Текст книги "Я не боюсь"

– Я нашел лестницу! – крикнул я Филиппо.

И опустил ее в яму.

Я затащил его в кустарник, под деревья. Щебетали птицы. Цикады. Тень. Вкусный запах сырой земли и мускуса.

Я спросил его:

– Можно снять с твоего лица покрывало?

– Там солнце?

– Нет.

Он не уступал, пока мне не удалось уговорить его защитить глаза моей майкой. Он был доволен, это было заметно по тому, как он смеялся. Легкий ветерок ласкал кожу, и он этим явно наслаждался.

Я спросил:

– Почему они тебя туда посадили?

– Не знаю. Я не помню.

– Совсем ничего?

– Я обнаружил себя в яме.

– А что ты помнишь?

– Что я был в школе. – Он покивал головой. – Это я помню. Была физкультура. Потом я вышел из школы. Остановилась белая машина. И я оказался здесь.

– А где ты живешь?

– На улице Модильяни, 36. На перекрестке с улицей Кавалера д’Арпино.

– А это где?

– В Павии.

– В Италии?

– В Италии.

– Здесь тоже Италия.

Он замолчал. Я даже подумал, не задремал ли он, но он вдруг спросил:

– Что это за птицы?

Я оглянулся по сторонам.

– Воробьи.

– Ты уверен, что не летучие мыши?

– Конечно. Те днем спят и звуки издают другие.

– Летучие лисицы – наоборот. Летают даже днем и чирикают, как птицы. А весят больше килограмма. Если хватаются за тонкие ветки, падают на землю. Эти, мне кажется, и есть летающие лисицы.

После истории с полоскунами я не осмеливался сказать что-нибудь, не исключено, что в Америке и летающие лисицы живут. Я спросил его:

– Ты когда-нибудь был в Америке?

– Вчера я видел маму. Она сказала мне, что не может прийти и забрать меня, потому что умерла. Она умерла, как и вся моя семья. Если бы не умерла, сразу бы забрала меня.

Я заткнул уши.

– Филиппо, уже поздно. Я должен отвести тебя вниз.

– Я правда могу вернуться туда?

– Да.

– Хорошо. Вернемся.

Он почти ничего не видел, с моей майкой на глазах. Иногда вдруг у него покрывались потом шея и вокруг рта, а пальцы ног и рук начинали дергаться, словно от тика. Он сидел зачарованный, напряженный, слушая щебет летучих лисиц.

– Обхвати меня за шею.

Он подал мне руку, и я дотащил его до ямы.

– Сейчас спустимся по лестнице, держись крепче. Потихонечку…

Это было нелегко. Филиппо так сильно сжал меня, что мне было трудно дышать, я не видел перекладин лестницы и был вынужден нащупывать их ногой.

Когда мы спустились, я устроил его в углу, накрыл покрывалом, дал воды и сказал:

– Уже очень поздно. Я должен уходить. Папа меня убьет.

– Иди, иди. Но ты должен принести мне бутерброды. И еще жареную курицу.

– Курицу мы едим по воскресеньям. Сегодня мама готовила котлеты. Тебе нравятся котлеты?

– С помидорами?

– Да.

– Очень нравятся.

Мне было жаль оставлять его.

– Ну, я пошел…

Я уже взялся за перекладину, когда лестница поехала вверх.

Я поднял голову.

На краю ямы стоял кто-то с темным капюшоном на голове. Одетый, словно солдат.

– Ку-ку! Ку-ку! Деревья все в цвету! – пропел он и сделал пирует. – Вернулся май, снова начинай! Угадай-ка, кто я такой?

– Феличе!

– Молодец! – ответил он и помолчал немного. – Ну и какого хрена мне с тобой теперь делать? Подожди! Подожди-ка!

Он ушел, а когда вернулся, в руках у него было ружье.

– Значит, это ты! – Феличе взмахнул рукой. – Это был ты, твою мать! Я все время находил вещи не на своих местах. Решил было, что у меня с головой не в порядке. Потом подумал, что это какое-то привидение. А это был ты, Микелино. Вот и чудесно, а то я уже решил, что совсем спятил.

Я почувствовал, что кто-то схватил меня за лодыжку. Филиппо прижался к моим ногам и запричитал.

– Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит.

Так вот кто был властелином червей!

Феличе смотрел на меня сквозь прорези в капюшоне.

– Ты уже подружился с его высочеством? Заметил, как я его хорошо помыл? Он немного капризничал, но я победил. Покрывало, понимаешь, он мне давать не хотел.

Я был в ловушке. Я его даже не видел – меня слепило солнце, проникавшее сквозь листву.

– Лови!

Нож воткнулся в землю. В десяти сантиметрах от моей сандалии и в двадцати – от головы Филиппо.

– Видал, как точно? Мог оттяпать тебе палец ноги, как нечего делать. А что бы ты стал делать?

Я не мог говорить. У меня перехватило горло.

– Что бы ты делал без пальца? – повторил он. – Ну? Ответь что-нибудь.

– Умер бы от потери крови.

– Молодец. А если я выстрелю в тебя из этого? – Он показал мне ружье. – Что с тобой будет?

– Я умру.

– Видишь, сколько всего интересного ты знаешь. Вылазь, давай, давай! – Он опустил лестницу в яму.

Я не хотел подниматься, но у меня не было другого выхода. Он бы застрелил меня. Я не был уверен, что смогу вылезти, так у меня дрожали ноги.

– Погоди, погоди, – сказал Феличе. – Захвати мой нож, пожалуйста.

Я вытащил нож из земли и так, чтобы Феличе не слышал, прошептал:

– Я еще приду.

– Обещаешь?

Феличе приказал:

– Закрой его и положи в карман.

– Обещаешь?

– Давай, давай! Поднимайся, мать твою! Чего ждешь?

Я начал подниматься. Филиппо продолжал повторять:

– Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходи. Властелин червей приходит и уходит.

Когда я уже показался из ямы, Феличе схватил меня за штаны обеими руками и швырнул в стену дома, как мешок. Я грохнулся о стену и сполз на землю. Попытался подняться. Перевернулся на бок. Острая боль обожгла ногу и руку. Я обернулся. Феличе снял капюшон и шел ко мне, целясь из ружья. Я видел тяжелые подошвы его башмаков-вездеходов, которые становились все больше и больше.

Сейчас он выстрелит, подумал я.

И я, забыв о боли, пополз к лесу.

– Сбежать решил, да? Тут у тебя ошибочка вышла. – Он пнул меня по заду. – Вставай, сучонок! Чего валяешься? Вставай! Ты, случаем, не заболел? – Он приподнял меня за ухо. – Благодари Бога, что ты сын своего отца. А не то… Сейчас я отвезу тебя домой. Пусть твой отец сам решает, как тебя наказать. Я свою задачу выполнил. Мое дело – охранять. И должен был бы тебя пристрелить.

Он потащил меня в кустарник. Я был так испуган, что не мог даже заплакать. Я спотыкался, падал на землю, и он поднимал меня на ноги за ухо.

– Давай, двигай ногами, вперед!

Мы вышли из леса. Перед нами расстилался желтый простор, и раскаленная пшеница простиралась до самого неба. Если бы мне удалось нырнуть туда, меня бы никто не нашел.

Стволом ружья Феличе подтолкнул меня к «127-му» и сказал:

– Ах да, верни-ка нож!

Я попытался достать его, но никак не мог попасть рукой в карман.

– Дай я! – Он забрал нож. Открыл дверцу, поднял сиденье и приказал: – Садись!

Я влез в машину и… увидел Сальваторе.

– Сальваторе, что ты тут… – Слова замерли у меня во рту.

Так это Сальваторе. Он продал меня Феличе.

Сальваторе посмотрел на меня и отвернулся к окну.

Я устроился поудобнее и замолчал.

Феличе уселся за руль.

– Дорогой Сальваторе, ты оказался молодцом. Руку. – Феличе протянул ему свою. – Ты был прав, это он сунул свой нос. А я тебе не поверил. – Он вышел из машины. – Обещание есть обещание. И если Феличе Натале дает слово, то его держит. Садись за руль! Только езжай тихо.

– Прямо сейчас? – спросил Сальваторе.

– А когда же? Садись на мое место.

Феличе открыл дверцу, и Сальваторе пересел за руль.

– Здесь хорошо учиться. Просто спускайся по склону и притормаживай.

Сальваторе Скардаччоне продал меня за урок вождения.

– Ты мне так всю машину раздолбаешь! – орал Феличе.

Он следил за разбитой дорогой, прилипнув к лобовому стеклу.

– Тормози! Тормози!

Сальваторе чуть возвышался над рулем и сжимал его так, словно хотел оторвать.

Когда Феличе набросился на меня с ружьем, я описался. И только сейчас заметил, что у меня насквозь мокрые штаны.

Мы скакали по кочкам и проваливались в ямы. Мне приходилось крепко держаться за ручку.

Сальваторе никогда не говорил мне, что хотел научиться водить машину. Он мог бы попросить отца, чтоб тот его научил. Адвокат никогда ему ни в чем не отказывал. Почему он попросил об этом Феличе?

У меня все болело: разбитое колено, ребра, рука. Но сильнее всего – сердце. Сальваторе разбил его.

Он был моим лучшим другом. Однажды, на ветке нашего дерева, мы даже поклялись в вечной дружбе. Мы всегда возвращались из школы вместе. Если один выходил раньше, то ждал другого.

Сальваторе меня предал.

Мама была права, когда говорила, что Скардаччоне бог весть кем себя считают, потому что у них полно денег. И добавляла: если ты будешь тонуть, никто из них даже не протянет тебе руку. И я себе много раз представлял обеих сестер, сидящими на дюне и строчащими на машинке, и себя, тонущим, протягивающим к ним руку и молящим о помощи, а они бросали мне медовые карамельки и говорили, что не могут встать с места, потому что у них распухли ноги. Но с Сальваторе мы были друзьями.

Я ошибся.

Я почувствовал сильное желание заплакать, но тут же поклялся, что, если хоть одна слезинка выкатится из моих глаз, я возьму пистолет старика и застрелюсь. Я вытащил из кармана коробку с «Виченцей». Она была мокрой от мочи.

Я положил ее на сиденье.

Феличе заорал:

– Хватит! Остановись!

Сальваторе ударил по тормозам, мотор заглох, машина встала, и если бы Феличе не успел выставить руки вперед, то пробил бы лбом стекло.

Он распахнул дверцу и выскочил из машины.

– Вылазь!

Сальваторе молча пересел на соседнее сиденье.

Феличе схватился за руль и сказал:

– Ну, дружище, скажу тебе честно: машина – это не твое. Оставь это дело. Твое будущее – велосипед.

Когда мы въехали в Акуа-Траверсе, моя сестра, Барбара, Ремо и Череп играли посреди дороги в пыли.

Они увидели нас и бросили игру.

Папиного грузовика не было. Не было и машины старика.

Феличе поставил «127-й» в амбар.

Сальваторе пулей вылетел из машины, схватил велосипед и уехал, даже не посмотрев в мою сторону.

Феличе нагнул переднее сиденье.

– Выходи!

Я не хотел.

Однажды в школе я разбил витраж палкой, из тех, что мы использовали на физкультуре. Я хотел продемонстрировать Анджело Кантини, моему товарищу по классу, что стекло небьющееся. Но оказалось, это не так: оно разлетелось на миллиард мельчайших кубиков. Директор вызвал маму сказать ей все, что он обо мне думает.

Она приехала, посмотрела на меня и сказала на ухо:

– С тобой мы позже посчитаемся.

И вошла в кабинет директора. А я остался ждать ее в коридоре.

В тот раз я сильно испугался, но этот страх не шел ни в какое сравнение с сегодняшним. Феличе расскажет все маме, а та расскажет папе. И папа рассвирепеет. А старик украдет меня.

– Выходи! – повторил Феличе.

Я набрался мужества и вышел.

Я сгорал от стыда. У меня были мокрые штаны.

Барбара прижала руку к губам. Ремо подбежал к Черепу. Мария вымыла очки и вытирала их майкой.

Светило яркое солнце, и я прищурил глаза. За спиной я слышал тяжелые шаги Феличе. Из окна выглядывала мать Барбары. Из другого – мать Черепа. Они смотрели на меня пустыми глазами. Тишина была бы абсолютной, если б Того не начал визгливо лаять. Череп дал ему пинка, и Того, скуля, побежал прочь.

Я поднялся по лестнице и открыл дверь в дом.

Шторы были опущены, и в доме было мало света. Играло радио. Вращался вентилятор. Мама, в комбинации, сидела за столом и чистила картошку. Увидела меня в сопровождении Феличе. Нож выпал у нее из рук. Сначала на стол, оттуда – на пол.

– Что случилось?

Феличе сунул руки в карманы камуфляжа, наклонил голову и сказал:

– Он был там. С мальчишкой.

Мама поднялась со стула, сделала шаг, потом другой, остановилась, положила руки на лицо и опустилась на пол, глядя на меня.

Слезы брызнули из моих глаз.

Она бросилась ко мне и взяла на руки. Сильно прижала к груди и вдруг заметила, что я весь мокрый. Поставила меня на стул, осмотрела мои ободранные ноги и руку, окровавленное колено. Задрала майку.

– Кто это сделал? – спросила она.

– Он! Это он… меня… избил! – Я ткнул пальцем в Феличе.

Мама обернулась, оглядела Феличе и процедила сквозь зубы:

– Что ты ему сделал, ненормальный?

Феличе поднял руки.

– Что я ему сделал? Ничего не сделал. Домой привез.

Мама сощурилась.

– Ты! Как ты посмел?! – Вены на ее шее вздулись, голос дрожал. – Как ты посмел, а? Ты избил моего сына, подонок! – И набросилась на Феличе.

Он стал отступать к двери.

– Всего-то один поджопник. Что тут такого?

Мама попыталась влепить ему оплеуху. Феличе схватил ее за запястья, не давая приблизиться, но она вырывалась, как львица.

– Подонок! Я тебе глаза выцарапаю!

– Я застукал его в яме… Он хотел освободить пацана. Ничего я ему не сделал. Хорош, уймись!

Мама была босая, но удар по яйцам вышел что надо.

Бедный Феличе издал странный звук, что-то среднее между шипением и всасыванием мойки, схватился за низ живота и рухнул на колени. Лицо его перекосило от боли, он попытался крикнуть, но у него не получалось, весь воздух вышел из легких. Я, стоя ногами на стуле, прекратил ныть. Я знал, как это больно, когда попадают между ног. А мамин удар был очень сильным.

Мама не знала жалости. Она взяла сковородку и треснула ею по лицу Феличе. Он взвыл и завалился на пол.

Мама снова подняла сковородку, она хотела убить его, но Феличе схватил ее за запястье и дернул. Мама упала. Сковородка выпала из руки. Феличе навалился на нее всем телом.

Я отчаянно закричал:

– Отпусти ее! Отпусти ее! Отпусти ее!

Феличе схватил мать за руки и прижал их животом.

Мама кусалась и царапалась, как кошка. У нее задралась комбинация. Стал виден живот и черный пучок между ног, одна из бретелек рубашки оторвалась и вывалилась грудь, большая и белая, с темным соском.

Феличе остановился и уставился на нее.

Я видел, как он на нее смотрел.

Я готов был его убить. Соскочил со стула, прыгнул на Феличе и попытался ударить его.

В этот момент вошли папа и старик.

Папа набросился на Феличе, схватил его за руку и стащил с мамы.

Феличе крутанулся на полу и вместе с ним и я, сильно ударившись затылком. Чайник засвистел у меня в голове, в носу я почувствовал запах дезинфектанта, которым обрабатывали туалет в школе. Желтые лампы взорвались перед моими глазами.

Папа начал бить Феличе ногами, тот заполз под стол, а старик пытался успокоить папу, который пинками разбрасывал стулья.

Свист в моей голове сделался таким сильным, что я не слышал собственного плача.

Мама подняла меня, отнесла в свою комнату, и, закрыв дверь коленом, положила на постель. Я весь дрожал и никак не мог перестать рыдать.

Она крепко обняла меня и повторяла:

– Ничего, ничего. Ничего. Пройдет. Все проходит.

Меня колотило от рыданий, и я не мог отвести взгляда от фотографии падре Пио, пришпиленной к шкафу. Монах смотрел на меня и, казалось, довольно ухмылялся.

В кухне кричали папа, старик и Феличе.

Потом они все вместе вышли, хлопнув дверью.

И вернулся покой.

Голуби гуркали под крышей. Шумел холодильник. Стрекотали цикады. Вентилятор. Это была тишина. Мама, с опухшими глазами, оделась, продезинфицировала царапину на плече и вымыла меня, вытерла и накрыла простыней. Дала мне съесть персик с сахаром и улеглась рядом. Дала мне руку. И больше ничего не говорила.

У меня не было сил даже пошевельнуть пальцем. Я положил голову ей на живот и закрыл глаза.

Дверь открылась.

– Ну как он?

Это был папин голос. Он говорил тихо, как если б доктор сказал, что я при смерти.

Мама погладила меня по голове.

– Он сильно ударился головой. Но сейчас спит.

– А ты как себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Правду говоришь?

– Правду. Но чтобы этого больше не было в нашем дом. Если он еще хоть раз прикоснется к Микеле, я убью сначала его, потом тебя.

– Я об этом уже позаботился. А сейчас я должен уйти.

Дверь закрылась.

Мама села на кровати и прошептала мне на ухо:

– Когда ты вырастешь, ты должен уехать отсюда и никогда больше не возвращаться.

Стояла ночь.

Мамы не было. Рядом спала Мария. На комоде тикали часы. Стрелки отливали желтым. Подушка пахла папой. Белая полоска света виднелась под дверью в кухню.

Там ругались.

Слышался голос адвоката Скардаччоне, приехавшего из Рима. Первый раз он появился в нашем доме.

Ужасные вещи произошли этим вечером. Такие ужасные, такие невероятные, что даже возмущаться было невозможно. Меня оставили в покое.

Я не испытывал никакого беспокойства. Я чувствовал себя в безопасности. Мама спрятала меня в свою комнату и никому не разрешила заходить.

На голове вспухла шишка, и, когда я до нее дотрагивался, было больно, но в остальном я чувствовал себя хорошо. Это мне не очень нравилось. Как только обнаружится, что я не болен, мне придется вернуться в комнату к старику. А мне хотелось остаться в этой постели навсегда. Не выходить больше из этой комнаты, не видеть никогда Сальваторе, Феличе, Филиппо, никого.

Я слышал голоса из кухни. Старик, адвокат, брадобрей, отец Черепа, папа ругались из-за какого-то телефонного звонка и того, что нужно было сказать.

Я накрыл голову подушкой.

Я видел бушующий железный океан, вздымались огромные волны из гвоздей, брызги из болтов били в белый автобус, который в тишине начинал тонуть, задрав морду, а внутри были мечущиеся чудовища, бьющие в ужасе кулаками в стекла.

Но ничего у них не получалось.

Стекла были непробиваемы.

Я открыл глаза.

– Микеле, просыпайся. – Папа уселся на край кровати и погладил меня по плечу. – Нам надо поговорить.

Было темно. Только на потолке пятно света. Я не видел папиных глаз и не понимал, насколько он сердит.

В кухне продолжали разговаривать.

– Микеле, что ты сегодня натворил?

– Ничего.

– Не ври мне. – Папа был раздражен.

– Ничего плохого не сделал. Клянусь тебе.

– Феличе тебя там застукал. Он сказал, что ты хотел его освободить.

Я сел на кровати.

– Нет! Неправда! Я тебе клянусь! Я вытащил его из ямы, но потом отвел обратно. Я не собирался его освобождать. Он тебе соврал.

– Говори тише, а то разбудишь Марию.

Мария лежала на животе, обняв подушку.

Я прошептал:

– Ты мне не веришь?

Он посмотрел на меня. Его глаза светились в темноте, как у собаки.

– Сколько раз ты там был?

– Три.

– Сколько?

– Четыре.

– Он сможет тебя опознать?

– Что?

– Если он тебя увидит, то узнает?

Я подумал.

– Нет. Он же не видит. Все время держит голову под покрывалом.

– Ты сказал ему, как тебя зовут?

– Нет.

– Ты с ним разговаривал?

– Нет… немного.

– Что он тебе рассказал?

– Ничего. Говорил какие-то странные вещи. Непонятные.

– А ты ему что рассказал?

– Ничего.

Он встал. Казалось, ему не хотелось уходить, он снова сел рядом.

– Слушай меня внимательно. Если ты туда еще раз вернешься, я изобью тебя до смерти. Я не шучу. А они прострелят ему голову. – Он рванул меня за плечо. – И виноват будешь ты.

Я пролепетал:

– Я туда больше не пойду. Клянусь тебе.

– Клянись моей головой.

– Клянусь.

– Скажи, клянусь твоей головой, что больше туда не пойду.

Я повторил:

– Клянусь твоей головой, что больше туда не пойду.

– Ты поклялся головой своего отца. – И замолчал, сидя рядом в тишине.

В кухне отец Барбары кричал на Феличе.

Папа выглянул в окно.

– Забудь о нем. Его больше не существует. И ты не должен никому о нем рассказывать. Никогда больше.

– Я понял. Я больше к нему не пойду.

Он закурил сигарету.

Я спросил:

– Ты все еще злишься на меня?

– Нет. Постарайся заснуть. – Он глубоко вдохнул воздуха и оперся руками на подоконник. Его волосы блестели в свете фонаря. – Боже праведный, ну почему все дети как дети, а ты все время придумываешь что-нибудь?

– Значит, ты еще злишься?

– Да не злюсь я на тебя. Успокойся. – Он обхватил голову ладонями. – Что за паскудство! – Он покачал головой. – Есть вещи, которые кажутся ошибкой, когда один… – Он никак не мог подобрать слова. – Весь мир – ошибка, Микеле.

Он встал, потянулся и пошел к выходу.

– Спи. Я должен вернуться к ним.

– Папа, скажи мне одну вещь?

Он бросил сигарету в окно.

– Какую?

– Зачем вы его посадили в яму? Я никак не пойму.

Он взялся за ручку двери, я думал, что он не ответит мне, но он сказал:

– Тебе очень хочется уехать из Акуа-Траверсе?

– Очень.

– Скоро мы все уедем в город.

– А куда?

– На Север. Ты доволен?

Я согласно кивнул.

Он вернулся ко мне и посмотрел мне в глаза. От него пахло вином.

– Микеле, я сейчас говорю с тобой как с мужчиной. Слушай внимательно. Если ты туда вернешься, они его убьют. Они поклялись это сделать. Ты не должен туда больше ходить, если не хочешь, чтобы они его застрелили, и если хочешь, чтобы мы уехали отсюда. И не должен больше никогда говорить о нем. Ты понял?

– Понял.

Он поцеловал меня в лоб.

– А сейчас спи и ни о чем не думай. Ты любишь своего отца?

– Да.

– Ты хочешь мне помочь?

– Да.

– Тогда забудь обо всем.

– Хорошо.

– Ну, спи.

Он поцеловал Марию, которая даже не шелохнулась, и вышел из комнаты, плотно прикрыв дверь.