Текст книги "Лили. Посвящение в женщину"

XXIII

В вагоне первого класса, куда вошли Далецкие, никого из пассажиров не было. Свечи в фонарях слабо мигали, распространяя вокруг красноватый свет. Предупредительный кондуктор проводил их до купе и услужливо осведомился, не желают ли господа чего-нибудь заказать из еды. Далецкий отрицательно мотнул головой, но его супруга попросила чаю для детей.

Раздался третий звонок, затем свист паровоза, и поезд плавно тронулся с места.

Ника и Лева, быстро выпив чаю, улеглись рядышком на диване и снова заснули. Далецкий сел напротив жены и, отворив окно, закурил папироску.

– Митя, ты любишь эту женщину? – вдруг напрямик спросила Ольга Алексеевна, нервно теребя в руках носовой платок.

– Какую женщину? – словно не понимая в чем дело, равнодушно отозвался Далецкий.

– Да вот ту, про которую спрашивал меня… Как ее? Лили?

– Мне она нравится…

– Ты давно знаком с нею?

– Нет! К чему ты устраиваешь мне этот допрос?

– Потому что мы с ней поняли друг друга. Я сразу поняла всем своим существом, что ты любишь ее, а она тебя.

– Если поняла, тем лучше!.. Нечего меня и спрашивать!..

– А я-то?.. Я-то что же? – простонала Ольга Алексеевна и залилась слезами.

– Фу, как это глупо! Как ты невыносима со своей ревностью! – вне себя крикнул Далецкий и раздраженно заерзал на диване.

– Разве я не знаю, что ты давно уже разлюбил меня!.. – продолжала сквозь слезы, задыхаясь и захлебываясь, Ольга Алексеевна. – Я уже совершенно чужая для тебя!.. Я забыла, когда видела от тебя хоть какую-нибудь ласку. Я теперь только помеха в твоей жизни… Я стою тебе поперек дороги… Ты давно уже бросил бы меня, если бы не дети… Только одни дети и связывают тебя со мной… О, если б не они, я бы освободила тебя от себя!.. Я бы не побоялась прекратить свое жалкое, ненужное существование!..

Далецкому сделалось невыносимо тяжело. Что-то надоедливое и тягучее вползло в его душу и наполнило ее ужасом и холодом.

И вдруг жестокая, злорадная мысль блеснула у него в голове. Далецкий никогда бы и никому не посмел признаться в существовании этой мысли. Одно только возникновение ее превращало его в преступника.

Мысль эта была о том, что хорошо бы, если б жена и на самом деле как-нибудь прекратила свое существование, лишнее и ненужное для него, тоскливое и скорбное для нее самой. Тогда бы, несмотря ни на что, даже на то, что Лили пошла на содержание к Рогожину, он бы женился на этой чарующей девушке.

Далецкий вдруг ярко представил себе опостылевшую жену, прострелившую себе голову из дамского пистолетика, и ощущение свободы, которое испытает вслед за этим. Вот он приходит домой к обожаемой им девушке и напрямую выкладывает ей все. «Лили! – сказал бы он ей. – Я все вам прощаю! Вы никогда не услышите от меня ни единого упрека по поводу вашего прошлого! Будьте моей женой, и мы будем счастливы, как боги!.. Вы поступите на сцену, и мы рука об руку пойдем по пути к славе!»

Лили удивится его самоотверженности и благородству, упадет в его объятия и зальется счастливыми слезами, слезами радости и блаженства.

Отдавшись сладким мечтам, Далецкий вдруг услыхал глухие, подавленные рыдания жены. Возвращение в реальность было чрезвычайно неприятным. Рядом с ним снова находилась скучная истеричная жена, а обожаемая им особа, должно быть, в это самое время принадлежала другому.

Закрыв лицо руками и уткнувшись в угол дивана, Ольга Алексеевна судорожно вздрагивала всем телом.

Совесть неожиданно проснулась в Далецком, и сердце его переполнилось жалостью к несчастной, отвергнутой им женщине, матери его детей. Пересилив себя, он наклонился к Ольге Алексеевне и осторожно тронул ее за плечи.

– Оля! – нерешительно произнес он, желая успокоить и утешить ее.

– Оставь!.. Оставь меня! – нервно взвизгнула Ольга Алексеевна и еще больше вжалась в угол дивана.

Далецкий отшатнулся прочь. Жалость в нем тотчас же сменилась разочарованием и досадой, и вся фигура жены показалась ему ненавистной и постылой.

В конце концов в сердце Далецкого осталось только чувство физического отвращения к жене, и в голове снова мелькнула жестокая мысль о том, что было бы хорошо, если бы жена покончила как-нибудь со своим ненужным существованием и развязала ему руки. «А ведь она и впрямь стала бы достойной высшего уважения, если бы избавила и себя, и меня от дальнейших мучений совместного брака».

Поезд подходил к станции, близ которой находилась дача Далецких.

XXIV

Лили никак не могла разобраться в тех сложных ощущениях и мыслях, которые нахлынули на нее во время неожиданной сцены в саду с Ольгой Алексеевной. Голова Лили горела, и в сердце была тупая, ноющая боль.

Случилось что-то странное. Великодушный порыв со стороны Лили привел лишь к тому, что Ольга Алексеевна обнаружила в ней свою счастливую соперницу. Каким уничтожающим взглядом смерила она девушку с ног до головы. Каким презрительным смехом ответила на предложение Лили вернуть ей мужа…

И тупая, ноющая боль все увеличивалась и росла в сердце Лили. Она невольно чувствовала себя непонятой, оскорбленной, и это еще более угнетало ее. Ей было искренне жаль эту несчастную женщину. Лили действительно хотела помочь ей, облегчить как-нибудь ее страдания. Но в то же время девушка не могла не сознавать, что она наряду с другими также являлась виновницей страданий этой женщины. Стремясь в поисках счастья к Далецкому, Лили не думала о его жене, пока не увидела ее.

Страдания другого существа понятны нам и вызывают сочувствие, по большей части, только тогда, когда воочию происходят перед нами. Вид изувеченного или задавленного поездом на наших глазах одного человека производит более сильное и тяжелое впечатление, чем газетные известия о сотнях и тысячах людей, изувеченных и убитых на войне.

Лили беспечно и, может быть, даже не без злорадства смеялась бы над «глупыми, обманутыми женами, не сумевшими сохранить любовь мужей», если бы судьба неожиданно не столкнула ее лицом к лицу с Ольгой Алексеевной. Угнетенный и подавленный вид несчастной женщины, скорбь и слезы в ее глазах разбудили в сердце Лили дремавшую совесть, вызвали муки жалости и раскаяния. И кому, как не женщине, понять и пережить страдания другой женщины?

Коляска остановилась перед подъездом. Лили машинально вошла на крыльцо и надавила кнопку электрического звонка.

Берта отворила дверь.

– Павел Ильич здесь! – тихо предупредила она хозяйку.

Лили вздрогнула и, не сказав ни слова, прошла в гостиную.

Рогожин неподвижно сидел у окна, подперев голову руками.

Лили подошла к нему, взяла его за руки и задумчиво и внимательно поглядела ему в глаза.

– Ты не ожидал меня так скоро? – с улыбкой спросила она.

Это было первое «ты», с которым Лили обратилась к Рогожину.

И точно тяжелый камень упал с души Павла Ильича. Он порывисто схватил руки Лили, прижал их к своим губам и замер.

– Я ведь знала, что ты поедешь прямо ко мне и будешь мучиться и ждать меня! – продолжала Лили. – И мне стало жаль тебя и захотелось вознаградить тебя за твое смирение. Видишь, я приехала почти следом за тобой!.. Ты доволен мной, да?

– О, если бы ты знала, как я люблю тебя! – задохнувшись от счастья и подступивших к горлу слез, воскликнул Рогожин. И в его уме снова ярко вспыхнула мысль, казавшаяся ему прежде нелепой и безрассудной.

Эта мысль была о том, чтобы сделать Лили своей законной женой. Теперь даже страх стать посмешищем для всей Москвы не слишком пугал Павла Ильича. Да и что такое общественное порицание, как не ханжеское ворчание святош, которые, как правило, также грешны, просто умеют хорошо скрывать свои постыдные приключения.

– Лили, – начал Рогожин проникновенным голосом, – сделай меня счастливым! Дай мне возможность загладить мою вину перед тобой. Я был ослеплен гордыней. Я не думал, что так сильно и горячо полюблю тебя. Я подло и глупо сделал тебя своей содержанкой, тогда как должен был сделать тебя своей женой. И я хочу исправить это!..

Говоря так, Рогожин решил, что завтра же они поедут в самый известный ювелирный магазин Москвы, владельцем которого был француз, месье Адриан Мо-зье, и он купит своей невесте платиновое обручальное кольцо, усыпанное жемчугом, и венчальный бриллиантовый гарнитур из превосходного колье и браслета.

Но Лили неприятно удивила Павла Ильича неожиданным отказом.

– Не говори глупостей! – заявила она и упрямо покачала головой. – Женой твоей я не буду. Чего тебе нужно? Я уже почти люблю тебя и дам тебе все, что ты от меня потребуешь… Слышишь?

Лили вовсе не собиралась всегда говорить Рогожину «нет», просто в данный момент она не была готова сказать ему «да». А как будет потом, будущее покажет. Поэтому, вырвав у Рогожина свои руки, Лили притянула к себе его лицо и медленно поцеловала мужчину в губы.

Через несколько минут они уже были в спальне. Павел Ильич подхватил Лили на руки и положил на постель.

– Что ты делаешь?! – в наигранном ужасе воскликнула она, чем вызвала восторг своего любовника, которому хотелось продолжения игры под названием совращение девственницы.

– Я должен наказать тебя, маленькая негодница, за флирт с этим певцом! – возбужденно пробормотал он, путаясь в ее юбках.

На этот раз Рогожин вообще сэкономил время на ласках, нетерпеливо и грубо овладев ее телом. Близость продлилась всего несколько минут, но вслед за налетевшей бурей в спальне воцарилась атмосфера умиротворенного штиля. Впервые любовники по контракту чувствовали искреннее влечение друг к другу и потому не спешили покидать постель.

– Пойдем ужинать, я хочу есть! – наконец звонко рассмеявшись, предложила Лили.

И оба, наскоро одевшись, приятно взволнованные и раскрасневшиеся, отправились в столовую.

XXV

А ночью все повторилось. Только теперь утоливший первый голод Рогожин был куда более виртуозен в искусстве любви. Теперь он не столько любил свою богиню, сколько поклонялся ей. Мужчина был готов покрыть поцелуями каждую клеточку ее тела, он с наслаждением вдыхал запах ее кожи, волос. Теперь Рогожин хотел быть гурманом, он получал удовольствие от каждого момента их близости.

Любовные объятия чередовались с проникновенными доверительными беседами. Павел Ильич говорил Лили, как мечтает о том, чтобы создать с ней семью, иметь детей. Их дом должен стать тихой уютной гаванью, где он будет укрываться от алчного и жестокого мира. Рогожин также говорил, что разучился любить людей, и только Лили заставила его вновь увидеть в ком-то не вещь, имеющую свою цену, а живого человека, достойного искреннего уважения и понимания. А потому отныне у него будет совсем другая жизнь.

Лили слушала Рогожина, и ее не покидало какое-то странное предчувствие, что вместо планируемого рая она принесет в жизнь этого мужчины одни только страдания и несчастья. Но молодая женщина гнала прочь эти мысли. Ведь она и сама теперь всей душой стремилась в описываемую Рогожиным счастливую гавань их будущего дома. В одном она не сомневалась, что своей любовью надолго может осчастливить Рогожина. И Лили, в силу своего скромного опыта, пыталась доставить любовнику как можно больше физического наслаждения.

Когда после безумной ночи, Лили, изможденная, усталая, заснула, – Рогожин тихо приподнялся на локте и устремил на нее пытливый взгляд.

В нем больше не было животных желаний и порывов. Пресыщенный безумной ночью, зверь спал, спрятав когти, и Рогожин не чувствовал над собой его мощной власти, подчинявшей себе его волю и рассудок. Рогожин весь был охвачен одним только стремлением проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили. Стремился – и не мог. Рогожин думал о том, что с телом неразрывно связано и составляет его сущность все то, что скрыто в его сокровенных тайниках, то, без чего тело представляет лишь труп!

И Рогожин тщетно силился что-то понять, усвоить… Он обладал и наслаждался телом Лили, но скрытая сущность его осталась по-прежнему далекой, недоступной, таинственной и загадочной, как было и тогда, когда он впервые увидел эту девушку.

Вглядываясь в красивое лицо Лили, Рогожин думал: «Вот я целовал этот лоб, но разве я знаю, какие мысли скрывает он? Я целовал эти манящие губы, но разве знаю, какие слова любви и страсти будут они шептать тому, кто заменит ей меня потом?.. Прижимаясь к груди Лили, я слышал, как трепетно бьется ее сердце, но – откуда я знаю, – быть может, это сердце переживает лишь те ощущения, какие испытала Лили прежде в объятиях другого любовника? В темных, как бездна, глазах Лили разве я могу прочесть ту тайну, которую они скрывают от меня в сокровенных глубинах души, всегда неведомой и далекой? И в каждом изгибе этой души всегда будет скрыта вечно неразгаданная для меня тайна. В самый восторженный миг любви и страсти внутренний мир Лили будет для меня так же недоступно далеким, как и в первый миг знакомства с нею. И никогда, никогда мужчина и женщина не достигнут друг с другом полного слияния и потому вечно будут мучиться неудовлетворенностью!..»

И воображение рисовало Рогожину странную, загадочную картину, – такую же странную и загадочную, как и вся жизнь. Когда-то, в далекие доисторические времена, вместо мужчины и женщины было одно целое существо, имевшее тело и душу. Потом это существо раздвоилось, и обе половины, вечно несчастные в разлуке между собой, вечно стремящиеся снова слиться воедино, тщетно силятся достигнуть этого путем безумных объятий, путем удовлетворения вечно ненасытной животной страсти…

– О, как же я люблю тебя… – в тоске шептал Рогожин.

И все больше и больше хотел проникнуть в загадочную тайну гармонии и красоты тела Лили, в то, что составляло его сущность, что было скрыто в самых сокровенных тайниках и без чего тело представляло собой лишь труп.

И вдруг, может, под влиянием долгого и напряженного взгляда Рогожина, с лица Лили исчезла тихая улыбка, пропали чарующие ямочки на розовых щечках, пунцовые губы плотно сжались и скрыли ровные жемчужные зубы. На лице Лили появилось выражение страдания, муки.

Она открыла большие черные глаза – глубокие, как бездна, и темные, как ночь. И, устремив взгляд на склоненного над ней Рогожина, Лили встревоженно и со страхом чуть слышно прошептала:

– Что с тобой? Зачем ты так глядишь на меня?.. И тот страх, который так внезапно почувствовала Лили, почувствовал и Рогожин.

Лили вздохнула в тоске и снова спросила:

– Что с тобой? О чем ты задумался?

Но Рогожин не нашел, что ответить. Он опустил голову на подушки и замер.

Лили приподнялась, затем склонилась над Рогожиным, с жадным любопытством заглянула в его бледное, задумчивое лицо и вдруг что-то поняла, постигла инстинктом, присущим только одним женщинам. Порывисто обхватив нежными руками шею Рогожина, она прильнула своими губами к его губам.

И воля, и рассудок Рогожина опять подчинились диким, первобытным желаниям и порывам зверя, а в сердце снова проснулась несбыточная надежда удовлетворить мучительное стремление полного слияния с Лили.

Старания Лили быть прилежной ученицей в искусстве любви приятно удивляло Рогожина. Особенно его поражало, что она без прежнего ужаса смотрит на главный предмет его мужской гордости и даже пытается с его помощью подарить мужчине изысканнейшие из плотских наслаждений, правда, пока еще не слишком умело.

«Поразительно, как уживаются в ней одновременно скромность и возбуждающая мужской пыл склонность к разврату, – думал Рогожин. – Она рождена по подобию древнегреческих гетер, у которых красота и изысканность сочетались с пониманием того, как доставить мужчине утонченное физическое наслаждение».

Под утро, когда удовлетворенный и довольный Рогожин шутливо спросил возлюбленную, не читала ли она до их встречи древних поэтов, например, Овидия, который в своей «Науке любви» советовал римлянкам: «Та, что лицом хороша, ложись под мужчину, раскинувшись навзничь; та, что красива спиной, спину подставь напоказ», Лили в ответ со скромной улыбкой процитировала ему того же поэта: «Мила-нионовых плеч Атланта касалась ногами. Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример».

XXVI

Стояла уже зима, и сезон в Москве был в полном разгаре.

Но Лили никуда не выезжала. Она была беременна и переживала то особенное состояние, которое испытывают все женщины в ожидании первого ребенка.

Внутри нее началась другая, странная и неведомая ей жизнь, которая с каждой неделей все более и более давала о себе знать…

– Я беременна! – вся вспыхнув и покраснев, однажды объявила Лили Рогожину.

Тот страшно растерялся и не в состоянии был вымолвить ни единого слова. Схватившись за голову, Павел Ильич беспомощно опустился на стул, задыхаясь от волнения.

Лили с удивлением посмотрела на него, насмешливо улыбнулась и пожала плечами.

– Чего ты? Что с тобой? – спросила она.

– Отчего ты не хочешь узаконить наш союз? Неужели тебя не беспокоит участь твоего будущего ребенка? Пойми, что этот ребенок не только твой, но и мой!.. – вкрадчиво убеждал ее Рогожин, впрочем, постоянно срываясь на нервный тон. – Прежде я просил, а теперь требую, чтобы ты обвенчалась со мной… Я хочу иметь законное, всеми признанное право называться отцом своего ребенка.

– Я тебя понимаю, но… – начала Лили и вдруг в ужасе замолчала.

Она хотела было сказать, что отец этого ребенка – Далецкий и что если бы он, Рогожин, знал это, то не только не пожелал бы сделать ее своей женой, а напротив, немедленно выгнал бы ее, как собаку, из дому.

Лили пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась руками за стол.

– Что ты хочешь сказать?! – вскрикнул Рогожин и, вскочив с места и вплотную подойдя к Лили, впился в ее смущенное лицо испытующим взглядом.

Лили молчала, опустив голову и вздрагивая всем телом.

– Что ты хочешь сказать? – глухо и протяжно повторил Рогожин. – Что значит это «но»?

Лили пересилила себя и смело взглянула Рогожину прямо в глаза.

– Я… я не могу быть твоей женой… – чуть слышно прошептала она.

– Почему?

– Потому что не знаю, твой ли это ребенок, которым я сейчас беременна.

Дикий стон вырвался из груди Рогожина. Схватив Лили за руки, он сжал их, точно клещами, притянул ее к себе и обдал ее лицо горячим дыханием.

– Не мой? – прохрипел он.

– Да, может быть, – ответила Лили. Рогожин вдруг почувствовал себя бессильным и жалким. Выпустив руки Лили, он отступил на несколько шагов назад и в тоске поглядел в ее большие, горевшие лихорадочным блеском глаза.

Скорбная, страдальческая гримаса исказила бледное лицо Лили.

– Прежде чем принадлежать тебе, я уже принадлежала Далецкому, – медленно заговорила она надорванным голосом. – Я тебя ненавидела. Ненавидела за то, что ты покупал меня, точно какую-то вещь. Ты тогда не считал меня достойной быть твоей женой… Моя гордость страдала, но я пошла к тебе на содержание, потому что это все-таки было лучше и легче, чем жить у матери… Но прежде чем отдаться тебе за деньги, я решила отдаться в силу бескорыстного влечения какому-нибудь другому мужчине. В тот вечер, когда был закончен наш постыдный торг в доме моей матери, судьба свела меня с Далецким. Ты уехал. Мать с Жоржем, Ютановым и бароном сели играть в карты, а я поехала с Далецким в Петровский парк и там, в загородном ресторане, отдалась ему… Я тогда была в надрыве и точно так же, как Далецкому, отдалась бы всякому другому, лишь бы не ты, понимаешь ли, не ты первый воспользовался мною!.. – Лили зарыдала и, закрыв лицо руками, тяжело опустилась на стул. – Я понимаю, как все это грязно и скверно!.. – продолжала она, содрогаясь от рыданий. – Прежде я не решилась бы тебе сказать об этом, но теперь не могу молчать!.. Далецкий для меня больше не существует! Ради его жены, я покончила с ним и никогда к нему не вернусь. Но и с тобой жить не могу, скрывая на душе такую тяжесть!..

В передней раздался звонок. Через столовую прошмыгнула Берта.

Рогожин хотел было крикнуть ей, что они никого не принимают, но задохнулся и не произнес ни слова.

Прошло несколько томительных минут, и в столовую, шурша шелковой юбкой, вошла Анна Ивановна.

XXVII

Увидев вошедшую мать, Лили прекратила плакать и, поспешно отерев от слез лицо, поднялась ей навстречу.

Анна Ивановна, не желая вмешиваться в «семейные дела дочери», сделала вид, что ничего не заметила, нежно поцеловала Лили и сразу начала разговор о каких-то пустяках.

Рогожин выбрал удобную минуту и, простившись, уехал. Он настолько был потрясен неожиданным признанием Лили, что не мог скрыть волнения от Анны Ивановны. Павел Ильич задыхался, лицо его исказила судорожная гримаса.

Лили бросилась за ним в переднюю, но Рогожин молча остановил ее жестом руки.

– Я… я сообщу вам о своем решении письмом, – пробормотал он.

Лили поглядела ему вслед испуганными, широко открытыми глазами и возвратилась в столовую к матери.

– Что произошло у тебя с Рогожиным? – с беспокойством спросила Анна Ивановна.

– Я сказала ему, что отец моего будущего ребенка не он, а Далецкий, – ответила Лили, опустив глаза и сосредоточившись на том, чтобы не разрыдаться снова. Слезы теснили ее грудь и назойливо подступали к горлу.

– Зачем ты это сделала?! – вне себя вскрикнула Анна Ивановна. – И откуда ты знаешь, что отец ребенка не Рогожин, а Далецкий?

– Я знаю это… – чуть слышно пробормотала Лили и глубоко вздохнула.

– Какие глупости ты говоришь! Но если бы даже и на самом деле это было так, то зачем, с какой стати было говорить Рогожину?

– Он приставал ко мне, чтобы я сделалась его законной женой. Вот я и призналась во всем!..

– О, Господи! – воскликнула Анна Ивановна и даже руками всплеснула. – Да ты и впрямь не в своем уме!.. Сверх всяких ожиданий тебе удалось так завлечь и обвести Рогожина, что он сам предложил тебе выйти за него замуж! И вдруг, вместо того чтобы тотчас же воспользоваться этим, ты совершаешь такое безумие, такую глупость!.. Скажи на милость, на что это похоже? Что ты думаешь о себе?! Ты хоть представляешь, какой шанс упускаешь?! Перед тобой открывается жизнь, о которой большинство даже не мечтают: ежегодные поездки за границу, самые модные наряды, лучшие отели, путешествия только первым классом. Любая твоя прихоть и блажь будет немедленно исполняться мужем, ведь я же вижу, что он сходит по тебе с ума. Да и перед твоим еще не рожденным ребенком будет открыта столбовая жизненная дорога, и ему не придется пробиваться в жизни, постоянно испытывая на себе унижения и удары судьбы.

– Если Рогожин желает жениться на мне, так он может сделать это и после моего признания, – почти спокойно в ответ на слишком эмоциональный монолог матери возразила Лили.

– Да что он, дурак, что ли?! Жениться на тебе после того, как узнал, что ты до него отдалась Далецко-му, отдалась ни с того ни с сего, точно последняя девка, которая отдается любому встречному в первый же день знакомства. Рогожин теперь может только выгнать тебя вон из своего дома! И, между прочим, правильно сделает. Говорю это тебе, несмотря на то что я твоя мать и небезразлична к твоей судьбе.

– Он никогда не сделает этого! Он слишком меня любит!..

– Наивная мечтательница! Он любил тебя, пока ты не сделала своего дурацкого признания! А теперь… теперь он ненавидит и презирает тебя! Любой мужчина, если он, конечно, настоящий мужчина, никогда не простит своей женщине, что она носит ребенка от другого. Это, как говорят ученые, закон природы. Каждый мужчина заботится о том, чтобы оставить на земле свое потомство! Лили молчала.

– Боже мой, боже мой! – продолжала Анна Ивановна, все более приходя в неистовство. – Тебе неожиданно привалило в руки счастье: предстояло сделаться женой известного всей Москве миллионера, занять определенное положение в обществе, а ты, черт тебя знает почему, выкидываешь какой-то глупый фортель!.. Скажи, пожалуйста, кто тебя дергал за язык, чтобы сделать Рогожину это дурацкое признание?

– Я не могла скрывать от него подобное и держать на душе такую тяжесть, – возразила Лили и вдруг почувствовала себя обессиленной и жалкой.

Слезы подступили к ее горлу и вырвались наружу истерическими рыданиями. Лили зашаталась и, схватившись руками за стол, беспомощно упала на стоявший рядом стул.