Текст книги "Археология: учебное пособие"

Помимо очевидной трудоемкости расчистки остатков сооружений в топком торфе («насыщенность культурных слоев находками доходила до 1000 предметов на 1 квадратный метр»!), особенно важна «смазанность» стратиграфических позиций вещевых комплексов подобных памятников. При раскопках Модлоны А.Я.Брюсов даже не отмечал точную глубину залегания находок, так как «при сравнительно легкой проницаемости почвы относительное размещение вещей по вертикали было совершенно беспорядочным. Отдельные предметы верхнего культурного слоя (т. е., отложений Модлоны II – Н.П.) оказывались иногда даже в поверхностных слоях торфа. Что же касается вещей свайного поселения, то глубина их погружения в торф зависела исключительно от того, насколько разжижена была почва в месте их падения». Особенно глубоко (вплоть до слоя сапропеля – иловых отложений водоема) вещи могли залегать в непосредственной близости от свай – там где грунт был разворочен при установке этих опор в наибольшей степени (Брюсов 1951: 14).

Разновидностью свайных поселений являются так называемые кранноги (crannog – от ирландского слова crann, означающего «дерево»), сооружавшиеся на прибрежных отмелях Ирландии и Шотландии (рис. 16). Древнейшие кранноги относятся к неолиту и датируются рубежом IV–III тыс. до н. э., однако, некоторые их них были обитаемы и в XVII в. н. э. Как правило, кранног представляет собой некое подобие «острова», возведенного на мелководье, окруженном бревенчатым частоколом (около 20 м в диаметре), и в целом его конструкция аналогична прочим свайным поселкам – бревна частокола являлись опорой для помоста, на котором строилось жилище. Посредством дамбы, сделанной из камней, или деревянного моста такой «остров» соединялся с сушей. Большинство кранногов представляли собой одиночное жилое сооружение.

Рис. 16. Реконструкция одного из кранногов в Шотландии.

Впрочем, культурный слой не всегда оказывается столь явным отложением, как в рассмотренных выше случаях. Например, еще до начала раскопок на нераспахивавшейся слабозадернованной территории поселения второй половины I тыс. н. э. на берегу оз. Съезжее в Новгородской области были отчетливо видны остатки очагов того времени (!) – скопления крупных пережженных валунов (Носов 1981: 66–67). Видимо, практическое отсутствие культурного слоя было обусловлено, в данной ситуации, необходимостью частой смены мест обитания коллективом жителей поселка, а причиной этого обстоятельства, в свою очередь, являлось господство в их хозяйстве специфического подсечно-огневого земледелия.

Наиболее же яркие случаи полного отсутствия слоя на месте обитания людей представляют собой сезонные стойбища кочевников (кочевья). Такие объекты, относящиеся ко второй половине I тыс. н. э., встречены, например, на среднем Донце, в нижнедонских и приазовских степях. Кочевья обычно располагались на берегах рек или больших водоемов. Однако, выявить их сегодня чрезвычайно сложно, так как от кратковременных стоянок на этих местах сохранилось «минимальное количество отбросов: преимущественно кости животных и обломки нескольких сосудов, разбросанных на территории кочевья и в настоящее время выпаханных на дневную поверхность» (Плетнева 1981: 65–66). Общее количество находок чрезвычайно невелико – на 1 км попадается от нескольких единиц до нескольких десятков обломков костей и керамических сосудов. Площадь кочевий (определяемая по находкам) колеблется в диапазоне от 2 до 45 га. Иногда археологи обнаруживают на большом участке берега водоема (длиной 20– 30 км) «обитаемую полосу», характеризующуюся редкими находками обломков костей и сосудов. По-видимому, это были места ежегодных подкочевок к берегу с неопределенным местом стоянки.

Для всех подобных случаев характерно полное отсутствие культурного слоя. При этом некоторые кочевья условно называются археологами «многослойными» – слой отсутствует, но фрагменты керамических сосудов относятся к различным периодам. Пример такого памятника – стойбище VI–X вв. у Чумбурской косы на восточном берегу Азовского моря. На протяжении нескольких столетий кочевники останавливались здесь для ловли рыбы. С.А.Плетнева (1967: 15) так описывает процесс археологизации этого памятника: «В те месяцы, когда стойбище пустовало, незначительный слой, накопленный за время его жизни, развеивался и смывался, а на поверхности оставались только обломки костей и керамики[1]1
  В профессиональной археологической литературе фрагменты керамических сосудов (представляющие наиболее массовый материал в культурных отложениях поселений) часто называют просто «керамикой».


[Закрыть], которые постепенно в течение года мельчали, обкатывались и рассыпались. Только самые крупные крепкие черепки или обломки, попавшие в благоприятные условия (например, втоптанные в землю), уцелели до наших дней».

Памятники, подобные описанным выше, мы с полным на то основанием могли бы именовать временными стоянками. Но, этим термином в археологии принято называть доисторические поселения (прежде всего – относящиеся к эпохе камня). Он подчеркивает временный характер мест обитания древнего человека – как в скальных убежищах (пещерах и т. п.), так и на открытых пространствах. Однако, с другой стороны, многие памятники каменного века, традиционно именуемые стоянками, являлись стабильными многолетними поселениями.

Различные виды поселений выделяются на основании особенностей вещевого комплекса уже для периода нижнего палеолита (Любин 1970: 35– 36). В материалах мастерских по обработке камня, приуроченых к местам выхода сырья, преобладают отходы его первичного расщепления. Охотничьи лагеря (как длительные сезонные охотничьи стойбища, так и пункты кратковременного нахождения небольших групп охотников, вроде убежищ у мест подкарауливания зверя и т. п.) содержат преимущественно орудия непосредственного охотничьего назначения (наконечники копий и дротиков), каменные изделия для изготовления деревянного оружия (скобели и др.), каменные изделия для разделки туш, раскроя и выделки шкур (ручные рубила, скребла, ножи и т. п.). На долговременных базовых стоянках встречаются все компоненты каменного инвентаря.

Сезонным охотничьим лагерем в периоды ашель и мустье являлась, например, Цонская пещера в Южной Осетии. Вещевой комплекс ашельских культурных отложений (мощностью до 2,5 м) представлен здесь ручными рубилами, скреблами и другими рубящими и режущими орудиями. Комплекс мустьерского слоя (мощностью до 1,4 м) включает в себя наконечники копий и дротиков. Еще одним примером пещерного базового сезонного лагеря мустьерских охотников является грот Тешик-Таш, расположенный в отрогах Гиссарского хребта на Памире, в Средней Азии. Раскопками А.П.Окладникова (1949: 83, 18, рис. 4) здесь выявлено пять насыщенных щебнем культурных слоев общей мощностью 1,5 м, разделенных глинистыми стерильными прослойками. Как отмечает В. М. Массон (1976: 131–132), стерильные прослойки «указывают на определенные циклы в хозяйственной деятельности бродячих охотников». Среди найденных в слоях каменных орудий прежде всего следует отметить скребла, ножевидные пластины и остроконечники. Основным объектом охоты обитателей грота был сибирский горный козел.

Остатки поселений каменного века образованы, в общем-то, теми же составляющими, что и культурные отложения других эпох – отбросами, вещевым комплексом и сооружениями. Так, например, В.И.Беляева (1999: 64–65) отмечает три «исходных признака» палеолитического слоя: «элементарные заполнители» («крошки угля, костей, охры, мельчайшие чешуйки кремня», т. е., отбросы); «элементы слоя в виде кремней, фрагментов или целых костей и других, отдельных, формально не связанных находок» (т. е., вещевой комплекс) и «объекты» («ямы, западины, скопления, т. е. земляные сооружения»). Особое значение для археологии палеолита имеет фиксация в культурных отложениях остатков древнейших жилищ.

Проблема возникновения жилищ вызывала и вызывает оживленные дискуссии среди археологов. По мнению А.Н.Рогачева (1970: 65), первоначальной формой жилища является «убежище с постоянным очагом, в котором поддерживается огонь» и, таким образом, «решение вопроса о возникновении первоначальных пещерных человеческих жилищ сводится… к вопросу о времени и условиях появления постоянных очагов в пещерах и под навесами скал, возникших вместе с применением огня в быту и на охоте». Такие, «пещерные жилища» возникают на рубеже ашельского и мустьерского периодов. С другой стороны, М.В.Александрова (1974: 10– 11) полагает, что «сооружение искусственных жилищ на открытом воздухе фиксируется уже на олдувейской стадии развития человеческой культуры… и идет параллельно, а возможно предшествует освоению естественных убежищ (гротов, навесов, пещер)», и что «сооружение искусственных жилищ началось до того, как человек овладел огнем». Однако, тут же отмечает: «понятие „жилище“ для нижнего палеолита нельзя считать выработанным; критерии различия жилища и поселения и в понятийном, и в практическом значении нечетки».

По мнению В. П. Любина (1970: 39), начальными формами жилищных конструкций являются «остатки различных сооружений, возводимых с целью улучшить природные убежища». Так, например, наличие «ветрового заслона» предполагается для периода отложения верхнего культурного слоя мустьерского грота Киик-Коба в Крыму. Со временем люди оставляют скальные убежища и начинают осваивать равнинные территории – появляется необходимость строительства искусственных укрытий. Наиболее выразительные остатки одного из древнейших жилых сооружений были выявлены, например, в слое IV мустьерской стоянки Молодова I на Днестре (Праслов 1984: 108–109): здесь располагалось долговременное (зимнее?) наземное жилище, при возведении которого (как и во многих других подобных случаях) в качестве строительного материала были использованы многочисленные кости мамонта (рис. 17). В пределах данного жилого комплекса были встречены следы 15 костров.

Завершая этот обзор доисторических культурных отложений, следует отметить специфический вид памятников эпохи камня: так называемые «кухонные кучи» (англ. kitchen middens) – залежи хозяйственных и пищевых повседневных отбросов. Так как исследование таких объектов впервые было начато в 1830-х гг. в Дании общеупотребительным термином стало их датское название – kшkkenmшddinger (кьеккенмеддинги). В связи с частым преобладанием в этих отложениях раковин молюсков они также называются «раковинными кучами». Помимо раковин, кьеккен-меддинги содержат кости рыб, птиц и животных, отходы производства каменных орудий, сами орудия, фрагменты керамических сосудов и т. п. Кухонные кучи известны в тех регионах, где есть морское побережье, в том числе – в Японии, Канаде, Бразилии. Пример подобного памятника археологии – кьеккен-меддинг Эртебелле в Дании, открытый еще в 1840 г. и представлявший собой слой отбросов (размерами 140 х 40 м и высотой до 1,5 м), располагавшийся в 300 м от современной береговой линии.

Рис. 17. План остатков жилого сооружения в слое IV мустьерской стоянки Молодова I на Днестре и его реконструкция: 1 – остатки кострищ, 2 – остатки костей животных, 3 – зубы мамонта, 4 – череп мамонта, 5 – лопатки мамонта.

В результате различных геологических, гидрологических и иных естественных процессов культурные слои многих поселений эпохи камня (особенно – периода палеолита) были разрушены. Вещевой комплекс таких стоянок оказался, так сказать, «переотложенным». Иногда, находясь в состоянии вторичного залегания, предметы из камня все же занимают определенную позицию в геологической стратиграфии данной местности. В других ситуациях остатки разрушенных стоянок оказались на современной дневной поверхности – такие памятники фиксируются только по находкам каменных орудий, геологическая привязка которых, как правило, невозможна. Во всех этих случаях для обозначения подобных объектов археологи пользуются термином местонахождение. Значительная доля находок каменных предметов происходит именно из многочисленных местонахождений. Неслучайно, некоторые исследователи палеолита предлагают даже «применять нейтральное обозначение слоя с культурными остатками, как… „антропогенного слоя“ (так как культурным слоем он, строго говоря, не является. – Н.П.). Им можно обозначить любые отложения, к определенному уровню которых приурочены культурные остатки» (Беляева 1999: 65).

* * *

Важным признаком особого статуса того или иного поселения являются оборонительные сооружения. По наличию или отсутствию визуально фиксируемых до проведения раскопок фортификационных конструкций среди поселений выделяются, соответственно, городища и селища. Эти термины были заимствованы русскими археологами из народной речи XIX в.

Какая-либо общепринятая классификация фортификаций в археологии отсутствует. Простейшей формой защиты поселения можно признать его строительство на естественной возвышенности и использование таким образом локального рельефного фактора. Такие памятники нередко располагаются на высоких мысах с крутыми склонами и террасах, что создает естественную защиту от угрозы извне. Кстати, известны случаи, когда городищами в археологической литературе называют поселения, основанные на естественных холмах без каких-либо признаков искусственных оборонительных сооружений – подобные «холмовые поселения» широко известны, например, близ озерных котловин в междуречье рек Западная Двина и Ловать. Здесь они появляются в I тыс. до н. э. и рассматриваются как «результат приспособления людей к изменившимся климатическим условиям: значительному увлажнению и похолоданию» (Короткевич, Мазуркевич, Микляев 1992: 32).

Самым простым приемом усиления оборонительных возможностей поселка, расположенного на естественном холме, можно считать полную или частичную подрезку грунта на склонах, увеличивающую их крутизну (эскарп). А следующим шагом в развитии фортификационного строительства оказывается возведение земляных валов. Сочетание естественного рельефа местности, подрезки и валов может приводить к самым разным вариантам подобного оборонительного зодчества. Некоторые их примеры представлены на схемах городищ Псковщины второй половины I тыс. н. э. В связи с практически полным отсутствием культурных отложений на этих памятниках они называются городищами-убежищами – предполагается, что они использовались обитателями окрестных селищ лишь в качестве временных укрытий в случае какой-либо военной опасности (Фурасьев 1994: 143–144).

Как правило, валы образуют единый оборонительный «ансамбль» вместе с рвами, вырытыми вдоль их внешних склонов. Кроме того, земляные защитные сооружения часто строились в сочетании с различными деревянными конструкциями. Рассмотрим несколько таких примеров.

Рис. 18. План городища Тушемля, верхнее Поднепровье, V в. до н. э. – IX в. н. э.; сечение горизонталей 0,5 м.

В 1950-х гг. П.Н.Третьяковым были проведены раскопки городища, расположенного в низовьях р. Тушемля (бассейн Днепра) и датированного V в. до н. э. – IX в. н. э (рис. 18–19). Памятник занимает мыс коренного берега реки, образованный двумя оврагами. Овальная площадка городища (площадью около 800 кв. м) возвышается над уровнем поймы реки на 18 м. Остатки укреплений описываются следующим образом: «Со стороны плато коренного берега находятся пять валов и соответствующие им рвы, частью заплывшие. Высота первого, самого высокого вала над уровнем площадки городища составляет 3 м. Невысокий расплывшийся вал, примыкающий к первому валу, окружает площадку городища со всех сторон. Полы второго вала, отделенного от первого глубоким рвом, переходят в горизонтальный уступ, проходящий вокруг городища на половине высоты его склонов» (Третьяков, Шмидт 1963: 11-12, 16, 42-46). Как выяснилось в ходе раскопок, на краю уступа и на гребнях валов были сооружены массивные деревянные ограды.

Рис. 19. Реконструкция укреплений городища Тушемля.

Вся эта мощная система укреплений формировалась постепенно, в течение всего периода жизни людей на городище: начальному этапу обитания соответствовал лишь сложенный из дерна и песка вал высотой около 1 м и неглубокий ров. Окончательное же сложение описанного оборонительного ансамбля (в том числе – строительство деревянных оград) относится к последним столетиям существования этого поселения.

Иная дерево-земляная фортификационная конструкция была выявлена при раскопках В.Я.Конецким городища, расположенного около д. Малышево на берегу р. Белая (бассейн р. Мста, рис. 20). «Время существования памятника укладывается в рамки Х века, с тяготением к его середине» (Конецкий 2003: 34, 42-43). Малышевское городище интерпретируется как один из форпостов, основанных киевской княгиней Ольгой, совершившей в 947 г. поход по рекам Луга и Мста.

Подобное понимание этого памятника ставит перед нами и более широкую проблему: всегда ли мы в состоянии отличить оборонительные объекты, построенные местными жителями, аборигенами, от остатков крепостей небольших групп завоевателей, вторгшихся на данные территории? Такая постановка вопроса особенно актуальна для доисторического времени – ведь не исключено, что при отсутствии летописной «подсказки» о военно-административных мероприятиях княгини Ольги мы могли бы увидеть в городище на р. Белая лишь центр политической жизни местных жителей из окрестных поселений того времени.

Рис. 20. План и реконструкция укреплений городища Х в. у д. Малышево в бассейне р. Мста; сечение горизонталей через 1 м.

Малышевское городище расположено на отроге коренного берега реки. Площадка городища (около 0,6 га) защищена валом высотой до 3,1 м. В ходе раскопок вала выяснилось, что данная оборонительная конструкция была сооружена единовременно и не подвергалась каким-либо перестройкам в дальнейшем. Показательно, что система укреплений городища воспроизводит фортификации, хорошо известные по раскопкам аналогичных памятников Южной Руси – с внутренней стороной насыпи вала в таких случаях оказываются непосредственно связаны ряды жилых и хозяйственных помещений. На Малышевском городище это был один ряд бревенчатых клетей; выше располагалась боевая площадка данной крепостной конструкции, предназначенная для ведения оборонительных боевых действий или просто контрольного наблюдения за местностью. Реконструируемая высота насыпи вала – около 4,5 м; а все сооружение в целом (вместе с боевой площадкой), видимо, достигало в высоту 6 м (Конецкий 2003: 35–40).

Наконец, остановимся на дерево-земляных укреплениях Рюрикова городища под Новгородом. Считается, что именно это поселение именовалось Новгородом в летописных описаниях событий IX–X вв. Долгое время Рюриково городище считалось «открытым», т. е. неукрепленным объектом. Однако, как показали раскопки Е.Н.Носова (1990: 151–152), в IX в. мысовая часть городищенской возвышенности (площадью около 1–1,2 га) была окружена рвом глубиной до 4,5 м от древней дневной поверхности. К этому же времени относятся и остатки деревянных оборонительных сооружений – два ряда дубовых клетей, выявленных на южном склоне холма и интерпретируемых как срубные конструкции, являвшиеся каркасом массива грунта, насыпанного на склон с целью увеличения его крутизны. Реконструируемая высота этих дерево-земляных укреплений в целом составляла не менее 4 м.

Древнейшие каменные фортификации относятся к VIII–VII тыс. до н. э. и выявлены при раскопках памятников Передней Азии. Одним из наиболее ранних каменных оборонительных сооружений является стена из бутового камня, обнаруженная при раскопках Иерихона. В регионах, население которых пользовалось сырцовыми кирпичами для строительства тех или иных сооружений, конечно же известны и «сырцовые» фортификации. Например, оборонительные стены из сырцовых кирпичей с IV тыс. до н. э. характерны для всех энеолитических поселений древней дельты р. Теджен в северной подгорной равнине Копетдага (Хлопин 1995: 12–13). Так, «обводная стена» из сырцового кирпича, окружавшая жилые и хозяйственные постройки, зафиксирована на Муллали-тепе (рис. 21) – одном из памятников Геоксюрского оазиса (Геоксюр 4). Фортификация представляла собой в плане неправильный многоугольник: отрезки прямых стен (длиной до 10 м и шириной около 0,6 м) соединяли между собой круглые постройки диаметром до 4,5 м – так называемые «башни». Впрочем, судя по заполнению таких «башен» и наличию в них очагов, их, видимо, использовали как жилые помещения (Массон 1982: 32; Кирчо 1995: 13–14).

Примером средневековой каменной фортификации может послужить стена, возведенная из известняковых плит в XII в. на южном земляном валу крепости в Старой Ладоге (рис. 22). Летописная запись сообщает, что в 1114 г. здесь было начато строительство каменного оборонительного сооружения на земляной насыпи – «камением на приспе». Основание этой фортификационной конструкции было выявлено А.Н. Кирпичниковым (1984: 42–53) на гребне вала, защищавшего мыс, образованный реками Волхов и Ладожка. Стена была построена без фундамента, непосредственно на песчаном основании. Как выяснилось в ходе раскопок, сам вал был возведен около 1000 г., «а в начале XII в. его надстроили песчано-каменистой насыпкой… и увенчивающей ее стеной, которая представляла в сущности брустверное завершение гребня вала».

Оборонительному строительству в Ладоге XII в. предшествуют традиции каменного крепостного зодчества гораздо более раннего времени. Так, на территории крепости XV в. была выявлена «крепость Олега Вещего» – остатки стены и башни, построенных из известняковых плит в конце IX – начале X вв. (Кирпичников 1984: 23–42). А около Старой Ладоги, на Любшанском городище была обнаружена «подпорная стенка» VIII–IX вв. из известняковых плит, сохранившаяся на высоту около 2 м. Эта конструкция укрепляла земляной вал городища с напольной (т. е. внешней) стороны (Рябинин, Дубашинский 2002: 198–203, рис. 3–4).

Рис. 21. План энеолитического поселения Муллали-тепе (Геоксюрский оазис), окруженного «сырцовой» оборонительной стеной с круглыми башнями.

Комбинированные каменно-земляные фортификации распространены чрезвычайно широко. Например, они известны на одном из крупнейших городищ Британии – Мэйдн Кастл в графстве Дорсетшир (площадь памятника – около 18 га!). Возвышенность, на которой располагается городище, была обжита еще в неолите, но формирование сложной многорядной системы валов и рвов происходит в эпоху железа – в течение второй половины I тысячелетия до н. э. Каменные конструкции активно используются здесь при строительстве рядов укреплений, окружавших площадку городища. В 43 г. н. э. крепость была захвачена римлянами (рис. 23).

Рис. 22. Стена из известняковых плит на земляном валу, 1114 г., Старая Ладога.

Рис. 23. Общий вид городища Мэйдн Кастл, вторая половина I тыс. до н. э., Англия.

Еще более сложной комбинированной конструкцией являлись так называемые «галльские стены» (murus gallicus) – такие укрепления сооружались при строительстве кельтских крепостей (oppidum’ов) в Западной Европе начиная с конца II в. до н. э. и были подробно описаны Гаем Юлием Цезарем в его «Записках о галльской войне» (рис. 24).

Рис. 24. Реконструкция «галльской стены» – murus gallicus.

В Центральной Европе была известна и иная техника возведения оборонительной стены кельтских oppidum’ов (нем. Pfostenschlitzmauer): стена, сложенная из каменных блоков, с внешней стороны крепилась врытыми в землю на некотором расстоянии друг от друга столбами. К внутренней стороне каменной стены примыкал вал, основой которого служили конструкции из бревен, заполненные грунтом. Иногда поперечные балки таких конструкций вдавались в кладку каменной стены.

Как видно из этого краткого обзора некоторых примеров оборонительного зодчества, те или иные фортификационные строительные приемы (будь то сочетание внешней каменной стены с внутренней грунтовой подсыпкой или укрепление земляного вала деревянными каркасными конструкциями) нередко имеют очень широкое распространение и встречаются в различных регионах и периодах. Подобная универсальность зачастую характерна и для еще одной группы сугубо функциональных сооружений – различных производственных объектов. В рамках этой категории археологических памятников ниже рассматриваются как места добычи сырья, так и участки его дальнейшей технологической обработки; кроме того, к объектам такого рода отнесены зоны сельскохозяйственного (земледельческого) производства.

Наиболее яркими производственными археологическими памятниками, связанными с добычей сырья, являются древние шахты. Так, например, в позднем неолите и эпохе ранней бронзы получают широкое распространение горные выработки по добыче кремня. Археологические исследования таких памятников, относящихся к III–II тыс. до н. э., были предприняты в 1960-х гг. Н. Н. Гуриной (1976: 8–18, 50, 61–63, 127) – работы проводились на территории Белоруссии, около р. Россь, близ пос. Красное Село и д. Карповцы. Устье шахты выявлялось в ходе зачистки меловых отложений, после чего начиналась разборка ее заполнения; диаметры стволов шахт, как правило, составляли около 1,5 м. В ходе этих раскопок было найдено множество орудий древних шахтеров, сделанных из рога оленя. Особенно многочисленны и выразительны орудия «кирковидной формы». (Кстати, следы от ударов орудий сохранились на меловых стенах некоторых шахт.) Находки кремневого материала исчисляются десятками тысяч единиц, при этом каменные орудия как таковые – единичны. Это обстоятельство объясняется тем, что в непосредственной близости от шахт производилось изготовление кремневых орудий – здесь располагались мастерские; готовые изделия люди уносили с собой, в то время как на месте производства оставались отходы (сколы, отщепы) и забракованные полуфабрикаты.

Археологами исследуются и разрабатывавшиеся в древности рудные месторождения – отметим здесь медные рудники Кавказа эпохи бронзы. Так, например, в урочище Башкапсара (Абхазия) было выявлено 12 выработок, включавших открытые ямы, вертикальные шахты и горизонтальные штольни. В ходе раскопок здесь было найдено «около 50 каменных молотов для дробления руды, деревянные столбы штолен, разбитые сосуды». Выработки урочища Башкапсара датируются концом III – серединой II тыс. до н. э. и, возможно, относятся к числу древнейших памятников подобного рода на Кавказе (Кушнарева 1994: 137).

Еще одним примером таких объектов могут быть древние выработки медной руды на горе Пастуховая в верховьях р. Большой Зеленчук в Карачаево-Черкессии (Кузнецов 1966: 62–66). На склоне горы находятся четырехугольная в плане шахта (размеры сторон 1,0 х 1,1 м) и две штольни. В ходе раскопок здесь были выявлены предметы, относящиеся к процессу добычи руды и датирующиеся серединой II тыс. до н. э., – два каменных «желобчатых» молота (с характерным желобом посредине для крепления рукояти) и терочник. Наличие этих инструментов «красноречиво говорит о том, что производились основные операции обогащения руды – размол и концентрация, т. е. отделение полезной породы от пустой».

Наконец, следует отметить древнейший медный рудник Сибири, представленный несколькими горными выработками около села Владимировка на Алтае. Начало добычи руды здесь относится к середине IV тыс. до н. э. В ходе изучения этого памятника также были найдены различные древние каменные, роговые и деревянные орудия (Баженов, Бородаев, Малолетко 2002: 40–55), например – каменный шлифованный топор-молот со сверленым отверстием.

Производственными памятниками являются также участки дальнейшей технологической обработки добытой руды. Часто они располагаются в пределах того или иного поселения (пусть даже на его периферии), однако, известны случаи, когда топографически такие объекты оказываются отчетливо обособленными от зоны обитания. Приведем в качестве примера результаты раскопок памятника эпохи железа – выявленные В.Я.Конецким при раскопках у д. Заозерье в Новгородской области остатки железоплавильного производства I тыс. н. э., функционировавшего на основе имеющегося поблизости мощного выхода на поверхность в русле ручья монолитного слоя озерной руды (Торопов 2005: 221–222). (Селище, сопоставимое с данным производственным объектом, располагалось в непосредственной близости от него.) В пределах разведочного раскопа площадью 32 кв. м здесь был обнаружен сплошной слой отходов производства (шлаков) мощностью 0,3–0,5 м, в котором было встречено более 10 крупных фрагментов сопел – глиняных труб для подачи воздуха в железоплавильные печи с помощью мехов. Нагнетание воздуха в печь было необходимо для происходившей там в ходе горения угля химической реакции восстановления железа из руды.

Памятники сельскохозяйственного (земледельческого) производства часто представлены системами ирригации полей. Так, оросительная сеть эпохи энеолита была обнаружена около уже упоминавшегося выше центрального поселения Геоксюрского оазиса «Геоксюр 1» (IV тыс. до н. э.) в результате дешифровки аэрофотоснимков. Впоследствии выявленые водоемы были подвергнуты археологическим раскопкам – трассы каналов были «прорезаны» поперечными траншеями (Лисицына 1965: 107–124). Три канала (средняя глубина которых составляла 1,2 м, а общая протяженность – 3 км) были отведены здесь от одного из русел р. Теджен. Вода по каналам шла самотеком и через боковые отводы выводилась непосредственно на поля. Любопытно, что в одном из каналов была найдена сильно поврежденная водой керамическая женская статуэтка, от которой сохранилась часть торса и ног. Находка датируется началом III тыс. до н. э. и интерпретируется как «символ богини плодородия», специально брошенный в этот канал.

Кроме этого, стоит отметить древнюю водосборную яму, открытую около еще одного поселения Геоксюрского оазиса – Муллали-тепе (Геоксюр 4). Первоначальный объем пруда составлял 2600 куб. м; водосборник был соединен каналом с руслом р. Теджен. Во время паводка пруд заполнялся самотеком и вода в нем оставалась даже когда ее уровень в реке понижался (глубина водосборника превышает 3 м; глубина канала – 1 м). Таким образом, во время летних засух этот искусственный водоем был важным источником питьевой воды для людей и скота. Показательно, что в заполнении пруда были встречены фрагменты энеолитических керамических сосудов с характерной полихромной росписью.

Приведу также, относящийся к другому региону и периоду, пример древнего поля, открытого археологическими раскопками. После снятия культурного слоя городища второй половины IX – X вв. у д. Георгий под Великим Новгородом на материковой поверхности были выявлены следы вспашки «однозубым пахотным орудием типа рала – узкие (до 6 см в ширину) взаимопересекающиеся полосы, образующие частую клетку» (Носов, Плохов 2005: 138–140). Очевидно, что до основания на этом участке поселка он был включен в сельскохозяйственный оборот местного населения эпохи раннего средневековья.