Текст книги "От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы"

Захар и Настасья

Роман в письмах

I

Милостивая государыня Настасья Степановна!

В первых сих строках прошу вас на чашку чаю. Извините за невежливость, но я послезавтра именинник. Это оттого, что с тех пор, как я видел вас у вашей кумы Василисы Никитишны, сплю и вижу, чтоб вы у меня были в гостях. Вот уже неделя, как я вспоминаю ваши сладостные речи и ваш бант на лебяжьей груди. Вчера нас гоняли в театр смотреть купца Иголкина, и я опять об вас вспоминал. Конечно, вы девица, а мы холостые солдаты и живем в казармах, но живем как семейные. У нас и самовар есть, и к нам очень часто дамы ходят; к тому же я давно чувствую привязанность к женатой жизни и сужу так, что не весь же свой век холостым бегать. Приходите вместе с Василисой Никитишной, она знает, где я живу, а где вы живете и у каких господ – узнал через нее, а все оттого, что об вас думаю день и ночь, даже и тогда, когда в реале. Ежели вы забыли меня, то я тот самый черный солдат, который провожал вас до Пяти Углов и купил вам в презент апельсин, но не рыжий, который разговаривал с вами и ушел раньше. С подателем сего письма пришлите ответ – придете или нет. Это мой товарищ по роте. Отказ ваш может подвергнуть мне лютую болезнь.

Шлю вам поклон от неба и до земли и остаюсь рядовой Захар Иванов.

II

Дражайшая Настасья Степановна!

Несчетно благодарю вас, что вы были у меня на чашке чаю. От радости я всю ночь не спал и кропил мою постель слезами, но впопыхах забыл спросить, где мы можем видеться, потому в разлуке я изнываю, и в моем сердце будто нож сидит. Хотел прийти к вам, но побоялся ваших хозяев, так как иные не любят, чтобы к кухаркам солдаты ходили. Улучите часок и приходите ко мне, а также захватите и башмаки, о которых вы говорили. Не токмо что сделать вам перетяжку, но даже и сшить целые башмаки, хотя бы и из моего товару, почту себе за счастие. Буду работать, вздыхать скоропалительно и думать об вас. С подателем сего письма пришлите ответ, а также посылаю вам апельсин, чтоб вы кушали в свое удовольствие, и не будьте ко мне бесчувственная. Адью с бонжуром! Это по-французски.

Всем сердцем ваш рядовой Захар Иванов.

III

Милостивый государь Захар Иваныч!

Посылаю вам свой поклон и с любовию низко кляняюсь. Хоть и стыдно девушке к холостым кавалерам в казармы бегать, но я сегодня вечером, как уберусь, забегу к вам. Уж очень мне башмаки нужны. А что вы меня бесчувственной называете, то совсем напротив, и напрасно вы обо мне такие низкие мысли имеете. Женщины завсегда нежнее кавалеров, а кавалеры – изменщики и соблазнители.

Остаюсь знакомая ваша Настасья Степановна, а, по безграмотству ее и личной просьбе, письмо сие писал и руку приложил мелочной лавочник Селиверст Кузьмин.

IV

Друг любезный Настасья Степановна!

Вот уже пять дней, как я вспоминаю, как вы были у меня и как мы с вами без свидетелев и бессловесно разговаривали. Лишь только зажмурю глаза, как вы стоите передо мной. О, ангел бесценный, как я люблю тебя на всю жизнь! Вы пишете, что, заторопившись у меня, вы забыли у нас платок. Никакого платка у нас нет, а ежели и забыли, то, надо полагать, кто-нибудь украл и уж давно пропил. Но не тревожьтесь: когда-нибудь купим для вас новый еще прекраснее. И еще прошу вас, пришлите мне с подателем сего письма сорок копеек, а то мне не на что купить чаю и сахару. У меня было три рубля, да я дал в долг товарищу, а он вчера в лазарете умер. Извини за просьбу. Лети мой вздох от сердца прямо другу в руки.

Прощайте, моя кралечка. Целую вас в уста сахарные. Рядовой Захар Иванов.

V

Друг мой Захар Иваныч!

И приходите завтра вечером ко мне. Господа наши едут в гости, и я буду дома только одна с горничной. Ах, как я скучаю об вас, две недели не видавшись. Все думаю, что будет война и тогда вас угонят. Сердце так и ноет об вас. Что я тогда буду делать? И посылаю вам рубль серебра, что вы у меня требовали, а также возьмите у товарища вашего Никифорова двугривенный денег и мой ситцевый платок. Деньги он взял в долг, а платок на подержание, чтобы завернуть кларнет, и вот уже месяц как не отдает.

Ожидает вас крепко Настасья Степановна, а письмо это писала подруга ейная Г. К. и кланяется товарищу вашему Никону Семенычу, так как он учтивый кавалер.

VI

Друг мой бесценный Настасья Степановна!

В первых сих строках целую тебя несчетно и благодарю за ватный нагрудник. Гляжу на него и о тебе страдаю. Башмаки принесу тебе не раньше как через две недели, так как у нас теперь все ученье и шить их совсем недосуг. И пришли ты мне с подателем сего письма полтора рубля денег. Нужно рубашку ситцевую справить. Присылай, не бойся, так как войны не будет и во всех государствах замирение. В воскресенье жду тебя к себе в крепкие объятия, а деньги пришли.

Друг твой неизменный, Захар Иванов.

VII

Другу моему любезному, Захару Иванычу от подруги его верной Настасьи Степановны низкий поклон.

И уведомляю вас, друг любезный, с прискорбием души телесной, что господа наши будут жить летом на даче и мне придется с ними ехать в Лесной Корпус. Ах, как я страдаю, что по дальности буду с вами редко видеться. Но вы не беспокойтесь, Захар Иваныч, для вас завсегда будет прием, и вы можете даже ночевать на сеновале. И сообщите мне, когда будут готовы мои серьги, что вы взяли починить, а ежели вы их заложили, то отпишите, где, и тогда я их выкуплю. Только вы не сердитесь. Также не обидьтесь, что я не прислала вам двух рублей, что вы просили. Денег у меня нет, а хозяева вперед не дают. У меня все болят зубы и тошнит, а вам посылаю осьмушку чаю и немножко сахару.

Ваша Настасья Степанова, а подруга ейная, что это письмо писала, просит товарища вашего Никона Семеныча прийти в воскресенье вечером в Александровский парк.

VIII

Ангел мой Настасья Степановна!

Ты едешь сегодня на дачу, но я не могу к тебе зайти проститься. Прощай заочно и пришли рубль серебра. Я сломал кран у офицерского самовара, и его надо отдать в починку. Крепко прижимаю тебя к моей груди, покрытой орденами.

Захар Иванов. Башмаки, что обещал, будут готовы через неделю.

IX

Сердечному другу Захару Иванычу.

Вот уже десять дней, как мы на даче, а вы и глаз не кажете. Что это значит? Я все глаза проглядела, на дорогу смотревши. Целый день я терзаюсь, а ночью плачу. Господи, неужто вы коварный изменщик и изменили из-за того, что я не могла вам прислать денег. Я и то вся испотрошилась на вас и хожу вся отрепанная. Приходите, друг милый, завтра; потешьте мое сердце. Я больна и еле могу работать, а хозяйка ругается. Как голубица, трепещу вашего свидания и молю вас слезно – приходите. Я вам скажу что-нибудь хорошее и подарю кисет для табаку. Ежели башмаки готовы, то принесите.

Настасья Степанова.

X

Милостивая государыня Настасья Степановна!

Вы не махонькая и сами понимать должны, что солдат – человек бедный и ему взять негде, стало быть, без денег и любовь водить невозможно. Где солдату взять, коли ежели не со стороны, а у вас то и дело отказ. У меня случилось несчастие, и к вам я прийти не могу, так как сломал свой штык. Казенную вещь надо пополнить, а то меня под арест. Ежели пришлете шесть четвертаков, чтобы купить штык, то послезавтра приду, а то так лучше разойдемся. Да пришлите еще для ровного счету полтину на сапожный товар, а башмаки через неделю. Письмо сие посылаю по городской почте, а это, сама знаешь, стоит денег.

Захар Иванов.

XI

Друг, Захар Иваныч.

Я больна, и приходите, пожалуйста, завтра. Коли ежели вам на штык, то мы потолкуем и тогда можем заложить перину и платок, только приходите, друг любезный.

Настасья Степановна.

XII

Я уведомляю вас, Настасья Степановна, что письмо ваше, присланное вчера с дачи с разносчиком-рыбаком в наши казармы, не могло быть передано знакомому вашему Захару Иванову, так как оный Захар Иванов выступил вчера в лагери в Красное село.

Унтер-офицер Никон Семенов.

От него к ней и от нее к нему

Краткий роман в письмах

I. От него к ней

Милостивой государыне, любви сердца моего Пелагее Спиридоновне от милого друга вашего Петра Степаныча.

И посылаю вам свое искреннее и всенижайшее почтение и с любовию низкий поклон, и целую вас в уста сахарные несчетное число раз. И уведомляю вас, моя милая душечка и бесценная Поленька, что моя горячая к вам любовь трепещет в моем сердце и поет, и ни день, ни ночь спокоя не видит. Только и есть одна отрада, как выйти на подъезд, смотреть в вашу сторону и вздыхать, сколько есть моей силы, или же кропить ваш полотняный платочек слезами, что я у вас на память дерзостно взял. О, зачем встретился я с вами на Волковом кладбище во время Радоницы? Если б я был птица или имел какие-нибудь крылья, о, колико раз в день летал бы я к тебе, Поля, и ворковал подобно голубице! И еще прошу вас, Поленька, откройтесь мне в любви и будете ли вы согласны соединить нам свою любовь в один союз, в одну мысль и в одно сердце, и прошу мне об этом написать, а то я сохну, очень скучен и с лица спадаю. Даже и товарищи замечают. Вот она что любовь-то! Мое сердце не может терпеть, чтобы не думать о вашей красоте. Все из рук валится. Сел писать ноты, свадебный концерт и окропил слезами, так что заплатил полтинник, чтоб переписать его, и во время венчания свадьбы, где мы пели, вдруг сжалось горло во время пения «положил еси на главах», и я не мог петь и чуть всех семи чувств не лишился. И еще извините меня, если я на Волковом кладбище с вами невежливо обходился, или какое-нибудь неприятное слово сказал, или как-нибудь неловко вас тронул. Что делать, праздник был.

Целую вас, любовь сердца моего, столько раз, сколько звезд на небе, и остаюсь друг ваш лейб-гвардии… ского полка певческой команды певчий Петр Степаныч Носовертов.

 
Поля, ангел, как не стыдно
Сердце взять и не отдать.
Так и быть, сказать неложно,
Если хочешь ты того,
Без любви нам жить не можно.
Я, узнай, люблю кого?
 

Прочитай заглавные буквы и увидишь, кого я люблю. Люблю я тебя, мой бутон, моя роза и мой херувим.

II. От нее к нему

Милостивый государь Петр Степаныч!

Благодарю вас за письмо и с любовию вам низко кланяюсь; что же касается до этой самой любви, то объясниться не могу, так как я еще совсем об этом ничего не понимаю и не знаю, что это такое значит. Нешто когда-нибудь девицы объясняются в любви? Девицы об этом и понимать не должны, а что ежели мой полотняный платок, то вы похитили его у меня, как коварная тигра. И об одном я понять не могу: что вы, насчет закона пишете или так, зря? Ежели насчет закона, то у меня есть единоутробная тетенька, а ежели зря, то я еще сбираюсь себе к Троице купить синий казак, но не хватает десяти рублей. Я об этом ничего не понимаю. Подруга моя, Катя, кланяется вашему другу, Ивану Петровичу, у которого голос, как в бочку. Письмо ваше держу на дне груди моей, и рука моя, что я оцарапала о куст на кладбище, зажила. В воскресенье ходила со двора и два раза прошла мимо ваших казарм, а зайти к вам боялась. Мерси и адье. Написала бы стишки, да никаких не знаю.

Пелагея Спиридоновна.

III. От него к ней

Лети, мое письмо, туда, где примут без труда. Лети, письмо мое, к тому, кто мил сердцу моему. К милой моей душеньке Поленьке, к неоцененной красоте, цвету-перецвету, тайному совету, яблочку наливному и сахару рассыпному. И целую я вас слезно в уста сахарные любезно, а также с любовию посылаю поклон от неба до земли. Объясняю я вам, что ваша красота пронзила мое сердце ужасно, и я даже не могу ее ни заесть, ни запить, ни заспать. Вот что значит любовь! Это значит, огнь палящий. Скорблю душой и телом, что у вас не хватает десяти рублей на синий казак и вместо оного с подателем сего письма, дискантом Треватовым, посылаю вам в подарок сережки и кисейный носовой платочек, который, друг мой Поля, прошу носить с любовью обо мне. Я не был коварной тигрой, но был голубем, а ты была ястребом и похитила моего птенца – мое сердце. Как только регент наш поделит наши деньги за пение на свадьбах и похоронах, то я и казак куплю. О, как я страдаю о вас, Пелагея Спиридоновна! Вчера я шел мимо ваших окон и видел, как вы сметали пыль с подоконника в красном банте на груди, и как бы я желал быть этим бантом и лежать у вас на груди. Откройтесь мне в любви и напишите ответ, а то я страдаю, а вы нет. При сем на другой странице письмо моего друга, Ивана Петровича, к подруге вашей, Кате, в которую он влюблен без души.

Где любезная моя, ой, нет ее! Ай, нет ее!

Петр Степаныч Носовертов.

IV. От его друга к ее подруге

Милостивая государыня Екатерина Семеновна!

Посылаю вам почтение и с любовию низко кланяюсь от известного вам кавалера, Ивана Петровича Ярыченко. Это моя фамилия. Милая Катя, осмелюсь вам заочно объяснить мою любовь к вам, и притом спросить, какой конец вы мне положите, а также прошу непременно прислать мне ответ о вашем согласии идти ко мне в любовь и желаю я от вас иметь любовь.

В лейб-гвардии… ский полк, в певческую команду, спросить певческого баса Ивана Петрова, сына Ярыченко.

V. От нее к нему

Милый мой друг Петр Степанович!

Посылаю вам поклон и сердечно вздыхаю о вас, хотя девушке об этом говорить стыдно. Ну, да ничего. Письмо это сожгите и пусть оно будет как на дне моря. За сережки и платочек благодарю и жму их к сердцу! Теперь если бы казак, так хорошо бы было… Все мои подруги с казаками. Открыться вам в любви мне стыдно, но ежели хотите, то приходите в Николин день вечером в Александровский парк. Я там буду и ежели вас не будет, то буду страдать, а ежели вы будете, то буду рада и буду как на небе. Пришла бы и в воскресенье, но идут со двора повар и лакей, а барыня все ругается, так как ей изменил ейный душенька. Мы будем жить на даче на Черной Речке и там будем видеться в Строгановом саду. Другу вашему скажите, чтоб он таких писем не писал. Катя не бог знает какая: за нее два чиновника сватались, и она даже хочет выйти за одного человека, а человек этот хочет открыть табачную лавочку. Лети, письмо, другу прямо в руки. Если ж другу неприятно, то лети, письмо, обратно.

Пелагея Спиридоновна.

VI. От него к ней

О, бесценный друг Поля! О, ангел небесный!

Благодарю из глубины души и тела. От радости у меня голоса прибавилось на целую ноту. Брал верхнее соль, теперь беру ля. Всю ночь плакал и окропил подушку слезами. Ангел Божий мой пригожий, с херувимом даже схожий. Жду Николина дня, как манны небесной. Любовь моя ужасна и сердце в трех местах прострелено твоими очами! Купидон! Нимфа! Приходи! Приходи! Как получу от регента расчет, сейчас же куплю казак и брошу к ногам твоим. Извини, что мало написал. Идем отпевать одну генеральшу.

Певчий тенор Петр Носовертов.

VII. От нее к нему

Что это значит, ангел мой, что я не вижу тебя, Петя, с Николина дня? Ты назначил мне быть в четверг в Летнем саду. Я была, а тебя не было. Что это значит? Я все время плакала. Хотела идти в казармы, да стыдно. Что же казак? Прошлый раз в Александровском парке я всю тальму на скамейке испачкала, и мне казак нужен. Напиши ответ.

Твоя навек Поля.

VIII. От нее к нему

Радость сердца моего, Петр Степаныч, что же ты не отвечаешь на мое письмо? Я к тебе всей душой и любовию, а ты молчишь. Успокой мое сердце и напиши ответ, а также когда же мы пойдем покупать казак? Сообщи, друг любезный. Вчера я видела, как ты переходил улицу. Я кричала, кричала, но ты не обернулся. Что это значит? Целую тебя мильон раз.

Твоя Поля.

IX. От нее к нему

Что же это значит, друг мой, Петр Степаныч, что ты ничего не пишешь и нигде тебя не видать? Уж здоров ли ты и не лежишь ли в больнице? Завтра барыня едет в Павловск, и я свободна. Приходи ко мне, и тогда мы можем пойти покупать казак. Ах, мой ангел, как я страдаю о тебе и вся изныла. Приходи или напиши ответ. Я для тебя ничего не пожалею.

Твоя Поленька.

X. От нее к нему

Милостивый государь Петр Степаныч!

Теперь не посылаю вам даже и поклон, потому что вы свинья. Вы меня вовлекли, и я вам поверила. Ах, какая я дура! Вчера я рассердилась, как змея. Я все узнала, какой вы низкий человек и как вы низко о мне относитесь. Я узнала от ваших товарищей. Нешто так делают с девицей? Ах вы, свинья, свинья! Плюю вам в глаза, и теперь ни в жизнь никому не поверю.

Пелагея Спиридоновна.

В вагоне третьего класса

Сцены

Поезд, состоящий из полутора десятка вагонов, ожидает третьего звонка, чтобы отправиться из Петербурга в Москву. Кондукторы сортируют по вагонам все еще прибывающую публику. По платформе бегает какой-то купец с красным потным лицом, заглядывает в окна и отыскивает себе «местечка поспокойнее». В правой руке у него объемистая подушка в розовой ситцевой наволочке, в левой – корзина, из которой выглядывают: горлышко полуштофа, куриный зад и пеклеванник. В окнах вагонов третьего класса виднеются бороды, окутанные платками головы женщин. Все это спешит перекинуться прощальными словами с провожающими, стоящими у решетки против вагонов. Некоторые из провожающих лезут за решетку, но служители и полицейские «просят честью» удалиться. В толпе слышатся фразы: «Скажи Мавре, что ежели у ней хлеба хватит, то пусть Митрофанычу поклонится, а чтобы корову со двора сводить – ни-ни…» или «Отпиши: что Ваську из острога выпустили аль нет?» и т. п.

В одном из окон виднеется бородатая голова монаха в клобуке. Голова медленно кланяется перевесившейся через перила женщине, покрытой ковровым платком, и говорит:

– Передайте поклон боголюбивому Петру Захарычу, благочестивой Марье Дементьевне и чадам их. Платону Семенычу скажите, что ему за его вклад на том свете будет мзда великая, а в здешней жизни воздастся сторицею.

– Передам, батюшка, передам… – слезливо отвечает женщина.

– Как приедешь к Троице-Сергею, то сейчас вынь части о здравии всех знакомых, – говорит рыжебородый купец своей жене, вышедшей к нему из вагона и стоящей на платформе. – Силиверсту Петровичу привези большую просвирку – человек нужный.

– Перезабудешь всех так-то… Ей-богу… – отвечает жена. – Вчера бы записать надо… За здравье Лупова-то вынимать, что ли?

– Ну его!.. Второй год пятьдесят рублей должен и не отдает!..

Слышен третий звонок. Жена наскоро чмокает мужа в бороду и спешит садиться. Кондукторы со стуком запирают двери вагонов, раздаются дребезжащий свисток обер-кондуктора и ответный свисток локомотива – и поезд трогается.

В вагоне третьего класса пахнет потом, хлебом и овчинами. Три четверти вагона набито мужиками, бабами, солдатами. Чистая публика держится отдельно. В ней особенно обращают на себя внимание: рослая усатая барыня, расположившаяся со своими подушками и одеялами на двух скамейках, армейский офицер и бледнолицый молодой человек с козлиной бородкой, одетый в высокие лакированные сапоги, шелковую канаусовую рубаху и какую-то фантастическую, по его мнению, русскую поддевку.

Тронувшийся поезд ускоряет ход. У мужиков слышен гул от говора. Какой-то пьяненький наигрывает на гармонии; другой пьяненький в замасленной фуражке с надорванным козырьком и в рваном полушубке подтягивает голосом:

– Захотелось нам узнать да извозчика жену…

Все это коробит усатую барыню.

– Эй вы, мужики! – кричит она. – Коли с благородными людьми в вагоне едете, так песен не петь и простого табаку не курить!

– А какой же курить прикажешь? Французский, что ль? – спрашивает певший песню.

– Ты мне не груби, дурак, а то тебя на первой станции высадят. Как ты смеешь мне «ты» говорить?

– Вишь, какая прыткая!

– Ах ты, мерзавец. Господин офицер, заступитесь! – обращается барыня к офицеру.

– Перестань же или иди и садись в другое место, – замечает офицер.

– Зачем, ваше благородие, нам в другое место? Нам и здесь хорошо, – упирается мужик. – А ежели вам, ваше благородие, эта песня не нравится, так мы другую можем…

 
Что ты спишь, мужичок,
Ведь весна на дворе?
 

– Весною-то и спится, – отвечает, поднимая голову, до сих пор дремавший старик в худом армячишке и лаптях.

– Эх ты, седая вшивица! Нешто это к тебе относится? Это так в песне поется, – подбоченивается ломаный козырек, оставляя петь. – Деревня!

Бледный молодой человек в фантастической поддевке внимательно прислушивается к разговору.

– А знаешь ли, чья это песня? – спрашивает он.

– А то не знаем, что ль? Известно, чья, – Молчановская. Молчанов ее на Крестовском пел…

– Ан и не знаешь, чья. Песню эту написал такой же мужичок, как и ты. Фамилия его – Кольцов.

– Написал, может, и Кольцов, а поет Молчанов. Это нам доподлинно известно. Ты, барин, об нас что думаешь? Мы тоже питерские – по этим самым гуляньям-то тоже балты били, били!..

– Не называй меня, пожалуйста, барином. Я такой же мужик, как и ты, – говорит молодой человек в фантастической поддевке.

– Нет, барин, зачем же? Мы тоже народ полированный, знаем, как с кем обойтись.

– Нет, пожалуйста, не называй… Ты видишь, я в такой же русской одежде, как и ты… Пора вам забыть слово «барин».

– Нешто это русская на вас одежа?

– Конечно, русская, только франтоватая. Ну что, на побывку в деревню едешь?

– Жену учить едем, так как нам отписано, что она, шкура барабанная, с солдатом связавшись.

– И не стыдно тебе это? Не жаль ее?

– А зачем она Бога забыла?

– Ты какой губернии?

– Мы, ваше благородие, ярославские. Дозвольте, ваше благородие, папироску.

– Изволь, изволь…

Рваный козырек закуривает папиросу и продолжает:

– В нашей губернии, ваше благородие, народ самый политичный, потому что, почитай, совсем дома не живет, а все либо в Петербурге, либо в Москве. Кто в буфетчиках, кто в артельщиках, кто по лавкам в приказчиках. Теперича все самые что ни на есть именитые купцы – все ярославцы. И везде наши… Нет такого города, значит, чтобы ярославцев не было. Один наш ярославец даже в арапской земле Бразилии был.

– Врешь? Как же он туда попал?

– Хмельной попал. Был он, значит, в Петербурге на бирже при нагрузке, зашел на корабль этот самый, да и заснул в уголке, потому сон сморил, – хвативши был крепко, шнапс тринкен, значит. Только просыпается – глядь, ан уж окиан-море и берегов не видать. Заревел он и ну проситься у капитана обратно, а капитан ему: «Нет, – говорит, – друг любезный, коли, – говорит, – ты на корабль попал, так ж поезжай с нами, так как мы теперь в Бразилию едем и семь тысяч верст отъехали». Ну и привезли в Бразилию. Хотел он ехать обратно – тыщу рублев требуют, потому тридцать три тысячи верст. Где мужику такие деньги взять? Туда-сюда, и остался там на прожитии, Христа ради побираясь. Женатый был; в деревне жена и двое ребят остались. Ну, известно, человек к бабе привычный; крепко загрустил без бабы. А там, в Бразилии этой, бабы хоть и есть, только черные такие и серьгу в ноздре носят. Думал, думал он да и решил: что ж, хоть и черная баба, а все божий дар. Взял да и женился, потому такое положение есть, кто тридцать тысяч верст отъедет от своего места, то закону препона полагается и при живой жене жениться можно; женился на черной бабе, и пошли у них дети полубелые. Только с бабой он, значит, живет, а сам все помышляет, как бы в Россею… Кажинный день выходит на берег моря и, как завидит кораблик, сейчас кричит: «Братцы мои, нет ли меж вас земляков ярославцев, повезите в Россею задарма». Кричал-кричал, и, что ж ты думаешь, ваше благородие, нашлись ярославцы – довезли. Хотел в те поры и жену свою черную с ребятишками взять и на корабль их привез, да те как увидали на корабле икону, так и шарахнулись от страха в море и перетонули. И как только он, ваше благородие, приехал в Питер, сейчас его за своевольную отлучку в Сибирь.

– Да ты не сочинил эту историю?

– Зачем сочинять, ваше благородие; от сродственников этого мужика слышал.

– Еще раз тебя прошу: не называй меня ни барином, ни благородием, и в доказательство тебе, что я не барин, а мужик, мы с тобой на станции выпьем по стакану водки.

– Станция Колпино! – возглашает через несколько времени кондуктор.

Поезд остановился.

– Так выходи на платформу, там выпьем водки! Пригласи, кстати, и твоего товарища, что на гармонии играл, – говорит молодой человек в фантастической поддевке и выходит из вагона.

– Эй, гармония! – кричит надорванный козырек. – Пойдем со мной! Тиролец этот, что со мной сидел, водку пить зовет!