Текст книги "Я не боюсь"

5

На следующее утро я столкнулся со стариком в ванной.

Я открыл дверь, а он стоял там и брился, скрючившись над умывальником, уткнувшись головой в самое зеркало, и окурок свисал у него с губы. Он был одет в поношенную спортивную майку и отливавшие желтизной длинные трусы, из которых торчали две сухие безволосые палки. На ногах у него были черные сапоги с расстегнутой молнией.

От него пахло кислым, смесью талька и крема для бритья.

Он повернулся ко мне и оглядел меня с головы до ног опухшими глазами, одна щека в пене, в руке бритва:

– А ты кто такой?

Я ткнул себя пальцем в грудь:

– Я?

– Да, ты.

– Микеле. Микеле Амитрано.

– А я Серджо. Здравствуй.

Я протянул ему руку:

– Очень приятно. – Так отвечать меня научили в школе.

Старик промыл бритву водой.

– А ты не знаешь, что надо стучаться, прежде чем войти в ванную? Тебе об этом не говорили родители?

– Извините.

Я хотел уйти, но стоял столбом. Как это случается, когда ты видишь урода, стараешься на него не глядеть и не можешь удержаться.

Он начал брить шею.

– Значит, ты – сын Пино?

– Да.

Он разглядывал меня в зеркало.

– Ты не очень-то разговорчивый?

– Да.

– Мне нравятся молчаливые мальчики. Молодец. Не в своего отца. А ты послушный?

– Да.

– Тогда выйди и закрой дверь.

Я побежал искать маму. Она была в моей комнате и снимала простыню с кровати Марии. Я подергал ее за платье:

– Мама! Мама, кто этот старик в ванной?

– Оставь меня, Микеле, у меня много дел. Это Серджо, друг твоего отца. Тебе же говорили, что он приедет. Он останется у нас на несколько дней.

– Почему?

Она подняла матрас и перевернула его:

– Потому что так решил твой отец.

– А где он будет спать?

– В кровати твоей сестры.

– А она?

– Она с нами.

– А я?

– В своей постели.

– Значит, старик будет спать в комнате со мной?

Мама вздохнула:

– Да.

– Ночью?

– Не валяй дурака! Что, спят днем?

– А нельзя, чтобы Мария спала здесь? А я с вами.

– Не говори глупостей. – Она стелила чистую простыню. – Уходи, у меня дела.

Я упал на пол и обхватил ее ноги:

– Мама, прошу тебя, пожалуйста, я не хочу с ним. Я тебя прошу, я хочу быть с вами. В вашей кровати.

Она фыркнула:

– Мы не поместимся. Ты уже большой.

– Мама, прошу тебя. Я лягу в уголок. И стану маленьким.

– Я сказала, нет.

– Прошу тебя, – заканючил я. – Я буду хорошо себя вести. Вот увидишь.

– Перестань. – Она подняла меня с пола и посмотрела мне в глаза. – Микеле, я уж и не знаю, что с тобой делать. Почему ты никогда не слушаешься? Я больше так не могу. У нас столько других проблем, а тут еще ты. Ты что, не понимаешь? Пожалуйста…

Я потряс головой:

– Я не хочу. Я не хочу оставаться в комнате с ним. Я не буду там спать.

Она сняла наволочку с подушки:

– Будет так, как я сказала. Если тебе не нравится, скажи это твоему отцу.

– Но он же выгонит меня вон…

Мама прекратила заправлять постель и повернулась ко мне:

– Что ты сказал? Повтори…

Я пробормотал:

– Он выгонит меня из дома…

Она пристально посмотрела на меня:

– С чего это ты взял?

– Вы хотите, чтобы я ушел… Ты меня ненавидишь. Ты плохая. Ты и папа меня ненавидите. Я знаю!

Она схватила меня за руку, но я вырвался и убежал.

Я слетел с лестницы и слышал, как она зовет меня:

– Микеле! Микеле, сейчас же вернись!

– Я не буду здесь спать с ним! Нет, я не буду спать с ним!

Я добрался до высохшего русла и вскарабкался на дерево.

С этим стариком я никогда не буду ночевать. Он украл Филиппо. И как только я засну, украдет и меня тоже. Засунет меня в мешок и убежит.

А потом отрежет мне уши.

А разве можно жить без ушей? Не умрешь без них? Мои уши со мной. А у Филиппо мой отец со стариком отрезали. Я сижу на дереве, а он там в своей яме и уже без ушей.

И кто знает, перевязали ли они ему голову?

Я должен пойти туда. И должен рассказать ему о матери, что она его любит и сказала это по телевизору, так чтобы все это знали.

Но я боялся, а вдруг там столкнусь с папой и стариком?

Я посмотрел на горизонт. Небо было плоским, серым и нависало над пшеничными полями. Холм был виден хорошо, огромный, вибрирующий в потоках горячего воздуха.

Если я буду осторожен, они меня не увидят, сказал я себе.

« – Коль суждено мне в бою погибнуть, О белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао! Коль суждено мне в бою погибнуть – похороните вы меня…» – услышал я чье-то пение.

Я посмотрел вниз. Барбара Мура тащила Того, за веревку, обвязанную вокруг его шеи, к воде…

– Сейчас мамочка тебя искупает. И ты станешь чистым-чистым. Ты доволен? Конечно, доволен!

Но Того не казался довольным. Растопырив передние лапы и усевшись задом на землю, он мотал головой, пытаясь освободится от петли.

– Ты станешь красивый-красивый. И я свожу тебя в Лучиньяно. Мы пойдем туда и купим мороженое, а тебе – поводок.

Она взяла его в руки, поцеловала, сняла сандалии, сделал пару шагов в лужу и погрузила его в вонючую жидкую грязь.

Того начал вырываться, но Барбара крепко держала его за загривок и хвост. Я видел, как он исчез в грязи.

Она принялась напевать….

И долго не вынимала его из воды.

Она хотела убить его.

Я заорал:

– Ты что делаешь? Отпусти его!

Барбара подскочила и чуть не свалилась в воду. Собака вырвалась, выскочила и помчалась к берегу.

Я спрыгнул с дерева.

– А ты что тут делаешь? – спросила Барбара раздосадовано.

– Что ты собиралась с ним сделать?

– Ничего. Помыть.

– Врешь. Ты хотела его утопить.

– Нет!

– Поклянись.

– Клянусь Богом и всеми святыми! – Она положила руку на сердце. – Клещи и блохи его заели. Вот я его и мыла.

Я не знал, верить ли ей.

Она поймала Того, который сидел на камне, весело потявкивая. Он уже забыл о страшном испытании.

– Посмотри сам! – Она подняла ему одно ухо.

– Боже, какой ужас.

Меня чуть не вырвало. Само ухо и все вокруг него кишело клещами – с их головками, погруженными в кожу, черными лапками и темно-коричневыми животами, надутыми и круглыми, словно шоколадные яйца.

– Видал? Они всю кровь из него выпьют.

– А от грязи они уйдут?

– По телевизору Тарзан говорил, что слоны купаются в грязи, чтобы смыть со шкуры всех насекомых.

– Но Того не слон.

– Ну и что? Он тоже животное.

– Я думаю, их надо выгнать как-то иначе, – сказал я. – С грязью ничего не получится.

– А как иначе?

– Руками.

– И кто это будет делать? Я не могу. Противно.

– Дай я попробую.

Двумя пальцами я взял клеща за вздувшееся тельце, зажмурился и сильно потянул. Того взвизгнул, но монстр вышел. Я положил его на камень, и мы осмотрели его. Он шевелил лапками, но не мог сдвинуться, так он раздулся от крови.

– Умри, вампир! Умри! – Барбара расплющила его камнем, превратив в красное пятно.

Я выдернул не менее двадцати клещей. Барбара держала пса, чтоб не убежал. Скоро я выдохся. Да и Того было уже трудно держать.

– Остальных потом вытащим. Идет?

– Ладно. – Барбара посмотрела кругом. – Я пошла. Ты как?

– Побуду еще немного здесь.

Как только она уйдет, я сяду на велосипед и поеду к Филиппо.

Она завязала веревку на шее Того.

– Тогда увидимся позже? – сказала она, удаляясь.

– Да.

Она остановилась.

– К вам кто-то приехал. На серой машине. Это ваш родственник?

– Нет.

– Он сегодня к нам приходил.

– Что ему надо было?

– Не знаю. Разговаривал с папой. Потом они уехали. И твой отец был. Уехали на большой машине.

Конечно. Они поехали отрезать уши Филиппо.

Я усмехнулся и спросил:

– Он тебе понравился?

– Нет.

– И мне тоже.

Я замолчал. Казалось, она уже расхотела уходить. Повернулась и пробормотала слова благодарности.

– За что?

– За тогдашнее… Когда ты взял штраф вместо меня.

Я пожал плечами.

– Пустяки.

– Слушай… – Она покраснела. Пристально посмотрела на меня и спросила: – Хочешь, мы будем гулять?

У меня загорелось лицо.

– То есть как?

Она наклонилась и принялась гладить Того.

– Ну… Гулять…

– Я и ты?

– Ага.

Я опустил голову и стал рассматривать носки башмаков.

– Вообще-то… Нет, не очень.

Она глубоко вздохнула:

– Ладно, не важно. Мы даже разного возраста. – Провела рукой по волосам. – Тогда пока?

– Пока.

И ушла, таща за собой Того.

Вдруг я испугался змей. Ни с того ни с сего.

До этой минуты, хотя я уже не раз был на холме, мысль о змее ни разу не приходила мне в голову.

У меня перед глазами стояла охотничья собака, которую в апреле укусила в нос гадюка. Бедное животное лежало в углу амбара, тяжело дыша, с остановившимся взглядом, и белая пена стекала с его губ и вывалившегося языка.

– Ничего не поделаешь, – сказал отец Черепа. – Яд уже проник в сердце.

Мы стояли кружком, разглядывая собаку.

– Давайте отвезем ее в Лучиньяно, к ветеринару, – предложил я.

– Выброшенные деньги. Он еще тот мошенник… Сделает ей укол водой и вернет дохлой. Все, уходите, дайте ей спокойно умереть.

Отец Черепа вытолкал нас на улицу. Мария заплакала.

Я шел через поле, и мне повсюду мерещились ползущие змеи. Я всякий раз подпрыгивал, как перепел, и палкой сильно колотил по земле, разгоняя в стороны цикад и кузнечиков. Солнце пекло мне макушку и шею, ни дуновения ветерка, и до самого горизонта равнина дрожала от горячего воздуха.

Когда я добрался до ее края, то был едва жив. Немного тени и глоток воды, вот чего я желал больше всего. Я вошел в рощицу.

Что-то было не так, как обычно. Я остановился.

Сквозь птичий щебет и стрекот цикад слышалась музыка.

Я осторожно выглянул из-за дерева.

Отсюда мне не удалось ничего разглядеть, но казалось, что музыка идет от дома.

Мне надо было бы бежать отсюда, и побыстрее, но любопытство толкало посмотреть. Если быть осторожным, прятаться среди деревьев, меня не увидят.

Прячась за стволами дубов, я приближался к поляне.

Музыка стала громче. Это была известная песня. Я слышал ее много раз. Ее исполняли двое: певица с белыми волосами и элегантный мужчина. Я видел их по телевизору. Мне эта песня очень нравилась.

Я заметил большой замшелый валун, на самом краю поляны, и перебежал к нему.

Я вытянул шею и осмотрелся.

Припаркованный к дому, стоял «фиат» Феличе с открытыми дверцами и багажником. Музыка доносилась из автомобильного радио. Из-за помех было плохо слышно, голоса хрипели.

Феличе вышел из конюшни. Он был в слипах. На ногах тяжелые башмаки, на шее обычный черный платок. Он танцевал с распахнутыми руками, покачивая бедрами, как исполнительница танца живота.

– «Ты никогда не меняешься, никогда не меняешься, никогда не меняешься… – выводил он фальцетом вместе с радио.

Затем остановился и продолжил грубым голосом:

« – Ты мое «вчера», ты мое «сегодня». Ты мое «всегда». Ты мой трепет.»

И снова женским голосом:

« – А сейчас наконец-то ты можешь в этом убедиться. Зови меня «мучение». Вот она я – твоя.»

Он ткнул пальцем в пространство.

« – Ты словно ветер, несущий звук скрипок и запах роз.»

« – Слова, слова, слова…»

« – Слушай меня.»

« – Слова, слова, слова…»

« – Я прошу тебя.»

Классно он это делал. Пел один за двоих. За мужчину и женщину. Когда пел за мужчину, голос его грубел.

« – Слова, слова, слова.»

« – Клянусь тебе.»

На этих словах он упал на землю, прямо в пыль, и начал извиваться. Поднял одну руку, другую, дал себе пощечину, продолжая петь на два голоса.

– Слова, слова, слова, слова, слова, одни только слова между нами [7]7
  Слова песни “Parole, parole, parole…”, ставшей в 1972 году хитом в исполнении певицы Мины и актера Альберто Лупо.


[Закрыть].

Я повернулся и побежал прочь.

В Акуа-Траверсе шла игра в «раз, два, три, замри!».

Череп, Барбара и Ремо стояли, замерев под солнцем, в странных позициях.

Сальваторе, головой в стену, крикнул:

– Раз, два, три, замри-и-и! – повернулся и увидел Черепа.

Череп всегда мухлевал. Вместо того чтобы делать три шага, делал пятнадцать, а когда попадался, то начинал спорить. Ты говорил ему, что все видел, а он тебя даже не слушал. Его послушать, так все кругом мошенники, один он святой. А если ты ему говорил что-нибудь поперек, он начинал беситься. И всегда обязательно побеждал, даже в детских играх.

Я проехал между домами, медленно крутя колеса. Я устал и был раздосадован. Мне не удалось рассказать Филиппо о его маме.

Папин грузовик был припаркован у самого дома, рядом стоял серый мастодонт старика.

Я был голоден – ускакал из дома, не позавтракав.

Череп подошел ко мне:

– Куда это ты запропастился?

– Прокатился немного.

– Значит, в одиночку гуляешь… и куда ездишь?

Ему не нравилось, когда делалось что-то без него.

– К сухому руслу.

Он уставился на меня с подозрением.

– И чего там делаешь?

Я пожал плечами:

– Ничего. На дереве сижу.

Он скривился, словно съел кислое яблоко.

Подбежал Того и стал кусать колесо моего велосипеда.

Череп пнул его:

– Пошла вон, псина. Еще шину прокусишь.

Того отскочил, подбежал к Барбаре, сидевшей на парапете, и вскочил ей на руки. Барбара кивнула мне. Я в ответ взмахнул рукой.

Череп смотрел за нами.

– Ты что это, стал дружком толстухи?

– Нет. С чего ты…

Он смотрел на меня, пытаясь понять, правду ли я говорю.

– Нет, клянусь!

Он расслабился:

– Ну ладно. Не хочешь мяч погонять?

Мне не хотелось, но просто отказываться было опасно.

– В такую жару?

Он схватился за руль.

– Ты чё, самый умный?

Я испугался:

– Почему?

От Черепа всего можно ожидать: не понравятся мои слова, может полезть драться.

– А потому!

К счастью, появился Сальваторе. Он шел, подбрасывая мяч головой. Потом поймал его на ногу и взял под мышку.

– Привет, Микеле.

– Здорово.

– Хочешь сыграть? – обратился к нему Череп.

– Нет.

Череп взвился:

– Два говнюка! Тогда знаете, что я сделаю? Поеду в Лучиньяно.

И ушел, злой как черт.

Мы засмеялись. Сальваторе сказал:

– А я домой. Хочешь, пойдем ко мне? Поиграем в настольный футбол.

– Я не могу.

Он похлопал меня по плечу:

– Тогда пока. Увидимся.

Мне нравился Сальваторе. Мне нравилось, что он всегда спокоен, не оскорбляет тебя каждые пять минут. С Черепом нужно подумать три раза, прежде чем сказать чего-нибудь.

Я поехал к фонтану.

Мария учила плавать своих Барби, используя в качестве бассейна эмалированный таз.

У нее их было две. Одна нормальная, другая вся черная, с оплавленной рукой и без волос.

Это я сделал ее такой. Однажды увидел по телевизору историю про Жанну д’Арк и, схватив Барби, бросил ее в огонь с криком: «Сгори! Ведьма, сгори!» Когда я увидел, что она действительно загорелась, схватил ее за ногу и сунул в кастрюлю с супом.

Мама отняла у меня велик на целую неделю и заставила съесть весь суп одному. Мария умолила ее купить другую куклу.

– Еще чего. Пока играй с этой. Пусть тебе ее купит твой братик-идиот.

Но Мария добилась своего. Новую Барби она называла Паолой, ту, что сгорела – Бедняжкой.

– Привет, Мария, – сказал я, соскочив с велосипеда.

Она приложила руку ко лбу от солнца.

– Папа тебя искал… Мама злая-презлая.

– Я знаю.

Она взяла Бедняжку и окунула ее в таз:

– Ты все время ее злишь.

– Я пошел в дом.

– Папа сказал, что ему надо поговорить с Серджо, и просил, чтобы им не мешали.

– Но я есть хочу…

Она вытащила из кармана абрикос и протянула мне:

– Хочешь?

– Спасибо.

Абрикос был теплый и вялый, но я слопал его мгновенно, далеко выплюнув косточку.

Папа вышел на терраску, увидел меня и позвал:

– Микеле, иди-ка сюда.

Он был в рубашке и шортах.

Мне не хотелось с ним объясняться:

– Не могу, у меня дела!

Он жестом приказал мне подняться:

– Иди сюда.

Я прислонил велосипед к стене и стал подниматься по лестнице, опустив голову.

Отец сидел на последней ступеньке.

– Садись сюда, рядом со мной.

Он достал пачку сигарет из кармана рубашки, вынул одну, сунул в рот и закурил.

– Нам надо поговорить.

Он не казался очень сердитым.

Мы сидели молча, разглядывая через крыши желтые поля.

– Что, жарко сегодня? – спросил он.

– Очень.

Он выпустил облако дыма.

– Где ты пропадаешь целыми днями, можно узнать?

– Так, везде.

– Неправда. Куда-то ты ходишь.

– Гуляю вокруг, и все.

– Один?

– Один.

– А что такое? Тебе не нравится быть с твоими друзьями?

– Почему, нравится. И побыть одному мне тоже иногда нравится.

Он утвердительно покачал головой. Но глаза его смотрели в никуда. Он казался старше своих лет, среди черных волос виднелась седина, щеки ввалились, как будто он неделю не спал.

– Ты рассердил маму.

Я сорвал веточку розмарина и начал растирать ее пальцами.

– Я не нарочно.

– Она сказала, что ты отказываешься спать в одной комнате с Серджо.

– Мне это не нравится…

– Ну и почему?

– Потому что я хочу спать с вами. В вашей кровати. Все вместе. Если мы прижмемся друг к другу, то уместимся.

– А что подумает Серджо, когда узнает, что ты не хочешь спать с ним в комнате?

– Мне все равно, что он подумает.

– Но так себя с гостями не ведут. Представь себе, что ты приехал к кому-то в гости, а он отказывается спать рядом с тобой. Что бы ты об этом подумал?

– Ничего бы не подумал. Я просто хотел бы, чтобы вся комната была для меня. Как в гостинице.

Он усмехнулся и щелчком запустил окурок на дорогу.

Я спросил его:

– Серджо твой начальник? Поэтому он должен жить у нас?

Он удивленно посмотрел на меня:

– С чего ты взял, что он мой начальник?

– Потому он всем командует.

– Ничем он не командует. Он просто мой друг.

Это неправда. Старик не был ему другом, он был его начальником. Я знал это.

– Папа, а где спишь ты, когда ездишь на Север?

– Почему ты это спрашиваешь?

– Просто так.

– В гостинице или там, где придется, иногда в кабине грузовика.

– А по ночам на Севере что-нибудь случается?

Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

– В чем дело? Ты что, недоволен, что я вернулся?

– Доволен.

– Ну-ка скажи мне правду.

– Правда доволен.

– Обними-ка меня. Покрепче. Давай, Микеле, давай. Покажи отцу, какой ты сильный.

Я обнял его изо всех сил и заплакал. Слезы текли по моим щекам, и у меня перехватило горло.

– Ты что, плачешь?

Я сглотнул:

– Нет, не плачу.

Он вытащил из кармана мятый платок:

– Ну-ну, вытри слезы. А то кто-нибудь увидит, что ты как барышня. Микеле, у меня сейчас меня много дел, и поэтому я прошу тебя слушаться. Твоя мама устала. Не доставай ее своими капризами. Если ты будешь себя хорошо вести, как только я закончу, возьму тебя к морю. Покатаемся на водном велосипеде.

Я задохнулся:

– А что это?

– Это лодка, у которой вместо весел педали, как у велосипеда.

Я вытер слезы.

– На нем можно доехать до Африки?

– Если хорошо покрутить педали, то можно и до Африки.

– Я хочу уехать совсем из Акуа-Траверсе.

– Почему? Тебе здесь больше не нравится?

Я вернул ему платок.

– Давай переедем на Север.

– Почему ты хочешь уехать отсюда?

– Не знаю… Мне не хочется больше оставаться здесь.

Он посмотрел вдаль.

– Мы уедем.

Я сорвал еще одну веточку розмарина. У него был замечательный запах.

– Ты когда-нибудь слышал о енотах-полоскальщиках?

Он поднял брови:

– О енотах-полоскальщиках?

– Да.

– Нет. А кто это?

– Какие-то еноты, которые стирают тряпки… Но, может, их и не существует.

Папа поднялся на ноги и размял спину.

– А-а-а! Пойду в дом, надо поговорить с Серджо. Иди, побегай немного, скоро обед. – Он открыл дверь, но остановился на пороге. – Мама приготовила лапшу. Когда придешь, попроси у нее прощения.

В это мгновение появился Феличе. Он остановил свой «127-й», подняв облако пыли и выскочил из машины, словно за ним гнался пчелиный рой.

– Феличе! – закричал отец. – Ну-ка, быстро сюда!

Феличе кивнул и, проходя мимо меня, шлепнул по макушке и спросил:

– Как дела, придурок?

Раз Феличе здесь, там никого.

Ведро с дерьмом было полным. Кастрюля с водой – пустой.

Филиппо сидел, закутав голову покрывалом. Он даже не заметил, что я спустился в яму.

Мне показалась, что его щиколотка выглядит хуже: она распухла и стала фиолетовой. Мухи так и липли к ней.

Я подошел.

– Эй!

Никакой реакции.

– Эй! Ты меня слышишь?

Я подошел еще ближе.

– Слышишь меня?

Он выдохнул:

– Слышу.

Значит, папа не отрезал ему уши.

– Тебя ведь зовут Филиппо, правильно?

– Да.

Я стал произносить заготовленную по дороге речь:

– Я пришел сказать тебе очень важную вещь. Слушай. Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей без тебя плохо. Это она вчера сказала, по телевизору. В теленовостях. Она сказала, чтобы ты не беспокоился… И что ей нужны не твои уши, а весь ты.

Он молчал.

– Ты слышал, что я сказал?

Молчание.

Я повторил:

– Твоя мама сказала, что любит тебя. И что ей тебя не хватает. Это она сказала по телевизору. Сказала, что ты не должен беспокоиться… И что ей нужны не твои уши…

– Моя мама умерла.

– Как умерла?

Он ответил из-под покрывала:

– Моя мама умерла.

– Ты что говоришь-то? Она жива. Я ее видел, в телевизоре…

– Нет. Она умерла.

Я прижал руку к сердцу:

– Клянусь головой моей сестры Марии, что она жива. Я видел ее вчера вечером в телевизоре. Она жива. У нее белые волосы. Худая. Немножко старая… Но красивая. Она сидела в высоком кресле. Коричневом. Большом. Как у королей. А сзади была картина с кораблем. Правильно или нет?

– Да. Картина с кораблем… – Он говорил тихим голосом, слова заглушались тканью покрывала.

– И у тебя есть электрический паровозик. С трубой. Я видел его.

– Его больше нет. Он сломался. Няня выбросила его.

– Няня? А кто такая няня?

– Лилиана. Она тоже умерла. И Пеппино умер. И папа умер. И бабушка Ариана умерла. И мой братик умер. Все умерли. Все умерли и живут в ямах, как эта. И я в яме. В мире полно ям, и в них живут мертвецы. И луна тоже вся в ямах, там другие мертвецы.

– Неправда. – Я положил руку ему на спину. – С луной все в порядке. И твоя мама не умерла. Я ее вчера видел. Честное слово!

Он помолчал немного, потом спросил:

– Тогда почему она не приходит сюда?

Я покачал головой:

– Не знаю.

– Почему не приходит забрать меня?

– Я не знаю.

– А почему я нахожусь здесь?

– Я не знаю. – И чуть слышно, так тихо, чтобы он не смог меня услышать, добавил:

– Мой папа посадил тебя сюда.

Он пнул меня:

– Ты ничего не знаешь. Оставь меня в покое. Ты не ангел-хранитель. Ты плохой. Уходи. – И заплакал.

Я не знал, что мне делать.

– Я не плохой. Я ни при чем. Не плачь, пожалуйста.

Он продолжал рыдать.

– Уходи. Уходи отсюда.

– Послушай…

– Вон отсюда!

Я вскочил на ноги.

– Я пришел сюда из-за тебя, я проделал длинный путь, дважды, а ты гонишь меня. Ладно, я ухожу и никогда больше сюда не приду. Никогда больше. И ты останешься здесь один, навсегда, и тебе отрежут уши, оба уха.

Я схватился за веревку и начал карабкаться вверх. Я слышал его плач.

Я выбрался из ямы и сказал:

– И никакой я тебе не ангел-хранитель!

– Подожди…

– Что тебе еще?

– Останься…

– Нет. Ты сказал, чтобы я убирался, и я ухожу.

– Я тебя прошу. Останься.

– Нет!

– Ну пожалуйста. Только на пять минуток.

– Ну ладно. Пять минут. Но если будешь вести себя как сумасшедший, уйду.

– Я не буду.

Я спустился в яму. Он дотронулся до меня ногой.

– Почему ты не снимаешь никогда это покрывало? – спросил я.

– Зачем, я ничего не вижу…

– Как это ничего не видишь?

– Глаза не открываются. Я хочу их открыть, а они не открываются. Я вижу в темноте. В темноте я не слепой. – Он замолчал, а потом сказал: – Знаешь, мне сказали, что ты вернешься.

– Кто?

– Еноты-полоскуны.

– Хватит тебе с этими полоскунами! Папа сказал, что их не существует. Хочешь пить?

– Да.

Я открыл сумку и достал бутылку:

– На.

– Залазь. – Он поднял покрывало.

Я поморщился:

– К тебе?

Жутко воняло. Но я смог убедиться, что уши у него еще на месте.

Он потрогал меня рукой:

– Сколько тебе лет? – Его пальцы прошлись по моему носу, губам, глазам.

Я был парализован.

– Девять. А тебе?

– Девять.

– Когда ты родился?

– Двенадцатого сентября. А ты?

– Двадцатого ноября.

– Как тебя зовут?

– Микеле. Микеле Амитрано. Ты в какой класс ходишь?

– В четвертый. А ты?

– В четвертый.

– Одинаково.

– Одинаково.

– Я хочу пить.

Я протянул ему бутылку.

Он попил:

– Вкусная. Хочешь?

Я тоже немного выпил.

– Можно, я подниму немного покрывало?

Я задыхался от вони и духоты.

– Только немного.

Я поднял тряпку настолько, чтобы вдохнуть свежий воздух и лучше разглядеть его лицо.

Оно было черным. От грязи. Светлые волосы, испачканные землей, напоминали твердую сухую корку. Спекшаяся кровь склеила ему веки. Губы были черными и потрескавшимися. Ноздри забиты соплями и струпьями.

– Давай я тебе вымою лицо, – сказал я.

Он вытянул шею, поднял голову, и улыбка появилась на его измученном лице. И стали видны черные зубы.

Я снял с себя майку, намочил в воде и начал обмывать ему лицо.

Там, где я проводил, появлялась белая кожа, такая светлая, что казалась прозрачной, как мясо вареной курицы. Сначала на лбу, затем на щеках.

Когда я промывал ему глаза, он сказал:

– Осторожно, мне больно.

– Я осторожно.

Мне не удавалось размочить корку, такой она была твердой и толстой. Я знал, что такое бывает у собак. Если ее отодрать, они снова видят. Я продолжал смачивать, пока корка не отвалилась. Веки открылись и мгновенно зажмурились. Видимо, свет больно ранил ему глаза.

– А-а-а-а-а-а! – закричал он и сунул голову под тряпку, словно страус.

Я захлопал в ладоши.

– Ты видел? Ты видел? Ты не слепой! Никакой ты не слепой!

– Я не могу держать их открытыми.

– Это потому, что ты все время был в темноте. Но ты видишь, правда?

– Да! Ты маленький.

– Я не маленький. Мне уже девять.

– У тебя черные волосы.

– Правильно.

Было уже поздно. Мне нужно было возвращаться домой.

– Мне надо бежать. Я завтра приду.

По-прежнему с головой под покрывалом он спросил:

– Обещаешь?

– Обещаю.

Когда старик вошел в мою комнату, я как раз собирался избавляться от монстров.

С малых лет мне снились разные чудовища. И даже сейчас мне, взрослому, порой случается видеть их во сне, но я разучился от них избавляться.

А они всегда ждали, когда я начну засыпать, чтобы явиться меня пугать.

До тех пор пока одной ночью я не придумал систему, как избавляться от страшных снов.

Я нашел место, куда можно было загнать и закрыть этих ужасных страшилищ и спать спокойно.

Я расслаблялся и поджидал, когда веки становились тяжелыми, и точно в этот момент я представлял себе, как они все вместе поднимаются по какой-то лестнице. Как во время процессии в честь Мадонны Лучиньяно.

Я видел ведьму Переведьму, горбатую и ссохшуюся; волка-оборотня на четырех лапах, с огромными белыми клыками, в разодранной шкуре; Черного человека, чья тень извивалась, словно змея среди камней; Лазаря – живого мертвеца, в облаке из мошек и других насекомых; гиганта-людоеда, с маленькими глазками и большим зобом, в огромных башмаках и с мешком за плечами, полным украденных детей; цыган, похожих на лисиц с куриными ногами; человека-рыбу, который жил на самом дне моря и возил на спине свою мать; детишек спрутов со щупальцами вместо ног и рук…

Все они поднимались по лестнице. К какому-то мне незнакомому месту. Они были ужасны. И никто не останавливался посмотреть на них.

Потом внезапно появлялся автобус, весь позолоченный. С колокольчиками и цветными фонариками. Мегафон на его крыше объявлял: «Дамы и господа, входите в автобус желаний! Садитесь в этот чудесный автобус, который абсолютно бесплатно отвезет вас в цирк! Сегодня бесплатно до самого цирка! Входите! Входите!»

Страшилища, счастливые от такой нежданной возможности, входили в автобус… И в этот момент я представлял себе, что мой живот открывается, и все они спокойно входят в него.

Эти дураки думали, что здесь цирк. Я быстро закрывал живот и старался скорее уснуть, положив руки на живот, чтобы они не вошли в мои сны.

И вот только-только я заманил их в ловушку, как вошел старик, я отвлекся, убрал руки с живота, и они сбежали. Я закрыл глаза и притворился спящим.

Старик производил много шума. Долго рылся в чемодане. Кашлял. Вздыхал.

Я закрыл лицо рукой и наблюдал за его действиями.

Луч света на мгновение осветил комнату. Старик уселся на кровать Марии. Худой, сгорбившийся и темный. Закурил. Я видел его нос, похожий на клюв, и покрасневшие глаза. Я чувствовал запах дыма и одеколона. Иногда он качал головой и фыркал, словно злясь на кого-то.

Потом он начал раздеваться. Снял сапоги, носки, брюки, рубашку. Остался в трусах. У него была дряблая, обвисшая на костях, словно пришитая вверху, кожа. Он выбросил сигарету в окно. Окурок исчез в ночи, как горящий уголек. Он распустил волосы и стал похож на постаревшего больного Тарзана. И растянулся на кровати.

Я больше не мог видеть его, но чувствовал рядом. В полуметре от моих ног. Если бы он протянул руку, мог бы схватить меня за лодыжку. Я свернулся ежиком.

Он прокашлялся.

– Сдохнуть можно от жары в этой комнате. Как ты можешь так спать?

Я затаил дыхание.

– Я же знаю, что ты не спишь.

Я не реагировал.

– Ну и хитрец же ты… Я тебе не нравлюсь, а?

«Да, ты мне не нравишься!» – хотелось мне ответить. Но я не мог. Я ведь спал. И даже если б и не спал, у меня не хватило бы смелости сказать такое.

– Вот и моим сыновьям я тоже не нравился. – Он поднял с пола бутылку, которую мама поставила для него, и сделал пару глотков. – Теплая, словно моча, – пожаловался он. – У меня их двое. Один жив, но как если б умер. Другой – умер, но словно жив. Того, что жив, зовут Джулиано. Он намного старше тебя. Он больше не живет в Италии. Уехал. В Индию… Пять лет назад. Живет в общине. Ему забили башку всякими глупостями. Обрился наголо. Одевается в оранжевые тряпки и верит, что он истинный индус. Верит, что живет много раз. Жрет наркоту, как собака, и сдохнет там как собака. Я не собираюсь ехать туда и вытаскивать его из этой…

У него случился приступ кашля. Сухого. Рвущего легкие. Еле отдышавшись, он продолжил:

– А Франческо умер пять лет назад. В октябре ему было бы тридцать два. Вот он был хорошим парнем. Я его очень любил. – Старик закурил. – Как-то раз он познакомился с одной… Я ее увидел, и она мне сразу не понравилась. Говорила, что она тренер по гимнастике. Шлюха… Худющая блондинка, наполовину славянка. Славяне хуже всех. Она его упаковала, словно конфету. Она была бедна, как церковная мышь, когда познакомилась с Франческо, и вцепилась в него, потому что Франческо был славным парнем, щедрым, с которым всем хотелось дружить. Не знаю, что уж она там придумала, чтобы охмурить его. Мне потом рассказывали, что эта шлюха занималась махинациями с каким-то магом. И этот кусок дерьма, колдун недоделанный, выставил ему счет. Эта парочка его извела. Лишила сил. Выпили из него все соки. Он был сильным парнем, а превратился в скелет, едва ноги переставлял. А потом как-то пришел и сказал, что женится. Что я мог ему возразить. Я пытался объяснить, что она его погубит, но в конце концов это его жизнь. Они поженились. И поехали на машине в свадебное путешествие. Были в Позитано, Амальфи, на побережье. Прошло два дня, а он не звонит. Ничего страшного, сказал я себе, свадебное путешествие. Позвонит еще. И кто позвонил? Полицейский из Сорренто. Сказал, чтобы я срочно туда приехал. Я спросил зачем. Он отказался сказать мне это по телефону. Должен приехать, если хочу узнать, что случилось. Сказал только, что речь идет о моем сыне. А как я мог туда поехать? Никак не мог. Если бы они узнали, кто я, тут бы мне и хана. Меня искали повсюду, я ведь вышел под залог и сбежал. Они меня заманивали. Я тогда связался с одним знакомым, чтобы он все узнал. И он рассказал мне, что мой сын погиб. То есть как – погиб? А тот говорит, что это самоубийство, что он бросился с обрыва. С высоты двести метров прямо на камни. Мой сын? Франческо покончил с собой? Точно, они хотели взять меня за задницу. А я не мог туда поехать. И тогда я послал эту сучку, его мамашу, посмотреть, что там случилось.