Текст книги "В тине адвокатуры"

XIX
Две просьбы

Через три недели первая часть плана, составленного Гиршфельдом и княжной, осуществилась. Маргарита Дмитриевна уехала в Т. Она сообщила об этом своем намерении княгине при Николае Леопольдовиче.

– Вот и отлично, – заметила она, – а то мы очень нелюбезны относительно баронессы. Я сама проездом в Шестово заверну в Т., сделаю ей визит и кстати захвачу тебя с собой в деревню. Ведь ты, надеюсь, не откажешься разделить нынешним летом мое затворничество?

– Напротив, мне очень хочется в деревню, подышать чистым воздухом, а то этот пыльный парк мне надоел.

– Вы собираетесь затворничать, княгиня? – усмехнулся Гиршфельд. – Мне очень жаль.

– Вам? – обратилась она к нему.

– Я собирался погостить у вас и думал повеселиться на ваших деревенских праздниках.

– Я всегда буду рада видеть своих добрых знакомых.

– О, в таком случае я покоен, таких добрых знакомых, как я, соберется целый дом и ваше затворничество превратится в ряд празднеств.

Княгиня улыбнулась.

Сборы княжны были недолги.

– Вы мне, конечно, телеграфируете о выезде, – обратилась она к тетке при прощаньи, – я приеду вас встретить на станцию.

– Непременно, непременно!

– Вы намерены остановиться тоже у Фальк?

– Нет, я остановлюсь в гостинице, к чему стеснять себя и их.

На губах Маргариты Дмитриевны появилась довольная улыбка, Гиршфельд ждал ее на Рязанском вокзале и напутствовал советами и указаниями. Проводив ее, он отправился к Зинаиде Павловне. Было около десяти часов вечера.

– Я свободен целый вечер и решил посвятить его тебе, если ты располагаешь остаться дома, – сказал он, войдя в ее будуар.

– Конечно, я располагаю и очень рада! – оживилась она. – Будешь пить чай?

– Пожалуй.

Княгиня позвонила и приказала подать чаю.

За чаем он старался превзойти даже ее в нежности.

Она сияла.

– У меня будет к тебе большая, большая просьба, – обратился он к ней.

– Какая?

В голосе ее послышались тревожные нотки.

Это не ускользнуло от его внимания, он улыбнулся.

– Освободи меня от твоих и личных, и опекунских дел, пусть я останусь для света твоим добрым знакомым, для тебя же по-прежнему боготворящим тебя человеком.

– Почему у тебя явилась такая мысль и что привело тебя к такому решению? – окинула она его пытливым взглядом.

– Безграничная любовь к тебе, моя дорогая!

Он, расхаживавший до тех пор по комнате, подсел к ней на кушетку.

Она глядела на него вопросительно.

– За последнее время я заметил, – прости меня, моя ненаглядная, – я буду говорить правду, что эти дела, эти денежные расчеты омрачают даже те светлые для меня, по крайней мере, минуты, когда мы бываем одни, что ты из-за них переменилась ко мне. Я боюсь, что они в конец погубят мое, я даже не смею сказать «наше», счастье.

– Ты ошибаешься! – вспыхнула она, но не выдержала его взгляда и потупилась.

Она должна была сознаться, что он прав.

– Пусть так, – продолжал он, – дай Бог, чтобы я ошибался, но в наших дорогих для меня отношениях я не желал бы и этого. Я не хочу, чтобы даже ошибочные мысли омрачали их.

– Значит, ты отказываешься быть моим поверенным?

– Да, но я не перестану быть для тебя тем, что я есть – другом, советником. Я хочу лишь устранить между нами всякие денежные расчеты.

– Но ты обещал, поправить… мои дела… – робко, чуть слышно проговорила она.

– Они поправлены. Неужели ты думаешь, что иначе я решился бы отказаться от их ведение? – смело и прямо поглядел он ей в глаза.

– Ты не шутишь? – с нескрываемою радостью спросила княгиня.

– Я никогда не шучу в делах. Разрешенная тобой спекуляция с капиталом твоего сына была очень счастлива, купленные мною на его деньги бумаги поднялись в цене; я, кроме того, за последнее время счастливо играл на бирже. Подведя сегодня утром итоги, я могу сообщить тебе, что не только весь капитал и доходы князя Владимира в целости, но я имею полную возможность возвратить тебе те триста две тысячи, которые ты потеряла по моей оплошности на акциях Ссудно-коммерческого банка и пятьдесят тысяч, заплаченные тобою за меня Маргарите Дмитриевне.

Княгиня смотрела на него нежным, благородным взглядом.

– Капитал и доходы князя, – говорил, между тем, он, – ты, обратив в государственные бумаги, сдашь от греха в дворянскую опеку. На проценты же с твоего капитала, помещенного мною в верных бумагах, будешь жить совершенно спокойно. Эти проценты составят ежегодный доход в тридцать тысяч. Я думаю довольно?

– Конечно, конечно, за глаза, я не трону капитала и на днях же совершу завещание в твою пользу! – радостно заявила она.

– Нет, ты этого не сделаешь.

– Почему?

– Чтобы не огорчать меня. Повторяю тебе, что я не хочу, чтобы у кого-нибудь из нас была даже мысль о деньгах, дела мои идут, слава Богу, хорошо, на мой век хватит, а тебя… тебя я не переживу.

Она заключила его в свои объятия и порывисто, страстно начала целовать.

– Милый, хороший, ненаглядный!

– Итак, этот вопрос решенный. Я попрошу тебя никогда и не возвращаться к разговору о завещании, у тебя, во-первых, есть законный наследник, а во-вторых, тебе еще очень и очень равно думать о смерти. Разговор этот для меня тяжел. Не правда ли, ты не вернешься к нему?

– Никогда, никогда, дорогой мой, даю тебе слово!

– Вместо этого я попрошу тебя исполнить две мои просьбы.

– Хоть десять, говори, нет, верней, приказывай, я раба твоя! – прижалась к нему она.

– Во-первых, я попрошу тебя, чтобы моя полная сдача тебе дел и денег осталась тайной между нами и в особенности от княжны Маргариты Дмитриевны, так как уплатить ей в настоящее время полтораста тысяч я не могу, а она, узнав, что я рассчитался в тобой, может снова затеять историю.

– Да, от нее это, пожалуй, станется, – задумчиво сказала она.

– И даже наверное. Значит, ты понимаешь насколько моя просьба основательна.

– Понимаю и, конечно, свято исполню ее.

– Вторая просьба может показаться тебе нелепой фантазией, но я заранее умоляю тебя именем нашей любви исполнить этот мой, если хочешь, даже каприз.

Он остановился, как бы в нерешительности.

– Говори, говори, для тебя я исполню все? – со страстью в голосе сказала она.

– Я сдам тебе все дела, расписки и деньги в Т.

– Мы поедем вместе! – перебила она.

– Нет, это будет неудобно, так как тебя там встретит княжна, да и вообще неловко. Я приеду на другой день, с утренним поездом, тебя же провожу с тем, который приходит в Т. вечером.

– Хорошо, в чем же твоя вторая просьба, твой каприз?

– Мне хотелось бы, – вкрадчиво начал он, – чтобы ты сегодня написала расписку о приеме от меня всех документов, денег и доверенности.

Она хотела снова перебить его, но он не дал ей этого и поспешно продолжал:

– Отдашь ты мне ее, конечно, в Т., по окончании приема от меня всего в целости, но мне хотелось бы, чтобы ты написала ее именно нынче, нынешним числом, с которого и начнется для меня новая эра моей, очищенной от грязи денежных расчетов, любви к тебе, мое божество – вот в чем мой каприз.

Он глядел на нее умоляющим взглядом.

– Какой ты еще ребенок, изволь, я напишу, – с необычайною нежностью согласилась она.

Зинаида Павловна подошла к письменному столу и написала под диктовку Гиршфельда расписку в получении от него обратно доверенности и всех документов и денег полностью и подписала ее.

– Теперь ты мною доволен? – обратилась она к нему, заперев расписку в бюро.

– Благодарю тебя, благодарю тебя! – бросился он перед нею на колени.

Она подняла его, усадила с собой рядом на кушетку и все твердила:

– Какой же ты ребенок, какой ребенок! Он не переставал целовать ее рук.

– Ты не бросишь меня, не обманешь? – вдруг встревоженно спросила она.

– Что за мысли, я останусь до гроба верным твоим рабом, преданным тебе душою и телом.

Он привлек ее к себе и покрыл поцелуями ее лицо и шею.

Через две недели княгиня Зинаида Павловна выехала в Т., уведомив об этом с вокзала княжну Маргариту. Еще за неделю до своего отъезда она, по совету Гиршфельда, дала телеграмму в контору гостиницы «Гранд Отель», чтобы ей был приготовлен первый номер, и отправила в Шестово свою горничную с багажом, состоящим из нескольких сундуков с туалетами. С собой она взяла только одно платье для визита к баронессе.

– До после завтра! – были последние слова Николая Леопольдовича княгине, сидевшей у открытого окна вагона первого класса.

Поезд тронулся.

Оставшийся на платформе Гиршфельд проводил его злобной усмешкой.

XX
Под взглядом трупа

Поезд, на котором прибыла княгиня Шестова в Т., приходит в одиннадцатом часу вечера. На платформе ее встретила Маргарита Дмитриевна, приехавшая на вокзал в губернаторской коляске. Через десять минут они уже были у подъезда гостиницы «Гранд Отель». Княжна велела кучеру ее дожидаться.

– Я зайду к вам, ma tante, выпить чашку чаю… – сказала она тетке.

Их провели в первый номер, приготовленный по телеграмме княгине, и тотчас же сервировали чай. Княгиня заказала себе графин аршаду. За чаем княжна начала рассказывать Зинаиде Павловне т-ские новости. Особенно заинтересовала последнюю начатая Маргаритой Дмитриевной история о недавнем романтическом бегстве жены кассира местного банка с юным адвокатом.

Явился лакей с аршадом.

– Уберите чай, – сказала ему Зинаида Павловна, – и пришлите горничную, я устала и разденусь, а ты, machere, расскажешь мне подробнее эту историю, когда я лягу в постель.

Лакей начал убирать чай.

– Разбудите меня завтра в девять часов! – отдала она ему последнее приказание.

– Слушаю, ваше сиятельство! – ответил тот и удалился. Через несколько минут явилась горничная.

Зинаида Павловна удалилась в спальню и стал раздеваться. Княжна осталась в приемной и стала нервно ходить взад и вперед. Ее начало охватывать волнение, она чувствовала внутреннюю дрожь. Горничная вскоре вышла из спальни и удалилась.

Был двенадцатый час ночи, в гостинице царила мертвая тишина.

– Я выпью у вас стакан аршаду! – крикнула княжна.

– Пожалуйста, а потом захвати его сюда, я легла, – откликнулась княгиня из спальни.

Маргарита Дмитриевна налила стакан и с жадностью выпила его.

Быстро вынула она из кармана пузырек, данный ей Гиршфельдом и чуть не половину вылила из него в графин с оставшимся аршадом.

Закупорив пузырек, она снова спрятала его в карман и, взяв графин и стакан, отправилась в спальню.

Княгиня лежала в постеле.

– Налей и мне! – обратилась она к племяннице.

Та вздрогнула и машинально поставила графин и стакан на столик перед кроватью.

– Что с тобою, ты не слышишь, налей мне аршаду! – повторила Зинаида Павловна.

Княжна, успевшая побороть волнение, налила стакан и подала ей. Руки ее все-таки дрожали. Княгиня взяла стакан и залпом выпила его. Вдруг она схватилась за грудь, конвульсивно приподнялась на кровати, как бы собираясь крикнуть. Стакан выпал у нее из рук и упал в складки одеяла.

Маргарита Дмитриевна инстинктивно зажала ей ладонью рот и с неестественной силой прижала ей голову к подушке.

Судороги с княгиней продолжались.

В коридоре раздались чьи-то шаги.

Княжна вся точно съежилась и, продолжая все с большею силою зажимать рот тетке, впилась глазами в ее глаза, готовые выскочить из орбит в предсмертном ужасе.

Шаги в коридоре приближались.

Маргарита Дмитриевна как бы окаменела, не переменяя позы. Волосы у нее поднялись дыбом. В тишине номера слышно было, как стучали ее зубы.

Шаги слышались уже у самой двери, затем стали удаляться и, наконец, смолкли совсем.

Прошло еще несколько томительных секунд. Княгиня перестала биться. Княжна почувствовала под своей рукой холод. Перед ней лежал труп. Глаза его пристально смотрели на нее.

Маргарита Дмитриевна бросилась к лежащей на стуле сумочки княгини. Она оказалась запертой. Это препятствие ошеломило ее. Она потеряла способность соображать.

Так прошло еще несколько минут. Она вспомнила привычки тетки и снова направилась к постели. Труп с потемневшим лицом глядел на нее во все глаза.

Она сунула руку под подушку и достала связку ключей. Второпях она не могла сперва найти ключ, а потом попасть в замок. Время казалось ей вечностью.

Она дрожала, как в лихорадке. Наконец сумочка была отперта. Она вынула бумагу, опустила ее в карман, заперла сумочку и положила, как ее, так и ключи, на прежние места. А труп все глядел.

Затем она подошла на цыпочках к выходной двери, вынула ключ, возвратилась в спальню, сунула его под подушку, поставила на стол пузырек с ядом и потушила свечу. Она бросила последний взгляд на постель и ей показалось, что она видит впотьмах, как глядит на нее труп.

Она вышла в приемную, надела ватерпрув, шляпу, потушила лампу и подошла к двери.

В коридоре было тихо. Она осторожно отворила дверь, вышла, заперла ее снаружи и положила ключ в карман платья, быстро прошла коридор и начала спускаться по лестнице. Дремавший сладко швейцар вскочил, распахнул ей дверь и подсадил в дожидавшуюся ее у подъезда губернаторскую коляску.

– Домой! – сказала она кучеру. Коляска помчалась.

Возвратившись в губернаторский дом, она приказала прислуживавшей ей горничной разбудить ее на другой день в семь часов и велеть к этому времени запрячь пролетку.

– Я поеду к обедне, в монастырь, я уже говорила об этом баронессе! – объявила она.

Горничная ушла. Маргарита Дмитриевна легла, но не могла заснуть. Она было потушила свечку, но в темноте ее преследовали широко раскрытые, полные предсмертной агонии, глаза ее тетки.

Она старалась думать о другом, завертывалась в одеяло с головой, но глаза все глядели на нее. Она зажгла свечу, надела туфли, накинула капот и стала ходить по комнате.

«Кажется, план исполнен хорошо, – думала она, – на меня не может пасть ни малейшего подозрения. Она после моего ухода заперлась в номере и отравилась – это ясно. Влила она яд прямо в графин, из боязни, что один стакан не подействует, – продолжала соображать она. – Наконец, он всецело мой, принадлежит мне одной! Я купила его рядом преступлений! – перенеслась ее мысль на Гиршфельда. – Через неделю, через две, мы поедем с ним заграницу, в Швейцарию, в Италию, в Париж».

Она вспомнила о Шатове, который теперь был именно в Париже.

– Что мне делать с ним? Теперь он мне уже мешает.

Она села в кресло и задумалась.

«Написать ему, что я полюбила другого, что я прошу его забыть меня навсегда? Нет, этот удар будет для него слишком силен. Он все-таки несчастный человек. Сколько жертв принес он из любви ко мне».

Она самодовольно улыбнулась.

«Я напишу ему, что я предпринимаю путешествие по России, прошу его еще год остаться за границей и, желая испытать его и мои чувства, требую, чтобы он в течении года не писал ко мне и не ждал моих писем. Так будет лучше. Год много времени. Не видя меня и не переписываясь со мной, быть может, и позабудет меня».

Она перешла к письменному столу и начала писать Шатову письмо.

Много раз рвала она начатые письма, прежде нежели осталась довольна написанным. Когда она запечатала письмо и надписала адрес, было уже совсем светло. Она потушила свечу и легла.

Не успела она заснуть, как ее разбудила горничная… Княжна приказала ей отправить письмо на почту и стала одеваться. Голова ее страшно была тяжела. В виски стучало. Она почувствовала себя лучше, лишь усевшись в экипаж.

Стояло чудное, свежее майское утро.

XXI
Роковой ключ

На другой день по прибытии княгини Шестовой в Т. рано утром в конторе гостиницы «Гранд Отель» была получена на ее имя телеграмма из Москвы, Лакей, призванный в контору для вручения ее по принадлежности, вспомнил, что ее сиятельство приказала ему накануне разбудить ее в девять часов, и несмотря на то, что был девятый час в начале, полагая, что приезжая ждала именно эту телеграмму, отправился стучаться в дверь первого номера.

На сперва осторожный стук его он не получил ответа. Он стал стучаться сильнее, но также без результата.

Он забарабанил что есть мочи – ни гласу, ни послушания. Лакей в недоумении побежал в контору и сообщил об этом казусе.

Вскоре у двери номера, занимаемого княгиней Шестовой, появился хозяин гостиницы и собралась почти вся прислуга. Хозяин был одним из местных купцов, сменивший прежнего обрусевшего немца, который прогорел и был одним из тех весьма немногих немцев, которые, не нажившись в гостеприимной России, отправились в свой фатерланд.

Постучав еще несколько времени в запертую дверь номера, в замке которой ключа с внутренней стороны не было, хозяин решил послать за полицией. Явившийся вскоре полицейский офицер, попробовав постучаться еще несколько раз, приказал сломать замок. Дверь была отворена и вошедшие нашли княгиню Зинаиду Павловну лежащею мертвой в постеле.

Удалив из комнат набежавших лишних людей, полицейский офицер, в присутствии ахавшего хозяина и двух понятых, приступил к составлению акта, дав знать о случившемся местному судебному следователю и прокурору.

Через полчаса, в гостиницу прибыли наши знакомые, которым было назначено судьбой принять участие как в первом, так и во втором акте жизненной драмы, разыгравшейся в семье князей Шестовых, судебный следователь Сергей Павлович Карамышев и исправляющий должность т-ского прокурора Леонид Иванович Новский.

Первый, после дела об отравлении князя Александра Павловича, был, по настоянию прокурорского надзора, переведен в городской участок. Главным мотивом для этого перевода было иметь его всегда перед глазами. Сергей Павлович сперва был очень этим недоволен, не имея более возможности устраивать себе летом воздушные канцелярии, но потом успокоился на мысли, что за то каждый вечер он может перекинуться в картишки в Коннозаводском собрании, что и исполнял неукоснительно.

Второй исправлял должность переведенного в другой город бывшего своего начальника и со дня на день ожидал утверждения.

Сергей Павлович был поражен случившимся и со вниманием слушал полицейского офицера, сообщавшего ему подробности осмотра. Последний рассказывал ему о найденных: ключ от номера под подушкой вместе с другими ключами, стакане, оказавшемся в складках одеяла, и пузырьке синего стекла на столе.

Карамышев взял пузырек, откупорил его и понюхал.

– Это синильная кислота – она отравились, или отравлена. Из вещей все цело?

– Кажется все. Я отпер найденную на стуле сумочку и в ней оказалось четыре тысячи шестьсот тридцать восемь рублей кредитными билетами, носовой платок и золотой портсигар с папиросами, – указал полицейский офицер на стол в приемной, где лежали раскрытая сумочка и поименованные им вещи и деньги.

На столе же лежала вскрытая телеграмма, полученная утром – она оказалась от Гиршфельда, который извещал княгиню, что приедет с вечерним поездом.

– За доктором послано?

– Уже давно.

– Он всегда опаздывает! – вставил Леонид Иванович. Все уселись в ожидании городового врача.

Сергей Павлович глубоко задумался. Ему живо припомнилась загадочная смерть мужа покойницы, князя Александра Павловича, случившаяся семь лет тому назад, и самоубийство несомненно невинного Якова Быстрова. Приезд доктора призвал его к настоящей действительности. Начался осмотр.

Доктор влил в рот принесенной по его приказанию в номер кошке столовую ложку аршада из графина.

Кошка быстро завертелась и через несколько минут околела.

– Княгиня отравилась, или отравлена синильной кислотой, в большом количестве примешенной к аршаду. Я полагаю даже, что вскрытие совершенно излишне. Наружный вид трупа красноречиво подтверждает несомненное отравление.

Новский и Карамышев согласились вполне с этим заключением. Начался допрос свидетелей. Когда прислуживавшие вечером княгине лакей и горничная показали, что оставили ее в номере с ее сиятельством княжной Маргаритой Дмитриевной, в уме Карамышева снова мелькнула мысль, что княжну также видели шедшей накануне по направлению к кабинету, в котором нашли на другой день мертвой ее дядю.

«Неужели я был тогда на настоящей дороге?» – задал он себе мысленно вопрос.

«Нет, не может быть!» – отогнал он от себя эту мысль.

Допрос продолжался.

Тем временем Маргарита Дмитриевна, не достояв обедни в монастырской церкви, вышла через заднюю калитку ограды и отправилась к месту назначенного ей Гиршфельдом свидания. По ее расчету, он должен был уже прибыть.

Был одиннадцатый час утра. Солнце ярко светило с безоблачного неба, отражавшегося в гладкой поверхности чудного озера, на берегу которого стоял монастырь. Свежая травка и листва деревьев блестели как-то особенно ярко. В маленькой ближайшей роще, по направлению к которой шла княжна, пели пташки.

Она вошла в рощу. Какой-то таинственный шелест приветствовал ее. Ей вдруг стало жутко. Перед ней мелькнули виденные ею вчера и грезившиеся ей всю ночь два глаза. Она прислонилась к одному из деревьев, чтобы не упасть. Тут она заметила фигуру спешившего к ней Николая Леопольдовича. Она оправилась. Она была не одна. Он был с ней.

– Наконец, ну, что? – подошел он.

Она молча подала ему бумагу и ключ. Он быстро развернул и посмотрел бумагу и сунул ее в карман.

– Золотая моя, неоцененная! – заключил он ее в свои объятия.

Она не сопротивлялась, но ей показалось, что от прикосновения этого человека веет таким же холодом, какой она ощутила вчера под рукой, державшей голову мертвой тетки. Она вздрогнула.

– Рассказывай как и что? – вызвал он ее к действительности.

Она передала ему все в подробности.

– Прекрасно, превосходно, лучше и не надо! – говорил он, потирая руки.

Она кончила рассказ.

– Теперь поезжай прямо туда. Если там еще ничего не знают, то прикажи передать княгине, когда она встанет, что ты была. Если же там уже началось следствие, то притворись убитой горем, упади в обморок.

Он посмотрел на часы. Было без четверти одиннадцать. Не упустив из ее рассказа, что княгиня приказала разбудить себя в девять часов, он был уверен, что следствие уже началось.

– Спеши же, спеши, моя дорогая! – обнял он ее в последний раз и незаметно опустил ключ, возвращенный ему ею, в карман ее ватерпрува.

Из церкви в это время выходил народ. Обедня кончилась. Княжна поспешила назад за ограду, вышла в главные ворота и, сев в пролетку, приказала кучеру ехать в «Гранд Отель». Подъезжая, она заметила около гостиницы толпу народа. Она поняла, что там уже все открыто и задрожала. Пролетка остановилась у подъезда гостиницы. Княжна вошла.

– Что случилось? – обратилась он к швейцару.

Голос ее дрогнул.

– Несчастье, ваше сиятельство! Княгиня, ваша тетушка, скончалась.

– Когда, где? – бросилась она по лестнице.

Опередивший ее швейцар расталкивал народ, толпившийся на лестнице и в коридоре и тщетно уговариваемый полицией разойтись.

Стоявший у дверей первого номера городовой не хотел было пускать княжну, но швейцар объяснил ему, что это племянница умершей, и она беспрепятственно вошла в номер.

– Умерла! Умерла! Где она? – бросилась она в приемную.

– Княжна! – успел выговорить Карамышев, поднявшись из за стола, где сидел вместе с Новским и доктором и допрашивал хозяина гостиницы.

Она на ходу порывисто вытащила из кармана ватерпрува носовой платок, чтобы приложить его к глазам.

Вдруг что-то упало на пол с металлическим звоном.

Все присутствующие подняли головы.

На полу приемной лежал ключ с жестяной пластинкой, на которой стояла цифра 1.

Княжна посмотрела тоже вслед за другими на лежавший на полу ключ и обвела присутствующих помутившимся взглядом.

– Это я, я виновата, я отравила ее! – дико вскрикнула она и как сноп повалилась на пол.

Ее привели в чувство, и Сергей Павлович со строгим выражением лица стал ее допрашивать. Она открыла было рот для ответов, но вдруг остановилась.

– Я не могу отвечать вам теперь, дайте мне успокоиться, дня через два, три я расскажу вам все, все! – сказала она.

Следователь записал ее короткое сознание. Она беспрекословно подписала его.

Он составил постановление об аресте, и княжна Маргарита была отправлена в т-скую тюрьму.