Текст книги "Я не боюсь"

Барбара была обеспокоена.

– У тебя есть кто дома?

– Нет. А у тебя?

– У меня тоже.

– Куда ж они подевались? – тяжело дыша, спросил Ремо. – Я даже на огород заглянул.

– Что будем делать? – спросила Барбара.

– Не знаю, – ответил я.

Череп шагал посреди дороги с руками в карманах и свирепым взглядом, словно наемный убийца в обезлюдевшей деревне.

– Ну и наплевать. Так даже лучше. Я давно ждал, когда они все свалят в задницу. – И сплюнул.

– Микеле!

Я обернулся.

Сестра в майке и шортах, со своими Барби в руке и Того, следовавшим за ней тенью.

Я подбежал к ней:

– Мария! Куда подевались взрослые?

Она спокойно ответила:

– Они в доме Сальваторе.

– Что случилось?

Она показала на небо:

– Вертолеты.

– И что?

– Прилетели вертолеты, и все выбежали на улицу, долго кричали, а потом ушли в дом Сальваторе.

– Зачем?

– А я откуда знаю.

Я посмотрел кругом. Сальваторе тоже не было.

– А ты чего здесь делаешь?

– Мама сказала, что я должна ждать ее здесь. Она спросила, куда уехал ты.

– И ты что ответила?

– Что ты уехал на гору.

Взрослые оставались в доме Сальваторе до самого вечера.

Мы ожидали их на улице, сидя на борту фонтана.

– Когда они закончат? – спросила меня Мария в сотый раз.

И в сотый раз я ей ответил:

– Откуда я знаю.

Нам было сказано ждать, пока они закончат разговоры.

Барбара взбегала по лестнице и стучала в дверь каждые пять минут, но никто не открывал.

– О чем можно говорить так долго? – возмущалась она.

– Не знаю.

Череп ушел вместе с Ремо. Сальваторе, скорее всего, укрылся в своей комнате.

Барбара уселась рядом:

– Наверное, что-то случилось.

Я пожал плечами.

Она посмотрела на меня:

– Ты чего?

– Ничего. Устал.

– Барбара! – Анджела Мура выглянула из окна. – Барбара, ступай домой.

Барбара спросила:

– А ты когда придешь?

– Скоро. Ступай.

Барбара помахала мне рукой и печально ушла.

– А когда моя мама выйдет? – спросила Мария у Анджелы Мура.

Та посмотрела на нас и сказала:

– Идите домой и поужинайте сами, скоро она придет. – И закрыла окно.

Мария отрицательно покачала головой:

– Никуда я не пойду, буду ждать здесь.

Я поднялся.

– Пойдем, так будет лучше.

– Нет!

– Пошли, пошли. Дай мне руку.

Мария скрестила руки на груди.

– Нет! Я останусь тут на всю ночь, мне все равно.

– Дай мне руку, ну-ка!

Она поправила очки и поднялась.

– Только спать я не буду.

– Ну и не спи.

И, рука в руке, мы вернулись в дом.

10

Они кричали так громко, что мы проснулись.

Мы уже ко всему привыкли. К ночным собраниям, к шуму, к разговорам на высоких тонах, к битью посуды, но на этот раз они уж очень громко кричали.

– Чего они так орут? – спросила Мария, лежавшая в кровати.

– Не знаю.

– А сколько времени?

– Поздно.

Была глубокая ночь, темень стояла в нашей комнате.

– Попроси их прекратить, они не дают мне спать, – пожаловалась Мария. – Скажи, чтобы кричали чуть тише.

– Я не могу.

Я пытался расслышать, о чем они говорят, но голоса смешивались в общий ор.

Мария перебралась в мою постель.

– Я боюсь.

– Они тоже боятся.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что кричат.

В этих криках слышалось шипение разъяренных ящериц.

Ящерицы, когда не могут спастись бегом и чувствуя, что их вот-вот схватят, разевают пасть, надуваются и шипят, старясь напугать тебя, потому что они сами тебя боятся, ты огромный, и последнее, что им остается – попытаться тебя напугать. А вдруг тебе неизвестно, что они добрые, что ничего плохого не делают, и ты их не тронешь.

Дверь открылась. На мгновение комната осветилась. Я увидел темную фигуру мамы и за ней старика.

Мама прикрыла дверь.

– Вы проснулись?

– Да, – ответили мы хором.

Она зажгла лампу на комоде. В ее руке была тарелка с хлебом и сыром. Она присела на край кровати.

– Я принесла вам поесть, – сказала она уставшим тихим голосом. Под глазами были темные круги, волосы в беспорядке, и она выглядела постаревшей. – Покушайте и постарайтесь заснуть.

– Мама… – начала Мария.

Мама поставила тарелку на колени.

– Что, доча?

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось. – Мама попыталась отрезать сыр, но руки у нее дрожали. Она не умела притворяться. – Давайте ешьте, а потом… – Она нагнулась, поставила тарелку на пол, сжала голову руками и тихо заплакала.

– Мама… мама… Почему ты плачешь? – зашмыгала носом Мария.

Я тоже почувствовал комок в горле.

– Мама?

Она подняла голову посмотрела на меня опухшими покрасневшими глазами.

– Что тебе?

– Он умер, да?

Она залепила мне пощечину.

– Никто не умер! Никто не умер! – Боль исказила ее лицо, и она прошептала: – Ты еще слишком маленький… – Она всхлипнула и прижала меня к груди.

Я заплакал.

Сейчас плакали все.

А за дверью орал старик.

Мама услышала крик и оторвалась от меня:

– Ну хватит! – Вытерла слезы. Протянула нам хлеб. – Ешьте.

Мария вцепилась зубами в хлеб, но глотать ей мешали рыдания. Мама взяла хлеб из ее руки.

– Не хотите? Ну ладно. – Она забрала тарелку. – Оставайтесь в постели. – Она схватила подушки и выключила свет. – Если вам будет мешать шум, накройтесь подушками. – И положила их нам на головы.

Я попытался скинуть подушку.

– Мама, ну пожалуйста, не надо. Нечем дышать.

– Слушайся меня! – взорвалась она и нажала на подушку.

Мария зашлась в плаче, словно ее резали.

– Прекрати! – Мама закричала так громко, что на мгновение за стеной прекратили ругаться. Я испугался, что она сейчас ударит Марию.

Мария умолкла.

Если мы двигались или подавали голос, мама как заезженная пластинка повторяла:

– Тсс! Молчите!

Я притворился спящим и надеялся, что Мария сделает так же. Скоро успокоилась и она.

Мама еще немного посидела с нами, я надеялся, что она будет здесь всю ночь, но она поднялась. Видимо, подумала, что мы уснули, и вышла, плотно прикрыв дверь.

Мы сбросили подушки. Было темно, но свет уличных фонарей проникал в комнату. Я встал.

Мария села на кровати и, нацепив очки, спросила:

– Ты чего?

Я поднял палец к губам:

– Тшшш. – И приложил ухо к двери.

Они продолжали спорить, на этот раз тихо. Я слышал голос Феличе и голос старика, но слов разобрать не мог. Я посмотрел в замочную скважину, но увидел только стену.

Я нажал на ручку.

Мария замахала руками:

– Ты что, с ума сошел?

– Тихо! – И приоткрыл дверь.

Феличе стоял рядом с кухней. На нем был зеленый комбинезон, застегнутый до самого подбородка. Взгляд был пристальный, губы сжаты. Волосы он обрил под ноль.

– Я?! – взвыл он, ткнув себя в грудь.

– Да, ты, – ответил старик. Он сидел за столом, положив ногу на ногу, с сигаретой в руках и жесткой улыбкой на губах.

– Это я – пидор?!

– Именно так, – подтвердил старик.

Феличе потряс головой:

– И с чего ты это взял?

– По всему видно. Пидор он пидор и есть. Это не скроешь. И знаешь… – старик посмотрел ему в глаза, – знаешь, что тут хуже всего?

– Нет. И что же? – заинтересовано поднял брови Феличе.

Они казались двумя друзьями, обменивающимися секретами.

Старик погасил окурок о тарелку.

– То, что ты так ничего о себе не понял. Вот в чем твоя беда. Ты родился пидором и сам этого не понимаешь. Ты ведь уже взрослый парень, в постель не ссышься. А ведешь себя как ведут только педерасты. Везде, где можешь, зад подставляешь, треплешься без умолку, и все, что делаешь или говоришь, оказывается фальшиво, по-пидорски.

Папа, казалось, прислушивался к разговору, но был где-то в другом месте. Парикмахер стоял, подперев дверь, словно дом вот-вот должен был завалиться. Мама сидела на диване, с отсутствующим взглядом. Телевизор перед ней работал с убранным звуком. Вокруг лампочки роились мошки и, обжегшись, падали в белые тарелки.

– Слушайте, слушайте, а давайте просто отдадим ему его, а? – выпалил вдруг папа.

Старик посмотрел на папу и ухмыльнулся:

– Самым чистеньким хочешь быть, ага?

Феличе тоже посмотрел на папу, а потом подошел к старику:

– Ладно, я пидор, а ты, ты кусок римского дерьма, вот тебе! – и врезал ему кулаком прямо в зубы.

Старик рухнул на пол.

Я отпрянул на два шага и схватился за голову. Феличе колотил старика. Я задрожал, не осмеливаясь подойти к двери и посмотреть.

На кухне закричал папа:

– Ты что, совсем охренел? Крыша уехала? – схватил Феличе за руку, пытаясь оттащить от старика.

– Этот ублюдок назвал меня пидором. – Феличе вырывался из папиных рук. – Я убью его…

Старик лежал на полу. Мне стало жаль его. Я хотел бы ему помочь, но не мог. Он старался подняться, но ноги у него скользили по полу, а руки не держали. Изо рта шла кровь. Его очки валялись под столом. Штанины задрались, и я не мог оторвать глаз от его белых безволосых икр. Наконец старику удалось ухватиться за край стола и он, с усилием подтянувшись, медленно встал на ноги. Взял салфетку и прижал ее к губам.

Мама плакала на диване. Брадобрей, словно прибитый гвоздями к двери, стоял с выражением ужаса в глазах.

Феличе сделал два шага к старику, несмотря на то что папа пытался удержать его…

– Ну как? Похоже на удар пидора? Только скажи еще раз, что я пидор, и клянусь, с земли никогда больше не встанешь.

Старик уселся на стул, промокая салфеткой огромную трещину на губе. Затем поднял голову, пристально посмотрел на Феличе и сказал твердым голосом:

– Если ты мужчина, докажи нам это, сейчас. – Ненависть читалась в его взгляде. – Ты сказал, что это по твоей вине, что ты не исполнил того, что должен был. Как ты сказал? Я вспорю его, как барана, мне раз плюнуть. Я десантник. Я то, я сё. Болтун, вот ты кто на самом деле. Ты хуже собаки, ты оказался не способен даже покараулить ребенка. – Капля крови упала на стол.

– Ах ты, сука! – взвыл Феличе, вырываясь из папиных рук. – Не буду я этого делать! Почему я должен, почему? – По его бритым щекам покатились слезы.

– Помоги мне! Помоги! – крикнул папа Барбариному отцу.

Тот набросился на Феличе, и им вдвоем с трудом удавалось удерживать парня.

– Я не сделаю этого, сволочь! – повторял Феличе. – Я не пойду в тюрьму за тебя. Даже и не думай!

Сейчас он его убьет, подумал я.

Старик поднялся на ноги.

– Тогда я сам сделаю это. Но учти, если туда пойду я, ты тоже окажешься весь замазан. Я тебя уверяю.

– В чем, в чем замазан, говнюк римский?! – Феличе вырвался из рук папы и Барбариного отца, стряхнув их, словно перхоть, и бросился к старику.

Старик вытащил из кармана пистолет и положил на стол.

– Ну давай, сучонок, ударь меня еще раз. Давай, давай. Я прошу тебя, ударь…

Феличе замер, как в игре «раз, два, три, замри».

Папа встал между ними:

– Хватит! Успокойтесь, наконец!

– Ну, давай! – Старик засунул пистолет за пояс.

Мама сидела в углу, плакала и повторяла, держа руку у рта:

– Тихо! Прошу вас, тише! Прошу вас, тише!

– Почему он его хочет застрелить?

Я повернулся.

Мария стояла у меня за спиной.

– Возвращайся в постель, – прошипел я.

Она отрицательно покачала головой.

– Мария, быстро в постель!

Мария сжала губы и покачала головой – нет.

Я поднял руку. Чтобы дать ей подзатыльник. Но сдержался.

– Ложись, ложись и не пытайся заплакать.

Она подчинилась.

Папе тем временем удалось усадить всех. Сам он продолжал ходить по кухне, блестя глазами, словно у него внутри включили свет.

– Хватит! Давайте решать. Сколько нас? Осталось только четверо. Самых идиотов. Ну и ладно. Кто проигрывает, тот его и убивает. Это не так трудно.

– И получает пожизненное, – сказал брадобрей, вытерев вспотевший лоб.

– Молодцы! – Старик захлопал в ладоши. – Наконец-то вы начали соображать.

Папа взял коробок спичек и высыпал их на стол.

– Вот так. Сыграем в игру. Вы знаете ее?

Я закрыл дверь.

Я знал эту игру.

В темноте я нашарил майку, штаны и стал одеваться. Куда задевались сандалии?

Мария села на кровати и смотрела на меня.

– Ты чего?

– Ничего. – Сандалии я нашел в углу.

– Куда ты собрался?

Я застегнул сандалии.

– Куда надо.

– Хочешь, я тебе скажу одну вещь? Ты плохой. Очень плохой.

Я наступил на кровать, а оттуда – на подоконник.

– Что ты делаешь?

Я посмотрел вниз.

– Иду к Филиппо.

Отец, к счастью, припарковал грузовик прямо под окном.

– А кто этот Филиппо?

– Один мой друг.

Было высоко, я боялся, что тент грузовика не выдержит, он почти прогнил. Папа все время говорил, что пора покупать новый. Если я прыгну ногами вперед, то он точно прорвется – и я шлепнусь на дно кузова.

– Если ты это сделаешь, я маме пожалуюсь.

Я посмотрел на нее:

– Успокойся. И спи. А если придет мама… Скажешь ей… Скажешь… Скажешь, что в голову придет.

– Она очень рассердится.

– Ну и пусть. – Я перекрестился, задержал дыхание, сделал шаг вперед и упал вниз, широко расставив руки.

Я приземлился прямо на спину в самую середину тента, без единой царапины. Тент выдержал.

Мария высунулась из окна:

– Вернись сейчас же. Я тебя прошу.

– Скоро вернусь. Не беспокойся. – Я перебрался на кабину, а оттуда на землю.

Дорога тонула в темноте. Дома стояли темные и молчаливые. Единственные освещенные окна были в моем доме. Фонарь у фонтана был окружен роем мошкары.

Облака затянули небо, и селение было окружено мраком. И мне предстояло войти в него, чтобы отправиться к ферме Меликетти.

Я должен был найти в себе мужество.

Тайгер Джек. Думай о Тайгере Джеке.

Индеец мне бы помог. Прежде чем сделать что-нибудь, я должен думать, как бы в этом случае поступил на моем месте индеец. В этом весь секрет.

Я забежал за угол взять велосипед. Сердце колотилось в груди.

Яркий «Red Dragon» стоял, нагло привалившись к Бульдозеру.

Я собрался было взять новый велосипед, но остановился, я же не сумасшедший, куда я доберусь на этом драндулете?

Старик Бульдозер летел как птица.

– Вперед, Тайгер, вперед, – приговаривал я.

Я ехал сквозь чернила, едва различая дорогу, а когда ее не видел, то представлял в памяти. Порой острый лунный луч прорывался сквозь разрывы в облаках, затянувших небо, и на мгновение становились видны поля и очертания холмов по обеим сторонам дороги.

Я, сжав зубы, мчался вперед.

Раз, два, три, вздох…

Раз, два, три, вздох…

Шины хрустели по гравию. Ветер облеплял лицо, словно теплая сметана.

Пронзительный вскрик совы и далекий лай собаки. И вновь тишина.

Но я чувствовал их во мраке. Я представлял, как они стоят вдоль дороги, маленькие существа с лисьими ушами и красными глазами, следя за мной и говоря друг другу:

– Смотри! Смотри, мальчишка!

– Что он делает ночью в этих краях?

– Схватим его!

– Да, да, да, прекрасная мысль… Схватим его!

А позади них стояли властелины холмов, гиганты из земли и в колосьях, не сводившие с меня глаз и ожидавшие, когда я остановлюсь, чтобы навалиться на меня и похоронить под собой. Я чувствовал их дыхание. Оно походило на звук ветра в колосьях.

– Филиппо, я скоро буду… Филиппо, я иду, – повторял я, дыша с трудом. Чем ближе была ферма, тем сильнее и удушливее становился охватывавший меня ужас.

Свиньи Меликетти, вот в чем дело.

Волосы на макушке встали дыбом.

Властелины холмов и полей наводили на меня страх, но я знал, что их не бывает, что я их себе навоображал, о них я не мог поговорить ни с кем, меня бы высмеяли. Но о свиньях, наоборот, долго можно было говорить, потому что они существуют на самом деле, готовые сожрать что угодно.

Даже живую плоть.

«Пес попытался сбежать, но свиньи не дали ему это сделать. Сожрали в два счета», – сказал Череп.

Не исключено, что Меликетти на ночь выпускает их, и они бродят вокруг фермы огромные, злые, вынюхивая что-то своими зверскими рылами.

Чем дальше мне быть от этих зверей, тем лучше.

Вдали мелькнул и исчез во мраке лучик света.

Ферма. Я почти у места.

Я затормозил. Ветра больше не было. Горячий воздух замер. Из ущелья доносился стрекот цикад. Я слез с велосипеда и положил его рядом с дорогой в кусты.

Ничего не было видно.

Затаив дыхание и напряженно вглядываясь в темноту, я быстро взбирался вверх по склону. Я ничего не мог поделать со своим воображением, и мне казалось, что вот-вот монстры вцепятся мне в горло острыми когтями. Сейчас, когда я шел пешком, вокруг меня в непроницаемой мгле слышались странные звуки, скрипы, вздохи. Я облизнул пересохшие губы и почувствовал горький вкус во рту. Сердце стучало у меня в горле.

Я наступил сандалией на что-то липкое, поскользнулся, взвизгнул и свалился на землю, расцарапав колено.

– Кто здесь? Что это? – вскрикнул я, соскребая с себя нечто, ощущая, как желеобразные и жгучие щупальца облепили меня.

Глухой шум и «буа, буа, буа».

Жаба! Я наступил на жабу. Какого черта она разлеглась посреди дороги!

Я поднялся и, хромая, поковылял дальше.

Как же я не прихватил с собой фонарика! Я же мог взять из кабины грузовика.

Добравшись до ограды двора, я спрятался за деревом.

В сотне метрах от меня стоял дом с темными окнами. Единственная лампочка свешивалась у входной двери, освещая кусок облупленной стены и ржавое кресло-качалку.

Чуть дальше, у ущелья, находился загон для свиней. Уже отсюда чувствовалась отвратительная вонь.

Где бы мог находиться Филиппо?

Внизу, в ущелье, сказал Сальваторе. В этом длинном горном коридоре я бывал с папой пару раз зимой, мы собирали грибы. Сплошные валуны, пещеры и каменные стены.

Если я пересеку поляну, то окажусь у края ущелья, а оттуда смогу спуститься на его дно, не приближаясь к дому.

Это был неплохой план.

Я остановился у обрыва. Внизу было так темно, что я не мог разглядеть, насколько он крут и есть ли выступы.

Я продолжал клясть себя за то, что не взял фонаря. Без него мне здесь не спуститься, я рисковал свернуть себе шею.

Оставалось одно – пойти к дому, рядом с ним ущелье было неглубоким, и от него начиналась тропинка, ведущая вниз. Но там были и свиньи.

Я покрылся потом.

«У свиней самый лучший нюх на свете», – говорил отец Черепа, заядлый охотник.

Я не мог миновать их. Они точно меня учуют.

Что сделал бы на моем месте Тайгер Джек?

Он бы пошел бы прямо к ним и перестрелял из своего винчестера, разделал на сосиски, поджарил и съел бы с Тексом и Серебряными Волосами.

Нет. Это не в его стиле.

Что бы он сделал?

Думай, приказал я себе, напрягись.

Он постарался бы избавится от человеческого запаха, вот что бы он сделал. Индейцы, когда шли охотиться на бизонов, обмазывались жиром и надевали на спину шкуры. Вот что я должен сделать: я должен намазаться землей. Нет, не землей, а навозом. Это будет лучше. Если от меня будет пахнуть их дерьмом, они точно не обратят на меня внимания.

Я подкрался почти к самому дому, оставаясь в темноте.

Вонь усилилась.

Сквозь стрекот цикад стал слышен другой звук. Музыка. Пианино и низкий голос, певший: «…какая холодная эта вода, отсюда меня не спасут никогда, я упал с корабля, я упал, пока на борту шел бал. Волна за волной…» [10]10
  Песня Паоло Конте “Onda su onda” (“Волна за волной”).


[Закрыть]

Меликетти, что ли, поет?

Кто-то сидел в кресле-качалке. На земле, рядом с креслом, стоял радиоприемник. Это или Меликетти, или его хромая дочка.

Я огляделся, прячась за старым тракторным колесом.

Сидевший казался мертвым.

Я подкрался поближе.

Это был Меликетти.

Его усохшая голова покоилась на грязной подушке, рот открыт, на коленях двустволка. Он храпел так сильно, что доносилось даже досюда.

Путь был свободен.

Я вышел из укрытия, сделал несколько шагов, и отрывистый лай разорвал тишину. На мгновение умолкли даже цикады.

Собака! Я забыл про собаку.

Два красных глаза сверкнули в темноте. Цепь сдавливала собаке глотку, и она хрипло лаяла.

Я рыбкой нырнул в стерню.

– Что? Ты чего? Какая муха тебя укусила? – подскочил и закрутил головой, словно филин, Меликетти. – Тиберио! Хорош лаять! Успокойся, Тиберио!

Но пес не унимался. Меликетти нагнулся, выключил радио и зажег фонарь.

– Кто там? Кто там? Там есть кто? – крикнул он в темноту и, светя вокруг фонарем, сделал пару кругов по двору с двустволкой подмышкой. – Прекрати базар. Нет там никого!

Псина улеглась на землю, продолжая глухо рычать.

Меликетти вошел в дом, хлопнув дверью.

Я, стараясь держаться подальше от пса, пошел к свинарнику. Вонь усилилась, казалось, она заполнила меня всего.

Но мне надо было маскироваться. Я снял майку и брюки. Сел трусами в пропитанную мочой землю и, отвернув нос, начал обмазывать грудь, плечи, ноги и лицо этой жуткой жижей.

– Вперед, Тайгер! Вперед и не останавливаться, – шептал я.

Встал на четвереньки и пошел от загона. Это было трудно: руки и ноги тонули в грязи.

Пес вновь принялся лаять.

Я очутился между двумя оградами. Передо мной терялся во мраке коридор шириной не меньше метра.

Я слышал их. Они были рядом. Они производили низкие и глубокие звуки, напоминавшие рык льва. Я ощущал их мощь в темноте, они топали копытами все вместе, и забор дрожал от их толчков.

Вперед и не оглядываться, приказал я себе.

Я молил Бога, чтобы моя маскировка из дерьма сработала. Если хоть одна из этих зверюг просунет рыло в щель между досками, то одним махом оттяпает мне ногу.

Я был уже у самого конца ограды, когда неожиданно услышал хрюканье и в метре от себя увидел два уставившихся желтых злобных глаза. За этими маленькими фонариками я почувствовал сотни килограммов мускулов, мяса, щетины, копыт и клыков.

Мы смотрели друг на друга бесконечно долго, потом тварь сделала прыжок, и мне почудилось, что сейчас она перепрыгнет забор.

Я заорал, вскочил на ноги, побежал, поскользнулся, упал в навоз, вскочил вновь, опять побежал, с открытым ртом, в черноту и… взлетел в воздух. Сердце выскочило из груди, и кишки как будто кто-то больно сжал в кулак.

Я летел с обрыва. В никуда.

Метром ниже мой полет закончился среди веток оливы, криво росшей меж отвесных камней.

Я обхватил ствол оливы руками. Если бы не было этого благословенного дерева, прервавшего мой полет, я бы разбился о камни. Как Франческо.

Я сделал попытку пошевелиться, олива заколыхалась, словно флагшток. Сейчас свалюсь вместе с деревом, подумал я.

У меня дрожали руки и ноги. Я перевел дух, только нащупав руками камень и сев на его край.

Луна появилась в разрыве облаков и все кругом осветила.

Передо мной направо и налево на сотни метров тянулось ущелье. Полное пещер, обрывов и деревьев.

Филиппо мог находиться в нем где угодно.

Справа от меня была видна узкая тропинка, петляющая между белых валунов. Рядом я разглядел воткнутую в землю жердь с привязанной к ней растрепанной веревкой. Я ухватился за веревку и стал спускаться по крутому склону. Через несколько метров я очутился на площадке, покрытой пометом. Ее окружала ограда-плетень. На одной из жердин висели одежда, веревки, серпы. Чуть дальше лежала большая связка хвороста. К корню, торчавшему из земли, были привязаны три козленка и большая коза. Они уставились на меня.

– Что пялитесь на меня, как дуры? Сказали б лучше, где Филиппо, – прошипел я.

Темная беззвучная тень скользнула сверху, промчалась над самой моей головой, задев волосы.

Сова.

Она взлетела, растворившись во мраке, затем вновь полетела ко мне, чиркнула по волосам и вновь взмыла в небо.

Странно. Совы – добрые птицы.

Почему она на меня нападала?

– Ухожу, ухожу, – сказал я сове.

Тропинка шла вниз, и я продолжил спускаться, держась за веревку. Я был вынужден идти, низко нагнувшись, рукой ощупывая все, что попадалось на пути, как это делают слепые. Добравшись до дна ущелья, я разинул рот: мышиный терн, репейник, земляничные деревья, мускус, камни – все было покрыто сверкающими точками, которые пульсировали в ночи, будто маленькие миниатюрные фонарики. Светлячки.

Тучи поредели, и луна вновь залила ущелье своим желтым светом. Стрекотали цикады. Собака Меликетти прекратила лаять. Наступил покой.

Впереди росла оливковая рощица, а за спиной, на моем склоне ущелья показалась узкая каменная щель. Оттуда тянуло кислым запахом навоза. Я сунул голову в щель и услышал шорох и блеяние. Овцы. Их закрыли в пещерке металлической решеткой, напихав, словно сардин в банку. Для Филиппо места явно не было.

Я перебрался на противоположный склон, но здесь не было видно пещер, где можно было бы спрятать мальчишку.

Когда я сиганул из окна, мне даже в голову не могло прийти, что, быть может, не удастся его найти. Я думал, что достаточно будет пройти сквозь мрак, не дать сожрать себя свиньям, и вот он, здесь.

Не так-то было.

Ущелье очень длинное, и вообще Филиппо могли спрятать где-то в другом месте.

Я пал духом.

– Филиппо, где ты? – крикнул я. Сдавленным голосом, чтобы Меликетти не смог меня услышать. – Ответь мне! Где ты? Отзовись!

В ответ ни звука.

Ответила только сова. Она издала странный звук, вроде как произнесла: «Всёмое, всёмоё, всёмоё…» Наверное, та, что нападала на меня.

Это было несправедливо. Я проделал такой путь, рисковал жизнью из-за него, а он не отыскивался. От отчаяния я начал бегать туда и сюда среди камней и олив, затем поднял ветку и начал колотить ею по камням, пока не ободрал себе руки. Сел. Покачал головой, чтобы вытрясти из нее мысль о том, что все мои усилия оказались напрасны.

Я умчался из дома как угорелый. Папа наверняка очень рассердится. Точно меня выпорет.

Они, должно быть, уже обнаружили, что меня нет в комнате. Но даже если еще и не обнаружили, все равно скоро придут убивать Филиппо. Впереди папа со стариком, за ними Феличе и брадобрей. На полной скорости, на машине старика, давя шинами жаб.

«Микеле, что ты ждешь? Возвращайся домой!» – приказал мне голос сестры.

– Возвращаюсь, – ответил я вслух.

Я сделал все, что мог, не моя вина, что он не находился. Не моя.

Я должен был поспешить, они могут появиться с минуты на минуту.

Если я побегу изо всех сил, нигде не останавливаясь, может быть, появлюсь дома еще до их ухода. И никто ничего не заметит. Это было бы здорово.

Я бросился в обратный путь между камнями. Сейчас, когда было чуть светлее, это было не так сложно.

Сова. Она летала над площадкой и, когда пересекала диск луны, я видел ее черную тень, широкие короткие крылья.

– Чего тебе надо? – крикнул я ей, когда я бежал через площадку, и птица вновь спикировала на меня. Я отбежал в сторону, обернулся и посмотрел на эту сумасшедшую сову.

Она продолжала носиться над площадкой. Иногда она ударяла крылом связку хвороста, лежащую у стены, делала круг и возвращалась вновь. Упрямая.

Но почему она делала это? Охотилась за мышью? Вряд ли. Тогда что?

Гнездо!

Точно. Гнездо. А в нем совята.

Как ласточки, если выгонишь их из гнезда, будут носиться кругами, пока не умрут от усталости.

Кто-то завалил гнездо совы. А совы устраивают гнезда в пещерах.

Пещера!

Я вернулся назад и принялся разбрасывать жерди, в то время как сова вновь и вновь падала на меня.

– Подожди ты! Я сейчас! – крикнул я ей.

Вот она, хорошо скрытая дыра в камнях! Округлая, широкая, словно колесо грузовика.

Сова нырнула в отверстие.

Внутри пещеры темень была как деготь. Пахло горелым деревом и золой. Я не мог понять, насколько она глубока.

Я сунул в пещеру голову и позвал:

– Филиппо!

Мне ответило эхо.

– Филиппо! – позвал я громче. – Филиппо!

Подождал. Никакого ответа.

– Филиппо, ты слышишь меня?

Его здесь не было.

Его здесь нет. «Беги домой», – повторил голос сестры.

Я сделал пару шагов назад, когда внезапно мне послышался глухой стон.

Может, мне показалось?

Я вернулся к дыре, просунул голову поглубже.

– Филиппо! Филиппо, ты здесь?

Из темноты я услышал: «Мммм, мммм, мммм!»

– Филиппо, это ты?

– Мммм!

Он! Точно он!

Я почувствовал, как тяжесть навалилась мне на грудь, я оперся о стену и сполз вниз. И остался сидеть на этой площадке в козлиных какашках, с улыбкой на губах.

Я его нашел.

Из моих глаз полились слезы. Я вытер их рукой.

– Мммм!

Я поднялся.

– Иду! Я сейчас приду. Ты видишь? Я пришел, как обещал. Видишь?

Веревка. Я нашел ее, висящую на жерди плетня, привязал к корню, рядом с той, что держала коз, и бросил в дыру.

Вот и я!

Я начал спускаться. Метра через два я достиг дна. Оно была завалено хворостом, ветками, разбитыми ящиками из-под помидоров. Встав на четвереньки, я пополз, нащупывая рукой путь в темноте. Я был голым и скоро начал трястись от холода.

– Филиппо, ты где?

– Мммм!

Они заткнули ему рот.

– Я сей… – Нога попала между двух жердей, я полетел на ветки, полные шипов. Острая боль впилась в лодыжку. Я заорал от боли, и горячая кислая рвота выплеснулась из меня.

Дрожащими руками я вытащил зажатую ногу. Сильная боль пульсировала в щиколотке.

– Слушай, я ногу поранил, – прохрипел я. – Ты где?

– Мммм!

Я сжал зубы, пополз на это мычание и наткнулся на него. Он лежал, заваленный хворостом. Я сбросил ветки и ощупал его. Тоже голый. Руки и ноги стянуты широким скотчем.

– Говорить не можешь? Подожди, я освобожу тебя. Будет немного больно.

Я сорвал скотч с его губ. Он не закричал, а начал глубоко глотать воздух.

– Ну как ты?

Он не отвечал.

– Филиппо, как ты себя чувствуешь, ответь мне?

Он тяжело дышал, словно охотничья собака, укушенная ядовитой змеей.

– Тебе плохо?

Я дотронулся до его груди. Она очень быстро вздымалась и опадала.

– Сейчас мы пойдем отсюда. Уйдем. Подожди. – Я попытался освободить его руки и ноги. Стянуто туго. В конце концов зубами мне удалось слой за слоем сорвать скотч. Сначала с рук, затем с ног.

– Ну вот и все. Пошли. – Я потянул его за руку. Но рука безжизненно обвисла. – Вставай, прошу тебя. Мы должны идти. Они уже едут сюда.

Я попытался поставить его на ноги, но он опадал, словно тряпичная кукла. В этом истощенном тельце не было ни капли энергии. Он не был мертв только потому, что продолжал дышать.

– Я не смогу вытащить тебя из ямы. У меня болит нога. Я прошу тебя, Филиппо, помоги мне… – Я взял его за руку. – Давай вставай! – Я усадил его, но, как только отпустил, он опять свалился на землю.– Ну что мне делать! Ты что, не понимаешь, что тебя убьют, если ты останешься здесь?! – Комок встал у меня в горле. – Умрешь здесь, дурак, какой же ты дурак! Я пришел сюда из-за тебя, я тебе обещал это, и я пришел, а ты… а ты… – Меня затрясло от рыданий. – Ты… должен… встать… дурак… дурак… больше ты никто. – Я вновь и вновь пытался привести его в чувство, но он валился в золу, с поникшей головой, словно дохлая курица. – Встань! Встань! – орал я и колотил его кулаками.

Я не знал что мне делать. Я уселся у стены и положил голову на колени.

– Ты же еще не умер, понимаешь? – Я продолжал плакать. – И это вовсе не рай.

Неожиданно он прекратил тяжело дышать и что-то пробормотал.

Я приблизил ухо к его губам.

– Что ты сказал?

Он прошептал:

– У меня не получится.

Я замотал головой.

– То есть как это не получится? Еще как получится!

– Нет, извини меня.

– Получится, конечно, получится.

Но он замолк. Я обнял его. Покрытые только грязью, мы дрожали от холода. Ничего нельзя было поделать. Не получится даже у меня. Я чувствовал смертельную усталость, не было никаких сил, боль продолжала терзать щиколотку. Я закрыл глаза, сердце потихоньку успокаивалось, и я, незаметно для себя, задремал.

Я открыл глаза.

Было темно. На мгновение мне почудилось, что я дома, в своей постели.

Затем я услышал лай собаки Меликетти. И голоса.

Они пришли.

Я рванул Филиппо за плечо.

– Филиппо! Филиппо, они идут. Они идут убивать тебя. Вставай!