Текст книги "Археология: учебное пособие"

В 1919 г. на базе Российской государственной археологической комиссии в Петрограде была основана Российская Академия истории материальной культуры (с 1959 г. – Институт археологии Академии наук СССР). Академию возглавил Н.Я.Марр. В середине 1920-х гг. начинается методологическая перестройка российской археологии – в науку приходит новое «поколение идейных энтузиастов» (Клейн 1993: 18–20), стремившихся внедрить в дело изучения вещественных древностей марксистские установки (экономический базис как основа общественной идеологии и т. п.) и социологические схемы.

В 1920–1930-х гг. в советской истории материальной культуры господствовала «яфетическая теория» Марра («яфетидология», «новое учение о языке», «теория стадиальности»), отказавшегося от достижений «буржуазного» сравнительно-исторического языкознания и утверждавшего, что индоевропейская языковая семья (как и другие подобные семьи) не связана первоначальным генетическим единством, а сложилась вторично, в результате смешивания исходных языков, возникших независимо друг от друга.

Марр настаивал на тесной взаимосвязи «яфетической теории» и истории материальной культуры – ведь, согласно его теории, при изменении экономического базиса язык подвергается революционному взрыву и становится качественно иным. Поэтому «у яфетического учения о языке, общего учения, есть органическая увязка с историею материальной культуры, следовательно, с хозяйством и экономикой; есть такая же увязка с историею общественных форм, следовательно, с социологиею и в широком и тесном смысле слова; само собою ясно, что при такой органической увязке с историею материальной культуры и с историею общественных форм без нее в своих научных изысканиях не может обойтись ни один археолог, ни один этнолог, ни один историк искусства, ни один словесник, литературовед…» (Марр 1936: 23). В результате подобной установки, «исходя из „яфетического учения“ академика Марра о революционных трансформациях языка, ведущие теоретики „теории стадиальности“ в археологии стали трактовать даже явные случаи смены народов как стадиальные трансформации одного и того же населения» (Клейн 1993: 21). Так, например, Е.Ю.Кричевский (1933: 158, 202) в статье, посвященной критике позиции Коссинны по проблеме происхождения индоевропейцев, отмечал: «…Даже те буржуазные ученые, которым стала ясной вся необоснованность „азиатской теории“ прародины индоевропейцев, не смогли или не захотели подвергнуть критике ее методологические основы. Они сумели только одним миграциям противопоставить другие миграции, одной прародине – другие прародины». Между тем, по мнению Кричевского, в соответствующих археологических материалах «комплексы вещественных памятников… слагаются в процессе автохтонного развития общества на той же территории». (Впоследствии концепция Н.Я. Марра была отвергнута И.В.Сталиным, опубликовавшим в 1950 г. работу «Марксизм и вопросы языкознания».)

А.В.Арциховский (1929: 137–138) утверждал, что «методом восхождения от производительных сил к производственным отношениям можно восстанавливать общественно-экономические формации по памятникам материальной культуры». Ведь «зависимость производственных отношений от производительных сил (которые реконструируются археологами по находкам орудий труда, остатков производственных объектов и т. п. – Н.П.) установлена марксизмом» и, таким образом, «даже для идеологии мы можем прямыми указаниями проверить данные восхождения от базиса (то есть, от экономики – Н.П.)».

К использованию в археологии «единого метода исторического и диалектического материализма» призывал Равдоникас (1930: 5, 21, 62). В истории материальной культуры, подчеркивал он, «вопреки старой археологии, изучается не вещь, не стиль, не форма предмета, а общественная формация в ее особенном существовании, с которой данный вещекомплекс связан». Типологический же метод «сам по себе клонит к голому вещеведению фетишисткого типа».

«Стремясь обеспечить использование археологических материалов марксистской историей и тем самым поставить их изучение на службу обществу, – отмечает Клейн (1993: 20), – молодые энтузиасты обрушились на своих дореволюционых предшественников и их учеников с резкой, отчасти справедливой, но перехватывающей через край нигилистической критикой…» Показательна в этом отношении монография 1933 г. с красноречивым названием «Дореволюционная русская археология на службе эксплуататорских классов» (Худяков 1933).

Развитие советской археологии во второй половине XX в. тесно связано с именем Б.А.Рыбакова, возглавлявшего Институт археологии Академии наук СССР в 1956–1987 гг. и определявшего историзм археологии «не только прагматическим изучением древностей разных эпох, но и решением важнейших исторических проблем: история хозяйства, история социального развития, история религии и искусства, этногенез и миграции древних племен, проблема возникновения государства…» (Рыбаков 1978: 5). При этом Б.А.Рыбаков (1979: 341) подчеркивал «статус советской археологии как самостоятельной конкретно-исторической науки…» Официальная теоретико-методологическая основа отечественной археологии в тот период полностью соответствовала крылатой фразе Арциховского (1940: 3), сказанной еще в 1940 г.: «…Археология есть история, вооруженная лопатой». Такое понимание археологической науки способствовало распространению в исследовательской среде склонности к сугубо практической деятельности (эмпиризму) и конечно же никак не стимулировало разработку теоретических проблем.

Археология и современность

В современной теоретической археологии принято выделять три основные направления постпроцессуализма. Одно из них связано с Я.Ходдером. Археологический материал, по Я.Ходдеру, представляет собой текст, требующий расшифровки и прочтения. Основное внимание при этом уделяется уникальному контексту каждой вещи: «Символические значения артефактов не являются совершенно случайными, потому что они ограничены пределами контекстов. Для археолога, желающего понять значения объектов в прошлом, существенно, таким образом, определить внутренний контекст, с которым ассоциируется данный объект и который влияет на его значение» (Hodder 1996: 14).

Более радикальное направление постпроцессуализма представлено публикациями М.Шэнкса и К.Тилли (Shanks, Tilley 1987; Shanks, Tilley 1988), которые рассматривают археологию как «социальную практику, посредника между прошлым и настоящим, перевод» и отвергают теоретические изыскания как самостоятельное направление археологических исследований. «Археология является деланием прошлого в настоящем» (Shanks, Tilley 1989: 7).

Третье течение в современной постпроцессуальной археологии, связанное с именем М.Леоне, акцентирует внимание на идеологическом и политическом аспектах археологических исследований. Археология представляет собой неотъемлемую часть настоящего не только как практическая научная деятельность, но и как политическое явление: «Перезахоронение человеческих останков и „репатриация“ каких-либо артефактов коренному населению может являться как политическим, так и научным проектом…» (Leone, Potter, Shackel 1987: 284).

Несомненно, стремление вынести разработку проблем археологической методологии за пределы фундаментальной науки, в область пост-философской рефлексии сегодняшнего общества представляет собой очевидную опасность, в первую очередь для самой археологии. «Повествование от третьего лица, промеренные чертежи (часто – до уровня отдельных булыжников в дорожной мостовой или каменной кладке), таблицы, масштабированные фотографии, подробные списки находок; все это – признаки стандартного отчета о раскопках, подразумевающего нейтралитет и стремящегося к тотальной объективности, незапятнанной человеческой предвзятостью: это мечта эмпирика. Так или иначе эти процедуры требуют деконструкции, потому что их общим результатом является отрицание значимости фундаментальной основы всех раскопок, которые представляют собой автобиографический, субъективный, социально детерминированный и зачастую фундаментально неоднозначный и/или противоречивый набор интерпретационных действий» (Tilley 1989: 278). Но, ведь «научное познание отличается от других сфер творчества именно наличием дисциплинирующих его правил проверки и самопроверки, контроля и самоконтроля, его строгими методами…» (Клейн 2004а: 400).

Впрочем, с другой стороны, позитивное влияние релятивизма постпроцессуалистов на развитие современного археологического знания представляется не менее очевидным. Критическая саморефлексия постпроцессуализма стимулировала плодотворные дискуссии о методах археологической интерпретации, общественных функциях археологии, перспективах ее развития в XXI в. Прошлое (в том числе, и, возможно, в первую очередь – древнее прошлое) больше не является неким отдаленным от современности статическим образом, который археолог пытается рассмотреть в сохранившихся материальных остатках. Древность все чаще становится активным, полноправным участником культурных и политических процессов современности. А профессиональная деятельность археологов все чаще выходит за традиционную область их изысканий и археология становится чем-то большим, чем просто наукой о древностях.

В XX в. в археологии активно развиваются (и не менее активно заимствуются из других областей знания) новые методы поиска и изучения археологических материалов. Именно этот процесс, неразрывно связанный с научно-техническим прогрессом, сделал современные полевые изыскания археологов и последующий анализ выявленных данных столь отличными от исследований предыдущего столетия. Так, в течение ХХ в. формируется подводная археология (рис. 6). Первые опыты научных археологических подводных исследований известны уже во второй половине XIX – начале XX вв. Однако, полноценное изучение объектов подводного археологического наследия стало возможным лишь после изобретения в 1943 г. акваланга – автономного аппарата для дыхания человека под водой.

Рис. 6. Подводные археологические исследования с помощью пневмоочистителя.

Традиционными объектами подводных исследований являются затонувшие корабли. Так, в 2003 г. экспедиция под руководством П.Е.Сорокина (2004: 24-41) осуществила обследование восьми кораблей XVIII–XX вв. в акватории Финского залива. Наиболее древним был торговый корабль, построенный в 1690-х гг. в Любеке и затонувший в 1724 г. А самым поздним – тральщик Краснознаменного Балтийского флота, торпедированный немецкой подводной лодкой в 1944 г.

Подводные исследования часто предпринимаются в отношении археологических памятников, оказавшихся под водой в результате позднейшего повышения уровня водоема. Яркие примеры подобной ситуации представляют собой остатки многих античных городов Северного Причерноморья. Например, в ходе исследований В.Д.Блаватским Фанагории на Таманском полуострове выяснилось, что «древний город в IV–II вв. до н. э. простирался не менее, чем на 185 м к северу от береговой линии… Остатки мостовой IV–III вв. до н. э., находящиеся на глубине 3–3,2 м ниже нынешнего уровня Таманского залива, позволили заключить, что за последние 23–22 столетия уровень моря в этом районе поднялся никак не меньше чем на 4 м». Таманским заливом оказалось затоплено около 15 га площади древнего города (Блаватский 1985: 222–224).

1906 г. можно считать годом рождения еще одного нового направления археологических изысканий – аэроразведки; именно тогда с воздушного шара британской армии были сделаны первые фотографии археологического памятника – Стоунхенджа. В течение первой половины – середины XX в. аэроразведка получает широкое распространение. В основе этого метода поиска и фиксации археологических объектов лежит возможность выявить с большой высоты очертания древних сооружений (курганы, в том числе – распаханные, древняя дорожная сеть, земляные валы, различные системы землепользования и т. п.) в том случае, если почва не покрыта густой растительностью (например – в степи). Перемещение грунта в результате человеческой деятельности оставляет в ней неизгладимые (хотя зачастую малозаметные) следы, проявляющиеся, во-первых, в тенях микрорельефа поверхности при ее утреннем или вечернем освещении косыми лучами солнца, а, во-вторых – в различиях цвета почвы и характера растительности. Правильная интерпретация аэрофотоснимков подобных следов позволяет получить существенную информацию об обследуемом памятнике – определить особенности структуры застройки, планиграфию фортификационных сооружений и т.п. Методические приемы археологических авиаразведок были существенно дополнены возможностями космического дистанционного зондирования поверхности Земли и сегодня словосочетание «космическая археология» все чаще можно встретить на страницах солидных академических изданий (см. например – Афанасьев, Зотько, Коробов 1999: 106–122).

Показательный пример результативности аэрофотосъемки – оросительный канал обнаруженный в низовьях Аму-Дарьи, береговые отвалы которого были полностью разрушены поднейшими природными процессами и развеяны (рис. 7). На фотоснимке «сквозь причудливый узор подвижных барханных песков проступает серия параллельных светлых и темных линий, которая при дешифровании снимка может быть принята просто за естественное образование… Наземные археолого-топографические работы показали, что это сильно разрушенный дефляционными процессами магистральный канал архаического периода (VII–V вв. до н. э.); от него сохранилась лишь часть днища, окаймленная серией параллельных структурных уступчиков, изображенных на аэрофотоснимке в виде пучка линий» (Андрианов 1965: 262–263).

Рис. 7. Аэрофотоснимок античного магистрального оросительного канала VII–V вв. до н. э. в низовьях р. Аму-Дарья.

В 1940–1950-е гг. в археологии начинают использоваться геофизические методы разведки. Физическая природа этих методов различна, но их применение в археологии имеет много общего и связано прежде всего с возможностью «видеть» структуру грунта. Принцип действия электроразведки заключается в том, что различные виды грунта и материалы по разному (в зависимости от удельного сопротивления вещества) проводят электрический ток. Специальное устройство измеряет сопротивление тока, пропускаемого между введенными в грунт электродами. При наличии в грунте инородного тела сопротивление не будет соответствовать величине, характерной для данной породы. Магниторазведка основана на отклонении магнитной стрелки при наличии в грунте железа. С помощью магнитометрического прибора измеряют напряженность магнитного поля Земли в определенном месте. Средние значения напряженности для конкретных широтных поясов известны. Обнаруживаемые прибором отклонения от них (аномалии) обусловлены, как правило, наличием окислов железа в обожженной глине, кирпичах и иных подобных материалах. Магнитная восприимчивость засыпанных или заплывших ям, рвов и иных искусственных углублений также отличает их от окружающего грунта. В конце XX – начале XXI вв. в связи с появлением нового поколения более чувствительных и точных приборов – георадаров – использование геофизических методов в археологии стало еще более результативным.

Рис. 8. Микрофотографии следов изнашивания рабочих кромок кремневых (верх и центр, поздний палеолит, увеличение в 12 раз) и обсидианового (низ, эпоха бронзы, увеличение в 15 раз) концевых скребков.

В течение XX в. важным источником археологических знаний становится эксперимент – физическое моделирование как различных древних технологий, так и процессов разрушения сооружений. Впрочем, эксперимент в изучении вещественных древностей был использован уже в начале XVIII в., когда А.А.Роде сам изготовил кремневый топор для того, чтобы доказать, что подобные каменные орудия могли быть произведены людьми. А во второй половине XIX в. О. Тишлер экспериментально доказал, что кремень поддается сверлению с помощью деревянного сверла и песка. Однако, самостоятельным направлением исследований экспериментальная археология становится во второй половине прошлого столетия. С.А.Семеновым была впервые детально разработана и апробирована методика функционального анализа орудий эпохи камня (рис. 8–9). Изданная им в 1957 г. монография «Первобытная техника» (Семенов 1957) стала основой для дальнейшего развития археологической трасологии (методики идентификации каменных орудий на основе анализа следов их износа). В 1956 г. в ходе исследований в Польше укрепленного поселения I тысячелетия до н. э. Бискупин в мировой практике экспериментальной археологии впервые было предпринято сожжение дома, сооруженного в соответствии с представлениями исследователей о подобных постройках, возводившихся здесь в древности. Весь ход пожара был зафиксирован кинокамерой, а его остатки – оставлены для изучения археологами в будущем. Впоследствии подобные эксперименты (чрезвычайно важные для правильной реконструкции древних сгоревших сооружений) были предприняты в Дании, Британии и других странах.

Экспериментальное и трасологическое изучение древних предметов сопровождалось в XX в. расширением возможностей анализа структуры и состава веществ, из которых они были изготовлены. С конца 1940-х гг. начинается систематическое изучение металлических археологических находок с помощью металлографии – науки, изучающей структуру металлов и сплавов. Различные способы обработки металла (ковка, сварка, закалка и др.) оставляют определенные следы в его структуре и могут быть выявлены в ходе изучения шлифа (отполированного и вытравленного участка изделия) под микроскопом. Аналогичным способом может быть изучена структура минеральных неметаллических материалов (камня, керамики и т. п.). Подобный анализ называется петрографическим. Он позволяет определить конкретные месторождения, использованные для добычи сырья при производстве данных вещей, а кроме того – выявить технологические особенности их изготовления.

Рис. 9. Реконструкция способа использования концевого скребка.

Помимо традиционного трудоемкого химического анализа состава вещества археологами сегодня используется множество других способов подобных исследований. Еще в 1859–1860 гг. была установлена индивидуальность спектров испускания и поглощения химических элементов, позволившая в дальнейшем производить оптический спектральный анализ химического состава веществ, фиксирующий даже очень небольшие примеси (до 0,01 %). Значение подобных изысканий для изучения развития рецептур металлических сплавов, стекла и других материалов представляется очевидным. В 1912 г. был создан и впервые применен масс-спектрометр – прибор для разделения ионизированных частиц вещества (молекул и атомов) по их массам. Масс-спектрометрия дала возможность осуществлять изотопный анализ вещества – определять соотношение стабильных (нерадиоактивных) изотопов в исследуемом предмете. Эта информация нередко дает возможность выявить источник происхождения вещества (например – рудник, в котором была добыта руда для его изготовления). Наконец, для анализа состава вещества может быть использован активационный анализ, примененный впервые в 1936 г.: исследуемый материал облучают (активируют) ядерными частицами (например, нейтронами), а затем с помощью специальной аппаратуры определяют вид и активность каждого из образующихся радиоактивных изотопов. Этот вид анализа вещества является высокоточным (он улавливает миллионные доли процента), хотя и чрезвычайно дорогостоящим. В течение ХХ в. представителями различных наук были предприняты разработки, востребованные в дальнейшем для определения возраста археологических находок. Более подробно возможности методов археологического абсолютного датирования будут рассмотрены в главе «Периодизация и хронология».

Компьютерные технологии в современной археологии давно уже не перестали быть отдельным специфическим направлением изысканий и являются органичной частью повседневной практической исследовательской деятельности. Помимо общепринятых областей их применения (текстовые редакторы, базы данных, статистическая обработка данных и т. п.), археологи пользуются компьютером для решения таких специфических задач, как, например, трехмерное моделирование исследуемых памятников (включая и слои, и остатки сооружений, и отдельные предметы) с помощью систем автоматизированного проектирования (САПР). В последние годы особую актуальность приобрели разработка и использование в археологии географических информационных систем (ГИС), обеспечивающих сбор, хранение, обработку, и отображение пространственно-координированных данных: «ГИС включает в себя составление карт с помощью компьютеров, электронные базы данных и статистические пакеты, и ее лучше всего можно описать как компьютерную базу данных с возможностью составлять карты… ГИС обладает огромным потенциалом для изучения распределения памятников и решения пространственных задач в археологии, особенно по артефактам, поселениям и культурам, разбросанным по регионам…» (Фаган, ДеКорс 2007: 219).

Взаимосвязь археологии и современности отнюдь не исчерпывается использованием новых технических возможностей в изучении древностей – археологическое наследие при ближайшем рассмотрении оказывается теснейшим образом связанным с самыми разнообразными политическими и экономическими явлениями и процессами современного мира.

Объекты археологического наследия используются как аргументы в международных переговорах. Так, в высказанной в сентябре 2007 г. отрицательной оценке финскими государственными ведомствами возможного влияния на окружающую среду Северо-Европейского газопровода («Nord Stream»), который планируется проложить по дну Балтийского моря, прозвучали не только экологические, но и археологические соображения: «Финский Департамент охраны памятников старины, считает, что в соответствии с Конвенцией ООН по морскому праву, государства должны оберегать исторические и археологические памятники на морском дне и вне своих территориальных вод. К ним относятся, например, затонувшие в ХIХ веке неизвестный парусник и русский броненосец „Русалка“, находящиеся в зоне возможного строительства». Надуманность и политическая подоплека «археологического аргумента» противников данного проекта транспортировки природного газа из России в страны Евросоюза очевидна – ведь Конвенция Организации Объединенных Наций по морскому праву 1982 г. лишь регулирует права собственности на затонувшие в международных водах объекты культурного наследия. Что же касается судьбы парусника и броненосца, лежащих на дне Балтийского моря в зоне проектируемой прокладки трубопровода, то планируемые работы лишь позволят привлечь средства для исследования этих объектов.

Особой областью взаимоотношений археологии и политики являются так называемые «перемещенные» культурные ценности. В нашей стране тема реституции (возврата имущества изъятого одним государством у другого) наиболее активно обсуждалась в 1990-х гг. в отношении ценностей, перемещенных в результате Второй мировой войны с территорий Германии и ее бывших военных союзников в СССР по приказам военного командирования Советской Армии. Причем в так сказать эпицентре дискуссии в числе прочих предметов оказалось знаменитое собрание троянских древностей из раскопок Г.Шлимана – так называемый «клад царя Приама». История этой коллекции весьма показательна: в 1873 г. в ходе исследований холма Гиссарлык Г.Шлиман обнаружил комплект предметов, состоявший из около 9000 медных, серебряных и золотых изделий. Выявленные древности были вывезены Г.Шлиманом из Османской империи и спустя некоторое время оказались в Берлине, где к началу Второй мировой войны они хранились в «Музее первобытной и древней истории». В течение почти всей второй половины XX столетия сокровища Трои считались утраченными и лишь в 1993 г. министр культуры Российской Федерации Е.Ю.Сидоров официально подтвердил факт их хранения в фондах Государственного Музея Изобразительных Искусств им. А.С.Пушкина в Москве.

В конце ХХ в. многие немецкие исследователи неоднократно призывали к возврату культурных ценностей, перемещенных в СССР из Германии в результате Второй мировой войны. Так, К.Гарбер утверждал, что советские войска «нанесли немецкому культурному наследию огромный ущерб, поскольку большая часть вывезенного представляла собой тщательно подобранные коллекции или отдельные предметы, обладающие высокой ценностью. Нужно найти способы и средства вернуть ценности их законным владельцам» (цитируется по – Филиповых 2005: 12). Более осторожные формулировки можно встретить в статье М.Бертрама и К.Голдмана (1998: 65), посвященной троянской коллекции Шлимана. Ее авторы надеются, что «эти материалы… снова вернутся на их исконное место и будут вновь восстановлены родовые связи между археологическими находками». Как это ни странно, но антипатриотическая в своей сути идея реституции сокровищ Трои получила поддержку некоторых российских журналистов и исследователей.

В 1994 г. британский археолог Д.Истон цинично предположил, что «сокровища Приама» в скором времени будут проданы Германии «за наличный расчет» (Easton 1994: 240). Однако, этого не произошло. Итогом дискуссий о реституции стал федеральный закон «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации» от 15 апреля 1998 г. № 64-ФЗ, в котором использовалось понятие «компенсаторной реституции», трактуемое как «вид материальной международно-правовой ответственности государства-агрессора, применяемой в случаях, если осуществление ответственности данного государства в форме обычной реституции невозможно, и заключающейся в обязанности данного государства компенсировать причиненный другому государству материальный ущерб путем передачи потерпевшему государству (или путем изъятия потерпевшим государством в свою пользу предметов того же рода, что и разграбленные и незаконно вывезенные государством-агрессором с территории потерпевшего государства». Статья 6 настоящего закона устанавливает федеральную собственность России на подобные предметы в осуществление права СССР на компенсаторную реституцию.

Особую и чрезвычайно значительную роль играют археологические данные в современных этнополитических процессах. Прежде всего здесь имеются в виду концепции этногенеза тех или иных народов. Как справедливо отмечает В.А.Шнирельман, «именно ученые (историки, археологи, лингвисты, этнологи)… снабжают сегодня как этнические группы, так и нацию желательной исторической глубиной…» И далее: «Традиционные фольклорные источники, привязанные отнюдь не к этническим, а к отдельным семейно-клановым группам, сплошь и рядом оказываются бессильными в деле восстановления общего „этнического“ прошлого. Гораздо более пригодными для этого представляются такие современные науки, как археология, лингвистика, физическая антропология, этнология. Именно они с помощью научных технологий реифицируют этничность, наделяя ее объективизированным прошлым». При этом, именно археология может придать «запредельную историческую глубину современным этническим группам» (Шнирельман 2006: 9, 535–536). Концепции этнической истории являются важным фактором политического поведения современных этносов. И нередко данные археологии оказываются востребованными различными националистическими движениями.

Неслучайно активность различных экстремистских организаций зачастую бывает связана с разрушением объектов археологического наследия. Одно из наиболее известных событий последних лет – уничтожение в 2001 г. по распоряжению лидера движения «Талибан» М.Омара двух статуй Будды в центре Афганистана. Оба изваяния, достигавшие в высоту 55 и 37 м, были высечены в скале в VI в. н. э. и являлись частью исторического ландшафта долины Бамиан, внесенного в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. Показательно, что данная акция талибов была охарактеризована исследователем У.Рэтджи как «археологический терроризм».

Массовые беспорядки, вызванные недавними действиями властей Эстонии в отношении останков советских военнослужащих, павших под Таллином во время Великой отечественной войны и погребенных в 1945 г. в центре города, красноречиво свидетельствуют о том, к чему может привести археологический экстремизм. Ведь именно как археологические изыскания пытались представить ситуацию организаторы и исполнители этой акции – утром 26 апреля 2007 г. перед началом эксгумации останков воинов и демонтажа установленного около братской могилы памятника советскому воину-освободителю там появились надписи на эстонском, русском и английском языках: «Здесь проводятся археологические раскопки воинских захоронений и работы по опознанию. Просим соблюдать спокойствие и достоинство в зоне работ».

Политическая актуальность археологического наследия конечно же не исчерпывается примерами его использования в деструктивных целях экстремистами различного толка. Мощный общественно-политический потенциал археологии может и должен быть востребован в процессе «производства смыслов и образов» российской национальной идеологии XXI в., о котором писал В.Ю.Сурков (2006), в частности – в непростом деле патриотического воспитания нашей молодежи. Примером археологической патриотической воспитательной программы может служить проект «Живая история», реализованный летом 2007 г. активистами санкт-петербургского штаба всероссийской общественной организации «Молодая Гвардия Единой России» под руководством автора этих строк. Смысловым стержнем этого проекта являлось непосредственное личное участие молодогвардейцев под руководством специалистов в профессиональных археологических раскопках древнего славянского поселка IX–X вв. в Хвойнинском районе Новгородской области, подразумевавшее систематическое знакомство с методическими приемами исследования средневековых древностей. Кроме этого, программа включала в себя научно-популярные полевые лекции археологов и историков по средневековой истории российского государства, церкви, культуры; встречи с сельским приходским священником, представителями администрации Хвойнинского района и районного отделения «Молодой Гвардии Единой России»; знакомство с местными этнографическими традициями и историческими достопримечательностями; тренинги по командообразованию и лидерским качествам; политические диспуты и спортивные мероприятия.

Связь археологии и экономики может показаться, на первый взгляд, еще более неожиданной, чем ее сопряженность с современными политическими процессами. Однако, при ближайшем рассмотрении она оказывается абсолютно очевидной. Прежде всего, здесь необходимо остановиться на проблеме спасательных исследований объектов археологического наследия, оказывающихся в зоне проведения строительных работ. Сегодня законодательство многих стран содержит требование проведения археологических изысканий на территории, отводимой под строительство, за счет средств застройщика. Современное законодательство в области охраны археологического наследия исключает возможность уничтожения археологических объектов в ходе планируемых строительных работ и гарантирует возможность их спасения в результате раскопок. Cледует особо подчеркнуть затратность подобных исследований, связанную с большими площадями таких раскопок (обусловленными строительными площадями), необходимостью привлечения квалифицированной (а значит – высокооплачиваемой) рабочей силы, высокой стоимостью анализов находок методами естественных наук и другими факторами.