studies Press, 2006; Frick D. Misrepresentations, Misunderstandings, and Silences: Problems of Seventeenth-Century Ruthenian and Muscovite Cultural History // Religion and Culture in Early Modern Russia / Ed. by S. Baron, N. Kollmann. DeKalb, Illinois: Northern Illinois University Press, 1997. P. 149–168; Frick D. Meletij Smotryc’ky. Cambridge, Mass.: Distributed by Harvard University Press for the Harvard Ukrainian Research Institute, 1995; Kohut Z. Russian Centralism and Ukrainian Autonomy: Imperial Absorption of the Hetmanate 1760s– 1830s. Cambridge, Mass.: Distributed by Harvard University Press for the Harvard Ukrainian Research Institute, 1988.

О культурных тенденциях: Okenfuss M. The Rise and Fall of Latin Humanism in Early-Modern Russia: Pagan Authors, Ukrainians, and the Resiliency of Muscovy. Leiden: E. J. Brill, 1995; Mezentsev M. Mazepa’s Palace in Baturyn: Western and Ukrainian Baroque Architecture and Decoration // Harvard Ukrainian Studies. 2009–2010. № 31. P. 433–470.

Польский писатель Генрих Сенкевич, нобелевский лауреат, посвятил «Потопу» свою трилогию «Огнем и мечом». О бедствиях евреев см.: Nathan Nata Hannover, Abyss of Despair: The Famous 17th Century Chronicle Depicting Jewish Life in Russia and Poland During the Chmielnicki Massacres of 1648–1649 = Yeven Metzulah. New Brunswick: Transaction Books, 1983.

О колонизации, внутренней колонизации и имперских идеях: Sunderland W. Empire without Imperialism? Ambiguities of Colonization in Tsarist Russia // Ab Imperio. 2003. № 2. P. 101–114; Etkind A. Internal Colonization: Russia’s Imperial Experience. Cambridge: Polity, 2011; Hechter M. Internal Colonialism: The Celtic Fringe in British National Development, 1536–1966. Berkeley: University of California Press, 1975; Kivelson V. Claiming Siberia: Colonial Possession and Property Holding in the Seventeenth and Early Eighteenth Centuries, Boeck B. Containment vs. Colonization: Muscovite Approaches to Settling the Steppe // Peopling the Russian Periphery: Borderland Colonization in Eurasian History / Ed. by N. Breyfogle, A. Shrader, W. Sunderland. London, New York: Routledge, 2007. P. 21–40, 41–60; Kivelson V. Cartographies of Tsardom: The Land and its Meanings in Seventeenth-Century Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006. Об освобождении от рекрутской повинности: Wirtschafter E. From Serf to Russian Soldier. Princeton: Princeton University Press, 1990.

Об установлении границ: Perdue P. Boundaries, Maps and Movement: Chinese, Russian, and Mongolian Empires in Early Modern Central Eurasia // The International History Review. 1998. Vol. 20. № 2. P. 253–286; Boeck B. Imperial Boundaries: Cossack Communities and Empire-Building in the Age of Peter the Great. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.