Текст книги "Трагедии Тютчева в любви"

«Тебя ж, как первую любовь»

Итак, домашнее образование Тютчев получил в родовом имении в Овстуге. Отличное по тем временам образование. Быть может, даже отчасти отличное и по нашим временам. Но это было всё же началом начал. Настало время продолжить учёбу уже в высшей школе. Для этого семья отправилась в Москву, где в 1817 году четырнадцатилетний Тютчев поступил в Московский университет на словесное отделение, правда, сначала лишь вольнослушателем.

О деревенских увлечениях поэта сведений не сохранилось. Сам он ничего о том не рассказывал, да и домашние не упоминали.

Но вот Москва раскрыла свои объятия. Сожжённая французами древняя столица ещё отстраивалась после варварства европейской банды, бесчинствовавшей там в сентябре-октябре 1812 года.

Именно в Москве ворвалось в сердце будущего поэта первое сильное чувство. Сведения о нём крайне скудны. Известно лишь, что любовь пришла в том возрасте, когда и Тургенев ощутил это высокое и всепобеждающее чувство, отражённое в прекрасной повести «Первая любовь». У Тургенева это случилось летом, в предместье Москвы, на даче, в том самом предместье, которое теперь уж давным-давно в черте города, Тютчева же любовь нашла, когда он жил в Москве, в родительском гнезде, в Армянском переулке, доме номер 11 и учился в Московском университете.

Этот переезд как бы ознаменовал вступление в большую жизнь, уже почти взрослую жизнь. Тютчев нередко бывал в Москве и в предшествовавшие десять лет, то есть в детстве и раннем отрочестве. Правда, гостил у тётки матери недолго. Тётка была замужем за генерал-поручиком графом Фёдором Андреевичем Остерманом, действительным тайным советником, в 1773–1780 годах возглавлявшим Московскую губернию. Дом Остермана находился у Покровских ворот в Малом Трёхсвятительском переулке, во дворе. Дом 8… кстати, этот дом был завещан матери Фёдора Ивановича Анне Васильевне. Но семейство было большое, и поэтому в 1810 году Тютчевы приобрели дом неподалёку, в Армянском переулке, который находится между Маросейкой и Мясницкой улицами. Этот дом был построен в восьмидесятые годы восемнадцатого века, как раз в период губернаторства Остермана, и был похож на настоящий дворец. Автор проекта – в ту пору ещё совсем молодой, а впоследствии знаменитый скульптор Казаков.

И хотя всё это было ещё до сожжения Москвы французами в 1812 году, этот престижный уголок мало менялся долгие годы. Помню обстановку в районе Покровки и Чистых прудов в 50—60-х и даже в семидесятые годы двадцатого века, потому что моё детство прошло неподалёку от обоих Трёхсвятительских переулков, Малого, помнившего Тютчева, и Большого, потому что по случайному совпадению родился в доме 8, но только по Покровскому бульвару. До Малого Трёхсвятительского было рукой подать. Достаточно спуститься по Покровскому бульвару в сторону Яузского, пройти Милютинский садик, в котором я в детстве гулял с няней или бабушкой, ну и будет справа по ходу Большой Трёхсвятительский, затем ещё немного… и Малый, который с 1924 по 1993 год был Вузовским, но бабушка моя его так и звала в 50—60-х Трёхсвятительским.

Дом Тютчевых в Армянском переулке в Москве

Места были тихие, спокойные даже в середине двадцатого века, а что уж говорить о начале девятнадцатого?!

Хотелось бы сказать, что, быть может, и Тютчев гулял по Милютинскому садику, но, увы, до революции этот старинный сад, по адресу Покровский бульвар, дом 10 принадлежал Межевой канцелярии и Константиновскому межевому училищу. Выхода на бульвар не было. Ворота сделали только в двадцатые годы двадцатого века. Ласкают слух старинные названия Маросейка, Покровка, Мясницкая… В советское время Маросейка, переходящая после Армянского (если ехать от центра) слева и Старосадского справа переулков в Покровку, была улицей Богдана Хмельницкого, Мясницкая улицей Кирова. Этот район старой Москвы был богат знаменитостями. Здесь жили поэт, баснописец, член Российской академии Иван Иванович Дмитриев и поэт, писатель и драматург эпохи Просвещения Михаил Матвеевич Херасков. В доме в Армянском переулке в гостях у Тютчевых бывали Василий Андреевич Жуковский, поэт и переводчик Александр Фёдорович Мерзляков, профессор Московского университета, братья Александр и Николай Тургеневы.

В ноябре 1818 года, в четырнадцать лет, Фёдор Тютчев стал студентом, а в 1819 году был избран членом Общества любителей российской словесности. То есть в свои неполные шестнадцать лет юноша уже заявил о себе как человек, не лишённый поэтического дара.

Иван Сергеевич Аксаков писал:

«В этом году, когда Тютчеву не было еще и 18 лет, он сдал отлично свой последний экзамен и получил кандидатскую степень. По всем соображениям родных и знакомых, перед ним открывалась блестящая карьера. Но честолюбивые виды отца и матери мало тревожили душу беспечного кандидата. Предоставив решение своей будущей судьбы старшим, сам он весь отдался своему настоящему. Жаркий поклонник женской красоты, он охотно посещал светское общество и пользовался там успехом. Но ничего похожего на буйство и разгул не осталось в памяти об нём у людей, знавших его в эту первую пору молодости. Да буйство и разгул и несвойственны были его природе: для него имели цену только те наслаждения, где было место искреннему чувству или страстному поэтическому увлечению. Не осталось также за это время никаких следов его стихотворческой деятельности: домашние знали, что он иногда забавлялся писанием остроумных стишков на разные мелкие случаи, – и только».

Нет ничего удивительного в том, что в Москве, в том самом Армянском переулке, в юного Фёдора Тютчева была без памяти влюблена дворовая девушка Катюша Кругликова. Влюблена не безответно. И начинающего поэта озарила первая любовь, которая не нашла своего отражения в конкретных поэтических посвящениях возлюбленной. Он предпочёл её светским барышням? Впрочем, стихи могли просто не сохраниться при том равнодушии, которое демонстрировал Фёдор Иванович к тому, что писал. Не только в юности не заботился Тютчев о сохранении написанного. Таким он оставался всю жизнь. Афанасий Фет вспоминал: «Познакомившись… с Федором Ивановичем, я убедился в необыкновенной его авторской скромности, по которой он тщательно избегал не только разговоров, но даже намеков на его стихотворную деятельность».

Но первая любовь не была забыта, она навсегда осталась в его душе и вылилась в строки, которые, быть может, сильнее и ярче самых ярких впечатлений…

Напомню ещё раз: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет!..»

Оно написано на смерть Александра Сергеевича Пушкина, но многих биографов занимал вопрос, кого же имел в виду поэт, приводя словосочетание «как первую любовь». Россия никогда не забудет Пушкина, как не забыло и не забудет сердце Тютчева свою первую любовь.

Привожу завершающие строки стихотворения «29 января 1837»:

 
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он высшею рукою
В «цареубийцы» заклеймён.
Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
Назло людскому суесловью
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах… знойной кровью.
И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил —
И осененный опочил
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть Тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь…
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
 

Как произошло знакомство, как проходило сближение, где встречались влюблённые, где гуляли они?

Быть может, они бродили по живописному Покровскому бульвару, который поднимался от бульвара Яузского, то есть почти от Москвы-реки, к Чистым прудам, происхождение названия коих имеет несколько версий, но в любом случае считается что когда-то прудов было несколько. Названия то ведь сохраняются порой дольше, чем сами улицы. Как, к примеру, Садовое кольцо садовым быть перестало, а название сохранилось, хотя и наименованы его отрезки каждый по-своему.

Вид на Чистый пруд от Покровки. Фото второй половины XIX в.

По бульварам в ту пору, в отличие от закрытого Милютинского сада, гулять было можно, и сейчас ещё сохранились вековые деревья, которые, несомненно, помнят Тютчева, да и не только его.

Ласкает слух каждого, кому дорога старая Москва, и слова песни Давида Тухманова на слова Леонида Фадеева «Чистые пруды»:

 
У каждого из нас на свете есть места,
Куда приходим мы на миг отъединиться,
Где память, как строка почтового листа,
Нам сердце исцелит, когда оно томится.
 
 
У каждого из нас на свете есть места,
Что нам за далью лет всё ближе, всё дороже,
Там дышится легко, там мира чистота,
Нас делают на миг счастливей и моложе.
 

В те годы Тютчев чувствовал своим поэтическим чутьём, что суждено ему вступать во взрослую жизнь во времена суровые. В стихотворении «Цицерон» поэт писал:

 
…Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
 

Тютчев постепенно расширял тематику своего поэтического творчества. В те годы он посвятил Москве стихи, полные надежд…

«17 апреля 1818»

 
На первой дней моих заре
То было рано поутру в Кремле,
То было в Чудовом монастыре.
Я в келье был, и тихой, и смиренной,
Там жил тогда Жуковский незабвенный.
 

Во всём большом стихотворении о любви ни слова. Возможно, они действительно утрачены, ведь, как упоминалось, если бы не его родные и близкие – и жёны, и особенно дочери – многие шедевры поэта нам бы остались неизвестными.

Итак, любовь…

Кто не влюблялся в эти годы, кто не переживал разлуки с любимыми?!

Но на пути первой любви поэта жёстко стали преграды сословные. Мать Анна Васильевна Тютчева не приняла это увлечение сына. Здесь нет ничего удивительного, ведь в России действовали строгие сословные правила, с которыми, кстати, Тютчеву пришлось столкнуться и в годы молодые, когда он впервые сделал предложение своей любимой Амалии, и в зрелые годы, когда озарила его далеко уже не первая, но не менее яркая любовь к Елене Денисьевой. В зрелые годы человек любит иначе, но, если не утеряны пылкость души и жар сердца, даже холодный рассудок не способен сделать чувства менее яркими и сильными.

Что же касается первой любви, то в стихотворениях Тютчева мы не находим следа тех юношеских переживаний, причиной которых стала разлука с Катенькой Кругликовой.

Этому увлечению Тютчева повезло меньше, нежели увлечениям других писателей и поэтов, таких как уже упомянутые «Первая любовь» Ивана Сергеевича Тургенева (1818–1883), как «Жизнь Арсеньева» Ивана Алексеевича Бунина (1870–1953), и «Детство. В людях. Мои университеты» Алексея Максимовича Горького (1868–1936), и «Детские годы Багрова-внука» Сергея Тимофеевича Аксакова (1791–1859). Многие произведения маститых авторов и живописцев автобиографичны, как, к примеру, «На заре туманной юности» Владимира Сергеевича Соловьёва (1853–1900), «Первая любовь» Константина Алексеевича Коровина (1861–1939).

У Тютчева всего лишь одна строка, но строка из знакового стихотворения, посвящённого трагически-печальному событию – гибели Пушкина от рук наймита тёмных сил Запада, поражённого угаром столь популярных ныне «гейропейских» ценностей.

Мать Фёдора Ивановича ради того, чтобы разрушить отношения между молодыми людьми, которые зашли, по её мнению, слишком далеко, добилась разрешения на досрочный выпуск из университета и отправила его в том же 1822 году на службу в Государственную коллегию иностранных дел, которая находилась в Петербурге. Тогда сообщение между двумя столицами было значительно сложнее, нежели ныне, и, конечно, Тютчев уже не мог видеться с предметом своего увлечения. Это в наше время всё проще. Помните замечательный фильм, советский фильм, потому и замечательный – «Вам и не снилось». Девочка-школьница одна едет в Ленинград, чтобы увидеть своего любимого одноклассника, тоже совсем ещё юного. И родители отпускают! А как можно было добраться из столицы в столицу в ту пору?

Великая княгиня Ольга Николаевна, дочь императора Николая Первого, вспоминала в своей замечательной книге «Сон юности» о том, как ехала со всей семьёй из Петербурга в Москву на коронацию отца: «Шоссе не существовало, только одни просёлочные дороги с брусьями с правой стороны, воткнутыми просто в песок. Так мы тогда путешествовали!»

Портрет великой княжны Ольги Николаевны.

Художник К.П. Брюллов

Ехали они несколько дней, останавливались в Новгороде, в Вышнем Волочке, в Торжке, в Твери, где был возведён Екатериной Великой Путевой дворец на берегу Волги.

Царский поезд шёл долго, хотя придворные повсюду обеспечивали его проезд, а что говорить об одиноких путниках?! Что говорить о юном сотруднике Государственной коллегии иностранных дел?! На поездку-то выходных, как ныне, не хватит. То есть это назначение Тютчева в столицу ставило крест на его любви. К тому же любовь-то к крепостной! Есть данные о том, что девушке дали вольную и выдали её замуж. А Тютчев?! Как он перенёс разрыв. Забыл ли? У нас есть похожий пример… Отношения молодого Ивана Тургенева с крепостной девушкой Лушенькой. Тоже ведь ничего конкретно неизвестно о характере отношений, но известно другое – Тургенев рискнул не только своим положением, карьерой, но и свободой, когда Луша попала в беду.

Мать Тургенева, помещица крутая, жёсткая, решила продать Лушеньку, которая прислуживала в доме, за какую-то провинность соседской жестокой и грубой помещице Медведихе. Тургенев, приехав в отпуск, сразу заметил отсутствие Лушеньки, а когда узнал правду, стал просить мать выкупить девушку и вернуть в усадьбу. Мать отказалась, и тогда он выкрал Лушеньку у Медведихи и спрятал в одном из сёл, принадлежавших матери. Но Медведиха напала на след, призвала пристава, и Лушеньку пришли забирать. Тургенев вышел навстречу с ружьём наперевес и предупредил, что девушку не отдаст и будет стрелять. Его арестовали, и матери едва удалось его спасти от каторги. Лушеньку она тут же выкупила назад. Тургенева отпустили, но дело закрыли лишь в 1861 году после отмены крепостного права, когда по существу отпал состав преступления.

Первая любовь не забывается. Несомненно, она оставила навеки след в сердце Тютчева, недаром же он в стихотворении о дорогом каждому русскому поэте Пушкине вспомнил самое дорогое, что осталось у него в сердце.

«Судьбе угодно… переселить… на чужбину»

Итак, Тютчев, окончивший Московский университет со степенью кандидата словесных наук, оказался в Петербурге, где поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел. Начал службу в феврале 1822 года, а уже в июне выехал в Мюнхен. Увёз его туда граф Александр Иванович Остерман-Толстой, родственник матери, происходившей из знаменитого рода Толстых. Он взял Фёдора с собой в Мюнхен, чтобы определить на дипслужбу сверхштатным сотрудником русской миссии.

Вот и ответ ещё на один вопрос, несомненно, волнующий почитателей Тютчева, почему поэт, которого мы знаем как истинного патриота, как человека «до боли сердечной» любящего Россию, посвятившего ей немало сильнейших, в том числе и пророческих стихотворений, влюблялся в немок и был женат первый и второй раз на немках? И каким образом ему удалось сохранить «на чужбине» эту «до боли сердечной» любовь ко всему русскому, к России?

Герой Отечественной войны 1812 года Александр Иванович Остерман-Толстой потерял руку в сражении под городом Кульмом в Богемии 29–30 августа 1813 года, в котором русско-прусско-австрийские войска разгромили французский корпус генерала Вандама. В первый день этого сражения русская гвардия под командованием генерала графа Остермана-Толстого оказалась на направлении главного удара французов. Мужество войск и умелое командование графа не позволили врагу добиться успеха. Все атаки были отбиты, и на второй день французы, попав в окружение, предпочли сдачу в плен гибели на поле боя.

Александр Иванович Остерман-Толстой стал для юного Тютчева и учителем, и воспитателем. Он сумел укрепить уже заложенный в Черноземье, на Орловщине русский дух, сумел развить чувства любви к Отечеству, чувства подлинного патриотизма, именно у него будущий поэт и патриот учился великой науке любви к России.

Отношение же ко всему русскому и России самого графа широко известно. Однажды он заявил офицеру-иноземцу, пробившемуся на службу в Русской армии ради «службы и чинов»:

«Для вас Россия – мундир ваш. Вы его надели и снимете, когда угодно.

Для меня Россия – кожа моя!»

Во время Отечественной войны 1812 года Остерман-Толстой командовал 4-м пехотным корпусом в 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, отличился под Островно и особенно при Бородино, где лично руководил схватками с врагом за знаменитую батарею Раевского. Несмотря на сильную контузию, уже через четыре дня вернулся в строй.

Генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай-де-Толли написал о нём в рапорте:

«…Примером своим ободрял подчинённые ему войска так, что ни жестокий перекрёстный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место своё до окончания сражения».

В бою под Островно, когда положение корпуса казалось критическим, граф проявил необыкновенное мужество, выдержку, хладнокровие. Фёдор Глинка в своих «Записках» отметил: «Яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских. Трудно было перевозить наши пушки, заряды расстрелялись, они смолкли. Спрашивают графа:

– Что делать?

– Ничего, – отвечает он, – стоять и умирать!»

Поэт нарисовал такой портрет графа:

«Это был мужчина сухощавый, с тёмными, несколько кудреватыми волосами, с орлиным носом, с тёмно-голубыми глазами, в которых мелькала задумчивость, чаще рассеянность. Осанка и приёмы обличали в нём человека высшей аристократии, но в одежде был он небрежен, лошадь имел простую. Он носил в сражении очки, в руке держал нагайку; бурка или шинель свешивалась с плеча его. Отвага не раз увлекала его за пределы всякого благоразумия. Часто, видя отстающего солдата, он замахивался нагайкою, солдат на него оглядывался, и что ж?.. Оказывалось, что он понукал вперед французского стрелка!.. Обманутый зрением, привычною рассеянностию, а еще более врождённою запальчивостию, он миновал своих и заезжал в линию стрелков французских, хозяйничая у неприятеля, как дома».

Когда в бою под Кульмом ему ядром оторвало левую руку, граф сказал сочувствующим:

«Быть раненому за Отечество весьма приятно, а что касается левой руки, то у меня остается правая, которая мне нужна для крестного знамения, знака веры в Бога, на коего полагаю всю мою надежду».

Подлинный герой Бородинского сражения Александр Иванович Остерман-Толстой поддержал Кутузова на военном совете в Филях, понимая правильность решения по оставлению Москвы ради спасения армии и последующего полного разгрома наполеоновской банды. Он сказал:

– Москва не составляет России. Наша цель не в одном защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии.

Так что, как уже говорилось выше, выросший в центре России, благодатном Черноземье, Фёдор Иванович Тютчев впитал всю силу безграничных просторов Отечества и проникся любовью к родному краю, любовью, которую затем развили и приумножили добрые учителя, и в первую очередь наставник – граф Александр Иванович.

Портрет Александра Ивановича Остермана-Толстого.

Художник Дж. Доу

Известно выражение Уинстона Черчилля:

«Ребёнка воспитывают корешки книг отцовской библиотеки».

То же самое можно сказать и об окружении ребёнка, отрока, юноши. Добрый пример, как и добрая книга, хорошие воспитатели. Тут важно обратить внимание и ещё на одну немаловажную деталь. Вспомним слова из «Баллады о борьбе» Владимира Высоцкого:

 
Если, путь пpоpубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жаpком бою испытал, что почём, —
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
 

Разумеется, у Черчилля нужные книги были иного характера – подлость, бесчестие, ложь, человеконенавистничество, алчность и жадность… Недаром осенью сорок первого он случайно проговорился, что дал обещание Гитлеру через Гесса или другую равную мерзость, что до 1944 года позволит фашистам безнаказанно бандитствовать и не откроет второго фронта.

Запад же всегда был враждебен России, особенно Англия, о которой говорили, что хуже, чем английский враг, может быть только английский союзник. Англичане выросли на иных книгах…

Тютчев известен прежде всего как поэт-лирик, но под влиянием рассказов Александра Ивановича Остермана-Толстого об Отечественной войне 1812 года, о славном подвиге защитников России он написал немало и военных стихотворений, знакомых нам в гораздо меньшей степени…

Вот одно из них: «Неман». Уже само название наводит на мысль, что речь пойдёт о пограничной реке, через которую переправились в июне 1812 года войска Наполеона, названного в стихотворении «южным демоном», поскольку тот был корсиканцем. Французы сами впоследствии назвали его «корсиканским чудовищем».

 
Ты ль это, Неман величавый?
Твоя ль струя передо мной?
Ты, столько лет, с такою славой,
России верный часовой?..
Один лишь раз, по воле Бога,
Ты супостата к ней впустил —
И целость русского порога
Ты тем навеки утвердил…
Ты помнишь ли былое, Неман?
Тот день годины роковой,
Когда стоял он над тобой,
Он сам, могучий, южный демон —
И ты, как ныне, протекал,
Шумя под вражьими мостами,
…
Лишь одного он не видал…
Не видел он, воитель дивный,
Что там, на стороне противной,
Стоял Другой – стоял… и ждал…
И мимо проходила рать —
Всё грозно-боевые лица…
И неизбежная Десница
Клала на них свою печать…
А так победно шли полки —
Знамена гордо развевались,
Струились молнией штыки,
И барабаны заливались…
Несметно было их число —
И в этом бесконечном строе
Едва ль десятое число
Клеймо минуло роковое…
 

Становление не только Тютчева, но многих русских литераторов – и поэтов и прозаиков – происходило на фоне всеобщего подъёма патриотизма, обновлённого событиями священной памяти Двенадцатого года. Но русское общество в эти тяжёлые для России времена, когда подъём патриотизма настойчиво гасился сверху, императором, известным нам под именем Александра Первого, постепенно раскалывалось на тех, кто ещё крепче полюбил Россию, и на тех, кто в угоду тёмным силам Запада стремился разрушить её, расчленить и дать растоптать, превратив в сырьевой придаток, населённый русскими рабами. Монолит русского общества подтачивался так декабристами, провозгласившими борьбу якобы за свободу народа, но на деле не освободившими ни одного крестьянина, хотя такое право получили ещё в начале века императорским указом о вольных хлебопашцах. Лицемерие прорвалось на вершины власти, лицемерие и подлость окружали императора, который, поняв наконец под влиянием графа Аракчеева всю опасность либеральных вихляний, уже ничего не мог сделать, чтобы остановить народившуюся гидру «дворянских революционеров», в подавляющем большинстве своём корыстных и жестокосердных особей, тайно управляемых всё теми же тёмными силами Запада, мечтавшего о сокрушении России уже много веков и только менявшего стратегию и тактику этих своих коварных попыток.

Очередной коварный удар готовился долго, готовился фактически с момента завершения Наполеоновских войн. Впрочем, это было уже завершением подготовки, а истоки – истоки следует искать в восемнадцатом веке, в самом его начале, когда на русскую землю хлынули нечистоты европейского чужебесия.

Уже в Германии Тютчев узнал о кровавой развязке очередного удара тёмных сил, случившейся 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге. Тютчев понимал, что не всё гладко на родной земле, поскольку в период правления императора Александра Первого действительно было далеко не всё гладко, но сама идея Русского Православного Самодержавия не вызывала у него никакого отторжения. Напротив, он в значительной мере был приверженцем этого на тот момент самого справедливого правления на земле.

Тютчев разделял идею, провозглашаемую и отстаиваемую любомудрами. В Толковом словаре Ушакова говорится, что философское общество любомудров – это кружок последователей философии Шеллинга в России в 20-х годах XIX века.

Литературовед и писатель Юрий Владимирович Лебедев в первом томе «Истории русской литературы XIX века» отметил: «Энергии политического действия оно (движение любомудров. – Н.Ш.) противопоставило энергию мысли и вошло в историю под именем «любомудров». Если декабристы были одержимы практической волей, то «любомудры» видели своё призвание в развитии мысли. Они убедились: прежде чем делать русскую историю, нужно ее понять».

Тютчев писал бунтовщикам в стихотворении «14 декабря 1825»:

 
Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил, —
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена —
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена.
О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!
Едва, дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула —
И не осталось и следов.
 

У нас иногда путают понятия самодержавие и самовластье. Кто по незнанию, а кто и специально… Считают, к примеру, что Пушкин в стихах «Самовластительный злодей, тебя твой трон я ненавижу» имел в виду русского самодержца. Но давайте обратимся к тексту, написанному в 1817 году, вскоре после окончания Наполеоновских войн.

Итак, Александр Пушкин, «Вольность» (ода)…

Приводить всю оду нет нужды, поскольку известна она нам со школьной скамьи. Строки: «Хочу воспеть Свободу миру, На тронах поразить порок», – вполне понятны, поскольку пороков в разные времена было предостаточно. Понятны и такие строки:

 
Тираны мира! трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
 

Если взять пророческую таблицу Пушкина «Россия не Европа. Ритмы революционных переходов», то можно увидеть, что уже во времена Пушкина Россия вступила на путь к общественной цивилизации, на путь, который неминуемо приводил к торжеству на русской земле справедливого общественного строя.

А вот далее при разборах очередных строк оды смысл их уже извращался намеренно:

 
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоём челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрёк ты Богу на земле.
 

Пушкину шёл девятнадцатый год. Он только что окончил Императорский Царскосельский лицей. Отдельные биографы из среды ордена русской интеллигенции, в том числе и советские выдумщики, пытались убедить читателей, что под самовластительным злодеем Пушкин имел в виду Русского Царя. Конечно же, ненавистного врагам России и Самодержавия – Николая Первого. Не обратили внимание лишь на такую мелочь, как дату написания оды. А между тем в 1817 году никто, кроме императора, известного нам под именем Александра Первого, не знал о том, что через восемь лет взойдёт на престол Николай Павлович. Даже сам Николай Павлович не ведал. Сообщил ему государь о том, что собирается передать ему престол в 1819 году. Ну разве что намекала на это мать, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, часто повторявшая, когда приходилось сдерживать великого князя Николая от стремления выйти на поле брани: «Вас берегут для других случайностей». Она могла это предполагать, зная мнение цесаревича Константина Павловича по поводу вступления на престол. Он и не скрывал своих мыслей. Так Николай Александрович Саблуков вспоминал свой разговор с ним после убийства Императора Павла Петровича:

«Однажды утром, спустя несколько дней после ужасного события, мне пришлось быть у его высочества (цесаревича Константина Павловича. – Н.Ш.) по делам службы. Он пригласил меня в кабинет и, заперев за собою дверь, сказал:

– Ну, Саблуков, хорошая была каша в тот день!

– Действительно, ваше высочество, хорошая каша, – отвечал я, – и я очень счастлив, что я в ней был ни при чём.

– Вот что, друг мой, – сказал торжественным тоном великий князь, – скажу тебе одно, что после того, что случилось, брат мой может царствовать, если это ему нравится; но, если бы престол когда-нибудь должен был перейти ко мне, я, наверно, бы от него отказался».

Иные биографы указывали, что выражение это относится к тому, кто был на престоле. Но у Императора, известного нам под именем Александра I, как известно, детей не было.

На самом деле строки: «Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу» – относятся к Наполеону… А «мученик ошибок славных» – это французский король Людовик XVI, которого казнили во время великой по кровавости своей французской революции.

Пушкин первоначально даже написал не «Злодейская порфира» а «Наполеонова порфира», а потом просто перенёс это уточнение в примечание, которое было преднамеренно «не замечено».

Ну а далее – дань своему времени, не вполне ещё разгаданному:

 
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
 

В 18–19 лет трудно охватить и осмыслить все исторические события, а потому Михайловский замок назван «Пустынным памятником тирана». Ну а сам Император Павел Петрович в стихотворении совершенно незаслуженно отождествлён с жестокосердным римским императором Калигулой, убитым его же собственными телохранителями.

Вид на Михайловский замок в Петербурге со стороны Фонтанки.

Художник Ф.Я. Алексеев

Этим именем Пушкин называет Павла I и в рукописном своём автографе начертал профиль Павла I. Правда, он показал своё отношение к убийцам. Янычары! Янычары, турецкая пехота, которая формировалась из детей угнетаемых славянских народов, взятых в плен в раннем возрасте. Это были жестокие, бессердечные, немилосердные воины. Что сделали с Павлом Петровичем его убийцы, было в ту пору достаточно хорошо известно. Убийцы омерзительны! Ну а о том, чтобы один из лучших государей русской истории не сразу был разгадан обществом, убийцы позаботились. Недаром вещий Авель-прорицатель предрёк Императору Павлу:

«Коротко будет царствование твоё, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную Субботу погребут тебя… Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою… Но народ русский правдивой душой своей поймёт и оценит тебя и к гробнице твоей понесёт скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких».