Текст книги "Археология: учебное пособие"

Методом относительного датирования является также так называемый тест на фтор-уран-азот. Он используется в отношении ископаемых костей, оленьих рогов, слоновой кости, зубов и включает в себя три разные методики, основанные на процессах обогащения фтором и ураном (а также – обеднения азотом) скелетов животных-млекопитающих и человека при их попадании в землю. Скорость и интенсивность упомянутых процессов зависят от самых разных факторов, поэтому в лучшем случае тест на фтор-уран-азот определяет относительный возраст образцов, находившихся в одинаковых условиях и представленных одинаковым материалом. Охватываемый данным методом возрастной интервал – от нескольких сотен до нескольких миллионов лет.

Дендрохронологический метод позволяет определять дату гибели дерева (то есть – рубки ствола). Эта информация оказывается чрезвычайно актуальной в отношении обнаруживаемых в ходе раскопок бревен. Дело в том, что ствол растущего дерева формируется за счет ежегодного нарастания очередного годичного кольца древесины. Эти кольца отчетливо видны на поперечном срезе ствола. Толщина и плотность каждого такого кольца различны и зависят от различий погодных условий, прежде всего – от количества осадков и температуры. Последовательность различных значений толщины годичных колец определенного ствола отображается в виде соответствующего графика (кривой). Используя современные и ископаемые стволы деревьев различного возраста, с помощью перекрывающихся (синхронных) участков годичных колец можно выстраивать дендрохронологические шкалы, охватывающие значительные отрезки времени. Самым длинным «дендрохронологическим календарем» считается германская хронология, охватывающая временной интервал в более чем 10000 лет от настоящего времени. При построении дендрохронологической шкалы графики отдельных стволов объединяются в региональные усредненные кривые. Выявленный раскопками ствол дерева (последовательность годичных колец неизвестного времени) может быть сопоставлен с подобной региональной кривой и, таким образом, дендрохронологически датирован. Адаптация кривой образца к кривой региона не является «механической» процедурой и требует применения методов статистического анализа. Дата гибели дерева может быть определена с точностью до одного года, если сохранилась кора с последним годичным кольцом.

Несмотря на наличие столь внушительного «арсенала» естественнонаучных методов датирования, разработка археологической хронологии представляет собой чрезвычайно сложный комплекс исследовательских процедур. Археологический образ времени обладает существенной спецификой. Показательным примером таких особенностей может служить датировка погребения, которая как правило охватывает более или менее значительный временной интервал – от нескольких десятилетий до нескольких столетий, а иногда и тысячелетий. Между тем очевидно, что реальное время формирования подобного комплекса укладывается в пределы одного дня (в исключительных случаях – в рамки нескольких дней). Археологическая дата как бы «смазывает» историко-культурную реальность, делает ее более «расплывчатой» во времени (Щукин 1978: 28). Возможно, если бы речь шла лишь о единичных подобных случаях, то отмеченное различие можно было бы здесь и не упоминать. Но археологи оперируют в своих исследованиях десятками и сотнями погребальных комплексов, а значит – десятками и сотнями их археологических датировок. Археологическое выражение динамики культурных процессов так или иначе «затормаживает» их ритмы относительно исторической реальности прошлого.

Еще одним кругом вопросов, связанных со спецификой археологического датирования, является соотношение дат изготовления, времени бытования и археологизации того или иного артефакта. Категорией древностей, для которой указанная проблема особенно актуальна, являются предметы вооружения. Так, на рельефах храма Афины Никофоры в Пергаме, построенном около 180 г. до н. э., изображены предметы кельтского вооружения, датируемые приблизительно серединой – второй половиной III в. до н. э. По предположению В.Е.Еременко, для изображений на рельефах в качестве образцов были использованы трофеи времен военных побед над кельтами пергамского царя Аттала I Сотера в 241-228 гг. до н. э. «Изображения именно этих, а не каких-либо других трофеев в 180-х годах до н. э., через 40 лет после блистательных побед Аттала, – отметил В.Е.Еременко (1997: 20-21), – могло иметь причиной повышение интереса к победам прошлого в условиях упадка могущества Пергама». И далее: «…Кельтские трофеи на пергамских фризах около 180-х годов до н. э. – скорее не современная реальность, а воспоминание о славном боевом прошлом, своего рода пропагандистский акт пергамских правителей».

Особенности археологического датирования так или иначе определяются различиями процессов формирования археологических комплексов. Ю.МЛесман (2002: 3-4) различает: а) «комплексы однократного формирования» («все их составляющие… имели место синхронно, по крайней мере в течение одного сколь угодно малого промежутка времени» – например, погребение), дата которых – «условно точечная»; б) «комплексы непрерывного формирования» («сформировавшиеся постепенно в результате непрерывного процесса, обладавшего некоторой длительностью, в результате чего часть их составляющих могли не сосуществовать друг с другом» – например, культурный слой поселения), датировка которых представляет собой временной интервал; в) «комплексы многократного формирования» («образованные серией комплексов однократного формирования, хронологические разрывы между которыми признаются незначительными в рамках разрабатываемой хронологический системы» – например, так называемые «домики мертвых», некоторые дольмены и т. п.), также датируемые временным интервалом.

Очевидно, что для хронологических разработок наибольшую источниковедческую ценность представляют комплексы однократного формирования – ведь датировка хотя бы одного артефакта, происходящего из подобного комплекса, смело может быть экстраполирована на прочие образующие его предметы. Соответственно, комплексы непрерывного формирования теоретически в наименьшей степени соответствуют задачам археологического датирования, что впрочем не исключает широких возможностей их использования в построении хронологических систем (см. следующий раздел этой главы). Принципиальное же значение для выявления комплексов артефактов и определения характера их образования имеет стратиграфия археологических памятников.

Стратиграфический метод датирования заимствован из геологии и основывается на определении относительной хронологии артефактов в зависимости от их залегания в различных слоях – принято считать, что слой А, располагающийся над слоем B, сформировался в более позднее время, чем слой B. (Это утверждение является корректным лишь в случае, если исключена возможность позднейших перекопов или каких-либо иных вертикальных перемещений более раннего слоя относительно более позднего.) Вот почему для определения временных интервалов археологических датировок обычно используются термины «верхняя» (а не поздняя) и «нижняя» (а не ранняя) «хронологическая граница». К стратиграфическому методу имеют непосредственное отношение принципы «terminus ante quem» (лат. «время, до которого») и «terminus post quem» (лат. «время, после которого»), суть которых заключается в ограничении интервала археологической даты лишь «с одной стороны». Например, датирование радиоуглеродным методом обнаруженного на глинобитном полу жилища изделия из органического материала дает terminus ante quem в отношении данного пола, то есть – определяет его верхнюю хронологическую границу (пол не мог быть сделан позднее указанного артефакта). А если бы это изделие было найдено под глинобитным полом, то его дата определяла бы terminus post quem пола – его нижнюю хронологическую границу (пол не мог быть сделан ранее данного артефакта).

Сериационный метод датирования, в основе которого лежат эволюционные типологические ряды О.Монтелиуса, определяется Ю.М.Лесманом как «метод линейного упорядочения артефактов или групп артефактов с целью получения хронологических последовательностей». Данный метод базируется на корреляции (совстречаемости) в комплексах артефактов, относящихся к разным типам. Наиболее распространенной разновидностью подобной методики считается линзо-хронологический подход, заключающийся в таком упорядочении двумерной матрицы «комплексы-типы», «которое обеспечивает максимальную насыщенность диагональной части матрицы. Близкие по типологическому составу группы комплексов… образуют периоды. Последовательность комплексов (или их групп) в такой матрице признается хронологической… Внешние по отношению к корреляции данные (стратиграфия, даты опирающиеся на письменные источники или естественнонаучные методы) привлекаются лишь для ориентации полученной картины во времени». Очевидно, что подобная сериация представляет собой лишь некую условную схему изменений культурной реальности, относительный хронологический характер которых оказывается лишь рабочей гипотезой, нуждающейся в дополнительной аргументации абсолютными датировками.

С сериационным методом датирования тесно связано понятие «датирующий тип». По Ю.МЛесману (1991: 307-313; 2004:144-145), выделение датирующих типов строится на выявлении хронологически значимых признаков, на основе которых определяются хронологически значимые типы. Хронологически значимыми признаками Ю.М.Лесман называет «признаки, значения… которых самостоятельно или в сочетании с другими признаками достаточно компактно локализуются во времени… Суть процедуры выделения хронологически значимых признаков составляет выявление значений (для качественных признаков) или интервалов значений (для количественных признаков), которые в сочетании с другими признаками, достаточно компактно локализуются в стратиграфии и, соответственно, во времени».

Хронологически значимый тип, в свою очередь, представляет собой «сводный набор сходных значений признаков объектов из опорной серии, которые достаточно компактно локализуются во времени». При этом «хронологически значимый тип определяется отдельным признаком (в этом случае он идентичен хронологически значимому признаку) или группой хронологически значимых признаков, не сводимой к их простому набору. Несводимость заключается в том, что дата такого типа уже, чем взаимоналожение дат признаков». В этом случае имеется в виду ситуация, когда группа артефактов, обладающих признаком А, датируется, например, интервалом 1000-1300 гг., а другая группа артефактов, обладающих признаком В, датируется 1100-1400 гг. Следует предположить, что артефакты, сочетающие в себе признаки А и В, могут быть датированы 1100-1300 гг., однако, для того, чтобы данная совокупность предметов могла рассматриваться как хронологически значимый тип, ее датировка должна быть «уже» подобного временного интервала, полученного простым взаимоналожением дат отдельных признаков.

Наконец, сам термин датирующий тип Ю.М.Лесман определяет как «хронологически значимый тип, для которого с достаточной степенью надежности определено время его бытования в культуре или в некотором сегменте культуры…» Однако, признание хронологически значимых типов датирующими требует дополнительного обоснования. (Например, необходимо аргументировать, что «интервалы их представленности в слое соответствуют интервалам их бытования или, по крайней мере, не уже».)

Использование археологами тех или иных методик датирования вещественных древностей предполагает широкое привлечение к подобным разработкам различного рода дополнительной, так сказать, «внешней» информации. Особый круг таких данных составляют результаты датирования методами естественных наук, уже рассматривавшимися выше. Кроме этого, подобными сведениями могут быть сообщения письменных источников. Существенные хронологические указания обычно представляют собой нумизматические находки. Казалось бы, что сходную информационную значимость можно ожидать и от сфрагистических материалов. Однако, функциональная специфика оттисков печатей зачастую исключает их из числа полноценных хронологических индикаторов – например, на Нутном раскопе Новгорода в 4-5 строительных ярусах (1404-1425 гг.) была обнаружена круглая свинцовая печать архиепископа Далмата, занимавшего новгородскую кафедру в 1251-1273 гг. Очевидно, что подобный 150-летний разрыв в датировках культурного слоя и печати свидетельствует «о длительном периоде хранения документа, к которому она была привешена» (Гайдуков 1992: 83, 133). Хронологические данные могут быть заложены и в тех или иных изображениях, присутствующих на датируемом объекте. Например, на поверхности каменного идола, найденного в 1848 г. в р. Збруч (приток Днестра), было прослежено изображение сабли так называемого «аварского типа», датируемого IX-XI вв. (Клейн 2004б: 204). Данное наблюдение оказывается чрезвычайно важным с учетом случайного характера этой находки и отсутствием каких-либо непосредственных данных о времени ее изготовления (Петров 2000: 97).

Особой процедурой хронологического исследования является синхронизация – установление хронологических соответствий между различными типами, слоями, памятниками и группами памятников. Однако, каждая конкретная хронологическая разработка строится на комбинировании тех методов датирования, которые можно применить именно в данном случае. Рассмотрим примеры подобных исследований.

Разработка эффективных хронологических систем на основе данных доисторической археологии осложнена весьма широкими датировками памятников при обычном отсутствии комплексов однократного формирования. Для установления возраста палеолитических древностей принципиальное значение имеет геологическая стратиграфия – памятники датируются в соответствии с их расположением в определенных отложениях, формирование которых увязывается с основными палеогеографическими событиями. Этими событиями являются оледенения и межледниковья плейстоцена – первого раздела четвертичного периода, характеризующегося общим похолоданием климата и периодическим возникновением в средних широтах материков Северного полушария материковых оледенений (обширных ледниковых покровов). «Классической» версией данной последовательности оледенений является альпийская геологическая шкала, включающая в себя оледенения Дунай, Гюнц, Миндель, Рисс и Вюрм, названные так по рекам в альпийских предгорьях. Межледниковья обозначаются соответствующими двойными названиями: Дунай-Гюнц, Гюнц-Миндель и т. д.

Приведем в качестве примера относительную хронологию раннепалеолитических древностей Прикубанья, разработанную А.А.Формозовым (1962: 17–27). Многим местонахождениям этого региона удалось дать детальную геологическую и палеонтологическую характеристику. Так, сделанные в обнажениях русла р. Фортепьянка находки ашельских каменных изделий датированы финалом миндельского оледенения и началом миндельско-рисского межледниковья на основании их происхождения из слоя галечника, который относится к пятой береговой террасе – формирование самой этой террасы аллювиальными (наносными) отложениями русловых водных потоков по геологическим данным произошло в миндельское время. А, например, местонахождение в карьере Цимбал было датировано исключительно по палеонтологическим данным. Здесь в слое желтых крупно– и среднезернистых песков были встречены остатки фауны времени миндельского оледенения – кости южного и древнего слонов, этрусского носорога, трогонтериевого бобра и др. (некоторые кости были искусственно расколоты в древности).

Как правило, относительная хронология палеолитических древностей по существу оказывается периодизацией. Связано данное обстоятельство с уже отмеченными трудностями подобных разработок. Отсутствие надежных датировок приводит к тому, что «археолог выражает с помощью любых доступных признаков… признак времени, то есть с помощью периодизации он устанавливает хронологию… В идеале, конечно, установление хронологии должно предшествовать построению периодизации, но это не всегда возможно» (Вишняцкий, Колпаков 1991: 5).

Обращаясь к хронологическим изысканиям в области исторической археологии рассмотрим разработанную Ю.М.Лесманом (1990: 29-33) систему датирующих типов новгородских изделий X-XIV вв. Культурный слой этого древнерусского города представлен строительными «горизонтами» («ярусами») остатков деревянной застройки, нижняя и верхняя временные границы каждого из которых определены с помощью дендрохронологического метода. Соответственно, данные датировки могут быть экстраполированы на артефакты, выявленные в том или ином строительном ярусе. Таким образом, разработка типологии новгородских ювелирных изделий так или иначе приводит к проблеме выделения датирующих типов вещей, встречающихся в определенном «интервале» строительных ярусов. По Ю.М.Лесману, «в качестве количественного рубежа массовости типа в культурном слое Новгорода, позволяющего считать его датирующим, приняты на основе эмпирической проверки 10 экз.». Всего же было выделено 203 «достаточно массовых датированных типа ювелирных изделий». Например, «браслеты трехпроволочные петлеконечные» (тип 1.24, найдено 41 экз.) встречаются с 23 по 7 строительный ярус Неревского раскопа. Соответственно, датировка бытования этого типа браслетов определяется нижней хронологической границей 23 яруса (1055 г.) и верхней хронологической границей 7 яруса (1396 г.) – 1055-1396 гг.

Хронологическая система Ю.М.Лесмана успешно используется для датирования средневековых погребальных комплексов Новгородской земли и их синхронизации с культурным слоем Новгорода. Хронологический интервал совершения погребения в таких случаях определяется «узкой» датировкой – периодом лишь одновременного существования всех датированных предметов данного комплекса (ведь речь идет о комплексе однократного формирования). Пример «узкой» датировки приводимый самим Ю.МЛесманом (1981: 99) – женское погребение, обнаруженное в одном из древнерусских курганов восточного побережья Чудского озера. Среди многочисленного инвентаря этого захоронения были выявлены следующие находки, датируемые по материалам Новгорода: трехбусинные височные кольца (парные металлические женские украшения, вплетавшиеся в волосы) – 989-1299 гг.; перстнеобразные височные кольца – 1058– 1299 гг.; пластинчатый широкосрединный незамкнутый перстень – до 1313 г.; браслет витой трехпроволочный обрубленноконечный – 1096-1313 гг.; бочонкообразные бусы с золотой металлической прокладкой и каймой – 989-1161 гг.; гладкие глазчатые бусы – до 1238 г.; нож «раннего типа» – до 1197 г.; наконец, восемь монет-подвесок, отчеканенных в течение X – начала XI вв. На основании перечисленных находок данное погребение может быть датировано 1096-1161 гг., так как до 1096 г. в состав этого комплекса еще не мог попасть витой трехпроволочный обрубленоконечный браслет, а после 1161 г. здесь уже не могли оказаться бочонкообразные бусы с золотой металлической прокладкой и каймой.

В археологии существует потребность определения позиции типов вещественных древностей не только во времени, но и в пространстве. Можно ли выявить некие закономерности сочетаний различных типов артефактов в комплексах различных ареалов? Здесь мы сталкиваемся с термином «археологическая культура» – одним из наиболее фундаментальных и в то же время противоречивых понятий археологии.

Пространственно-временная систематизация выделяемых археологами в массивах вещественных древностей типов выражается в формировании археологических культур. Несмотря на то, что в самом общем виде термин «археологическая культура» может быть определен именно так (пространственно-временные сочетания археологических типов, существует огромное количество мнений специалистов-археологов о том, что он означает на самом деле. (Словосочетание «археологическая культура» получает распространение в 1950-1960-х гг., однако, термины, означавшие некие пределы обнаружения тех или иных вещественных древностей («культурный круг», «культурная группа», «культурная провинция», «цивилизация», «культура» и др.), появляются гораздо раньше – начиная со второй половины XIX в.) Л.С.Клейн (1991: 125-154) выделяет шесть «версий» данного понятия. Хронологическая или периодизационная версия чаще встречается в публикациях XIX в., когда временные границы интересовали археологов больше, чем пространственные. Территориальная или картографическая версия прослеживается уже в трудах немецких диффузионистов конца XIX – начала XX вв. В стилистической версии археологической культуры акцентируется художественное единство вещественных древностей (например – знаменитый звериный стиль скифской культуры). В публикациях В.С.Жукова (1929: 34), определявшего «культуру как сочетание и изменчивость типичных элементов во времени и на определенной территории», представлена ковариационная версия рассматриваемого понятия. (Под ковариацией здесь понимается параллельная согласованная изменчивость объектов в культуре.) В работах Г.В.Чайлда мы встречаем корреляционно-типологическую версию определения археологической культуры: «Мы находим определенные типы остатков – горшки, инструменты, украшения, погребальные ритуалы, очертания домов – постоянно повторяющимися вместе. Такой комплекс регулярно объединяющихся особенностей мы будем называть „культурной группой“ или просто „культурой“» (Childe 1929: V–VI). На основе корреляционно-типологической трактовки термина сформировалась его типокомплексная версия, подразумевающая выделение археологической культуры в результате типологизации комплексов, точнее говоря – типологизации сочетаний типов в комплексах. Наконец, сам Л.С.Клейн, определяет археологическую культуру «на базе упорядоченной совокупности устойчиво (регулярно) взаимосвязанных типов явлений материального мира, данных нам в археологических остатках» и называет такое ви́дение этого понятия корреляционно-синтетической (генеральной) версией.

Далеко не все исследователи признают содержательное историко-культурное значение, присущее этому понятию. «В доисторической археологии, – отмечал Г.Э.Дэниел, – иногда существует тенденция рассматривать идею культуры как последнее достижение археологической методологии, однако, вероятно, так же как и эпохи, она окажется просто понятийным инструментом» (Daniel 1950: 246). Видимо, неслучайно на рубеже XX– XXI вв. подобные группировки древностей нередко предлагается считать некоей «условностью». Так, А.Г.Фурасьев (1992: 106), рассмотрев соотношение в верховьях Западной Двины датируемых серединой – второй половиной I тыс. н. э. памятников «типа Тушемли-Банцеровщины» (ТБ) и «псковских длинных курганов»[3]3
  Археологические культуры получают названия либо по эпонимным памятникам, в ходе изучения которых характерные древности этих культур и были обнаружены (городища на р. Тушемля и около д. Банцеровщина), либо – по присущим данным культурам специфическим типам сооружений (длинные курганы) или предметов (культура штрихованной керамики).


[Закрыть] (ПДК), пришел к выводу: «провести какую-либо границу и территориальную и культурную между древностями ТБ и ПДК… нельзя, так как серьезные отличия между ними отсутствуют. Не существует и строгих научных критериев для различения этих культур». Перечень примеров подобных мнений можно было бы продолжить, однако, сейчас важно остановиться на возможных причинах появления таких точек зрения.

Всегда ли мы можем рассматривать конкретную археологическую культуру как результат реконструкции некоего комплекса культурных традиций, существовавшего в исторической реальности? «Категория археологическая культура, – отметил Г.Е.Арешян, – зиждется на представлении о совокупностях неодушевленных адинамичных предметов». В реальности же культурный процесс предстает перед нами как процесс прежде всего динамический (Арешян 1978: 36). Таким образом, в исследовательской практике археологическая культура выступает, в первую очередь, все-таки как служебное понятие – некая условная сумма данных. Определяя археологическую культуру на базе «упорядоченной совокупности устойчиво (регулярно) взаимосвязанных типов» (Клейн 1991: 154), можем ли мы в принципе предполагать существование подобной «упорядоченной совокупности»? Стремление к отражению археологической культурой исторических реалий предполагает ее выделение на основании культурных типов. Очевидно, под «упорядоченной совокупностью» таких типов надо понимать, прежде всего, их территориально-хронологическое соответствие друг другу. Но где гарантия существования подобного соответствия? Не следует ли поставить вопрос иначе: насколько необходимо использование категории «археологическая культура» в реконструкции культурных процессов? Насколько оправдано стремление «любой ценой» выделить археологическую культуру? Не окажутся ли многие общепризнанные сегодня археологические культуры со временем лишь инструментами, утратившими свою актуальность?

Можно предположить, что реконструкция «сети» традиций на уровне выявления культурных типов и территориально-хронологических рамок их бытования (без выхода на уровень археологической культуры!) может более адекватно отразить исторические реалии (Петров, Плохов 1993: 63– 69). Попытки «зажима» нескольких культурных типов в пределах определенной археологической культуры лишь затруднит исследование динамики их функционирования. Чрезвычайно близко к представлению о подобной реконструкции сложной и многогранной «сети» культурных традиций стоял Г.С.Лебедев (1975: 57–58), предложивший группировать артефакты в рамках каждого конкретного «комплекта памятников» во «взаимосвязанные подразделения», «ансамбли». Выявление динамики соотношения различных «ансамблей» (набора украшений, керамического комплекса и т. д.) в рамках определенного комплекта дает возможность выхода на изучение динамики культурных процессов в целом. Здесь следовало бы остановиться – каково будет соотношение различных «ансамблей» той или иной совокупности комплектов памятников должны были бы выявить исследования археологической конкретики. Но Г.С.Лебедев сделал еще один шаг: «Археологическая культура, – отметил он, – может быть описана как территориально-хронологическая система комплектов памятников, оставленных коллективами… составляющими историческую общность». И далее: «Условием существования АК (археологической культуры – Н.П.) как системы является ее устойчивость… и целостность (взаимосвязь и взаимообусловленность) ансамблей». Но всегда ли различные культурные традиции будут представлять собой территориально-хронологическую систему, характеризуемую устойчивостью и целостностью? Этот вопрос Г.С.Лебедевым не рассматривается. Устойчивость системы «ансамблей» (то есть – археологической культуры) предполагается сама собой разумеющейся. А так ли это на самом деле?

«В разных видах археологических источников… как и в разных сторонах одного вида источников… отражаются, – отметил М.В.Аникович (1989: 121–122), – в сущности, разные виды традиций. Уже в силу этого изменения в них могли протекать с разной скоростью и в разных направлениях, разные традиции по-разному распространялись и воспринимались…» Но, в таком случае, так ли уж необходима сама по себе категория «археологическая культура»? Представление о существовании сложной многомерной «сети» культурных традиций оказывается гораздо более близким исторической реальности, несмотря на то, что оно может оказаться и не столь удобным при сортировке археологических материалов. При этом служебное использование термина «археологическая культура» вполне допустимо. Вместо того, чтобы говорить, например, о «наборе женских украшений, распространенном среди населения верхнего Поднепровья в последней трети I тыс. н. э. и представленном такими-то и такими-то типами», проще сказать «набор женских украшений „культуры смоленских длинных курганов“», вызвав тем самым желаемые ассоциации у слушателя или читателя. Впрочем, несмотря на высказанные выше скептические соображения, в настоящее время вряд ли можно допускать возможность отказа от рассматриваемого понятия в принципе. Термин «археологическая культура» и соответствующие ему конкретные группы вещественных древностей стали неотъемлемой частью археологического образования, фундаментальных обобщающих публикаций, прочно вошли в структуру восприятия исследователями исторических культурных процессов. Показательным представляется распространение словосочетания «культурная стратиграфия», подразумевающего обычно выделение этапов истории поселения, соответствующих различным археологическим культурам (см. например – Белецкий 1996: 34, 54). Близким по значению является термин «секвенция»: «сомкнутый ряд АК (археологических культур – Н.П.), отобранных в соответствии с некоторым единым критерием и выстроенных в хронологической последовательности» (Классификация в археологии 1990: 94).

Совершенно особой проблемой является возможность отражения в археологической культуре этнической общности. Основным условием существования этноса, без которого его просто не существует, является этническое самосознание, осознание своего единства данной этнической группировкой (Бромлей 1983: 176). При этом в значительной степени очевидным представляется достаточно частое отсутствие жесткой корреляции между сферой этнического самосознания, на уровне которой этнос противопоставляет себя другим этническим общностям, и культурными традициями, языком и т. д. «Ни один из этих компонентов не имеет исключительной сопряженности в судьбах с этническим самосознанием и этнонимом…» (Клейн 1978б: 26). Признание культурной специфики основным признаком этноса (наравне с этническим самосознанием) предполагает, в свою очередь, признание сознательного проецирования этносом противопоставления «мы – они» в сферу культурных традиций. Очевидно, однако, что подобная ситуация может быть зафиксирована чрезвычайно редко. Итак, единственным первичным признаком, внутренне присущим этнической общности, остается самосознание.

В таком случае, этническим индикатором в археологическом материале можно считать такой культурный тип артефакта, в котором данная этническая общность сознательно воплощала свое самосознание. Но, во-первых, подобное воплощение ни в коем случае не является «обязанностью» этноса. Оно может попросту отсутствовать. Во-вторых, даже признавая возможность предметного воплощения этнического самосознания, следует иметь в виду, что выявить наличие соответствующего культурного типа в археологическом материале сугубо археологическими методами невозможно – необходимы прямые указания письменных источников на существование подобного типа. Частое отсутствие такой информации делает невозможным обоснованное выделение этнических индикаторов в археологическом материале и, следовательно, сопоставление археологической культуры с этносом. Можно полностью согласиться с М.В.Аниковичем (1989: 116), полагающим, что «возможность сведения АК (археологической культуры – Н.П.) к этносу появилась бы лишь в том случае, если бы удалось выявить в сфере культурных явлений, с которыми работают археологи, такие признаки, которые соответствуют только этносам, или же обнаружить в ряду культурных явлений такие закономерности, которые опять-таки исполняют исключительно этнические функции, и доказать возможность их обнаружения археологическими методами. В действительности ни того, ни другого сделать не удалось».