Текст книги "Могусюмка и Гурьяныч"

Глава 21. Сабантуй

Лето наступило.

Как-то сразу начались жаркие дни. Кумыс уже есть, хлеба посеяны.

Гурьян еще не вернулся. Башкиры переехали в летние жилища, в долину.

Могусюмка отправился с Бикбаем, Хибеткой и Абкадыром на древний праздник сабантуй.

Ярко зеленеет свежая трава, и ярко горит солнце. Множество телег стоит длинными вереницами, и у каждой оглобли подняты вверх. Кажется местами, что это не степь, а лес. Звенят боталы[45]45
  Боталы – большие и широкие сапоги.


[Закрыть], играют гармони, толпы разнаряженных башкирок движутся во все стороны. Десятка два девушек с монистами на груди и на шее, взявшись под руки и голося бойкую плясовую, плывут среди расступившейся толпы, как по улице. Иногда пройдет богатая башкирка с закрытым лицом в сопровождении служанок.

В толпе Могусюмка встретил хабибулинского муллу.

– Я приехал, чтобы встретить тебя здесь. Рахим ждет тебя…

Мулла сказал, как найти Рахима.

«Но что-то Хурмат долго не возвращается?» – думал Могусюм.

Курбан-бай, потный от натуги, в черном сюртуке, при крахмальном воротничке и галстуке и в тюбетейке, устанавливает фотографический аппарат напротив группы башкирских старшин.

Старшины – здоровые, рослые, один другого толще, некоторые с медалями, висящими на серебряных цепочках, как кресты у попов, одни в сюртуках, другие в халатах, а третьи и в том и в другом – уселись и строго и упрямо уставились на аппарат.

Это люди отменно терпеливые, и они уже давно приготовились и не шелохнутся, но Курбан все не снимает. Стоит ему засунуть голову под черное покрывало, как является новая мысль, которую он не может тут же не высказать.

– Поднимите головы повыше, – волнуется Курбан-бай, выглядывая из-под черной тряпки. – Терпите! Долго надо ждать, тогда хорошо получится. Это редкий аппарат, не во всяком городе есть. Я его купил и привез на особой телеге, осторожно. На сабантуе будет сам губернатор, – продолжает Курбан, – представим ему свидетельство процветания башкирского народа. Пусть увидит благоденствие мусульман под скипетром и державой его императорского величества государя Александра Николаевича. Сегодня русских много приехало, и дружество будет… Терпите, не шевелитесь! В городе даже деревяшки кладут под воротник, чтобы голова не валилась, когда снимают. Рожу подымите, я вам говорю! – вдруг с яростью кричит Курбан на одного из старшин. – Приготовиться надо! Теперь не шевелитесь! Долго терпите. Кто пошевелится, у того две-три головы будет.

Аппарат, привезенный Курбаном с большим трудом и предосторожностями, вызывает всеобщее удивление. Собралась толпа зрителей.

– Что это за махину поставили? – спрашивают люди.

Курбан купил аппарат на выставке в Нижнем Новгороде.

Впервые он увидел подобную штуку в Оренбурге у губернатора, который и объяснил Курбану, как делается дагерротип.

– Это аппарат. Дагерротип делает, лицо снимает и плечи, и грудь, башку, – объясняет бай любопытным. – Очень дорого стоит. Из чужого государства! Немецкий аппарат.

Курбан – жох-мужик, но он красноречив и склонен к фантазиям, чем отличается от других богачей. И будучи человеком деловым, он, осуществляя свои замыслы, придает им вид человеколюбия. Он грамотен по-русски и не чуждается ничего нового. Например, первым из башкир собирается завести локомобиль на прииске. Теперь купил фотографический аппарат, и, как оказывается, тоже не зря, а чтобы представить губернатору полную картину благоденствия и процветания башкирского народа.

Он опять залез под тряпку и долго не вылезал на этот раз. Старшины не знали, как быть, и один из них, старый и почтенный, зевнул во весь рот, показывая желтые крепкие зубы.

– Готово! – объявил Курбан несколько смущенно.

Курбан долго не решался снимать и наконец снял, но смущался, не зная, хорошо ли получится, достойно ли – люди все же почтенные, хотя и бранил их, пока снимал.

Теперь, следуя замыслу, он хотел запечатлеть то уважение, которое башкирский народ питает к начальству. Он пригласил одного из урядников и заставил солидного и важного старшину сниматься с ним рядом, а сам опять полез под тряпку, опять, выглядывая из-под нее, философствовал и делал снимающимся наставления по-башкирски и по-русски, благо оба понимали и так и этак.

– Еще надо? – спрашивал его толстый старик-старшина, готовый сидеть рядом с полицейским урядником сколько угодно.

– Надо, надо! – кричал Курбан.

– Ну давай! – говорил старшина.

– Давай, – соглашался подвыпивший полицейский.

Курбан желал снять такую сцену для губернатора, надеясь, что тот развеселится. Все же снимок будет показывать преданность башкир порядку и расположение власти к башкирам.

Праздник продолжался. Уже закончилась самая любопытная и длительная его часть: байга – скачки. Курбан жалел, что не мог сняться около своих коней, на которых мчались его сыновья, в то время как он сам, стоя в толпе, орал и махал руками, как простой башкирин. Уже били с завязанными глазами горшки, боролись, тянулись на веревках.

Теперь всюду слышались песни, курай, и гармони наигрывали башкирские плясовые. Начиналась самая веселая часть праздника, когда каждый делает, что захочет.

Курбан вдруг увидел черного бородатого мужика.

– А ну, иди сюда, Макарка, – позвал он требовательно, так, как это обычно делали чиновники.

– Почтеньице! – снял шапку мужик и поклонился баю, опасливо приближаясь. Он не любил встречаться с людьми, от которых зависел.

– Аппарат, – показывая коротким пальцем на покрытый черным ящик, сказал Курбан.

Макар глянул туда косо, еще не разобрав, в чем дело. Ему этот ящик показался страшноватым.

– Снимает! – продолжал бай. – Как, ты не знаешь? Дагерротип получается! Карточка! Дагерротип, знаешь?

– Музыка играет? – спросил Макар.

– Какая музыка! Лицо твое снято будет.

– Мое лицо? – Макар обиделся.

– Да, лицо снимает.

– Как это снимает? Шкуру, что ль, сдирает? Уж уволь, – с сердцем ответил мужик.

– Не сдирает! Только как рисует. Сиди – увидишь!

«Кто же это там меня срисует?» – подумал старовер, глядя на ящик.

– Прощения просим, – пробормотал он. – Прощения просим, – твердил он, кланяясь.

– Сейчас буду тебя снимать! – сказал бай. – Сядь! Сиди! А то худо будет! Ты слышишь, я приказываю!

Макар побледнел. Оставить свое лицо на чем-то, дать как-то снять себя, казалось ему величайшим грехом. Кто-то его срисует, а как – неведомо. Да и зачем все это? К добру ли?.. Но и отказать баю, которому он был должен и с земли которого кормился, не мог.

– Исай! – крикнул Макар хрипло.

Подошел другой старовер, русый.

– Ага, ага! – обрадовался Курбан. – Рядом становись. Еще вот Бикчентай Махмутович с вами снимется, – сказал он, кивая на толстого старшину.

Макар несколько успокоился: на миру и смерть красна.

И навели на староверов с подставки аппарат, и глянул на них глаз стеклянный.

– Э-э, так это шайтан нас рисует! – молвил Макар.

– Не бойтесь, тут все правильно, худого нет ничего, – говорил Курбан.

Староверы сидели ни живы ни мертвы.

«Правда, – думал Макар, – Курбан человек свой и вряд ли станет делать худое, все же он не городской! Но все же много ли он смыслит, могли ему подсунуть бог знает что, он и сам не ведает, что в аппарате черт… Шайтан! Вон мигает глазом, видно ведь!»

Макар не мог вынести всего ужаса своего положения.

– Эй!.. – взревел он, вскакивая. – Постой, Курбан!..

– Готово! – появился из-под тряпки бай, смущенный и счастливый.

У Макара сердце замерло. Он переглянулся с Исаем.

Подошли Авраамий, Моисей и Иаков – трое пожилых староверов. В Николаевке любили давать детям библейские имена. Один мужик даже спорил с попом, желая назвать сына Каином. Многие жители там Моисеевы, Абрамовы и Исаевы – коренные русские люди.

Трое бородатых мужиков с библейскими именами подошли к Макарке и Исаю.

– Что это? – спросил огромный Моисей, у которого сапоги, как кожаные башкирские ведра, нос, как свекла, и окладистая борода густа, мягка и нечесана, как скатанная шерсть.

Макар, как мог, объяснил. Бай добавил, показал аппарат, открыл тряпку.

– Нечистый! – категорически заявил Моисей.

– Шайтан, шайтан! – выпучив черные глаза, сказал Макар. – Я думал, музыка!

– Какой нечистый? Какой шайтан? Чего, дурак, болтаешь! – рассердился бай. – Зачем глупости болтаешь?

Тем сильней вспыхнул Курбан, что у него при упоминании о шайтане у самого екнуло сердце. Он толком не знал, как там все получается, отчего будет снимок, хотя и верил в науку. Он опасался, что темный народ подхватит, пожалуется муллам, и пойдут нести: мол, Курбан с шайтаном, что шайтан в ящике…

Курбан любил восточные стихи и даже сам сочинял. Красавицы в них были, как яркие звезды в небе, звезды были гордыми, герои – богаты и прекрасны и ходили в серебре и золоте. В каждой фразе упоминалось про что-нибудь сияющее серебром, золотом или что-нибудь походило на звезды. Он всегда говорил, что любит «деликатность». Теперь он полюбил науки.

Губернатор благоволил к нему, даже обещал переменить ему фамилию.

«Какая неаккуратность!» – думал бай. Очень уж хотелось ему представить снимки, показать, как башкиры любят начальство.

Макар тем временем подвыпил с горя, что попал в лапы шайтана. И тут он встретил Могусюма, который, сидя под телегой, учился играть на гармони.

– Эй, приятель! – подозвал его Могусюм и отложил гармонь.

Макар помнил поездку к Курбану и как Могусюм хлопотал. Но еще ярче – обиду, испытанную по дороге, когда Могусюмка упрекал его, что лес вырубили, и даже высказал подозрение, что мужики захотят со временем захватить землю обманом, отнять у башкир. И сейчас обида ожила с большой силой. Правда, потом Могусюм прискакал, хлопотал, но говорил не по-русски, по-своему. Бог знает, может, что плел на нас. Макару еще пришло в голову, что условия, на которых снята земля, кабальные и виноват в этом Могусюм. В самом деле, приходилось платить дороговато. Макару и в голову не пришло, что Могусюмка цен на землю не знает по одному тому, что с арендой дела никогда не имел. По мнению Макара, Могусюмка поступил подло.

– Какой я тебе приятель? – с пьяной злобой ответил он башлыку. – Ты тот раз поехал, чтобы нам все испортить, да тебе не удалось. А теперь стал приятель!

– Ты что это? – удивленно спросил Могусюм.

– Поди! – грубо, толчком в грудь отстранил мужик Могусюма со своей дороги.

– Как? – холодно спросил Могусюм.

– Поди, поди, свиное ухо! – поддразнил Могусюма кто-то из подвыпивших парней, ватагой шедших мимо.

С полупьяными озорными лицами они насмешливо и дерзко озирались на незнакомого башкира.

Кто-то из них ударил Макара палкой, видно, приняв его по черной голове за башкирина. Мужик упал.

– Эй, наших бьют! – закричал Исай.

– Это же друг твой, ты разве не узнал? – пытался вразумить поднявшегося Макара старик Бикбай.

– Это мало важности! – отвечал тот. – Я помню, как он нам все дело хотел испортить. Кто его просил? Зависть его взяла! Видишь, как он меня ударил?

– Это не он!

– Нет, это он… Я видел сам! Он хотел убить меня…

В это время кто-то из парней здорово ударил палкой самого Бикбая.

На праздник съехалось множество богатых башкир, тут же собрались безземельные николаевцы, убежденные, что башкиры пасут баранов на черноземе и не дают пахать, что они хотя и бывшее военное сословие, но все в почете и с землей, и не работают, и все живут как казаки.

– Бей их! Ишь, брюхо наели, один другого здоровей…

Подошла толпа низовцев. Они не вмешивались, а подуськивали и николаевцев, и башкир.

Бикбай заметил мельком в толпе низовцев своего обидчика Акинфия.

Видя, что началась драка и толпа валит прямо на него, Курбан, наклонившись и вобрав голову в плечи, выхватил пистолет.

– Не подходи к фотографическому аппарату! Стреляю! Всех стреляю.

– Стреляй! – размахивая оглоблей, вылез вперед огромный Моисей.

Курбан навел пистолет, но в это время Моисей, как бы играя в городки, пустил оглоблей в аппарат и сшиб его с подставки. А затем другой оглоблей хряснули по брюху самого бая.

Макар ударил учителя духовной школы.

– А, меня? Меня смеешь? – закричал тот с перекошенным от страха и гнева лицом. – Жаловаться буду! Императору! Закон! Не понимаешь закона!

А сам держал руки по швам, зная, что если сам не ударит, то не будет виноват.

Макар за такие угрозы дал ему по скуле.

– По роже? Какое имеешь право?

Бикбай же был человек простой, не знавший тонкостей и не рассуждавший про власть и законы. Он не задумываясь ткнул Макара в зубы своим кулачищем так, что тот опрокинулся навзничь. К тому же при виде Акинфия в толпе он обозлился не на шутку и все зло вложил в этот удар.

– Бей, бей их! – кричал кто-то из низовцев, отходя прочь.

Губернатору, подъехавшему с опозданием, показалось, что во всех концах табора танцуют. Но потом видно стало, что ломают телеги, бьют друг друга оглоблями.

– В плети их! – приказал генерал. «Как чувствовал я! – подумал он. – Хорошо, что взял конвой…»

Лупить нагайками! Есть ли на свете занятие приятней! С диким свистом, припав к седлам, помчались казаки на табор. Весь сабантуй пришел в ужас. Казачьи кони пластались в воздухе, перескакивая через телеги. Над толпой заработали нагайки.

Толкая вперед себя в кибитку бородатого Моисея, какой-то башкирин лез за ним с окровавленным лицом. Там уже прятались три хорошенькие башкирки и богатая толстая старуха-татарка, усиленно закрывавшая лицо черной тряпкой.

В эту же кибитку влезли Могусюмка и Курбан. Бай дрожал от страха и прижимал к груди черный узел.

– Фотографический аппарат разбили, – дрожа, бормотал бай. И тут же он добавил, тяжело дыша и подняв многозначительно палец: – Дагерротип цел будет…

Моисей рад был, что хоть аппарат удалось уничтожить.

– Всех лупят подряд! – заскочил в кибитку Хибет.

Хибетка радовался, что казаки не делают разницы, бьют всех и все одинаково прячутся и убегают.

– Сразу все помирились! – заметил по-башкирски Моисей.

Мгновение было молчание, а потом все недружно засмеялись.

– А это чья кибитка? Богатая, хорошая, – заметил Могусюм, на которого, кажется, нашло хорошее настроение.

– Эта? – не узнавая, где он, ответил бай. – Эй, да это моя кибитка! – удивленно воскликнул он.

И только теперь признал он Могусюма.

– Как я рад вас видеть, почтенный! – Он был поражен. Оказывается, Могусюм опять появился в здешних местах, давно его не было. Курбан испугался поначалу, но подумал, что он чист перед Могусюмкой.

– Как живете, уважаемый? – спросил Могусюм, приглядевшись к Курбан-баю.

– Благодарю.

– Как дети?

– Учатся.

– Как ваш отец?

– Здоров.

– Мне с вами надобно серьезно поговорить.

– Пожалуйста. Очень рад буду. Я обязательно исполню любую вашу просьбу.

Могусюмка намеревался поговорить с Курбаном о том, что низовцы отнимают поляну у Бикбая. Курбан – богач, мог помочь Бикбаю. Исхак его друг, и Акинфия он знает.

Какой-то казак заглянул в кибитку.

– Ты чего? – грубо спросил его бай, готовый, в свою очередь, сорвать зло на казаке, выставляя брюхо и грудь в медалях.

– Порядка наводим! – отступивши, по-русски ответил тот.

– Пшел прочь, дурак!

– Можно выходить, – учтиво сказал казак по-башкирски.

Вечером в толпе к Могусюму подошел рослый красавец в старом бешмете.

– Наконец-то! Ты откуда? – обрадовался башлык.

– Я тебя ищу, – тихо сказал Хурмат. – Только что прискакал. Был в Шигаевой и сюда скорей поехал. Есть к тебе важное дело. Я узнал много нового… Далеко ездил…

Могусюмка был настороже. Он опасался, что его теперь могут схватить. С губернатором прибыли казаки и полицейские. Он намеревался убраться сегодня же.

– Пойдем отсюда.

Друзья вышли из толпы, сели на коней и рысцой поехали.

– Я следил за Рахимом, как ты велел… Он поехал на юг. Был я и у Темирбулатова. Я видел там Зейнап…

Могусюмка быстро повернулся в седле.

– Кого, ты сказал, увидел? – стараясь быть спокойным, переспросил он. Глаза его узкие сощурились.

– Зейнап.

– Где же она? – стараясь подавить волнение, спросил башлык.

– В Юнусове, живет у богача Темирбулатова.

Могусюмка вздрогнул.

– Она жена богача?

– Да…

Хурмат стал рассказывать, как он был в Юнусове, как случайно увидел Зейнап, он с ней не говорил: она его не видела.

– Ее муж не знает, что она была твоей невестой.

– А откуда ты об этом узнал? – с подозрением спросил башлык.

– С ней бабушка Гильминиса. Она мне все рассказала.

– Бегим знает?

– Нет, никто не знает. Бегим живет у Шакирьяна и ждет тебя.

– Не говори никому про Зейнап. Пусть не узнает ни одна живая душа.

– Она третья жена у бая.

Могусюмка вспомнил, что говорил Рахим про гаремы. «А моя невеста тоже в гарем попала к богачу Темирбулатову, и он, верно, тоже любит русских женщин».

Теперь нельзя было сидеть сложа руки. Утром Могусюм рассказал Хурмату, как намерен действовать. Хурмат умел хранить тайны. Намерения Могусюма пришлись ему по душе. Башлык решил отомстить баю, воспользоваться помощью Рахима, войти в дом Темирбулатова и освободить Зейнап.

В тот же день у дороги Хурмат и Могусюм встретили возвращающихся с праздника шигаевцев.

Могусюмка сказал Абкадыру, что едет в степь.

– Подожди хоть Гурьяна, – посоветовал Абкадыр, заметивший сильную перемену в лице башлыка.

– Нет, мне некогда! Меня ждут дела. А Гурьян, когда вернется, пусть едет в степь к дедушке Шакирьяну или пусть даст знать ему о себе.

– А ты говорил о моем деле с Курбаном? – спросил Бикбай.

– Говорил! – ответил башлык. – Он обещал помочь. Акинфий его друг.

Посидели у костра в молодом березняке, сварили баранину, покушали.

– А ты, Хибетка, домой пойдешь? – спросил Бикбай у сына.

– Оставайся на этот раз с отцом, – сказал башлык своему джигиту. – Старику теперь трудно, дома поживи.

Верные товарищи очень нужны были теперь Могусюму, но он не желал оставить старого Бикбая, которого притесняли богачи, без поддержки. А когда кулаки узнают, что Хибетка жив и здоров, поосторожней станут.

Глава 22. Султан Темирбулатов

Дремучий лес на двести верст окутал хребты и долины от чугуноплавильного завода к югу. Дальше горы становились ниже, леса редели, а еще дальше начинались безлесные скалистые бугры.

Между голых каменистых кряжей в широких низинах были отличные пастбища, на которых башкиры круглый год выпасали скот – баранов и коней.

В тех местах с недавних пор прославилось торговое село Юнусово. В селе построили мечеть, школу, открыли несколько лавок, тайно скупая хищническое золото, заводили землепашество, давали работу батракам с окрестных кочевок.

С одной стороны Юнусова тянулась безлесая гора с кладбищем на вершине, а с другой – протекала неглубокая, но быстрая речка. До сотни приземистых саманных избенок с плетеными загонами для скота вытянулись между увалами и рекой в одну-единственную улицу. У подножия горы били роднички, отчего грязь на улице даже в жаркую погоду не просыхала.

Гордостью сельских обывателей была двухсветная мечеть с высоким минаретом и при ней школа, сложенная из бревен.

Через улицу напротив стоял большой деревянный дом, обнесенный завалинкой, обшитый тесом, крытый железной крышей, огороженный бревенчатым забором, с амбарами, баней и разными другими надворными постройками.

Дом этот принадлежал богачу, крупному башкирскому землевладельцу Султану Мухамедьянычу Темирбулатову. Неподалеку – богатые дома родичей Султана. Тут целое гнездо Темирбулатовых.

История землевладения Темирбулатовых была чрезвычайно темна. Дед Султана, казанский татарин Темирбулат, разбогатевший торговлей лошадьми на Южном Урале, женился на дочери богатого башкирского тархана[46]46
  Тархан – дворянин.


[Закрыть] Юнуса и жил припущенником на чужой общинной земле.

Во время одного из башкирских бунтов, в котором участвовал его тесть, Темирбулат доставил начальству верные сведения о повстанцах. Юнуса поймали и повесили, а вскоре разбили и все башкирское войско.

После подавления восстания услугу Темирбулата не забыли. Большая часть семейных угодий Юнуса, которыми он, как тархан и богач, владел отдельно от общины, передали в собственность торговцу и лошаднику татарину Темирбулату.

Так дед Темирбулатова стал из припущенников крупным землевладельцем.

Вскоре он округлил свои владения. Щедро раздавая взятки чиновникам, он сумел отобрать все угодья у юнусовской общины. Башкиры оказались поголовно в долгу у Темирбулата и безропотно позволили баю присвоить часть общинных земель.

Сын Темирбулата – Мухамедьян – не оказался предприимчивым хозяином, но зато внук Султан, который, по словам стариков, помнивших еще самого Темирбулата, походил на него ростом и лицом, приумножил доставшееся ему наследство, расширил торговлю лошадьми, завел скупку золота, возил грузы на прииски и на постройку медеплавильного завода, а также в степь, в орду, для чего закупил у киргизов верблюдов. Покупая мед, шкуры зверей и скота, воск, Темирбулатов переправлял их в город знакомым русским и татарским купцам, с которыми вел постоянные сношения.

Султан владел обширными землями. С одной стороны они граничили с пастбищами юнусовской общины, дальше лежали владения русских. В этих местах границы были относительно точны. В северной же, лесной части земли Султана примыкали к охотничьим угодьям малолюдной общины деревеньки Нукатовой, населенной юнусовскими выселками. Там границы были неясны. Межой когда-то служила речка, но она пересохла и заросла лесом.

Споров с нукатовскими башкирами из-за земли никогда не было, в десятинах ни та, ни другая сторона своих владений не знала, леса у всех было вдоволь, и никто не заботился устраивать межи.

Темирбулатов славился среди башкир не только как богатый землевладелец; это он на свои деньги построил юнусовскую мечеть и школу, в которой учили молитвам, счету и арабскому письму.

Султан Мухамедьяныч оказывал помощь нуждавшимся. В год, когда от наста на раннем снегу погибло много скота у юнусовской бедноты, которая облепила своими жалкими избенками все косогоры вокруг богатых домов, он перегнал из лесу часть своих стад и роздал голодающим. После в течение нескольких лет отдавали они долг приплодом, шкурами, пушниной и деньгами.

…Однажды этим летом юнусовцы увидели на своей улице вереницу экипажей.

По лужам и ухабам к дому Темирбулатова подкатила лакированная коляска с откинутым кожаным верхом, запряженная парой вороных. За коляской следовала тройка киргизских лошадей, везших старомодную карету, уже потускневшую и загрязненную, но не потерявшую еще добротного вида. Следом тарахтела простая бричка.

Из коляски слезли двое приезжих. Один – высокий, плотный человек, с пышными усами на чисто выбритом розоватом лице, в серой шляпе, дорожном пальто и сапогах. Крупный, но тонкий нос с легкой горбинкой и сильная нижняя челюсть придавали ему вид человека властного и решительного. Спутник его, невзрачный сутулый чиновник лет сорока, одетый в сюртук с форменными пуговицами и выцветший картуз, видимо, изрядно подвыпил, о чем свидетельствовали его соловые глаза и красный нос.

Из кареты появился полный здоровяк в белом расстегнутом кителе и синих панталонах, заправленных в сапоги. Он был без шляпы. Небольшая лысина блестела в его пышной каштановой шевелюре. Белым батистовым платком он вытирал потное, закрасневшее лицо. За ним появился толстый низкорослый татарин в цветной тюбетейке, в пестрых сапогах и в черном, застегнутом наглухо сюртуке.

Из тарантаса же вывалился пьяный, взлохмаченный мужчина средних лет, с огненно-рыжей бородой, в мундире исправника. Урядник, приехавший также в тарантасе, помог ему подняться, и все прибывшие направились к дому Темирбулатова.

Рослый здоровяк первый забрался на крыльцо, распахнул двери и повел остальных через сени в избу.

Чернобородый хозяин в кафтане, расшитом полумесяцами, встретил гостей на пороге. Он низко поклонился и сказал по-русски без акцента:

– Милости прошу, господа, милости прошу, дорогие!

Приехавшие вошли в просторную комнату, устланную коврами. Стол, скамья и несколько стульев – этим ограничивалась меблировка жилища. На нарах до самого потолка груда подушек в ярких цветных наволочках. У громадного сыуалэ, смахивающего на русскую печь, блестит начищенный медью кумган и широкий таз. В углу перекинут через перекладину затканный серебром намазлык[47]47
  Намазлык – молитвенный коврик.


[Закрыть] Султана.

– Здравствуй, хозяин, здравствуй, – бубнил высокий в кителе. – Вот я тебе приятелей привез… Лесли Хэнтер опять у нас, – кивнул он на приезжего в сером пальто.

Англичанин снял шляпу, чуть наклонил голову и крепко пожал руку купца.

– Селям алейкум, – сказал он любезно и слегка кланяясь.

– Вагалейкум ассалям, Лесли Эдуардович, – ответил хозяин и пригласил садиться, кидая гостям подушки на край нар.

Хэнтер и Владимир Николаевич Зверев, так звали великана в белом кителе, предпочли простые табуреты. На урындык забрались приземистый татарин Ахмет Гареич и сутулый чиновник.

– Здорово, здорово, чертова перечница, – хлопнул Темирбулатова по плечу исправник. – Все богатеешь, башкир к рукам прибираешь… – Он сделал серьезное лицо и заплетающимся языком строго выговорил: – А мне, брат, жаловались на тебя, жаловались… Твои же башкиры… А? Каково?..

Султан с достоинством слушал его, поглаживая бороду.

– Ты что ж это, брат, ведь я тебе внушение делаю, а ты ноль внимания, фунт презрения. Нехорошо, братец… Не уважаешь начальства.

– Садись, Иван Иваныч, гостем будешь, – усадил исправника на лавку Султан и сам устроился подле.

– Ну, Мухамедьяныч, как дела? С башкир ясак[48]48
  Яса́к (монг. засаг – «власть»; тат. ясак – «натуральная подать», башк. яhak – «подать», «налог») – в России XV – начала XX века натуральный налог с народов Сибири и Севера, главным образом пушниной.


[Закрыть] собираешь? – спросил Зверев.

– Живем очень скромно… – Султан поднялся, открыл дверь и крикнул, чтобы готовили угощение.

На женской половине дома засуетились.

В комнату, где сидели гости, вошла стройная башкирка в голубом суконном еляне[49]49
  Елян – башкирская национальная верхняя длиннополая одежда с длинными рукавами.


[Закрыть] – молодая жена Темирбулатова. Она оглядела приезжих быстрым, любопытным взглядом больших черных глаз и стала накрывать на стол.

– Красивая жена-то у тебя… – сказал Владимир Николаевич. – Хочь в Петербург такую! А? Какова?

– Это третья жена, молодая, недавно брал…

– Как зовут, красавица? – обратился к ней Зверев.

Женщина смутилась, закрыла лицо платком и убежала во двор.

– Где ты ее раздобыл, Султан Мухамедьяныч?

– В дальней деревне брал… Она сиротой осталась, я ее бедной взял, пришлось наряды заводить, серебро…

Султан гордился тем, что жены его открыто выходят к русским гостям, что все видят красоту их и прелесть.

– Как зовут-то ее?

– Мою жену зовут Зейнап, простое имя, уважаемый! – ответил Султан.

Женщины внесли закуски. Стол подвинули к нарам. Появилось несколько бутылок вина и водки. Темирбулатов стал разливать.

– Султан Мухамедьяныч! Почтеннейший! – перехватил у него бутылку Иван Иваныч. – Позволь, позволь… р-разрешите… это, братец, закон: где я за столом, там я и разливаю. Вот, обрати внимание, как она, моя дорогушечка, весело бежит – буль-буль-буль… Позвольте вам, господин Хэнтер, от полноты души и до самого края. И вам, Владимир Николаич… А ну, Султан Мухамедьяныч, давай объегорим разок твоего пророка… Да ты не кобенься, не беда, что Магомет водки пить не велел, сказывают, сам-то он заправский был питух. Ты слышишь, что я говорю? А ну, глянь на меня, посмотри, кто я таков, слышишь, я тебе приказываю именем закона. Как ты смеешь отказываться, когда с тобой говорит лицо!.. Это, брат, не шутка. Итак, господа, разрешите провозгласить тост за процветание уважаемой компании.

– Постой, Иван Иваныч, переведи дух, – перебил его Зверев.

Исправник перепил в дороге и терял достоинство. Звереву это не нравилось.

– Что-о?.. – заерепенился было исправник, но Владимир Николаевич грубо дернул его за фалду мундира; тот замолчал и сел.

– Господа, за здоровье хозяина!

Все выпили.

– Восторг, прелесть! – не унимался Иван Иваныч. – Владимир Николаевич, позвольте почтить хозяина знаком внимания. Султан Мухамедьяныч, дай я тебя облобызаю… Позволь троекратно, по-православному. – Он трижды чмокнул Темирбулатова. – Заметь себе: теперь, брат, не крепостное право. Все равны…

– Да отстань ты от него, Иван Иваныч, – оттянул исправника за плечо Зверев. – Подвыпил он перед дорогой, а теперь не может удержаться. Закуси, закуси, Иван Иваныч.

Вошла Зейнап и за ней коренастая старуха в белом платке. Они опять стали приносить блюда с угощениями.

Гости снова выпили.

– Русская водка! – с многозначительным видом сказал, обращаясь к хозяину, Лесли и стал медленно закусывать.

– Русская водка, уважаемый! – тоже глубокомысленно подтвердил Султан.

Русская водка была тут посредницей и основой для переговоров англичанина с татарином.

– Хорош бешбармак, ловко у тебя барана варят, – приговаривал Зверев.

Еще выпили, закусили, поговорили о ценах на золото, о конях. Женщины разнесли чай и сласти. Кумыс стоял в кувшинах.

После чая Владимир Николаевич значительно переглянулся с Хэнтером и сказал:

– А ведь мы к тебе, Мухамедьяныч, как ты понимаешь, по делу. Видишь, нас собралось как много. Хотим, брат, доброе дело сделать. Дать работу народу.

К Темирбулатову не в первый раз приезжали городские богачи, чиновники и даже заводчики, у него были обширные знакомства среди русских. Но, как он понимал, не без причины нагрянули сегодня все вместе: и хозяева завода, и чиновник, и исправник, и татарин тут с ними привязался.

Темирбулатов насторожился.

– Ну, так продолжаем наш разговор, – сказал Зверев. – Ты, брат, так все и не сдаешься?

Речь шла о покупке земли у башкирской общины. Султан-бай, хотя и не был пайщиком в той общине, о которой шла речь, но все же влияние его огромно. Это был один из тех могущественных людей, через посредство которого совершались все сделки с башкирами. Покупка сулила ему большие выгоды, но он подобные дела совершал всегда с большой осторожностью.

– Да, у нас есть еще одно дело. Вот Лесли Эдуардович сам хочет с тобой поговорить. Он о тебе соскучился… Пожалуй, объяснит все лучше меня.

Англичанин спросил Султана, кому принадлежит земля от деревеньки Нукатовой к Сухому ключу.

– Не знаю точно, – ответил Султан.

– Эй, брат, далеко пойдешь! – воскликнул исправник.

– Видали? – обратился Владимир Николаевич к своим товарищам.

Султан держал ухо востро. Разговор клонился все к той же цели. Но, как видно, кроме тех земель, о которых шла речь прежде, эти люди желали купить еще и новые участки. Султан знал, что под Нукатовой есть золотые россыпи. Там земля богатая.

Гости стали усиленно добиваться содействия Султана в покупке нукатовских земель. На то была причина. Прошлым летом туда послана была небольшая поисковая партия. Ездили смотреть золото, а разведку сделали на медь. Слухи о том, что в тех местах богатейшие залежи руды, подтверждались. Трудно было предвидеть, как пойдут дела дальше, дадут ли концессию иностранцу, чтобы разрабатывать там медь и золото. Хэнтер и Зверев решили купить те земли. Приобретались они обычно на русское имя, а в разработках участвовали те, у кого были деньги.

– Мы знаем, что там есть ваша земля, – продолжал Хэнтер, – а еще больше земли юнусовской общины и лес нукатовских выселков, а юнусовская община в вашем же юрте… Так вот, Султан Мухамедьянович, мы купим у вас всю землю между Сухим ключом и Курой, до самых верховьев вместе с хребтом и отрогами. Вы старшина общины и должны объяснить, что это к выгоде башкир. Деньги заплатим сразу же и дадим населению заработки. Будет рубка леса, добыча руды.