Текст книги "В тине адвокатуры"

VI
Глаза открыты

В один из вечеров на половине княжен гостей было не особенно много, да и они сгруппировались около княгини Зинаиды Павловны, так что молодым хозяйкам не приходилось занимать их.

Карнеев с княжной Маргаритой (он обыкновенно старался не отходить от нее, оттирая Шатова) и Антон Михайлович со своей невестой сидели друг против друга в уголке гостиной и о чем-то мирно беседовали.

Николай Леопольдович стоял, по своему обыкновению, спиной к горячему камину и грелся, лениво посматривая на собравшееся общество.

Так прошло несколько времени.

Группы переместились. Княжна Маргарита с Карнеевым встали и перешли на другой конец гостиной. Антон Михайлович тоже оставил княжну Лиду одну. Его заменил около нее Гиршфельд.

– Когда вы здесь сидели с Антоном Михайловичем и разговаривали с сестрой, около которой находился господин Карнеев, знаете ли, княжна, какая мысль пришла мне в голову? – наклонился Николай Леопольдович к задумавшейся Лиде.

– Какая? – поглядела та на него вопросительно.

– Мне ужасно хотелось крикнуть, как это бывает в кадрили: changez vos dames.

– Это почему?

– А потому, что я этим доставил бы величайшее удовольствие обоим кавалерам.

– Я вас не понимаю.

– Ах, я и позабыл, что вы у нас святая простота! – улыбнулся Гиршфельд.

Княжна продолжала глядеть на него с недоумением.

– Я давно замечаю, – почти шепотом продолжал Николай Леопольдович, – что Антон Михайлович глядит на Маргариту Дмитриевну далеко не глазами жениха ее сестры, а этот его друг поглядывает на вас совсем не так, как подобало бы глядеть другу жениха.

– Что вы хотите этим сказать? – вздрогнула княжна Лида.

– А то, что если бы княжна Маргарита Дмитриевна захотела, – а она, кажется, этого совсем не прочь, – то господин Шатов охотно бы уступил вас своему другу, не из чувства дружбы к нему, а из чувства любви к вашей сестре. Если же бы, к довершению всего, вы на это согласились, то счастливее человека, чем господин Карнеев, трудно было бы и сыскать.

– Как вы злы! – улыбнулась княжна какой-то деланной улыбкой.

– Вот вам и людская благодарность! – развел руками Гиршфельд. – Я единственно из доброго к вам расположения указал вам на сделанное мною открытие, в верности которого не сомневаюсь, и несмотря на совершенно незаслуженное обвинение вами меня в злости, советую вам, как друг, принять это мое сообщение к сведению.

С этими словами Николай Леопольдович встал и присоединился к гостям, окружавшим княгиню.

Та рассказала им о смерти своего мужа, о том горе, которое эта смерть причинила ей.

Княжна Лида осталась одна. Разговор с Гиршфельдом тяжелым камнем лег на ее сердце. Она задумалась.

Гости разъехались. Уже было поздно. Она прошла в свою комнату, разделась, легла в постель, но заснуть не могла. Неотвязная мысль не покидала ее головки…

«Неужели он сказал правду?»

В справедливости одной части высказанных им наблюдений она не сомневалась. Она инстинктивно догадывалась, что Иван Павлович горячо, безгранично любит ее, что не стой между ей и им любимый ею человек и друг, он многое отдал бы за возможность заслужить взаимность. Ни одним лишним словом не обмолвился он в этом своем чувстве, но она угадала его сердцем. Она сама ценила в нем хорошего человека, была довольна дружбой с ним, но еще более цены заслуживал в ее глазах этот человек с его затаенным, честным, горячим чувством. Он, может быть, сам давно заметил то, что высказал ей сегодня этот злой человек, но ни одним словом, ни одним жестом не дал понять это, не унизил в ее глазах своего счастливого соперника, потому только, что он его друг. Это настоящая дружба! Дружбой с таким человеком можно гордиться. Не потому ли он так неустанно бывает около ее сестры, чтобы не оставлять ее жениха около нее одного, а она, княжна Лида, думала за последнее время, что Иван Павлович начинает увлекаться Марго, что и последняя оценит его, и что они повенчаются тоже и будут счастливы.

Лучшей партии она не желала бы своей любимой сестре. Как бы весело было им ехать за границу, после двух свадеб, вчетвером.

Эту поездку проектировал для нее с Шатовым Иван Павлович. И вдруг такое ужасное открытие.

«Неужели ов сказал правду?»

Княжна Лида стала припоминать в отношениях своей сестры и своего жениха все оставленное ею за последнее время без внимания.

Чем дальше шла она мыслью в этом направлении, тем более с ужасом начинала убеждаться, что Гиршфельд, пожалуй, прав. Она гнала от себя страшную мысль, но червь сомнения уже впился в ее бедное сердце.

«Надо будет проследить за ними. Я, быть может, ошибаюсь!» – старалась разуверить себя княжна.

«Неужели он сказал правду?»

Княжна Лида всю ночь не сомкнула глаз.

Долго не спала в своей комнате и княжна Маргарита Дмитриевна. Гиршфельд в этот же вечер успел шепнуть ей, что дело им сделано, что впечатление произведено.

Надо было придумать дальнейшую программу действий.

«А если она пропустила его слова мимо ушей, если по-прежнему она будет на все глядеть теми же невинными глазами?» – со злобой думала княжна.

«Тогда надо будет приняться за дело самой».

С этой мыслью Маргарита Дмитриевна заснула.

Великолепная пара серых в яблоках рысаков, запряженных в роскошные американские сани, с медвежьей полостью, еще стояла у подъезда дома, где жили Шестовы. Зазябшие лошади нетерпеливо били копытами мерзлый снег мостовой. Видный кучер, сидя на козлах, зорко следил за ними, крепко держа в руках вожжи. Это были лошади Гиршфельда.

Он еще не уехал и был на половине княгини Зинаиды Павловны. Развалившись на одной из кушеток ее будуара, ов вел с ней, сидевшей на софе, деловой разговор.

– Я должен тебе заметить, что при такой жизни, которую ведешь ты с твоими племянницами, процентов ни с твоего капитала, ни с капиталов княжны Лиды, не говоря уже о грошах, принадлежащих княжие Маргарите, не хватит. Придется проживать твой и княжны Лиды капитал, что было бы нежелательно, а относительно капитала, завещанного последней, даже неудобно – в нем может через несколько месяцев потребовать от тебя отчета Шатов.

– Неужели мы так много проживаем? – беспокойным тоном спросила княгиня.

– И теперь не мало, а по истечении траура будет еще больше, а к тому времени двести тысяч перейдут в семейство Шатовых, – отвечал Гиршфельд.

– Но я не вижу в чем же сокращать расходы; я трачу только на необходимое, не жить же мне по-мещански; у нас такой большой круг знакомства, который со дня на день увеличивается.

– Я и не говорю об ограничении расходов, я желал бы даже, чтобы ты себе не отказывала в безумных прихотях. Я готов отказаться от моего жалованья.

– Ты готов даже стеснять себя для меня, мой милый! – нежно вставила княгиня.

– Разве ты имеешь данные в этом сомневаться? – спросил Николай Леопольдович.

Княгиня, вместо ответа, с легкостью молоденькой девушки, соскочила с софы, подбежала к Гиршфельду и зажала ему рот крепким поцелуем.

– Не шали, садись и слушай! – тоном нежного упрека начал снова Николай Леопольдович, освободившись от ее порывистых объятий.

Зинаида Павловна возвратилась на место с наивным видом провинившейся школьницы.

– Я слушаю! – покорно сказала она.

– Необходимо, по моему мнению, увеличить твои доходы.

– Как же это сделать?

– Очень просто. Надо обойти нелепый пункт завещания твоего безумного мужа, по которому миллионный капитал, завещанный твоему сыну, все доходы как с него, так и с имений, кроме Шестова, должны храниться в государственных бумагах, приносящих обыкновенно ничтожные проценты. Я полагаю, что князь Владимир, достигнув совершеннолетия, ничуть не будет s претензии, если даже узнает, получив свои капиталы и доходы в целости, что ты употребила на себя лишние проценты, полученные от умелого помещения этого громадного капитала в другие гарантированные правительством бумаги. Моя обязанность будет следить за состоянием биржи, и я буду тогда вполне заслуженно получать мое жалованье.

– Но ты говорил о каких-то отчетах дворянской опеке, будет ли это удобно?

– Пустяки, я еще не будучи в Т. все устроил. Весь капитал в наших руках, доходы, обращенные в государственные бумаги, тоже будет оставаться у нас; все подписанные тобою отчеты будут утверждаться. Это, конечно, будет стоить денег, но сравнительно очень ничтожных.

– Так зачем же стало дело?

– За твоим согласием, моя дорогая.

Княгиня снова перепорхнула к Гиршфельду на кушетку.

– И ты в нем сомневался, когда я сама вся твоя! – обняла она его.

– Ты – да, но я не хочу считать моими твои деньги – это испортило бы всю иллюзию нашей любви. В денежных, всегда щекотливых, вопросах я очень щепетилен. Ты знаешь русскую пословицу: «дружба дружбой, а деньгам счет». Вот почему я беру с тебя всегда расписки в получении от меня сумм – аккуратность прежде всего… – поцеловал ее в свою очередь Николай Леопольдович.

– Милый, хороший, честный! – разнежилась княгиня.

– Однако, мне пора, завтра рано вставать… – взглянул на часы Гиршфельд.

– Зачем?

– Казенная защита, переданная патроном… – поморщился тот и встал.

– До завтра! – обняла его Зинаида Павловна.

– Так я начну действовать, – заметил он.

– Действуй, конечно, – простилась она с ним.

Гиршфельд укатил домой.

VII
Подозрение подтвердилось

Прошел месяц.

Княжна Лидия Дмитриевна стала неузнаваема. Она страшно похудела и осунулась, цвет лица приобрел снова восковую прозрачность, впалые щеки и глаза горели: одни зловещим румянцем, а другие каким-то странным, неестественным блеском.

Наблюдения, на которые она решилась в ночь после разговора с Гиршфельдом, почти открыли ей глаза. Она увидела, что ее милый, ее ненаглядный Тоня старается лишь быть с ней нежным, но что он не любит ее, а любит ее сестру. Она не могла сказать, чтобы она заметила между ними что либо такое, что могло бы окончательно убедить ее в справедливости этого страшного вывода, но те мелкие подробности их отношений, которые теперь не только не ускользали от ее внимания, но даже восстали перед ней в более резких, выпуклых чертах, доводили ее почти до полного уразумения горькой действительности. Эта все-таки некоторая неопределенность в разрешении так, или иначе рокового для нее вопроса, желание, страстное желание ошибаться действовали на нее угнетающим образом. Она продолжала свои наблюдения, ждала и боялась подтверждающих факторов.

Иван Павлович следил за ней тревожным взглядом. Он один из окружающих ее понимал страшную опасность, в которой она находится, видел быстрое развитие ее внутренних, нравственных страданий, в таких резких формах отражающихся на ее и без того слабом организме. Он чуял приближающуюся беду и оставался бессильным, немым зрителем угасающей юной, дорогой для него жизни.

Княжна Маргарита торжествовала, не подозревая величины опасности, и старалась отвлечь внимание Шатова от поразившей его перемены в княжне Лиде.

Последняя усердно, сама не зная того, помогала сестре в достижении намеченной ею цели и на все расспросы Антона Михайловича отвечала, что чувствует себя прекрасно.

– Что такое с Лидой? – спросил княжну Маргариту Дмитриевну Шатов. – Она несомненно больна, а между тем уверяет, что чувствует себя совершенно здоровой, избегает разговоров со мной о ее болезни, рано стала ложиться, видимо слабеет день ото дня, а между тем упрямо молчит на все расспросы.

– Просто капризничает, а может быть простудилась, катаясь; посидит несколько дней дома – поправится, соскучится – перестанет капризничать! – небрежно кинула ему в ответ княжна.

В тот же день она объявила Лиде, что ей несколько дней следует посидеть дома, так как она хотя и скрывает, но Антон Михайлович решил, что она больна от простуды.

– От простуды! – горько улыбнулась Лидия Дмитриевна, но беспрекословно согласилась исполнить волю старшей сестры.

Иван Павлович решился переговорить с Антоном Михайловичем.

– Послушай, дружище, неужели ты ничего не замечаешь? – приятельским тоном начал он.

– Что такое?

– Ведь твоя невеста на твоих глазах сгорает, как свеча – она видимо догадалась.

– О чем догадалась?

– Да о том, что ты играешь с ней недостойную комедию… – резким тоном произнес взбешенный Карнеев.

– Знаете ли вы, Иван Павлович, – вспыхнул Шатов, – даже дружба имеет свои границы, и кто их переходит, того следует порой и останавливать. Я попросил бы вас не вмешиваться в мои дела с моей объявленной и обрученной невестой и избавить меня от ваших нравоучений, которые мне, признаться, очень надоели.

Озадаченный Карнеев замолчал и поглядел на Антона Михайловича своими добрыми глазами. Гнев его прошел. Его взгляд был полон сострадания.

– Девчонка схватила легкую простуду, капризничает, не хочет лечиться, а влюбленные друзья ее, – подчеркнул Шатов, – сваливают ее вину на других.

Иван Павлович не ответил ни слова.

Он понял, что счастье Лиды погибло. Ему осталось позаботиться спасти ей хоть жизнь.

«Надо показать ей жизнь в истинном свете, надо постепенно спустить ее с облаков, тогда удар падения не будет так силен!» – думал Карнеев.

Он не знал, что Гиршфельд уже ранее его грубо столкнул ее с ее неба.

«Что если она оправится и, свободная от прежних обязательств, подарит его чем-нибудь более дружбы?» – мелькнуло в его уме.

Он отогнал от себя эту эгоистическую мысль. Не для себя, а для нее, для нее одной он хотел, чтобы она жила. С таким решением он вечером поехал к Шестовым.

На половине княжны он застал одного Шатова, который вскоре, впрочем, уехал, объяснив, что спешит к нескольким труднобольным. Княжна Лидия Дмитриевна проводила его долгим печальным взглядом.

По отъезде Шатова Маргарита Дмитриевна, недолюбливавшая Ивана Павловича, удалилась в свою комнату.

– Вы меня извините, – обратилась она к нему, – мне надо кое-чем позаняться. Развлеките Лиду, ей эти дни что-то не по себе.

Карнеев церемонно раскланялся. Они остались вдвоем с княжной Лидой.

– Вы себя не бережете, разве можно рисковать так своим здоровьем; простудиться легко, поправляться долго! – с нежным укором начал он.

– И вы верите в эту пресловутую простуду? – горько усмехнулась она и посмотрела на Ивана Павловича своими воспаленными глазами.

– Но что же с вами делается? Доверьтесь мне, как другу… – опустил он под взглядом княжны глаза.

– Я сама не знаю, что со мною делается: я как будто проснулась от хорошего, хорошего сна и почувствовала, что это был только сон.

– Надо свыкнуться с действительностью и постараться забыть о грезах.

– А если этот сон, эти грезы, как вы говорите, составляли всю мою жизнь?

– Надо перенести. Вы еще не испытали жизни, для вас она еще вся впереди… – заметил Иван Павлович.

– Вы думаете? – печально спросила княжна.

– Тут нечего думать – это ясно. Если вы в ком-нибудь обманулись, надо благодарить лишь Бога, что не поздно.

– Почему вы знаете, что я обманулась? – вдруг порывисто заговорила она и даже пододвинулась на диване к сидевшему в кресле Карнееву.

– Я ничего не знаю, пока вы мне не скажете, я выразил лишь предположение! – смутился Иван Павлович.

– Нет, вы знаете, знаете! – с лихорадочной дрожью в голосе продолжала княжна.

– Уверяю вас, что я ничего не знаю, успокойтесь, ради Бога! – взял ее за руку Карнеев.

– Не знаете? – чуть слышно произнесла княжна, видимо ослабевшая после минутной ажиотации.

– Положительно ничего не знаю! – уверял он.

– Скажите мне, Иван Павлович, неужели есть люди, которые в состоянии делать и говорить одно, а думать и чувствовать другое? – начала она после некоторой паузы.

Карнеев с отеческой нежностью посмотрел на нее.

– Хорошее, доброе дитя, вы бы спросили лучше: существуют ли люди, которые этого не делают.

– Неужели все такие нехорошие, злые?

– Все – этого сказать нельзя, но хорошие люди очень редки.

– Ну, например, вы, вы этого не стали бы делать? – в упор спросила она.

– Я… я… – смешался Иван Павлович, – не знаю.

– А я знаю!.. знаю! – снова взволнованно заторопилась княжна. – Вы хороший, честный, за это я и люблю вас.

Крупные слезы покатились по ее впалым, разгоревшимся щекам.

Карнеев положительно растерялся. Слово «люблю», хотя и сказанное в наивном детском смысле, сразу перевернуло все его мысли. Кровь бросилась к нему в голову. Он был на волосок от признания, но опомнился и сдержался.

– Успокойтесь, ради Бога, о чем же вы плачете, все перемелется мука будет! – бессвязно заговорил он.

В передней раздался звонок. Княжна Лида быстро вытерла слезы. Приехала княгиня с Гиршфельдом.

Княжна Маргарита вышла в гостиную. Иван Павлович, просидев еще около часа, начал прощаться, сославшись на вечерние занятия. Княжна Лида, нервно крепко пожала ему руку. Он почувствовал, что ее рука горит, как в огне. У него потемнело в глазах, и он опомнился лишь прокатившись по морозному воздуху, подъезжая к дому.

Прошло несколько дней. Побеседовать за это время с княжной Лидой Ивану Павловичу не пришлось, тем более, что, занятый какой-то срочной работой, он был у Шестовых всего два раза.

Выдался вечер, когда в гостях у княжен был один Шатов.

Княжне Лиде с утра сильно нездоровилось, и она, сославшись на головную боль, рано ушла к себе в комнату. Княжна Маргарита и Антон Михайлович остались вдвоем в гостиной.

Последний был мрачно настроен.

– Что вы сегодня глядите таким рыцарем печального образа? – улыбнулась Маргарита Дмитриевна.

– Грех вам шутить, мне так положительно не до шуток.

– Грех… мне… я вас не понимаю! Причем тут я? – с расстановкой, медленно спросила она.

– Кому же как не вам… как причем вы?!. – удивленно поглядел он на нее.

Она продолжала вопросительно глядеть на него и молчала.

– Ведь вы знаете, что мое положение ужасно, – продолжал он с отчаянием в голосе, – что я, безумно любя вас, связан навеки с любящей меня девушкой, зародившееся было чувство к которой поглощено всецело вспыхнувшей вновь к вам любовью.

– Но вы знаете также, что я не в лучшем, чем вы, положении! – деланно-грустным тоном перебила его княжна.

– Это лишь усугубляет наше несчастье, а вы спрашиваете еще, отчего я мрачен.

– Надо найти исход. Говорят, нет положений безвыходных.

– Какой? Скажите, что делать? Я сделаю все!

– Я знаю в этом случае меньше вас. Надо вам освободиться от обязательств.

– О, я знаю это сам, но как? Ведь разрыв с вашей сестрою, начатый мною, убьет ее. Она так горячо любит меня.

– Авось и не убьет. Вы уж чересчур преувеличиваете ее чувство! – углом рта улыбнулась Маргарита Дмитриевна.

– Нет, убьет, убьет, для меня теперь это ясно. Разве вы не замечаете, что с ней сделалось; я поверил вам, что это каприз, а теперь, увы, оказывается, что Карнеев прав: она просто исстрадалась и тает как свеча. Что мне делать, что мне делать?.. Какой я низкий человек, какой я подлец перед ней!

Шатов схватился обеими руками за голову.

– Так пойдите и посоветуйтесь с вашим Карнеевым! – резко заметила княжна.

Антон Михайлович не слыхал последней фразы, он сидел с поникнутой головой, углубленный в свои думы.

В это время до чуткого уха Маргариты Дмитриевны донеслись тихие шаги ее сестры, подходившей к двери гостиной.

– Иди от меня, жалкий человек, к твоей невесте, коли ты не в силах, несмотря на твою хваленую любовь, добыть меня! – вскочила с дивана и почти крикнула княжна.

Это в первый раз произнесенное безумно любимой им девушкой «ты» подействовало на него подобно электрическому току.

Он вскочил и машинально протянул к ней руки.

В дверях гостиной появилась бледная княжна Лида.

Шатов стоял спиною к этим дверям.

Маргарита Дмитриевна сделала вид, что не заметила ее и, быстро обвив руками голову Антона Михайловича, ввилась в его губы долгим поцелуем.

Лида как бы застыла в дверях.

По странной тайне человеческого организма, слабая девушка вдруг окрепла. Твердой походкой прошла она в переднюю, накинула на голову первый попавшийся ей платок и стала спускаться по лестнице.

«Она видела!» – вдруг отняла княжна Маргарита от Шатова руки и снова опустилась на диван.

Антон Михайлович глядел на нее безумными глазами и, казалось, не понимал ничего.

В это время хлопнула парадная дверь. Это вышла княжна Лида.

Она бросилась в сани первого попавшегося ей извозчика и приказала ехать на Мясницкую.

Услыхав стук парадной двери, Маргарита Дмитриевна позвала лакея и узнала от него, что ее сиятельство княжна Лидия Дмитриевна в одном платье изволили сейчас выйти по парадному крыльцу.

– Как же вы ее не остановили! – накинулась она на лакея.

– Не посмел-с, да и не успел-с, очень быстро уж это случилось! – оправдывался лакей.

Посланный на улицу, он вернулся, не догнав ее.

– Она покончит с собой! – твердил растерявшийся Шатов.

Неожидавшая такой выходки, княжна была смущена и молчала.

Лидия Дмитриевна, между тем, доехала, не чувствуя холода, несмотря на то, что на дворе стоял сильный мороз, до дома, где помешалось реальное училище.

– Иван Павлович дома? – с лихорадочным волнением обратилась она к швейцару.

– Дома-с! – ответил тот, с недоумением осматривая странную посетительницу.

– Доложите, что княжна Шестова! – слабым голосом произнесла она.

Недоумение швейцара увеличилось. Он дал сильный звонок.

Княжна Лида вдруг зашаталась, и, не поддержи ее швейцар, рухнула бы на пол.

Он бережно усадил ее на стул в швейцарской, и приказал выбежавшему на звонок лакею поскорее доложить Ивану Павловичу о приезде к нему княжны Шестовой.