Текст книги "Дмитрий Балашов. На плахе"
Автор книги: Николай Коняев
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Дмитрий Михайлович тогда не записывал. Времени не хватало… я его останавливал:
– Работай для археографической экспедиции. Тебя сюда назначили! Работай для Пушкинского дома, пожалуйста.
И он работал. Но соблазн был большой. Потому что песни были чудесные, люди были необычные, яркие, «говоря» – язык был чудесный. И от всего от этого нельзя было оторваться, как от всего русского, понимаете».
8
Некоторые мемуаристы связывают переезд Дмитрия Михайловича Балашова с известным партийным «разгромом» сектора фольклористики в Пушкинском доме в начале 1960-х годов, но на самом деле все было прозаичнее и скучнее.
Тот же Ю.К. Бегунов вспоминает, что «поведение и внешний образ, одежда Дмитрия Михайловича были таковы, что он привлекал далеко не всех. У него была русская белая рубашка с вышивкой, русские порты, сапоги… Он препоясывался цветным поясом… к этому еще надо добавить его прическу русского мужичка. То есть, вид у него был вполне народный, фольклорный.
И это принимали далеко не все… особенно партийные товарищи.
А в Пушкинском доме было много партийных людей! Но вот один партийный человек, от которого зависел прием Дмитрия Михайловича на работу (это был ученый секретарь В. П. Вильчинский) невзлюбил Дмитрия Михайловича именно за эту одежду, за его манеру говорить, выражать свои мысли. А он выражал свои мысли резко, безоговорочно, и всегда защищал сугубо русскую точку зрения…
И поэтому Дмитрий Михайлович в партийных кругах получил репутацию неподходящего человека. Когда встал вопрос о зачислении Дмитрия Михайловича в научные сотрудники сектора фольклора, а он был готов к этому и был вполне достоин, – знания у него были огромные, но он не подошел Вильчинскому».
– Вы, наверное, сектант! – сказал Вильчинский Балашову.
Тот попытался оправдаться: почему, если он ходит в русской одежде, он должен быть сектантом?
Но – партийное бюро переубедить так и не удалось, и в повышении Балашову было отказано.
Вот тогда и появился Петрозаводск.
Здесь, в Петрозаводске, который, среди городов средней величины и значения, как писал Д.М. Балашов, «выгодно отличался и чистотой, и культурой населения, и – «лица необщим выраженьем»[50]50
ГАНПИНО Ф. 8107, о. 1, д. 594.
[Закрыть], наконец-то начинает устраиваться самостоятельная жизнь 33-летнего ученого-фольклориста.
В Петрозаводске научно-технический сотрудник Пушкинского дома «возвышается» до звания младшего научного сотрудника, а главное, здесь ему выделяют свою жилплощадь, правда, с печным отоплением и без ванны, но отдельную – двухкомнатную квартиру № 7 на втором этаже деревянного дома № 4 по улице Герцена.
Улучшилось после защиты кандидатской диссертации и материальное положение.
Как вспоминает Г.М. Балашов, если говорить о материальном положении семейства, то: «жили очень плохо, плохо, терпимо, и под конец – некоторые всплески благополучия. Зарплата Дмитрия в Петрозаводске в Академии наук была 170 руб. Мамина пенсия 46 руб., которая расходовалась на оплату ленинградской комнаты и на ее редкие поездки в Ленинград»…
Датировать переезд Дмитрия Михайловича в Петрозаводск можно по отметке в военном билете. 14 ноября 1960 года Балашова поставили на военный учет в Петрозаводском горвоенкомате[51]51
ГАНПИНО. Ф.8107, о. 1, д. 1311.
[Закрыть].
Связи с Пушкинским домом, разумеется, не прервались…
Той же зимой 1960/61 года была осуществлена экспедиция, организованная Петрозаводским институтом Академии наук совместно с Пушкинским домом в Варзугу.
«Условия были непростые, – вспоминает Сергей Николаевич Азбелев. – Почти не связанный в то время с райцентром поселок Варзуга Мурманской области, полярная ночь, тридцатиградусный мороз. Целями экспедиции были записывание местного фольклора – в основном свадебного обряда и сказок. Со мной были кинокамера и софиты, у Дмитрия Михайловича – магнитофон. Работая совместно, мы зафиксировали старинный свадебный обряд, который «разыграли» нам жители Варзуги в своих народных костюмах. Все этапы этого обряда я снял на цветную киноленту, а Дмитрий Михайлович параллельно записал на магнитофон все, что при этом пелось и произносилось.
Так как мы там были на Святки, удалось зафиксировать и старинные святочные обычаи – главным образом – хождение по домам «ряженых» (местное их название «шелюханы») и святочные гадания. Дмитрий Михайлович даже сам участвовал в этих гаданиях и сам ходил в вывороченном тулупе вместе с местными парнями и девушками, чтобы полнее ощутить атмосферу старинного действа.
Вообще он работал с полной самоотдачей, посвящая много времени записыванию старинных сказок на бумагу от руки, поскольку возможности тогдашнего магнитофона были слишком ограничены. Надо сказать, что жители Варзуги с полным пониманием и весьма доброжелательно относились к нашей работе, хотя она, конечно, отрывала их от привычных занятий. Дмитрий Михайлович умел заражать своим энтузиазмом исследователя народной культуры, убеждать, насколько важно сберечь старинные обряды и зафиксировать старинный фольклор».
А летом следующего года датируется его экспедиция на Терское побережье Белого моря, которую смело можно назвать переломной в жизни Дмитрия Михайловича.
9
Тогда в поморские деревни Умба, Оленица, Кошкаранцы, Варзуга, Чапома шли пешком через тундру или плыли на лодке.
«Море укачивает и потому чуть-чуть кружится голова. Солнце встает, и ветер свежеет с зарей. Сменяются вахты, и очередной матрос уступает мне свою койку. Если выйти на палубу, увидишь, как по-прежнему слева и справа тянется час за часом гористый монотонный берег (желтое – песок, зеленое – лес, фиолетовое – камень), справа становящийся все ниже, все туманнее. Когда он совсем скроется из вида, это будет значить, что кончилась Кандалакшская губа. Там обещают настоящую качку.
Жарко, а ветерок и о-полдень тянет холодом – Белое море. Оно правда Белое, в бессолнечный день или вечером, если глядеть с берега – сизо серебряное, смешанное с таким же серебристо-белым, в тонких прядях облаков, неописуемо чистым и древним небом. Прибрежные камни тогда словно не лежат, а висят в этой неотличимой, тающей – не то вода, не то уже небо – белизне.
Когда подходим к берегу, видно, что лес редок. Сквозь него, как сквозь редкие волосы, проглядывает каменное лицо земли. Небольшие домики, кажется, стоят на камнях. Солнце дробиться на мокрых валунах, посверкивает на мелкой волне»…
Так и добрались до Терского берега, ставшего родным Дмитрию Михайловичу, до этого крохотного островка, съедаемого половодьем современной цивилизации…
Кажется, в самую сокровенную глубину народной души погружался здесь человек.
«И все-таки, давайте, прислушаемся, вот так, как сейчас, когда не тарахтит мотор, и тихо плещет вода за бортом, пахнет морем и лесом… Прислушаемся не к этой наступившей первозданной тишине летнего северного утра (четыре часа, все еще спят, а солнце почти в зените) прислушаемся к себе»[52]52
ГАНПИНО Ф. 8107, о. 1, д. 454, л. 8–9.
[Закрыть].
Рядом была граница, и посторонние люди здесь появлялись редко.
«На севере – тундра, на юге – Белое море… Между – цепочка деревень, где, начиная от Умбы и дальше, я побывал, – вспоминал Д.М. Балашов. – Тогда еще Кольский полуостров был закрытой зоной. Иду я как-то по берегу, и на рыболовецкой тоне меня встречают, здороваются, зазывают к себе. Расспрашивают, я рассказываю, кто я и откуда. Угощают ухой, жареной семгой. Накормили, проводили. И только уже уходя, я понял, что они меня и проверяли. Но делали это очень тактично, чтобы не обидеть человека, чтобы он даже этого не заметил… Такие вещи очень трогательны и привлекают к себе».
В экспедиции 1961 года, в Варзуге Дмитрий Михайлович Балашов и встретился со Станиславом Александровичем Панкратовым, работавшим тогда в мурманской молодежной газете «Комсомолец Заполярья».
Воспоминания Станислава Александровича интересны тем, что построены они на живых записях, сделанных не по памяти, а непосредственно тогда, сорок лет назад:
«Помню, меня приятно удивила манера Балашова собирать экспедиционный материал. Он жил в деревне не как некий элитарный спец, требующий к себе особого отношения, этакая столичная штучка. Нет, он запросто носил воду для пожилой своей хозяйки, пилил и колол дрова, поправлял покосившееся крыльцо, а однажды мы с ним два полных дня провели на сенокосе вместе с колхозной бригадой, которая почти вся состояла из знатоков фольклора, там – все знатоки, ведь то, что мы, городские умники, считаем фольклором, – для варзужан всегда была естественная жизненная среда обитания. Дмитрий заправски косил траву, настраивал косу, и одновременно разговаривал с кем-нибудь из местных косцов, кто работал рядом с ним. Иногда он прислонял косовище к плечу, доставал блокнот и записывал слово или оборот, или поговорку-присловье».
Об этом же вспоминают и непосредственные участники тех фольклорных экспедиций, которые работали в экспедициях бок о бок с Дмитрием Михайловичем.
Юрий Иванович Марченко говорил: «Чтобы научиться общению с деревенскими людьми, чтобы правильно записывать то, что они поют, надо хотя бы однажды побывать в экспедиции вместе с Балашовым».
И тут надо сказать, что Дмитрий Михайлович Балашов не просто собирал и записывал фольклор, он жил этим фольклором, слушая песни, сказки, былины, он удовлетворял не только научную потребность, но и потребность своей собственной души, и это не могло не ощущаться исполнителями. Точно так же как Дмитрий Михайлович находил их, и они находили в Балашове того слушателя, которого жаждала найти их душа.
В этом, наверное, и заключался секрет успеха работы Балашова-фольклориста. Он не старался возвысить народных сказителей до своего ученого уровня, а сам пытался возвыситься и возвышался до уровня народных эстетических и этических представлений.
«Именно в Варзуге я понял, что такое настоящая культура, – говорил Дмитрий Михайлович Балашов. – Варзуга – это песенный центр края, село, где наиболее полно сохранились и культура, и народный быт, и общая этическая система северной деревни».
Эти слова Дмитрия Михайловича Балашова запечатлены сейчас на мемориальной доске, установленной в честь знатока русского слова, ценителя поморской песенной культуры, и нуждаются они не в объяснении, а в осмыслении.
Выросшему в далекой от русского народного быта семье, Дмитрию Михайловичу в Варзуге, открылась другая, незнакомая ему жизнь, которую он узнал как свою и принял безоговорочно, безусловно…
Это была та жизнь, которую он всерьез искал для себя.
Балашов рассказывал, как поразила его сцена, когда женщина кричит на улице на детей, и не понять, кто она им: мать, тетка или вообще посторонняя.
– То есть, – объяснял Дмитрий Михайлович, – ее замечания согласованы с миром деревни – если что-то запрещают, то запрещают всем. Вообще меня покорило обращение поморов с детьми – очень бережное… Я увидел на Севере прелестные, неожиданные для меня вещи. Когда парень, который перевозит нас через реку, денег в руки не берет, отказывается: «Матке отдайте…» А через пару часов он на этой же лодке отправляется на четыре дня вдоль берега Белого моря собирать ягоды. Достаточно серьезное и небезопасное предприятие, если учесть, что возможны бури и все такое прочее.
Эти признания писатель сделал в интервью журналу «Роман-журнал XXI век». Совсем незадолго до своей трагической гибели он рассказал, что, когда он привез в Варзугу своего сына, только тогда впервые отчетливо понял, насколько он плохо, отвратительно воспитан.
– Тогда же я впервые всерьез задумался, что же это такое – культура Русского Севера… – снова и снова повторял он.
Казалось бы, достаточно затертые слова, достаточно обычная формулировка: «всерьез задумался»…
Но для Балашова все и в самом деле – всерьез…
В предисловии к журнальному изданию первого романа Балашова «Господин Великий Новгород» академик Валентин Лаврович Янин отметит, что «Дмитрий Балашов с несомненным талантом художника соединяет пытливость и кропотливость исследователя. Он взял в свои руки перо писателя тогда, когда все известные сейчас источники темы были рассмотрены им глазами талантливого ученого».
Это так, но несомненно и то, что подлинное мироощущение русского человека, которым живут романы Дмитрия Балашова, невозможно было изучить ни по каким источникам. Оно постигалось лишь личным опытом восстановления традиций, и тут и фольклор, и исторические источники только помогают пройти путь, но преодолевать разрыв все равно надо было самому…
Дмитрий Балашов преодолел этот разрыв….
И сделал это всерьез, без всяких облегчающих дело подмен и условностей…
Глава четвертая
Карелия
Мы утверждаем, что Родина есть нечто от Духа Божия: национально-воспринятый, взращенный и в земные дела вработанный Дар Духа Святого. Нельзя погасить в себе эту святыню. Ею надо жить. Ее надо творчески и достойно блюсти в себе. Ее нельзя отдать в порабощение или попрание другим народам. За нее стоит бороться и умереть.
И.А. Ильин
1. Планы Д.М. Балашова в области фольклористики. 2. Нащупывание своего 3. Хрущевская одиннадцатилетка гонений на церковь. 4. Борьба Балашова за спасение деревянных храмов. 5. Мать, ставшая помощницей сына. Переписка. 6. Болезнь матери и чудо излечения. 7. Формирование мировоззрения Балашова. Его работа «О патриотизме». 8. Обыску Балашова. Увольнение из института. 9. «Господин Великий Новгород». Чеболакша
Говорят, если Балашов узнавал о каком-то новом сказителе, знающем старинные песни или бывальщины, его не могло остановить ни расстояние, ни отсутствие денег и транспорта, ни дефицит времени…
Продвигаясь по цепочке деревень на Терском берегу Кольского полуострова, Д.М. Балашов выстраивал пути развития фольклорных форм, устанавливал вековые пласты появления обрядов…
1
Планы были грандиозными…
Среди бумаг Дмитрия Михайловича Балашова сохранился составленный им «Проспект работы по проблемам русского фольклора на оставшиеся годы семилетия (1963–1965 гг.) в секторе литературы и народного творчества Института языка, литературы и истории Карельского филиала Академии наук СССР»[53]53
ГАНПИНО. Ф.8107, о. 1, д. 1324.
[Закрыть].
«Тема «Фольклор Терского берега Белого моря.
Советская фольклористика с особенной остротой ставит вопросы о судьбах фольклора в советскую эпоху и о сущности фольклора нашего времени. Этим проблемам было посвящено всесоюзное совещание по проблемам современного фольклора в г. Киеве в начале декабря 1961 г.
На совещании были подняты следующие вопросы:
1. Этапы развития фольклора в советский период.
2. Умирает ли классический фольклор.
3. Какие жанры отмирают, с какой скоростью.
4. Каково отношение фольклора и профессионального искусства?
5. Каково отношение фольклора к самодеятельности?
6. Создается ли, как и когда создается советский фольклор?
7. В каких формах (стилистических, жанровых и прочих) происходит создание советского фольклора?..
Обнаружилось, что большинство спорных проблем не может быть решено старыми методами экспедиционной работы (короткие наезды за материалом в разные районы). Необходимо углубленно изучение одного района путем многократных поездок туда или даже (в идеале) путем посылки кого-то из фольклористов на несколько месяцев или год в такой район (или отдельное село) для изучения местной культурной жизни во всей ее жизненной сложности и во всем многообразии.
До настоящего времени такие работы предпринимались редко, и головные институты, в силу специфики своей и не смогут предпринять подобное исследование в будущем без поддержки на местах, так как они вынуждены заниматься широкой территорией в целом и даже не имеют средств для проведения монографического изучения отдельных районов.
Наоборот, в нашем институте подобная работа фактически уже начата экспедициями 1957, 1958, 1961 (лето), 1961–1962 (зима) годов на Терское побережье Белого моря.
Терское побережье изучалось согласно плану институтской работы по обследованию побережья Белого моря. Продолжение этой работы намечается в 1963–1965 гг. Основной исполнитель – м.н.с. Д.М. Балашов…
Терское побережье – благодатный для подобного изучения край, т. к., с одной стороны не является «медвежьим углом», с реликтовыми не типичными для нашей действительности явлениями (население находится на уровне современной культуры, кругозор жителей очень широк, религиозных пережитков почти не осталось), к тому же занятие жителей – рыболовство – характерно для всех поморских сел Белого моря, как и для всего Русского Севера, поэтому выводы и исследования могут быть распространены на очень широкую территорию, с другой стороны, Терское побережье – край с постоянным устойчивым населением, древней культурой, интересной с точки зрения наличия эволюции и судеб классического фольклора».
Согласно составленному Д.М. Балашовым «Проспекту», предполагалось подготовить семь книг: «Сказки Терского берега», «Свадебный обряд на Терском берегу», «Песни Терского берега», «Эпические песни Терского берега», «Местные предания, поверья и сказы Терского берега», «Мелкие жанры».
Как мы знаем, Д.М. Балашову удалось реализовать очень многое из задуманного. Вот лишь краткий перечень его работ по фольклористике…
Кандидатская диссертация «Древняя русская эпическая баллада» – 1962 год.
«Постановка вопроса о балладе в русской и западной фольклористике; «Василий и Софья» (Баллада о гибели влюбленных) – 1962 год.
«Баллада о гибели оклеветанной жены» – 1963 год.
«Народные баллады» («Библиотека поэта») – 1963 год.
«История развития жанра русской баллады» – 1966 год.
«Русские свадебные песни Терского берега Белого моря» – 1969 год.
«Как собирать фольклор» – 1971 год.
«Из истории русского былинного эпоса («Потык» и «Микула Селянинович»)» – 1975 год.
«О родовой и видовой систематизации фольклора» – 1977 год.
«Сказки Терского берега» – 1978 год.
«Из истории былинного эпоса. Святогор» – 1981 год.
«Русские народные баллады» – 1983 год.
«Эпос и история (К проблеме взаимосвязи эпоса с исторической действительностью)» – 1983 год.
Ну и, конечно, фундаментальный труд – «Русская свадьба»…
Работы Дмитрия Балашова, посвященные русской свадьбе, по праву можно отнести к классике фольклористики.
В сущности, Балашов открыл новый принцип исследования.
– До меня, – рассказывал он, – свадьбу исследовали по методу детского конструктора – брали элементы, записанные в разных местах, и соединяли. Я обнаружил, что существует целостный свадебный обряд, который распространяется в определенных, не известных никому границах. Эти границы не совпадают с границами областей. И не могут совпадать. Нельзя же всерьез говорить о «мурманской свадьбе», если традиция формируется столетиями, а границы областей определены в советское время. Я обнаружил, что если начать записывать свадьбы от деревни к деревне, в их органическом единстве, то можно выстроить реальный путь развития фольклорных форм. Так можно установить пласты появления тех или иных обрядов по векам.
Подготовленный Д.М. Балашовым сборник включал в себя ноты, описания, таблицы, иллюстрации и даже мягкую пластинку, которую вкладывали в книжку[54]54
В начале 60-х годов при непосредственном участии Д. М. Балашова был отснят этнографический кинофильм по свадьбе и по праздникам Терского берега. Фильм хранится в Фонограммархиве Института языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН.
[Закрыть]…
Сам Дмитрий Михайлович признавался, что он планировал перевернуть фольклористику, подготовив и издав более полусотни сборников свадебных обрядов. Этот труд и должен был стать основой его докторской диссертации.
2
В Петрозаводске Дмитрий Михайлович был колоритной фигурой.
«Не заметить его было невозможно, – вспоминает доктор медицинских наук, профессор Петрозаводского государственного университета Игорь Григович. – Небольшого роста, ладный, светловолосый, при темной бородке и усах. Но главной достопримечательностью Дмитрия Михайловича была одежда. Каждый раз возникало ощущение, что встретил персонажа из какой-то пьесы Островского. Зимой на нем была короткая темная бекеша, отороченная светлым овчинным мехом, такая же шапка и темные брюки, заправленные в толстые яловые сапоги. Летом он был простоволос, в темной косоворотке, подпоясанный светлым шнурком с кистями, в темных брюках, заправленных в тонкие хромовые сапоги».
Напомним, что происходило это в начале шестидесятых, когда отличающаяся от общепринятого советского стандарта одежда западных образцов становилась знаком если не культуры и образованности, то, по крайней мере, некоей шестидесятнической «продвинутости».
Своей одеждой от советского стандарта Дмитрий Михайлович отличался еще сильнее, но… в другую сторону. И в свободомыслии он тоже двигался не совсем туда, куда шла наша, так сказать, прогрессивная общественность.
«Мы тогда слишком поверили в тот ветер перемен, который повеял в нашем обществе в начале 60-х, – вспоминал Станислав Александрович Панкратов. – Стали выражать свои мысли достаточно раскованно, поверили, что жизнь действительно можно прожить с полной, без страха, безоглядной интеллектуальной отдачей. Я очень быстро поплатился за свое легковерие и вынужден был уехать из Мурманска в Петрозаводск, где и притулился на балашовской кухне в ожидании постоянного жилья… На этой же кухне, позже, мы провели многие десятки часов в разговорах серьезных и не очень, в нащупывании своих тем для работы, в обмене волнующими нас мыслями, – словом, в нормальном общении интеллигентов-шестидесятников, как теперь многие себя называют из того поколения».
Выделенные нами слова С.А. Панкратова о нащупывании своих тем для работы – точная характеристика состояния Д.М. Балашова в те годы.
Когда разбираешь его бумаги, ясно видишь, как шло это «нащупывание» своего. Дмитрий Михайлович достаточно хорошо был знаком с «Реквиемом» Анны Ахматовой, с «Завещанием» Федора Раскольникова и другими сочинениями, которые появятся в печати только в конце восьмидесятых[55]55
Кстати, многие из этих сочинений фигурируют в списке изъятых у Д.М. Балашова рукописей сотрудниками КГБ при обыске 13 февраля 1967 года.
[Закрыть]. И реакция его на эти сочинения тоже не выходила за рамки «шестидесятнической» идеологии…
«Солженицын вошел в нашу литературу как писатель серьезного, по-настоящему партийного мышления и строгого реалистического стиля»[56]56
ГАНПИНО. Ф.8107, o. 1 д. 556, л. 1.
[Закрыть],– напишет Дмитрий Михайлович в 1963 году.
Но вместе с тем в этих набросках «нащупываются» и мысли, которые явно идут вразрез с «шестидесятнической» идеологией. И проявляются они прежде всего не в какой-то отвлеченной сфере, а в отношении к главному делу жизни – собиранию фольклора.
В концентрированной форме эти мысли Дмитрий Михайлович сформулирует в работе «Как собирать фольклор», написанной в 1971 году, но подходы намечались им еще в начале шестидесятых.
Самое существенное, что и тут Дмитрий Михайлович шел наперекос общей линии. Он решительно выступает против попыток подмены фольклора клубной самодеятельностью, говорит о том, что надо с большим разбором собирать неустоявшиеся явления словесной культуры, ибо только то значительно и хорошо по-настоящему, что прошло проверку временем, доказало свою абсолютную художественную ценность…
Как говорит Владимир Иванович Поветкин, Балашов «оказался в условиях физически и культурно искореняемой северной русской деревни. Он увидел обломки обрядовой свадебной, похоронной, календарной традиции. Он записывает… последних русских сказителей. Спешит запомнить и уразуметь все, что составляло понятие сельской цивилизации, той цивилизации, которая пришла из глубин тысячелетий и которая верой и правдой служила основой русской государственности, национальному самодостоинству и несла с собой самую близкую к природе красоту».
Об этом же писал и Лев Николаевич Гумилев, отметивший, что фольклорная работа дала Балашову соединение всегда жившей в его сердце любви к родной земле с глубокими знаниями специфики образа жизни русского крестьянина…
«По отношению к фольклорной культуре, крестьянскому образу жизни, – писал Л.Н. Гумилев. – Д. М. Балашов никогда не занимал только позицию этнографа-исследователя, рассматривающего этнографический комплекс как раритет «старой культуры», подлежащий фиксации и описанию в научных целях. Для него русская крестьянская культура, образ жизни русской северной деревни, сами стереотипы поведения русского крестьянина никогда не переставали быть незамутненным источником всей национальной русской культуры, стержнем, вокруг которого и развивалась, особенно в ранний период, сама история России. И в этом, на мой взгляд, как ни в чем другом, зримо проявилась мера таланта, отпущенного Богом Дмитрию Михайловичу. Ведь ничто, кроме таланта, не может дать человеку способности отказаться от предубеждений, господствующих в науке или свойственных «своей» замкнутой социальной группе. Дмитрий Михайлович отбросил сословные интеллигентские предрассудки и весьма решительно. Приняв для себя экологический и социальный смысл крестьянского образа жизни, он сам как исследователь вошел в тот круг представлений, который позволил ему рассматривать фольклор в качестве элемента более общей системы жизнедеятельности русского крестьянина».
3
А хрущевская «одиннадцатилетка» поднималась к зениту.
Мы уже говорили, что Дмитрий Михайлович Балашов со своим рассказом «Мученик» еще в самом начале правления Н.С. Хрущева едва не вляпался в команду гонителей православия, но Господь спас его от падения, рассказ так и остался неопубликованным.
Между тем гонения на Церковь нарастали.
На XXII съезде КПСС Н.С. Хрущев посулил «догнать и перегнать» США и построить в стране коммунизм «в основном» через 20 лет, а заодно пообещал показать советскому народу последнего попа.
Обещание Никиты Сергеевича обернулось линией на тотальное уничтожение храмов. Все, что было не взорвано большевиками, все, что уцелело в войну, необходимо было снести сейчас. И снова загремели в русских городах и селах взрывы.
«В 1957 году, – свидетельствовал Д.М. Балашов, – когда я впервые ехал в Кижи, со мною на пароходе разговорился попутчик, видимо – хозяйственник или инженер, ехавший охотиться.
– Вы меня извините, но кому нужно все это, чем вы занимаетесь, вся эта старина? – спросил он. – Простой народ ею уже не интересуется!
Спорить не хотелось, мы уже подходили к Кижам, и в сгущающихся сумерках вырастало перед нами сказочное нагромождение куполов, будто град Китеж, выходящий из воды.
– И это не нужно? – спросил я.
– Да, – твердо ответил он, – изучить и сжечь»[57]57
Балашов Д.М. К организации Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Текст выступления на радио. ГАНПИНО. Ф.8107, о. 1, д. 931, л. 1.
[Закрыть].
Чтобы такое духовное опустошение стало всеобщим, еще 4 октября 1958 года вышло секретное постановление ЦК КПСС, предписывавшее развернуть наступление на «религиозные пережитки».
Во главе наступления был поставлен советский «философ» Леонид Федорович Ильичев. Ильичевский план агитационной подготовки отличался от антиправославных планов Ильича № 1, пожалуй, только особым цинизмом и подлостью.
Многие тайные сотрудники КГБ, работавшие внутри Русской Православной Церкви, получили указание открыто порвать с Церковью и публично выступить с «саморазоблачениями».
Эти провокации и стали основой агитационной кампании.
За успехи в своей работе Л.Ф. Ильичев в 1961 году был избран секретарем ЦК КПСС.
Хрущевская реабилитация русофобии и возрождение чекистско-интернационалистической романтики шли рука об руку с усилением гонений на Русскую Православную Церковь!
21 апреля 1960 года председатель Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР В.А. Куроедов выступил на Всесоюзном совещании уполномоченных Совета с программным докладом.
«Церковнослужители сосредоточили все руководство приходами в своих руках и используют это в интересах укрепления и распространения религии», – заявил он. Сеть церковных учреждений была названа «слишком густой» и «не вызываемой никакой практической необходимостью».
Уже к ноябрю 1960 года было снято с регистрации около 1400 православных приходов. Церковные здания с молчаливого одобрения Москвы положено было взрывать или – если дело касалось деревянных храмов! – сжигать.
4
Как свидетельствует Станислав Александрович Панкратов, Дмитрий Балашов практически в одиночку начал битву за спасение памятников деревянного зодчества в Карелии и на всем пространстве Русского Севера.
Действовать приходилось через головы карельского начальства.
«Я составил, – вспоминал сам Д.М. Балашов, – письменное воззвание в защиту исторических памятников Карелии, под которым собрал подписи академиков, историков и писателей и которое затем передал в Центральный Комитет партии».
Ездил Балашов в Москву для сбора подписей под коллективными письмами на свои собственные деньги, которых у него, обремененного детьми, никогда не избыточествовало.
Кроме того, не так просто оказалось и собирать подписи.
Тем более в Москве, где Дмитрий Михайлович, мягко говоря, ориентировался не очень хорошо.
«В Покровский храм Марфо-Мариинской обители на Ордынке, где находились наши реставрационные мастерские, – вспоминает Савва Васильевич Ямщиков, – в морозный январский день влетел, не могу подобрать другого слова, невысокий молодой человек, напоминающий костюмированного статиста из оперы «Царская невеста» или «Борис Годунов».
Овчинная шуба, сапоги гармошкой, рубаха навыпуск, подпоясанная витым холстинным ремешком, шапочка, напоминающая сванский войлочный головной убор, подчеркивали нездешнее происхождение посетителя, чье лицо обрамляла живописная густокудрявая борода. Не здороваясь (потом я привыкну к такой манере обращения Дмитрия Михайловича), прямо от не закрытой за собой двери прокричал он мне в лицо: «Вот вы тут прохлаждаетесь, сигаретки покуриваете. А в Карелии огонь беспощадный уничтожает старые деревянные церкви. Собирайтесь немедленно и будете помогать мне бороться с супостатами». Напрасно было объяснять заонежскому гостю, что я всего лишь начинающий реставратор и студент-вечерник. Раз уж увидел он во мне министра культуры Фурцеву, надо было этой ипостаси соответствовать»…
Но это Савва Ямщиков, человек, сам положивший немало сил для спасения шедевров русского искусства.
А вот «светоч» шестидесятых, Илья Григорьевич Эренбург вообще отказался встретиться с прибывшим из Петрозаводска заступником за русскую старину. «Когда я обратился к Эренбургу поставить подпись – спасти сотни русских соборов от уничтожения – отказ принять нас – торопился за границу»[58]58
ГАНПИНО. Ф. 8107, о. 1, д. 576.
[Закрыть]…
И тем не менее энергия Дмитрия Михайловича не разбилась о русофобскую глухоту шестидесятничества, сумела пробиться она и сквозь равнодушие московской самодостаточности. Д.М. Балашов поднял известных всей стране людей на защиту предназначенных к уничтожению карельских церквей – шедевров русской деревянной архитектуры.
«В зданиях церквей, в живописи икон, – говорил он тогда, убеждая своих противников, – народ сумел выразить все свои представления о красоте, в них запечатлен национальный склад и дух народа, они слиты с самим понятием РОДИНА, это очень важно понять»[59]59
Балашов Д.М. К организации Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Текст выступления на радио. ГАНПИНО. Ф. 8107, о. 1, д. 931, л. 2.
[Закрыть].
Считается, что благодаря деятельности Балашова было спасено более ста уже запланированных к уничтожению храмов.
Разумеется, в хрущевскую одиннадцатилетку, когда нарастала разработанная Л.Ф. Ильичевым кампания наступления на Церковь, все балашовские успехи на ниве охраны памятников записывались в минус карельскому партийному руководству, и это и определяло отношение к Балашову в Петрозаводске.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?