Текст книги "Археология: учебное пособие"

Рис. 31. Жальничные каменные оградки погребений № 4 (слева) и 6 (справа) в курганно-жальничном могильнике около пос. Беседа, бассейн р. Луга, XIV–XV вв.; а – дерн, б – насыпной суглинок, в – материк.

Наличие каменного ограждения могильной ямы является, по сути дела, единственной особенностью отличающей жальничные могилы подобные отмеченным выше от обычных древнерусских бескурганных грунтовых ингумаций, которые также известны на Северо-Западе России. Таким образом, типологически жальники оказываются гораздо ближе к грунтовым захоронениям, чем к наземным погребальным сооружениям.

Обращаясь к грунтовым погребениям сразу же стоит отметить, что их основная особенность – отсутствие на дневной поверхности каких-либо визуально фиксируемых до проведения раскопок материальных признаков наличия захоронения – характеризует прежде всего их современное состояние. Очевидно, что после совершения таких захоронений какие-то их обозначения на поверхности земли (не дошедшие до нашего времени) все же делались – ведь археологи не так уж часто выявляют случаи повреждения более раннего погребения более поздним, что свидетельствует о наличии в то время каких-то ориентировочных признаков.

Могильники с погребениями по обряду кремации на стороне в грунтовых ямах (в керамических урнах или без них) получили название полей погребений или – полей погребальных урн (нем. Urnenfeld). В Европе традиция совершения подобных захоронений получает особенно широкое распространение начиная с финала эпохи бронзы – XIII–XI вв. до н. э. – и, несмотря на кажущуюся ее простоту, представлена разнообразными вариантами.

Даже в тех случаях, когда речь идет о «простейших» безурновых погребениях пережженных костей в грунтовых ямах, ситуация оказывается не столь однозначной, как это может показаться на первый взгляд – захоронение могло находиться в некоем несохранившемся вместилище, сделанном из какого-то органического материала (дерева, бересты, кожи, ткани) и, по сути дела, являвшемся погребальной урной. Считается, что в пользу наличия подобной емкости свидетельствует компактное, плотное расположение пережженных костей в «небольшой, правильной формы ямке» (Сымонович, Кравченко 1983: 45).

Рис. 32. Погребальная керамическая урна IX– VIII вв. до н. э. с крышкой в форме шлема (общая высота 64 см); погребение XLVII в могильнике «делле Росе» (delle Rose), Италия.

Сохранившиеся же в грунтовых захоронениях погребальные урны прежде всего представлены керамическими изделиями, отличающимися чрезвычайным разнообразием. Так, например, среди урн полей погребений IX–VIII вв. до н. э. на Аппенинском полуострове известны вместилища пережженных костей, накрытые керамическими имитациями бронзовых шлемов, а иногда – настоящими шлемами! Также здесь встречены урны в виде керамической модели дома, причем, как полагают исследователи, эти изделия воспроизводят облик реальных жилищ.

Традиция уподобления погребальной урны новому «телу» умершего, отразившаяся, по всей видимости, в накрывании ритуального сосуда шлемом (рис. 32), была распространена достаточно широко. Так, урны с крышкой в виде скульптурной человеческой головы были обнаружены среди погребальных древностей этрусского города Клузиума (рис. 33–34). Так называемые «лицевые» урны хорошо известны на южном побережье Балтийского моря – здесь они относятся к VI–II вв. до н. э.

Рис. 33–34. Этрусские погребальные урны VII–VI вв. до н. э. в виде человеческой головы.

Разновидности грунтовых урновых захоронений обусловлены не только различными вариантами погребальных урн, но и особенностями их размещения в могильных ямах, а также особенностями устройства самих могил. В бассейне средней и верхней Вислы археологами выявлены «подклошевые погребения», датируемые IV–II вв. до н. э. В подобных случаях одиночные урны с прахом умерших полностью перекрывались перевернутыми вверх дном большими колоколовидными сосудами. Внутри грунтовых могильных ям нередко сооружались каменные ящики, именуемые в археологии цистами (лат. cista, означающее «сундук», «ларец»). Подобные конструкции характерны, например, для упомянутых выше полей погребений южного побережья Балтики, содержавших «лицевые» урны. Как правило, такой ящик обычно представлял собой коллективную усыпальницу – в нем мог находиться не один десяток урн.

Грунтовые погребения по обряду ингумации также имеют различия, связанные с характером размещения останков погребенного и устройством могильной ямы. Так, например, в грунтовых могильниках черняховской культурной общности III–IV вв. н. э. (Сымонович, Кравченко 1983), прослеживаемой на огромной территории восточно-европейской лесостепи и степи от левобережья Днепра до нижнего Подунавья, выявлены остатки захоронений, большинство из которых представлены скелетами, лежащими на спине, в вытянутом положении (более 60%). Впрочем, известны и случаи, когда погребенные располагались на животе, на боку, с согнутыми в коленях ногами и т. д. Дно грунтовых ям иногда промазывалось глиной. Захоронения представителей социальной элиты сопровождались деревянными конструкциями. В могильнике у с. Ранжевое в Причерноморье была открыта досчатая «обкладка» углубления на дне могильной ямы, в котором располагался погребенный, доски были сколочены гвоздями (погребение № 12). Любопытно, что среди камней перекрывавших захоронение были найдены два камня-якоря(!): большой (примерно 1 м х 60 см) подтесанный прямоугольный плитчатый камень с поврежденным отверстием для каната и овальный камень меньших размеров, пригодный к употреблению. Ритуальное значение этих предметов, оказавшихся в могильной яме, кажется очевидным. Уникальным для черняховской культуры является погребение № 11 в могильнике «Викторовка–II» – здесь непосредственно на дне могилы располагалось каменное ограждение погребенного. Стоит добавить, что характерной особенностью грунтовых могильников черняховской культуры является биритуализм, то есть – сочетание погребений по обрядам кремации и ингумации на одном памятнике.

Особый вид грунтовых ингумаций представляют собой погребения в катакомбах (рис. 35). Примеры таких захоронений известны по результатам раскопок могильников VIII–X вв. в степи и лесостепи донского бассейна. Так, катакомбные погребения выявлены в ходе раскопок грунтового могильника у с. Дмитриевское в бассейне р. Северский Донец. Как правило, катакомба состоит здесь из ориентированного вдоль склона холма дромоса («узкой и длинной входной ямы») и врезанной в одну из его стенок погребальной камеры. Большинство погребенных располагались в вытянутом положении на спине. Однако, для женских захоронений здесь было характерно скорченное положение на боку. Кроме катакомбных могил на данном памятнике известны и обычные ямные, и подбойные (рис. 36) погребения. Последние представляли собой захоронения в углублениях, вырытых в одной из продольных стенок «входной» могильной ямы (Плетнева 1989: 173–177, 189, 255, 259).

Рис. 35. План и продольный разрез катакомбы № 5 в грунтовом могильнике VIII–X вв. у с. Дмитриевское, бассейн р. Северский Донец; 1 – серая гумусная земля, 2 – меловая крошка, 3 – глина, 4 – черная гумусная земля.

Клады

Общепринятое определение этого термина в археологии отсутствует. Как правило, археологи называют кладом спрятанный «в земле или в другом недоступном месте» комплекс предметов (Брей, Трамп 1990: 111). Однако, инвентарь погребения кладом не называется. При этом (в отличие от обиходного значения этого слова) клад, как археологический объект, может состоять из предметов, не обладающих существенной материальной ценностью, то есть – может не являться сокровищем (но может и быть таковым).

Зачастую клады обнаруживаются случайно, в ходе какой-либо деятельности, не имеющей отношения к профессиональным археологическим исследованиям (например – при земляных работах). Такие комплексы, в силу своей «изолированности» от иных вещественных древностей, нередко выступают в качестве «самостоятельных» археологических памятников. Таков, например, так называемый Петергофский клад арабских серебряных монет (дирхемов) начала IX в., найденый в 1941 г. при неизвестных обстоятельствах около Нижнего парка Петергофа. Впрочем, кладом, конечно же, может являться и комплекс предметов, спрятанных по каким-то причинам, выявленный в ходе научных раскопок определенного археологического памятника (например, поселения).

Рис. 36. План и поперечный разрез подбойного погребения № 132 в грунтовом могильнике VIII–X вв. у с. Дмитриевское, бассейн р. Северский Донец; 1 – глина, 2 – серая гумусная земля.

Археологи неоднократно предпринимали попытки классификации кладов. В.Г.Чайлд, определив клады как «группы инструментов, украшений или сосудов сокрытых вместе в земле», выделил «домашние клады» (domestic hoards – вещи, спрятанные их владельцем во время какой-либо опасности), «вотивные клады» (votive hoards – ритуальные приношения), «коммерческие клады» (commercial hoards – товар, представленный несколькими однотипными новыми, неиспользованными вещами), «клады литейщика» (founder’s hoards – инструменты использованные и испорченные (видимо, предназначенные для переплавки), литейные формы и металлические слитки) (Childe 1930: 43–45). По справедливому замечанию Ф.Р.Балонова (1991: 316), в подобных классификациях смешиваются «два разных уровня исследования: уровень наблюдения и уровень интерпретации сделанных наблюдений»; ведь клад инструментов литейщика, теоретически, мог одновременно являться вотивным кладом.

Предложенное петербургскими археологами (Дубов, Седых 2002: 13) общее подразделение всех кладов на две основные группы по мотивам их депонирования вполне корректно в методическом отношении – речь идет о (1) кладах «экономических» или «возвратных» (сокрытых с целью сохранения) и (2) кладах «культовых» или «безвозвратных» (являвшихся ритуальным приношением). Однако, подобную классификацию сложно применить практически, в конкретных случаях – например, клад монет может быть интерпретирован и как экономический, и как ритуальный комплекс.

Древнейшие клады известны уже в палеолите. Так, например, в ходе раскопок верхнепалеолитической стоянки «Каменная Балка II», расположенной в юго-восточной части Русской равнины, в ямке глубиной до 15 см было выявлено плотное скопление кремней. Причем, «плотно прижатые друг к другу кремни дают основание предположить, что первоначально они помещались в одной замкнутой емкости, например в мешочке из луба, бересты или кожи». В состав клада входят как целые, так и сломанные орудия (в том числе, резцы, проколки, скребки) и другой расщепленный кремень (всего 534 находки). Предполагается, что данный клад представлял собой «набор предметов, не связанный с определенной функцией» – «типичный набор для одного человека на все случаи жизни или нескольких взаимосвязанных ситуаций» (Гвоздовер, Леонова 1977: 127–129, 135).

Ниже мы рассмотрим некоторые примеры кладов. И прежде всего следует обратиться к комплексам предметов, одного из которых, относящегося к эпохе камня, мы уже коснулись выше, – к кладам орудий труда.

Ярким примером клада ремесленника является комплекс предметов (рис. 37), найденный при раскопках культурного слоя середины VIII в. н. э. в Старой Ладоге (Рябинин 1994: 8–37). Здесь были выявлены остатки производственного центра – кузницы и примыкавшей к ней кузнечно-слесарной мастерской, которая была окружена дренажной канавой глубиной до 35 см. Клад был обнаружен на склоне канавки и ее дне, отчасти – на самой площадке, которую окружала канавка. Основное скопление находок было сосредоточено на площади диаметром около 1 м.

Рис. 37. Некоторые предметы из клада кузнечных и ювелирных инструментов VIII в. н. э. из раскопок в Старой Ладоге: 1–6 – клещи, 7–9 ювелирные молоточки, 10 – наковальня для ювелирных работ, 11 – ножницы для резки цветного металла, 12–13 – зубила, 14 – ручка крышки ларца.

В состав клада входит семь клещей (в том числе – 4 экземпляра малых одноручных клещей, предназначенных для изготовления кузнечных изделий средних и мелких размеров); два длинных стержня, интерпретированных Е.А.Рябининым в качестве «инструментов для прокалывания отверстий»; три ювелирных молоточка; миниатюрная железная наковальня, предназначенная для ювелирных работ; ножницы для резки цветного листового и полосового металла; три зубила и фрагмент еще одного подобного инструмента; два сверла по дереву; два волочила (железные брусок и пластинка со сквозными отверстиями, предназначенными для волочения проволоки); железная пластинка-наковаленка для ювелирных работ, которая должна была крепиться на деревянную основу; точильный камень. Кроме перечисленных предметов, к данному комплексу относится железная ручка крышки ларца (видимо, вещь, изготовленная владельцем инструментов, или – образец будущего изделия) и бронзовое навершие с изображением бородатого мужчины и двух стилизованных птичьих головок (рис. 38). Эта находка интерпретируется исследователями как изображение скандинавского языческого бога Одина в окружении двух вещих воронов. Однако, данная вещь датируется гораздо более ранним временем – серединой VI в. н. э. Видимо, «являясь талисманом, она… переходила по наследству из поколения в поколение» (Рябинин 1994: 36).

Рис. 38. Бронзовое навершие с изображением языческого бога Одина из клада инструментов VIII в. н. э., Старая Ладога.

Перед нами комплект инструментов мастера-универсала. «…В это время еще не было узкой специализации – мастера владели несколькими смежными профессиями, а их рабочее пространство концентрировалось вокруг горна и наковальни» (Минасян 1996: 21). Судя по находкам отбросов, заготовок и полуфабрикатов, обнаруженным в пределах производственного центра, владелец инструментов занимался изготовлением железных ладейных заклепок, гвоздей, ножей, наконечников стрел, рыболовных крючков, а также – ювелирных украшений из цветных металлов.

Чрезвычайный интерес вызывают особенности расположения данного клада. Складывается ощущение, что у владельца инструментов не было времени основательно укрыть их от посторонних глаз в надежном месте, включив в состав клада заготовки и полуфабрикаты изделий. Предметы были брошены в дренажную канаву как бы «на бегу», ремесленнику была дорога каждая секунда, но он, видимо, надеялся вернуться в свою мастерскую и вернуть себе эти вещи, раз все же пытался их спрятать. Судя по тому, что инструменты нашли археологи этого не произошло. Возможно, этот клад оказывается свидетельством одного из военно-политических конфликтов, которыми так насыщена история Старой Ладоги VIII–IX вв.

Рассмотрим клад предметов, связанных с сельскохозяйственным производством (рис. 39). В ходе раскопок городища Холопий городок, в заполнении подпольного котлована жилища был обнаружен клад хозяйственного инвентаря IX в., в состав которого входили 2 наконечника однозубых пахотных орудий, 2 косы, узколезвийный топор, точило, мотыжка-тесло, пешня, скобель, нож, железный клинышек и удила. Наконечники пахотных орудий и прочие подобные предметы (косы и т. д.) безусловно были сняты с деревянных основ – иначе находки не располагались бы столь компактно. По заключению Е. Н. Носова и А.В.Плохова (1989: 38), основная часть инструментов, входящих в состав клада, свидетельствует о «земледельческой направленности занятий его владельца». Однако ранее Е.Н.Носов (1977: 14) справедливо указывал на то, что место расположения данного поселения «весьма неудобно для занятий хозяйственной (земледельческой – Н.П.) деятельностью». Это действительно так – городище занимает небольшое всхолмление правого берега р. Волхов, находящееся среди низменной поймы реки, заливаемой во время весенних паводков. Основной задачей обитателей этого поселка являлся контроль одного из ключевых участков волховского речного пути.

Противоречие между самим фактом находки клада сельскохозяйственных инструментов и ландшафтными условиями расположения поселения только кажущееся. Археологи потому и обнаружили инструментарий земледельца, что им здесь никто не пользовался. Человек, который принес сюда все эти вещи, вынужден был сложить их в подполье своего дома и забыть о них – перед вчерашним землепашцем стояли совсем иные задачи, связанные с военно-административной деятельностью на речном торговом пути в составе княжеской дружины (Петров 1997г: 62–64).

Рис. 39. Клад хозяйственного инвентаря, IX в., городище Холопий городок (Носов 1990: 180–181, рис. 68–69): 1 – мотыжка-тесло, 2 – клинышек, 3 – нож, 4 – топор, 5 – пешня, 6 – скобель, 7–8 – наконечники пахотных орудий, 9 – точило, 10–11 – косы, 12 – удила.

С древними речными торговыми путями тесно связаны находки особой категории рассматриваемых комплексов – монетные клады. Ярким примером монетных кладов являются клады арабских дирхемов, маркирующие собой одну из важнейших торговых магистралей VIII–X вв. – балтийско-волжский путь, соединявший по рекам Восточной Европы Скандинавию с Халифатом. Арабские серебряные монеты, наводнившие в то время Северную и Восточную Европу, выполняли различные функции – «сырьевая база ювелирного ремесла, средство обращения в торговле, военная добыча, основное мерило социально-политических расчетов (межродовых платежей, судебных штрафов, государственных податей)». «Вместе с тем клады позволяют судить и о более глубоких процессах накопления, обращения, распределения ценностей, а следовательно, раскрывают едва ли не стержневые линии развития, общественное распределение созданного в течение IX–XI вв. экономического потенциала скандинавского общества» (Лебедев 2005: 321). Один из таких кладов – Петергофский – уже упоминался выше. Рассмотрим состав и обстоятельства находки еще одного подобного комплекса – Тимеревский клад 1973 г.

Клад был найден на территории селища около д. Большое Тимерево в Ярославском Поволжье, являющегося остатками значительного торгово-ремесленного поселка IX–XI вв. Этот комплекс монет был выявлен в ходе наружного обследования распаханного культурного слоя селища. Таким образом, клад был найден россыпью и никаких данных о характере его залегания в отложениях поселения нет. Лишь на одном из обломков дирхема были обнаружены остатки ткани, спекшейся с монетой. Видимо, первоначально клад находился в мешке. В состав комплекса входило не менее 2685 дирхемов – именно столько экземпляров было выявлено в ходе обнаружения и исследования данного участка поселения (Дубов 1982: 144–148). Клад был зарыт около 870 г. – самая поздняя его монета (из числа определенных) отчеканена в 864/ 865 г., а «время странствования монеты от места чеканки до места сокрытия клада или потери сокровища определяется по данным ладожской археологии в среднем от 3 до 8 лет» (Кирпичников 1988: 42).

На 11 монетах Тимеревского клада 1973 г. обнаружены граффити. Люди пользовавшиеся арабскими монетами в Северной и Восточной Европе нередко наносили острым режущим предметом различные изображения на дирхемы: языческие религиозные символы, образы мечей, ладей и иной дружинной атрибутики, знаки сакральной североевропейской письменности (скандинавские руны) и т. д. Таким образом монеты с непонятными арабскими надписями интегрировались в мир привычных образов и символов их новых владельцев (рис. 40). Любопытно, что первые граффити на дирхемах были выявлены не нумизматами, исследовавшими до того многие тысячи подобных монет, а археологами.

В Тимеревском кладе 1973 г. найдено самое большое количество монет с граффити. Среди прочих здесь был встречен дирхем (№ 24) со скандинавской рунической надписью, которая интерпретируется как «Бог» или «боги». «Такое заключение дает возможность полагать, что данная монета могла входить в состав культового клада или просто придавать зарытому сокровищу сакральный характер» (Дубов 1982: 148).

Тимеревский клад 1973 г. относится к числу крупнейших кладов дирхемов IX в. Однако, археологи встречают и клады, насчитывающие всего несколько монет. Так, например, «кладик», состоявший из четырех целых, одной половинки и двух четвертинок дирхемов, был обнаружен на Рюриковом городище под Новгородом, в материковом углублении подполья постройки, под слоем остатков рухнувших наземных деревянных конструкций данного сооружения (комплекс № 1, центральный раскоп 1980–1983 гг.). По младшей монете 867 г. этот клад датируется концом 860-х гг. (Носов 1990: 90–92).

Рис. 40. Граффити на арабских дирхемах с изображениями ладьи с парусом (год чеканки – 866), боевого стяга (та же монета), копья (год чеканки – 828/829).

Помимо монетных кладов, археологи, конечно же, сталкиваются и с сокрытыми комплексами иных материальных ценностей. В качестве такого клада-сокровища можно интерпретировать предметы, найденные в Киеве, на Владимирской улице, при раскопках сгоревшего жилища первой половины XIII в. (Гончаров 1957: 131–132; Килиевич 1982: 135, 165). Два золотых колта (древнерусские женские украшения), одиннадцать золотых серег, три серебряных браслета и два серебряных перстня были сложены в глиняный горшочек и закопаны около печки. Предполагается, что этот клад относится ко времени захвата Киева татаро-монголами в 1240 г.

Как уже было отмечено выше, мотивы сокрытия сокровищ могли быть различны и даже тот же монетный клад мог представлять собой ритуальное приношение, то есть – относиться к категории вотивных кладов.

Многочисленные примеры вотивных монетных кладов дает нам традиция депонирования «закладных» монет в основания зданий, существовавшая длительное время. Например, при раскопках Тмутаракани в каменном фундаменте алтарной части церкви X в. были встречены две медные византийские монеты императора Романа II Младшего. И для сооружений XIX в. нам известны сведения о подобных комплексах: так, в 1834 г. в Петербурге при начале возведения Александровской колонны на Дворцовой площади в ее фундамент была замурована шкатулка с различными медалями и монетами (Потин 1974: 183–184).

Впрочем, в отличие от всех прочих категорий кладов вотивные комплексы далеко не всегда являются закрытыми, так как вещи попадают в них в результате неоднократных действий различных людей в течение длительного времени и, значит, не являются синхронными друг другу. Хорошим примером постепенно формирующегося монетного вотивного клада может служить комплекс монет, образующийся в наши дни около памятника Чижику-Пыжику, установленного в 1994 г. на р. Фонтанка в Петербурге. Кроме того, вотивные клады необязательно оказываются спрятанными в недоступных местах – многие такие комплексы формируются непосредственно на дневных поверхностях различных ритуальных объектов. Рассмотрим некоторые подобные археологические памятники.

В ходе раскопок ненецкого почитаемого места «Вэсако» на острове Вайгач в Карском море (святилище «Болванский Нос I»), которое упоминается уже в письменных источниках XVI в., был выявлен вещевой комплекс (рис. 41), включавший в себя вотивные предметы, датированные интервалом от эпохи камня до XVIII в. Среди прочих находок здесь обнаружены неолитические кремневые изделия, фрагменты керамических сосудов I тыс. н. э., бронзовые и серебряные предметы X–XIII вв. (среди которых необходимо выделить топорик-амулет, подвесные антропоморфные личины и фигурки, изображения ангелов, нательные крестики, обрамление иконки с выгравированным образом Спаса Нерукотворного), наконец – пули, пуговицы и иные вещи более позднего времени. К наиболее поздним находкам, непосредственно предшествующим уничтожению этого объекта в ходе миссионерской деятельности 1820-х гг., относится монета 1774 г. Эти и другие предметы залегали в слое гумусированной земли мощностью 10–20 см, который был насыщен многочисленными костями различных жертвенных животных – северных оленей, моржей, тюленей, белых медведей и т. п. (Хлобыстин 1992: 164–167). Очевидно, что отмеченные выше находки представляют собой вотивный комплекс, формировавшийся в течение многих столетий.

Рис. 41. Металлические предметы X–XIII вв., обнаруженные при раскопках почитаемого места «Вэсако» на о. Вайгач в Карском море: 1 – топорик-амулет, 2–5 – подвесные антропоморфные фигурки и личины, 6–8 – изображения ангелов, 9–10 – нательные крестики, 11 – обрамление иконки с выгравированным образомСпаса Нерукотворного.

Рис. 42. Металлические вотивные предметы, найденные в Гляденовском костище II в. до н. э. – III в. н. э., Верхнее Прикамье: первый ряд сверху – антропоморфные фигурки, второй ряд сверху – фигурки всадников, третий и четвертый ряды сверху – фигурки собак, второй ряд снизу – фигурки птиц, внизу – вотивный топорик.

Комплексы древних вотивных предметов были выявлены в ходе раскопок Гляденовского костища близ Перми, в Верхнем Прикамье (рис. 42). Термин «костище» используется в русской археологии для обозначения памятников, на «которых были найдены в слое пепла большие скопления пережженных и сырых костей, составлявших основную часть культурного слоя, а также орудия труда, глиняная посуда, украшения и другие вещи» (Бадер, Оборин 1958: 111–114). Такие объекты интерпретируются в качестве «жертвенных мест» местного финно-угорского населения. Гляденовское костище располагалось на мысу левого коренного берега р. Кама и занимало участок размерами 100 х 150 м. Непосредственно под дерном здесь залегал слой темного суглинка мощностью до 70 см, насыщенный зольными включениями и костями животных (в том числе – пережженными). «Именно к этому слою приурочены культовые и бытовые находки…» (Лепихин, Мельничук 1997: 6, 46). Всего на Гляденовском костище найдено около 20000 находок, основная масса которых датируется II в. до н. э. – III в. н. э. Особо следует подчеркнуть присутствие здесь многочисленных антропоморфных и зооморфных металлических фигурок. Примером символического изображения предмета, использованного для ритуального приношения, может служить миниатюрный железный проушной топорик. Помимо находок вотивных вещей в «костеносном слое», в некоторых так называемых «жертвенных ямах» были обнаружены комплексы предметов, видимо, также представлявшие собой ритуальные приношения. Например, в заполнении крестообразной в плане ямы № 68 были встречены медная антропоморфная фигурка и обломок железного ножа (острие), а на ее дне – перевернутая вверх дном глиняная чаша (Лепихин, Мельничук 1999: 10, 16, 25).

Очевидно, что корректная интерпретация вотивных кладов, подобных упомянутым выше, возможна лишь при верном понимании общего характера ритуальных объектов, в ходе раскопок которых эти комплексы были выявлены. Таким образом, мы сталкиваемся с еще одной разновидностью археологических памятников, обычно именуемых археологами святилищами.