Текст книги "Тайны Шлиссельбургской крепости"

Императрица Анна Иоанновна сполна рассчиталась с авторами «тайной конституции», которая могла лишить ее любви митавского секретаря-конюха Эрнеста Иоганна Бирона.

9 (20) апреля 1730 года Анна Иоанновна назначила обманувшего ее Василия Лукича Сибирским губернатором, однако по дороге его нагнал офицер и предъявил указ императрицы о лишении князя чинов и ссылке его в деревню. Впрочем, и в деревне Василий Лукич пробыл недолго, по новому указу императрицы он был заточен в Соловецкий монастырь, а в 1739 году подвергнут пытке и обезглавлен.

Не миновала кара и главного творца «тайной конституции» князя Дмитрия Михайловича Голицына.

В 1736 году он был привлечен к суду и осужден на смертную казнь, которую императрица Анна Иоанновна, видимо, вспомнив, что это всё-таки князь Дмитрий Михайлович и предложил сделать ее императрицей, заменила ему заключением в Шлиссельбургской крепости, десять лет уже стоявшей без арестантов.

Конфискованы были все имения князя, и в том числе самая богатая в России частная библиотека, насчитывавшая шесть тысяч томов.

Впрочем, ни к чему уже была эта библиотека князю.

14 (25) апреля 1737 года – первым из шлиссельбургских узников – он умер, проведя в шлиссельбургском заточении чуть больше трех месяцев.

Так волею императрицы Анны Иоанновны Шлиссельбург снова превратился в тюрьму.

Тридцать пять лет назад, 11 октября 1702 года, стоя под градом шведских пуль, подполковник Семеновского полка Михаил Михайлович Голицын отказался тут выполнить приказ Петра I и отступить.

– Скажи царю, что теперь я уже не его, а Божий, – ответил он посыльному и, приказав оттолкнуть от острова лодки, снова повел солдат на штурм крепости.

538 героев, павших во время штурма, похоронили внутри взятой крепости.

Здесь могла быть и могила самого Михаила Михайловича Голицына, но здесь похоронили, тридцать пять лет спустя, его старшего брата.

Мистический скрежет «города-ключа», смыкая несмыкаемое, заглушает тут, кажется, и сам ход русской истории в царствование Анны Иоанновны…

Посудите сами, племянница Петра I Анна Иоанновна заточила в Шлиссельбургскую крепость члена Верховного тайного совета Дмитрия Михайловича Голицына, который и предложил избрать ее на русский престол…

Дмитрия Михайловича Голицына первым из заключенных хоронят в крепости, которую штурмовал его брат, в которой и могла бы быть его могила…

Однако соединение несоединимого не завершается на этом.

Следующим за Дмитрием Михайловичем Голицыным узником Шлиссельбурга станет человек, который злее других искал погибели князя…

Многие исследователи отмечали, что предприятие князя Голицына имело своим примером избрание на шведский престол сестры Карла XII Ульрики Элеоноры. Шведским аристократам удалось добиться тогда ограничения самодержавной власти.

«При избрании Анны Голицын помнил и мог принимать в соображение случившееся с Ульрикой Элеонорой: удалось там – почему не удастся здесь? – спрашивал В.О. Ключевский. – Шведские события давали только одобрительный пример, шведские акты учреждения – готовые образцы и формулы»…

Это риторический вопрос…

Там – это там, а здесь – это здесь…

Петру I казалось, что он строит европейское общество, а строилась восточная рабовладельческая империя…

Воспитанным Петром I верховникам чудилось, что они вводят конституцию, а что собирались ввести на самом деле, не знает никто…

Шляхтичам-конституционалистам казалось, что они борются с засильем олигархов, но на самом деле итогом совместных, хотя и направленных друг против друга, действий стало призвание Бирона.

Бироновщина стала итогом первой русской конституционной попытки…

Но могли ли как-то иначе завершиться эти конституционные споры?

Часто высказывается мнение, что, несмотря на свои недостатки, конституция Д.М. Голицына все равно ввела бы Россию в принципиально другую (европейскую) ситуацию.

Это сомнительно, но даже если бы и случилось так, еще неизвестно, чем бы обернулся для России подобный поворот…

«Слышно здесь, что делается у вас или уже и сделано, чтоб быть у нас республике, – писал в те дни казанский губернатор Артемий Петрович Волынский, человек неглупый, а главное, хорошо знающий русскую жизнь. – Я зело в том сумнителен. Боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и губить станут»…

Второе возражение Артемия Петровича Волынского против «конституции» базировалось на его скептическом отношении к воспитанному петровскими реформами дворянству, которое наполнено «трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».

Волынский не знаком с «научно»-художественной обработкой наследия Петра I, которая будет проведена в рамках культа, установленного императрицей Елизаветой, и его рассуждения несколько отличаются от романтических представлений позднейших писателей и историков. Волынский излагает ощущения современника Петровской эпохи, и делает это не с позиций философа или моралиста, а как администратор-практик. И не сами петровские реформы оценивает он, а только практические последствия, к которым может привести исправление их…

Хотя Петр I и декларировал, что проводит свои реформы ради величия Российской империи, но обеспечивались эти реформы отношением к титульному народу, как к расходному материалу[22]22
  Это отношение к русскому народу чрезвычайно роднило Петра I с Лениным и Троцким. Возможно, поэтому памятники Петру I и не уничтожались большевиками.


[Закрыть].

Волынский понимает это, и «трусостью и похлебством» служилых людей определяет не столько индивидуальные качества русских дворян, сколько результат воздействия на служивого человека установленной Петром I системы тотального подавления и унижения личности русского человека…

Эта «трусость и похлебство», несущая на себе родовые грехи петровских реформ, проявилась в февральские дни вполне отчетливо. Это ведь рабское нежелание заботиться о своем будущем и подтолкнуло «шляхетство» поставить последнюю точку в истории с первой русской конституцией.

За эту покорность и благодарила Анна Иоанновна гвардейских офицеров на званом обеде. Да и как было не благодарить, если эти преданные рабы помогли ей посадить во главе Российской империи любезного ее сердцу Бирона.

Как с верными холуями, обращался с дворянством и Бирон.

«С первых же минут своей власти в России, – пишет С.Ф. Платонов, – Бирон принялся за взыскание недоимок с народа путем самым безжалостным, разоряя народ, устанавливая невозможную круговую поруку в платеже между крестьянами-плательщиками, их владельцами-помещиками и местной администрацией. Все классы общества платились и благосостоянием, и личной свободой: крестьяне за недоимку лишались имущества, помещики сидели в тюрьмах за бедность их крестьян, областная администрация подвергалась позорным наказаниям за неисправное поступление податей».

В.О. Ключевский рассказывает, что однажды польский посол выразил в беседе с секретарем французского посольства озабоченность, как бы русский народ не сделал с немцами того же, что он сделал с поляками при Лжедмитрии.

– Не беспокойтесь! – успокоил его Маньян. – Тогда в России не было гвардии.

При Лжедмитрии в России не было гвардии, и это и спасло Россию.

К этому суждению нельзя отнестись просто как к занимательному анекдоту. Остроумно и точно уловил секретарь французского посольства момент перехода русской гвардии в денационализированное состояние, когда она начинает жить не для страны, а сама для себя, подчиняя себе Россию.

Такой гвардии, такого дворянства, такого высшего сословия на Руси не было. Впрочем, в других странах – тоже…

И в этом, как это ни грустно, и нужно искать отгадку провала всех конституционных попыток в России, потому что, хотя и менялось всё, и с середины XIX века роль гвардии дворцовых переворотов переняла интеллигенция, но денационализированность сохранялась и в этих новоявленных бунтарях, как и стремление жить не для страны, а только для себя, подчиняя себе Россию.

И этому виною тоже – Петр I…

Вернее, обожествление его, то некритическое отношение к его свершениям, которое было установлено в России его преемниками.

И если мы действительно желаем для своей страны добра, то должны, отбросив привычные стереотипы исторических симпатий и антипатий, без злобы и раздражения осознать этот простой и ясный факт.

Если бы реформы Петра I совершались на благо России, невозможно было бы и само появление Анны Иоанновны.

Воцарение Анны Иоанновны – это экзамен петровской реформы.

Бироновщина – ее оценка…

Снова, как и во всех петровских реформах, сработала жестокая и неумолимая логика – невозможно сделать ничего хорошего для России, если ненавидишь ее народ и ее обычаи.

Сделанное нами уподобление эпохи Анны Иоанновны экзамену петровских реформ, а бироновщины – оценке на этом экзамене, как любое сравнение, должно содержать долю условности.

Но чем пристальнее вглядываешься в зловещую фигуру Эрнста Иоганна Бирона, тем очевиднее становится, что его появление в послепетровской России – не случайность, а закономерность. И речь тут идет не только о тенденциях политики и установленной иерархии приоритетов, а о конкретном переплетении судеб…

Любопытно, что на службу к герцогине Анне Иоанновне Бирона пристроил курляндский канцлер Кейзерлинг, родственник прусского посланника барона Кейзерлинга, ставшего супругом первой любовницы Петра I Анны Монс.

Случайность?

Возможно…

Но вот еще один эпизод из биографии всесильного временщика…

За пьяную драку в Кенигсберге[23]23
  Одно время Бирон был студентом Кенигсбергского университета, но учебу бросил.


[Закрыть], в результате которой один человек был убит, тридцатитрехлетний Бирон попал в тюрьму и, возможно, там бы и сгинул, но его вытащили оттуда…

И кто же?

Такое и нарочно не придумаешь, но это был Виллим Монс – брат любовницы Петра I Анны Монс, любовник Екатерины I.

Разумеется, это тоже, конечно, только совпадение, но трудно отделаться от мысли, что Бирон – это месть Монсов, так и не достигших верховной власти; никуда не уйти от осознания неоспоримого факта, что Бирона приготовила для России распутная жизнь Петра I и Екатерины I…

Некоторые историки пытаются навести глянец и на эпоху Анны Иоанновны, но получается худо, потому что более всего характерна для этого царствования даже и не жестокость, а необыкновенное обилие уродства.

Уродливыми были тогда отношения между людьми, характеры, сам быт…

Уродливым было абсолютно полное подчинение императрицы Бирону. Как отмечают современники, он управлял Анной Иоанновной всецело и безраздельно, как собственной лошадью…

«К несчастью ея и целой империи воля монархини окована была беспредельною над сердцем ея властью необузданного честолюбца, – пишет Миних-сын. – До такой степени Бирон господствовал над Анною Иоанновною, что все поступки свои располагала она по прихотям сего деспота, не могла надолго разлучиться с ним, и всегда не иначе, как в его сопутствии, выходила и выезжала… На лице ея можно было видеть, в каком расположении дум находился наперсник. Являлся ли герцог с пасмурным видом – мгновенно и чело Государыни покрывалось печалью; когда первый казался довольным, веселье блистало во взоре; неугодивший же любимцу тотчас примечал явное неудовольствие монархини».

Привязанность Анны Иоанновны к Бирону была так уродлива, что тяготила самого временщика. Он не стеснялся публично жаловаться, что не имеет от императрицы ни одного мгновения для отдыха. При этом, однако, Бирон тщательно наблюдал, чтобы никто без его ведома не допускался к императрице, и если случалось, что он должен был отлучиться, тогда при государыне неотступно находились его жена и дети. Все разговоры императрицы немедленно доводились до сведения Бирона.

Жутковатую карикатуру придворной жизни дополняли толпы уродцев и карликов…

В допросных пунктах, снятых с Бирона после ареста, сказано, что «он же, будто для забавы Ея Величества, а на самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства, такие мерзкие и Богу противныя дела затеял, о которых до сего времени в свете мало слыхано: умалчивая о нечеловеческом поругании, произведенном не токмо над бедными от рождения, или каким случаем дальняго ума и разсуждения лишенными, но и над другими людьми, между которыми и честный народ находились, частых между оными заведенных до крови драках, и о других оным учиненных мучительствах и безотрадных: мужеска и женска полуобнажениях, иных скаредных между ними его вымыслом произведенных пакостях, уже и то чинить их заставливал и принуждал, что натуре противно и объявлять стыдно и непристойно».

И так везде…

Куда ни взгляни в этом царствии, все уродливо кривится, словно отраженное в кривом зеркале.

Повторим еще раз, что воцарение Анны Иоанновны – экзамен петровским реформам, а бироновщина – оценка на этом экзамене…

Еще можно сравнить это царствование с муками изнасилованной Петром I России. Среди переполняющего дворцовое чрево уродства формировался самый гадкий монстр – новая русская аристократия.

Входя во вкус жандармской работы, русское дворянство превратилось в некую наднациональную прослойку, предателей своего народа, обреченных теперь всегда ощущать свою ничтожность и ущербность. Поэтому так легко подчинялись дворяне любому тиранству, творимому над ними. «Оставя общую пользу», каждый из них готов был теперь «трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».

Этой стремительной денационализации дворянства и гвардии немало способствовала кадровая политика Бирона. И так-то в гвардии было немало нерусских офицеров, но при Анне Иоанновне преобладание их стало очевидным.

Вдобавок к Преображенскому и Семеновскому был сформирован Измайловский полк, полковником в который назначили обер-шталмейстера Левенвольда, а офицеров набрали из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев…

Но разве не об этом и мечтал Петр I? Разве смутило бы его засилье немцев? И то, что Бирон слово «русский» употреблял только как ругательное? И жестокость, с которой Бирон уничтожал Россию, отдавая русских крестьян в полную собственность господам, зачастую плохо говорящим по-русски?

Во внутренней политике Бирона просматривается такая явная преемственность с реформами Петра I, что становится не по себе, когда вспоминаешь о приказе Петра, отданном овдовевшей Анне Иоанновне ехать в Митаву и окружить себя там немцами.

Такое ощущение, словно в каком-то гениально-злобном озарении Петр I предугадал Бирона, увидел в нем продолжателя своего главного дела, и сам и назначил его в правители.

Разумеется, всё это – субъективные ощущения.

Объективно другое…

Совершающееся в годы царствования Анны Иоанновны разделение населения Российской империи на закрепощенных русских рабов и на трусливую, вненациональную касту господ объективно вытекало из всего хода петровских реформ.

«Между тем как в столицах и городах все сословия трепетали, из опасения раздражить подозрительного тирана самым неумышленным словом, – пишет Н.Г. Устрялов, – в селах и деревнях народ стонал от его корыстолюбия, столь же ненасытного, сколько беспредельна была месть его… Возобновилось татарское время. Исполнители Бироновой воли забирали все: хлеб, скот, одежду; дома предавали огню, а крестьян выводили в поле и там, нередко в жестокую стужу, держали на правеже, т. е. секли беспощадно; целые деревни опустели; многие были сожжены; жители сосланы в Сибирь. Но так как беспрерывное отправление отдельных команд оказалось неудобным и безуспешным, то самим полкам поручено было заботиться о своем содержании, и каждому из них назначены были деревни, где солдаты брали все, что могли.

Взысканные таким образом миллионы рублей не смешивались с общими доходами, а поступали в секретную казну; суммами ее распоряжался один Бирон безотчетно и употреблял их в свою пользу, на покупку поместьев в Польше и Германии, на конские заводы, на великолепные экипажи и прочее».

Дорого стоило России любостяжание Бирона; не дешевле обошлось и его управление внешними делами государства. По наблюдениям современников, все десять лет правления Анны Иоанновны Бирон самовластно распоряжался Российской империей.

Немалую помощь в этом оказывал ему обергофкомиссар, финансист Леви Липман. Бирон, как утверждается в «Еврейской энциклопедии», «передал ему почти всё управление финансами и различные торговые монополии».

Считается, что Бирон был истинным виновником безуспешного окончания войны, предпринятой при самых благоприятных обстоятельствах, ознаменованной блестящими успехами, но, как писал Н.Г. Устрялов, по прихоти Бирона кончившейся одним разорением государства.

Вместе с Леви Липманом Бирон устроил настоящую распродажу России. На аукцион выставлялись и политические интересы России, и сами ее граждане. В мае 1733 года Липман и Бирон организовали продажу Фридриху-Вильгельму высокорослых русских рекрутов…[24]24
  Отметим здесь, что в отношении к евреям при Анне Иоанновне тоже прослеживается определенная преемственность политики Петра I. Хотя и издавались строгие указы, воспрещающие сдачу земли в Малороссии в аренду евреям и ограничивающие еврейскую торговлю спиртным, но в силу они не вступали. Более того… Жесточайшая эксплуатация еврейскими арендаторами крестьян была разрешена Бироном теперь еще и в Слободской Украине, и на Смоленщине, а торговля польской водкой – по всей Великороссии.


[Закрыть]

Все эти деньги, как утверждал Миних, утекали из государственной казны «на покупку земель в Курляндии и на стройку там двух дворцов – не герцогских, а королевских, и на приобретение герцогу друзей приспешников в Польше. Кроме того потрачены были многие миллионы на драгоценности и жемчуга для семейства Бирона: ни у одной королевы в Европе не было бриллиантов в таком изобилии как у герцогини курляндской»…

Разумеется, сопротивление Бирону было, но оно жестоко подавлялось жандармами в гвардейских мундирах…

В 1732 году беглый драгун Нарвского полка Ларион Стародубцев объявил себя сыном Петра I – Петром Петровичем. Стародубцева схватили и после пыток в Тайной канцелярии труп его сожгли…

В январе 1738 года на Десне появился человек, назвавшийся царем Алексеем Петровичем. Его поддержали солдаты. В церкви был устроен молебен, собравший толпы людей. В конце концов, самозванца схватили и вместе со священником, служившим молебен, посадили на кол.

«Высочайшие манифесты превратились в афиши непристойного самовосхваления и в травлю русской знати перед народом, – писал В.О. Ключевский. – Казнями и крепостями изводили самых видных русских вельмож – Голицыных и целое гнездо Долгоруких. Тайная розыскная канцелярия, возродившаяся из закрытого при Петре II Преображенского приказа, работала без устали, доносами и пытками поддерживая должное уважение к предержащей власти и охраняя ее безопасность; шпионство стало наиболее поощряемым государственным служением…

Ссылали массами, и ссылка получила утонченно-жестокую разработку… Зачастую ссылали без всякой записи в надлежащем месте и с переменою имен ссыльных, не сообщая о том даже Тайной канцелярии: человек пропадал без вести»…

Еще в 1731 году Анна Иоанновна, едва вступив на престол, издала указ, по которому российский трон утверждался за будущим ребенком ее племянницы Анны Леопольдовны, которой в то время было всего 13 лет.

Анна Леопольдовна в замужестве за герцогом Брауншвейгским Антоном Ульрихом родила в 1740 году сына, и двухмесячный младенец Иоанн Антонович, как и обещала Анна Иоанновна, был объявлен императором.

В этом же году, 5 октября, во время обеда Анна Иоанновна упала в обморок с сильною рвотою…

И неожиданная болезнь Анны Иоанновны, и кончина так же уродливы и мрачны, как и вся ее жизнь, как и ее дворец, наполненный учеными скворцами, белыми павами, обезьянами, карликами и великанами, шутами и шутихами; как и всё ее царствование…

Бирон, Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили духовное завещание от имени императрицы и за несколько часов до ее кончины спросили государыню, не угодно ли ей будет выслушать его.

– Кто писал? – спросила императрица.

– Ваш нижайший раб, – изгибаясь в кресле, сказал Остерман.

Затем он читал завещание, и когда дошел до статьи, что герцог курляндский будет регентом в продолжение шестнадцати лет отрочества молодого императора Иоанна Антоновича, Анна Иоанновна прервала чтение.

– Надобно ли это тебе? – спросила она у Бирона.

Бирон кивнул.

Так, 16 октября, Бирон был назначен регентом при младенце-императоре.

На следующий день, шепнув Бирону: «Не боись!» – императрица померла.

Бирон и не собирался никого бояться.

Десять лет он правил Россией из-за спины Анны Иоанновны. Теперь Бирон собирался править страной открыто. Конечно, он догадывался, что не все довольны его назначением, но он надеялся, что никто из русских аристократов не осмелится оспорить это назначение.

Однако уже 8 ноября 1740 года принцесса Анна Леопольдовна, опираясь на поддержку враждовавшего с Бироном фельдмаршала Б.К. Миниха, распорядилась арестовать Бирона с семьёй и братом.

В сопровождении нескольких гренадеров и адъютанта Манштейна фельдмаршал ночью отправился в летний дворец Бирона. Преображенцы, охранявшие герцога, без спора пропустили заговорщиков.

Когда Манштейн взломал дверь в спальню герцога, тот попытался спрятаться под кровать, но босая нога, которая высовывалась из-под кровати, выдала его.

Когда Бирон, понукаемый штыками, был извлечен из своего убежища, Манштейн первым делом заткнул ему ночным колпаком рот, а потом объявил, что его светлость арестована.

Для вразумления гренадеры побили герцога прикладами[25]25
  Бирону было нанесено при аресте около двадцати ран, от которых он излечился только спустя два года.


[Закрыть] и, связав ему руки, голого, потащили мимо верных присяге преображенцев к карете Миниха.

В эту же ночь был арестован брат герцога – генерал Густав Бирон. Густава охраняли измайловцы, но и они по-гвардейски мудро уклонились от исполнения присяги и защищать генерала Бирона не стали.

Переворот, как и все гвардейские перевороты, был осуществлен бескровно, и уже утром Анна Леопольдовна осматривала имущество Биронов и одаривала отважных победителей.

Фрейлине Юлиане Менгден были подарены расшитые золотом кафтаны герцога и его сына. Фрейлина велела сорвать золотые позументы и наделать из них золотой посуды…

Миних получил должность первого министра, а супруг Анны Леопольдовны – звание генералиссимуса.

Сама Анна Леопольдовна удовольствовалась званием регентши.

А Биронов собрали всех вместе и повезли в Шлиссельбургскую крепость.

Бывшего регента везли в отдельной карете под особо строгим конвоем. На козлах и на запятках находились офицеры с заряженными пистолетами, по сторонам кареты ехали кавалеристы с обнаженными палашами. Герцог сидел, откинувшись на подушки и надвинув на глаза меховую шапку, чтобы его не узнали. Однако теснившийся на улице народ знал, кого везут, и осыпал пленника злобными насмешками.

Такое поведение народа очень огорчило наблюдавшую за вывозом Биронов Анну Леопольдовну.

– Нет, не то я готовила ему… – с грустью сказала она. – Если бы Бирон сам предложил мне правление, я бы с миром отпустила его в Курляндию.

– Безумный человек… – кивал словам правительницы Андрей Иванович Остерман. – Не знал он предела в своей дерзостности…

Когда карета выехала из Санкт-Петербурга, Бирон впал в полуобморочное состояние, и в лодку на переправе его перенесли на руках.

Шесть месяцев, пока производилось следствие, сидели Бироны в Шлиссельбургской крепости.

Шесть месяцев искали и конфисковывали движимое и недвижимое имущество герцога: только драгоценности, найденные в его дворце, были оценены в 14 миллионов рублей. Всё герцогское имущество в Митаве, Либаве и Виндаве было опечатано.

Против Бирона были выдвинуты обвинения «в безобразных и злоумышленных преступлениях». Его обвиняли в обманном захвате регентства, намерении удалить из России императорскую фамилию, чтобы утвердить престол за собой и своим потомством, небрежении о здоровье государыни, в «малослыханных» жестокостях и водворении немцев.

В апреле 1741 года был обнародован манифест «О винах бывшего регента герцога Курляндского», который три воскресенья подряд читали народу в церквах.

В июле 1741 года Сенат приговорил Бирона за «безбожные и зловымышлинные» преступления к смертной казни, но Анна Леопольдовна заменила казнь заточением в сибирском городке Пелыме.

Так, уже после кончины Анны Иоанновны, продолжал развиваться ее шлиссельбургский проект.

Скрежетал «город-ключ», смыкая несмыкаемое…

Ну, а завершился тот проект совсем печально…

Впрочем, об этой страшной истории – наша следующая глава.