Текст книги "В тине адвокатуры"

XXIII
Tet-a-tet

Ровно в два часа того же дня князь Виктор робко нажал пуговку электрического звонка у подъезда квартиры Александры Яковлевны Пальм-Швейцарской.

– Князь Гарин? – осведомился отворивший ему дверь лакей.

– Да! – ответил Виктор.

– Пожалуйте! – Слуга бросился снимать с него шинель.

Его видно ждали и даже были приняты все предосторожности, чтобы назначенное tet-a-tet не было кем-либо нарушено. Князь прошел в гостиную. Она была пуста. Он сел в кресло и стал нетерпеливо ждать, поглядывая на опущенную портьеру. Александра Яковлевна, приехав домой по окончании спектакля, тоже почти всю ночь не сомкнула глаз. Цель всей ее жизни – месть князю Виктору Гарину и всей его семье – была близка к осуществлению. Он был здесь, и завтра будет у нее. Она распорядилась, чтобы это свидание было с глазу на глаз. Кроме злобной ненависти, она ничего не чувствовала к первому своему любовнику, но она должна играть драматическую роль. Не даром же она актриса! Она должна явиться перед ним во всеоружии своей обаятельности. С завтрашнего дня он должен пресмыкаться у ее ног, готовый на всякие жертвы, – от денежных до чести своего имени и чести своей семьи включительно.

– Чести! – злобно прошептала она. – Не большая жертва для Гариновского отродья.

«Надо высосать из него все, что возможно и даже невозможно – в возмездие!.. И потом бросить, как выжатый лимон», – решила она и заснула под утро с этою мыслью.

Встала она ранее обыкновенного и занялась обдумыванием своего туалета. Выбор ее остановился на кружевном утреннем капоте, который, как вероятно не забыл читатель, произвел такое ошеломляющее действие на Гиршфельда.

«Надо заставить его подождать, – подумала она, когда ей доложили о приезде князя Гарина. – Однако, он аккуратен… Это добрый знак», – ядовито улыбнувшись, подумала она, посмотрев на часы.

Было две минуты третьего. Виктор сидел и ждал. Время тянулось для него томительно долго. Наконец, портьера зашевелилась, откинулась и в гостиной показалась хозяйка.

– Александрина! – бросился он к ней навстречу.

– Без фамильярностей, князь! – отстранившись от него, сказала Александра Яковлевна, сделав величественный жест рукою и окидывая его с головы до ног презрительным взглядом.

Ошеломленный ее возгласом, он, казался, прирос к месту и покорно опустил голову, в ожидании новых ударов.

– Вы, ваше сиятельство, – начала она снова насмешливым тоном, – приехали в Москву полюбоваться, а может быть и поухаживать за новою актрисою, Пальм-Швейцарскою, и не ожидали, что встретите в ней дело ваших грязных рук, обманутую вами, когда-то любимую и любившую вас девушку… Вы вчера смутлись от неожиданности такой встречи… Я заметила ваше смущение и порадовалась за вас. Значит, у вас еще есть совесть, и она способна хотя временно просыпаться… Я от вас не ожидала и этого…

Виктор поднял на нее умоляющий взгляд, но во встреченном взоре разгневанной женщины он прочел столько непримиримой злобы, что снова опустил голову.

– Я сжалилась над вами и устроила это, быть может, последнее – это зависит от вас – свидание с вами. Я могла вчера еще сделать то, что вы уже нынче не могли бы надеть этого честного мундира, который вы клялись не надевать до тех пор, пока я не буду, с согласия ваших родителей, объявлена вашей нареченной невестой. «Подлец», говорили вы тогда, «не должен позорить мундира». А между тем, князь, вы в нем!..

Он вздрогнул и снова бросил на нее умоляющий взгляд. Она не унималась.

– Я вчера публично, при вашем друге, имела полное право плюнуть вам в глаза и рассказать ваше бесчестное, постыдное бегство от опозоренной вами девушки. Я пощадила вас и принесла жертву в честь вашего, вами самими опозоренного, мундира. А почему я это сделала? Потому что я искренне любила вас, потому что не разумом, а сердцем я до сих пор люблю вас…

Последнюю фразу она произнесла задыхающимся от волнения шепотом, и скорее упала, нежели села в кресло.

– Я люблю человека, меня погубившего!.. Я люблю… подлеца! – истерически захохотала она и умолкла.

Князь Виктор снова приблизился к ней и упал перед ней на колени.

– Простите, простите меня!.. – простонал он. – Я три года мучаюсь и не нахожу себе места от угрызений совести за это преступление моей юности. Три года ношу я в сердце образ и благословляю день нашей настоящей встречи, дающей мне возможность искупить перед вами мою вину, искупить какими угодно жертвами, ценою моей жизни.

– Не хотите ли вы предложить мне пойти к вам на содержание?.. – презрительно сказала она, вскинув на него глаза.

– Не будьте жестоки: я далек от этой мысли: я предлагаю вам руку и сердце, я предлагаю вам мое имя, несмотря на ваше настоящее положение, в котором, впрочем, виною опять только я один…

Он схватился руками за голову.

– Какое положение? – вскипела она, вскочив с места. Он продолжал стоять на коленях.

– Уж не верите ли и вы той сплетне, что я живу на содержании у Гиршфельда? Так знайте же, что я на самом деле богата, но это богатство куплено ценою моего ума, а не тела; в последнем смысле – я не продаюсь…

– Извините, вы меня не так поняли! Я говорил о положении актрисы… – растерянно прошептал он, поднимаясь с колен.

– А чем, позвольте спросить, ваше сиятельство, – наступая на него, перебила она, – положение актрисы бесчестнее и позорнее положения тех актрис в жизни, – светских дам и девушек, играющих в добродетель и прикрывающих искусной игрой свое полнейшее нравственное растление? Такую актрису, по мнению людей вашего круга, вы спокойно можете назвать перед церковным алтарем вашей женой, чтобы вашим же именем прикрывать дальнейшие похождения этой светской добродетельной развратницы. Труженица же искусства, получающая своей игрой толпу в этой великой народной школе, называемой театром, заклеймлена печатью отвержения, именем комедиантки, со стороны настоящих, подлых, низких, но чаще всего титулованных комедианток! Так знайте же, что честная актриса не принимает вашей жертвы, отказывается от чести быть княгиней Гариной. Женитесь на комедиантке вашего крута!

Она повернулась, сделав вид, что уходит.

– Но я люблю вас… – простонал Виктор.

Она снова обернулась к нему.

– Люблю?.. – с иронической улыбкой повторила она уже более мягким тоном. – Люблю?.. А где же вы были до сих пор? Почему вы не бросились на поиски любимой вами женщины, как только что вернулись из-за границы, узнав, что ваша матушка с позором выгнала за ворота вашу жену перед людьми и перед Богом, как вы называли меня когда-то?..

– Я этого не знал: мне сказали, что вы покинули дом по собственному желанию, что отец обеспечил ваше дальнейшее существование…

– И вы поверили этой лжи, вы утешились этой сказкой? Тысяча рублей, выкинутые мне из моих же денег вашим отцом, называется на языке этих людей обеспечением?

– Простите, повторяю, простите! Нет, даже не прощайте теперь, но дайте возможность заслужить это прощение… Я действовал под влиянием…

– Знаю даже под чьим: под влиянием княгини! – злобно сверкнув глазами, досказала она.

Он не ответил ничего и лишь покорно опустил голову.

– Хорошо! – продолжала она. – Я вполне понимаю ваше желание заслужить мое прощение. Ваша вина передо мной такова, что должна тяготить мало-мальски честного человека, а вы слишком молоды, чтобы испортиться вконец, несмотря на окружающую вас тлетворную среду. Знайте только, что заслужить это прощение вы должны будете громадными жертвами, и все же они не будут равносильны той жертве, которую я принесла вам, не искупят того оскорбления, которое вами нанесено мне. За мной всегда останется безусловное право прощения, и я воспользуюсь им, когда увижу, что вы достаточно искупили свою вину.

– Александрина, я готов на всякие жертвы.!.. Дайте мне только надежду, что вы когда-нибудь вернете мне свою любовь…

– Этой-то надежды я вам и не дам. За будущее не ручаюсь: может быть это и будет так, смотря по вашему поведению относительно меня, а до тех пор я для вас не Александрина, а Александра Яковлевна, а вы один из моих поклонников, как артистки, и то новичок, которого я до поры до времени могу держать в черном теле. Вот мои условия. Принимаете ли вы их? Если да, то поговорим о подробностях; если же нет – прощайте…

Она снова повернулась от него к портьере.

– Принимаю безусловно! Останьтесь, останьтесь! – задыхающимся голосом произнес Гарин.

– Тогда сведем прежде всего семейные денежные счеты!

В коротких словах передала она ему сцену, виденную ею в детстве у постели своего умирающего незаконного отца, князя Ивана Гарина.

Краска стыда за родителей покрыла лицо молодого человека.

– Это возмутительно! – прошептал он.

– Более чем возмутительно! – подтвердила она. – Признаете ли вы теперь за мной право получить от вашего семейства девяносто девять тысяч рублей, считая уплаченной ту тысячу рублей, которую я получила при моем изгнании из вашего дома?

– Конечно, признаю! – твердо ответил Виктор.

– От вас, как от единственного наследника богатств ваших родителей, я и требую возвращения этой, по праву принадлежащей мне и украденной у меня, суммы. Вы их доставите мне на этой неделе.

– Я?.. – пробормотал он, уставившись на нее. – Но откуда же я их возьму? Я еще не наследовал от моих родных: они, как вам вероятно известно, оба живы и здоровы.

– Мне нет до этого дела; вы достанете их пока под векселя, а расплатитесь потом: я не нуждаюсь в них, но действую из принципа. Возвращая мне их, вы успокоите прах моего отца, а вашего дяди, и примирите меня отчасти с собою, а там мы увидим. Согласны?

– Согласен на все; но кто поверит мне, в моем настоящем положении, такую сумму?..

– Я помогу вам и в этом… Обратитесь к Гиршфельду, я сегодня вечером поговорю с ним.

В глазах Гарина блеснул ревнивый огонек. Это не ускользнуло от Пальм-Швейцарской.

– Успокойтесь! Я вам уже говорила и могу дать честное слово, что не имею чести состоять его любовницей.

– Если так, то согласен… – прошептал Виктор.

– Чтобы в течение недели деньги были в моем столе. Приезжайте в театр, заходите ко мне в уборную, разрешаю даже поднести мне подарок. По вторникам собираются у меня. Больше, пока, мне сказать вам нечего. Прощайте.

Она протянула ему руку. Он страстно прижался к ней губами. Она вырвала ее и скрылась за портьерой. Он поехал домой.

– Ну что, как дела? – встретил его Шестов.

– Ничего! Был, пил кофе…

– Никого кроме тебя не было?

– Никого.

– Счастливец!.. Скромничает!.. Туда же!..

В тот же вечер Николай Леопольдович был вызван экстренно к Александре Яковлевне.

– Завтра князь Гарин обратится к вам с просьбою достать ему под вексель сто тысяч рублей. Устройте ему это дело поскорей, но только на самых тяжелых для него условиях.

– Сто тысяч! – воскликнул Гиршфельд, – Но где же я их возьму!

– Это до меня не касается. Вы слышите, что я сказала? Ваше дело исполнить. Сделайте скорее; слышите?

– Слышу! – ответил тот, посылая ей мысленно всевозможные проклятия.

– Не беспокойтесь: отец его миллионер и заплатит, если вы умно его запутаете и сделаете этот платеж вопросом чести. Впрочем, мне вас в этом не учить стать!.. – успокоила она его.

Николай Леопольдович быстро смекнул, что она говорит дело и уехал от нее в самом деле совершенно спокойно. Визит к нему на другой день князя Виктора с просьбой достать денег не был, таким образом, для него неожиданностью. Он обещался похлопотать, и через несколько дней заем этот был совершен через контору знакомого нам Андрея Матвеевича Вурцеля. Князь Гарин выдал векселей на сто пятьдесят тысяч, сроком на шесть месяцев, и подписался на них «по доверенности отца».

– Но ведь я никакой доверенности не имею? – пробовал возражать он.

– И не надо! Это одна пустая формальность. Через полгода мы их перепишем! – успокаивал юношу Вурцель. – Такова воля капиталиста; иначе нельзя достать денег.

Виктор подписал и, получив деньги, помчался к Пальм-Швейцарской, которой и вручил девяносто девять тысяч рублей.

– Для начала – я вами довольна! – улыбнувшись, сказала она и дала ему поцеловать руку.

Несколько дней спустя, в московских газетах было сообщено о поднесенном от публики артистке Пальм-Швейцарской богатом подарке, состоявшем из бриллиантового колье, вложенного в роскошный букет. Это колье было поднесено князем Виктором Гариным накануне отъезда его с Шестовым в Петербург, так как срок отпуска их кончился.

Последний, несмотря на то, что Виктор не говорил ему ни слова о своих отношениях к Александре Яковлевне, был вполне убежден, что у его друга Гиршфельда, со времени пребывания Гарина в Москве, выросли рожки. Это льстило самолюбию учителя: он радовался успехам своего ученика.

XXIV
Светский брак

Через несколько дней по приезде из Москвы, князь Владимир Шестов сделал предложение Анне Васильевне Гариной. Он обратился не к ней лично, а передал княгине Зое Александровне свои чувства к ее дочери и умолял о ее ходатайстве в этом деле. Княгиня поблагодарила его за честь и обещала переговорить с дочерью.

– Я сделаю все возможное, дам ей материнский совет, и этот совет, князь, вы можете быть уверены, будет в вашу пользу! – сказала княгиня, ласково улыбаясь.

– Благодарю вас! – с чувством отвечал Владимир, целуя ее руку. – Я сумею составить счастье вашей дочери, мое же счастье теперь в ваших и ее руках.

– Повторяю, я и князь (могу вам ручаться за него) согласны; решающий голос – голос Annette, но не думаю, чтобы она подала его против вас…

– Я, увы, далеко не убежден в этом… – вздохнул князь. – Я не могу похвастаться особым вниманием княжны…

– Она девушка со странностями, но у нее прекрасное сердце; я говорю это не как мать, – я беспристрастна, – но она умеет различать людей, она оценит ваше к ней чувство, о котором, быть может, и не догадывается.

– Я старался показать его настойчивым и продолжительным ухаживанием! – возразил он.

– Она могла не видеть в нем серьезных намерений…

– Дай Бог! – прошептал он, придавая себе взволнованный вид и вставая, чтобы проститься.

– Я надеюсь вас скоро успокоить благополучным ответом, – сказала княгиня, подавая ему руку.

Он снова крепко поцеловал ее.

По его уходе она удалилась к себе в кабинет, села в кресло и задумалась.

Обнадеживая князя Владимира на благополучный ответ со стороны своей младшей дочери, княгиня говорила ему далеко не то, что думала. Она хороша знала ту нескрываемую княжной Анной антипатию, которую последняя питала к настоящему претенденту на ее руку, так что на добровольное согласие княжны на этот брак не могло быть ни малейшей надежды. Между тем, этот-то брак и был сладко-лелеянной мечтою княгини Зои и ее мужа. Более блестящей партии они не могли желать для своей дочери, репутация же князя Владимира, как кутилы, мота и развратника, не имела ровно никакого значения в их глазах. Они находили себе утешение, а князю – оправдание, в народных поговорках: «быль молодцу не укор», «бесится, бесится, да и перебесится» и «женится-переменится». Колоссальное богатство князя, доставшееся ему от отца, – они не знали, какие метаморфозы оно претерпело в руках искусного Гиршфельда, – одно могло заслонить недостатки жениха и придать ему даже небывалые достоинства в глазах сиятельных родителей невесты. Средства этих родителей были к тому же далеко не в блестящем положении. Еще во время поездки всего княжеского семейства в именье брата, князя Ивана, в то лето, когда он неожиданно умер ударом, дела князя Василия были крайне запутаны: на имениях лежали неоплатные долги, и главною целью посещения брата был расчет со стороны бившегося как рыба от лед князя Василия, находившегося накануне полного разорения, на родственную помощь. Смерть брата, таким образом, произошла совершенно кстати и даже ранее, нежели князь Василий передал ему о своем гнетущем положении. Опекунство над сыном, которому достались все имения дяди, скрытые князем капиталы, как принадлежащий Александрине, так даже и часть доставшегося родному сыну, поправили финансовое положение князя Василия, но, увы, не надолго. Не прошло и десяти лет, как от этих капиталов не осталось даже приятного воспоминания; снова явились долги, и в опекунские отчеты вошел не присущий им фантастический элемент. Совершеннолетие сына, принявшего наследственные имения и оставившего их в управлении отца, вторично спасло князя Василия от разорения и даже от позора, так как капитал сына значился только на бумаге, а имения были заложены и перезаложены.

Ничего не смысля в делах, Виктор имел весьма смутное понятие о том, что у него есть отдельное от отца состояние. Он, как и Владимир Шестов, «что-то» подписывал, но прочесть это «что-то» не давал себе труда, а быть может и самое чтение не привело бы ни к чему и дело от этого не стало бы для него яснее. Главною причиною растройства денежных дел семейства князей Гариных, кроме стоящей баснословно-дорого придворно-светской жизни, был сам князь Василий, ведший большую игру в карты и на бирже, первую несчастливо, а последнюю неумело, как неумело вел дела и по имениям, которые ему приносили чуть не убыток, а для управляющих были золотыми днами. Как бы то ни было, но положение было не из приятных, и о том, чтобы дать за дочерьми приданое, соответствующее их титулу и положению, нечего было и помышлять. Княгиня Зоя Александровна знала все это, и ясно понимала, что брак ее дочери Анны с богачом князем Шестовым является прямою помощью неба.

«Он не возбудит денежного вопроса: у него хватит на десятерых!» – мысленно решила она.

«Надо уломать Annette, но как?»

Зоя Александровна позвонила.

– Доложите князю Василию Васильевичу, если он дома, что я прошу его тотчас же пожаловать ко мне! – сказала она вошедшей камеристке.

Князь Василий в это время только что вернулся из какого-то заседания, а потому через несколько минут явился в кабинет супруги, блистая всеми регалиями. Это был высокий, красивый старик – князю было под шестьдесят – с громадной лысиной «государственного мужа» и длинными седыми баками – «одно из славных русских лиц».

Мягкою походкою подошел он к жене и с грациозной нежностью поцеловал ее руку.

– Me voici… вот и я! – перевел он по-русски, опускаясь на маленький диванчик и начиная рассматривать великолепные желтые ногти, что служило признаком, что князь приготовился слушать.

Княгиня в коротких словах передала князю о сватовстве князя Владимира Шестова и о замеченной ею антипатии ее дочери к претенденту.

– Quelles bêtises!.. Она должна согласиться. Отказываться от такой партии, при нашем положении, excusez du peu… – вспыхнул князь.

– Но, mon cher, ты знаешь характер Annette; я просто боюсь приступиться.

– C'est vrai, c'estune bete! – щелкнул длинным ногтем мизинца левой руки – признак раздражения – произнес князь.

– Que faire alors? – спросила княгиня.

– Ordonner! – лаконически ответил он.

– Я ее позову сюда, мы скажем ей вместе! – согласилась княгиня, протянув руку в сонетке.

– S!.. – процедил сквозь зубы князь.

Зоя Александровна позвонила и приказала позвать княжну Анну.

Княжна вошла и недоумевающе-вопросительным взглядом окинула торжественно-серьезные лица и фигуры отца и матери.

– Вы меня звали, maman? – ровным голосом обратилась она к княгине.

– Да, ma chère! Присядь; нам с отцом надо переговорить с тобой.

Недоумение, но уже беспокойное, появилось на как бы выточенном из мрамора, красивом лице княжны Анны.

Она села на стул.

– Князь Владимир Александрович Шестов сегодня просил у меня твоей руки… – торжественно произнесла княгиня.

Анна Васильевна сперва вспыхнула, потом побледнела.

– Он бы мог обратиться сперва ко мне! – с дрожью в голосе сказал она.

– Это по новому, – съязвила Зоя Александровна, – но это все равно… Истинная любовь робка, и он обратился ко мне, как к твоей матери с просьбой походатайствовать за него у тебя.

– И вы?

– Я ходатайствую… Князь и я согласны на этот брак, лучшей партии нельзя и желать. Надеюсь, что и ты не найдешь что возразить против этого и… согласишься! – быстро добавила княгиня.

Она спешила исполнить волю мужа и приказать, но в душе трусила.

– Но я… – прерывающимся голосом, еле владея собою, проговорила княжна, – не только не люблю его, но даже не уважаю.

– Sapristi! – щелкнув ногтем, вспылил князь. – Очень ему нужно твое уважение!.. Это совсем не входит в расчеты женихов.

Дочь метнула на отца едва заметный, почти презрительный взгляд.

– Ma chère, – начала снова княгиня: – я буду с тобой откровенна, ты не ребенок, ты поймешь меня. Наши дела очень плохи, а князь баснословно богат; выходя за него, ты не только устроишь свою судьбу, но… – Зоя Александровна запнулась.

– Но и… поправишь наши обстоятельства, – с трудом добавила она.

Князь продолжал щелкать ногтем.

– Не надо глядеть на брак идеально, по-мещански; в нашем кругу брак ни к чему не обязывает…

Княгиня остановилась, заметив устремленный на нее холодный взгляд дочери.

– Если я должна выйти не за князя Шестова, а за его состояние, то я… согласна! – ледяным тоном сказала княжна, с неимоверным усилием выговорив последнее слово, и встала.

Это быстрое согласие ошеломило Зою Александровну.

– Я больше не нужна?.. – произнесла дочь и, не дождавшись от матери ответа, вышла из кабинета.

Князь и княгиня остались одни и взглянули друг на друга. Выражение их лиц было таково, будто они получили по пощечине. Они впрочем, не могли не сознавать, что такое согласие дочери и было ничем иным, как пощечиной.

– Quelle imbécile… – проворчал князь.

– En tout cas… она согласилась! – вздохнула княгиня.

С прежней надменной холодностью повторила княжна Анна Васильевна Гарина свое согласие явившемуся на другой день, предупрежденному уже княгиней, счастливому своей победой, князю Владимиру. Драма, происходившая в душе молодой девушки, с неподвижным лицом выслушивавшей в продолжение двух месяцев до дня свадьбы вычурные любезности презираемого ею жениха, ее будущего мужа, осталась скрытой в глубине ее загадочной натуры. Через несколько времени она сделалась с ним даже почти любезна.

Наконец, наступил день свадьбы, которая и была отпразднована с надлежащим великолепием и пышностью. Весь петербургский большой свет принес свои поздравления «прелестным, созданным друг для друга» – как утверждали все – новобрачным. Княжна Анна Васильевна Гарина стала княгиней Шестовой.