Текст книги "Могусюмка и Гурьяныч"

Глава 26. В Нукатове

Могусюм желал видеть Зейнап. И он желал мести Темирбулатову. Чтобы не возбуждать подозрений, он решил войти в дом Султана с помощью Рахима. Он кинулся на поиск «святого». В Юнусове побывал он ночью. Не задерживаясь, проехал мимо дома Султана. С потаенной болью оглядывал он темные строения темирбулатовской усадьбы, казавшейся ему вражеской крепостью, которую приходится брать не силой, а хитростью.

Утром свернули с большой дороги на проселочную. Начались перелески, потом сплошной лес. Могусюм оставил в лесу своих спутников – Мусу и Мурсалимку, а сам поехал дальше с Хурматом.

Нукатово – глухая деревушка. Она в горах, но лес вокруг расчищен с тех пор, как нукатовцы стали сеять хлеба. Редко-редко заглянет сюда кто-нибудь чужой. Уездное начальство вообще здесь никогда не бывает. Управляет нукатовцами старшина из башкир, собирает налоги, отвозит их и объявляет редкие распоряжения начальства.

Люди тут издревле пашут. В каждом доме есть сабан, борона. У всех на задах огороды. В этой деревушке умеют кузнечить, плавить руду, вырабатывать железо.

Могусюм увидел кузницу, въехал в ворота. Во дворе навес на четырех новых бревнах – станок для ковки лошадей.

На широком дворе толпится народ. Посередине сидят старики. Среди них, поджав ноги под себя, чернолицый Рахим. Он в белой чалме, важный, властный.

«Даже не пожелал посмотреть, кто въехал во двор! Строго же Рахим обращается с простым народом!»

Могусюм слез с коня, протолкался среди стоявших и сидевших и, подойдя к Рахиму, не очень вежливо положил ему руку на плечо.

Тот вздрогнул и не торопясь, с достоинством обернулся. Глаза его выкатились, лицо выразило испуг, но тотчас же явилась улыбка. Он поднялся, поздоровался. Могусюмка тоже поклонился, но без особенных церемоний.

Рахим прервал беседу, повел гостя в дом.

– Так ты приехал?

– Приехал.

Слышно было, как толпа во дворе загудела. Рахим только что рассказывал им о Мекке и Медине и о счастливой жизни в мусульманских странах. Сидевшие на траве старики вставали, разминали кости, беседовали, опираясь на палки, о том, что пришлось услышать. Эта беседа была как родник святости и чистоты, каждый чувствовал себя чище душой.

Кузнец Кагарман, рослый, горбоносый, сероглазый, с костлявой грудью, пошел в кузницу.

Складно говорил Рахим. Еще тяжелей на душе, как сравнишь свою несчастную жизнь, когда вот-вот выгонят, разорят гнездо, со славной, сытой и свободной жизнью в странах, где, как толковал Рахим, реет знамя с полумесяцем и где, как он осторожно намекнул, неверные покорны. Конечно, не все поняли! Тут намек! Но чем здешние магометане лучше неверных? На одного из них особенно зол Кагарман. Богач Султан – злейший враг Кагармана. Он давно уж хочет отнять обширные немереные нукатовские угодья. А этот святой, говорят, жил у Темирбулатова.

– Но кто это еще приехал к нам – молодой и красивый такой? – обратился Кагарман к своему брату-старичку, который вошел следом за ним в кузницу.

* * *

Рахим обрадовался Могусюмке. Он с неприязнью взглянул на него только потому, что тот явился не вовремя, забрался на кухню, когда ничего еще не готово. В намерения Рахима совсем не входило открывать все раньше времени Могусюмке.

– Я ждал тебя, – говорил Рахим. – Аллах тебя благословит. Ты очень нужен мне.

– Я все обдумал. Я согласен, – сказал Могусюм.

– Да?

– На все!

– Но не отказываешься от дружбы с русскими? – с напускным добродушием спросил Рахим.

– Отказываюсь!

«Вот когда полная победа!» – Рахим даже не ожидал.

– Готов ли ты на Коране поклясться?

– Да.

И Могусюмка поклялся на Коране. А вечером Рахим разоткровенничался. Толковали о разных делах.

– Чтобы поднять зеленое знамя, нужны средства. В степь скоро пойдет большой караван. Отправляют его богатые купцы. Курбан-бай – главный хозяин.

– Я знаю Курбана.

– Повезут товары и серебро. Султан велел спросить тебя, не следует ли разбить этот караван и взять серебро для государства. Этот караван принадлежит отступнику Курбану, которого ты ведь знаешь.

Могусюмка ничего не ответил. А Рахим опять начал про гарем, что на Востоке есть спрос на здешних девочек.

Опять Могусюмка вспомнил о Зейнап, что она томится, как те дети, которых продают на Восток и на которых нажиться хочет Рахим.

– Ты хочешь, чтобы здешних детей продавали? – спросил он Рахима.

– Да.

– Маленьких?

– Да, да! – подняв голову, с видом знатока и любителя острых приправ ответил Рахим.

Могусюмка мог бы удавить сейчас Рахима собственными руками.

Рахим признался, что хочет поднять в этой деревне бунт.

– Если его подавят, будут за это наказания, слух об этом пройдет всюду, так и надо народу, пусть знает, пусть одумается… Они служат неверным. Пусть все дружбу оставят с неверными, возьмут с тебя пример, поступят, как ты.

«Так вот он каков! – подумал Могусюмка. – Если бы я честно пришел к нему, то был бы обманут. Но я солгал, сказал, что во всем с ним согласен, и он мне открылся. Ну, погоди… Кажется, тут шайка. Они – разбойники, а не мы с Гурьяном».

Рахим сказал, что ему надо узнать все о войсках, где они стоят, сколько их.

Рассказы Рахима обеспокоили Могусюмку. Он решил, что надо не только о своем думать, но и хорошенько узнать, что это за заговор. «Я пойду к ним и разберусь там, как хороший хозяин в своем амбаре. Я перетрясу их всех вместе с муллами…»

Ему хотелось в Юнусово, но он старался не подать виду раньше времени.

– Теперь мне бы надо видеть Темирбулатова, – сказал он утром, когда Рахим после молитвы уплетал сыр с молоком и лепешками. – Я мечтаю подружиться с ним.

– Он рад тебе будет. Обязательно с тобой сдружится. И он мечтает об этом.

– Поедем вместе!

– Нет, я еще тут задержусь, у меня есть дела. А ты поезжай, поезжай! Он рад тебе будет! Я дам ему знать сегодня…

Сердце у Могусюмки замерло. Он почувствовал, что Зейнап уже близко.

Рахим желал на некоторое время спровадить Могусюмку, чтобы свободней проповедовать. Он не только не желал посвящать башлыка в тайны своего ремесла, но опасался, что нукатовцы начнут упираться и Могусюмка это увидит. Конечно, Рахим сумеет их припугнуть. Но Могусюмке не все надо видеть и знать.

Могусюмка зашел в кузницу. Кузнец Кагарман казался ему похожим на Гурьяныча – такие же цепкие лапы и костлявая грудь.

Могусюм стал помогать кузнецу. Из-под молота полетели искры, окалина. Кагарман крутит, переворачивает кусок железа, а Могусюм работает молотом, как хорошая машина.

«Где-то сейчас Гурьян? – думает он. – Скоро ли вернется? Жив ли? Бегим там его ждет. Пусть ждет. Хорошо, что я не взял сюда Бегима».

Могусюм строго наказал Шакирьяну и Бегиму толком рассказать Гурьяну, куда он поехал, передать – пусть ждет.

А кузнец Кагарман еще вчера услыхал, что приезжего зовут Могусюм.

Кагарману известно было про знаменитого Могусюма. Он присматривался к гостю. Не тот ли это Магсум? Уж очень ловко он работал молотом, где это научился? И сильный. Кагарман вспомнил, как люди говорили, что Могусюм является всегда, представляясь простым человеком, и помогает. Правда, этот очень молод. Ему нет еще тридцати.

– Откуда ты приехал? – спросил Кагарман.

– Я из Бурзяна.

– А ты давно знаешь этого муллу? Паломничал с ним?

– Нет, я недавно с ним познакомился, когда он в наших местах проходил.

Кагарман подергал ремень над головой – мехи со свистом сжимались и разжимались, струя воздуха ударила под угли, выгоняя из них синие и красные языки. Вокруг полутьма, стены обросли копотью, как в черной бане. Кажется, что и воздух весь в нагаре, и железная пыль стоит столбом.

– Он ходит проповедует и на государство собирает, – сказал Могусюмка, опираясь на длинную ручку молота.

Кагарман как будто не слыхал этих слов.

– Так ты из Бурзяна?

– Да…

Тут Кагармана, несмотря на жару, прошиб холодный пот. Бурзянец Могусюмка работал у него молотобойцем в кузнице! Кузнец схватил разогретый кусок железа и сунул его на наковальню.

– У Рахима много таких друзей, как ты? – спросил Могусюмка.

– Я его первый раз вижу. Он никогда у нас не был. Он по-башкирски плохо говорит. Он хивинец, по лицу видно. А таких, как ты?

Могусюмка не ответил.

Кагарман сказал, что их деревню хотят согнать, что в этих местах найдены будто бы залежи меди, богачи хотят построить тут завод. Хотят купить землю, чтобы народ работал на руднике. И луга отберут. Темирбулатов в компании с заводчиками.

Казалось, он жаловался Могусюмке, ждал от него ответа, одобрения, не то сам винил его, что тот делает не то, что надо.

– Ты Султана Темирбулатова знаешь? – вдруг быстро спросил Могусюмка.

– Знаю хорошо! – ответил Кагарман.

Вечером Могусюмка и Кагарман сидели у костра с пастухами.

Над костром на березовой палке висел широкий низкий чугунный чайник с литыми узорами вокруг крышки. Сегодня появились в окрестностях волки, и пастухи перегнали нукатовский косяк поближе к жилью. Все пастухи здесь же сидят у костра. Старик Салимгарей скрестил ноги на верблюжьем войлоке, рядом облокотился на окованное деревянное седло брат его Саитгарей, низкорослый, подслеповатый старичок в суконном чекмене и засаленной тюбетейке на лысине. Двое молодых парней резали дудки. Тут же сидел русский Сорока – старый каторжник, отбывший срок и живший у башкир. Чтобы не видели клейма на лбу, он нахлобучивал шапку до бровей. Присев на корточки, Сорока перетирал красным полотенцем груборезаные деревянные чашки.

– Темирбулатов всегда посредником бывает при покупке земель русскими, – рассказывал пастух Салимгарей. – Он дружит с заводчиками и купцами, исправник у него останавливается, когда приезжает.

– Чайник вскипел, – перебил брата старичок в тюбетейке.

Он порылся в переметной суме, достал красную железную коробочку. Открыл ее, щелкнув, ко всеобщему восторгу парней, маленьким ключиком, захватил щепоть чая и бросил в кипяток.

Сорока-каторжник расставил чашки и стал разливать чай. Для здешних жителей этот напиток был редкостью. Старичок в тюбетейке желал угостить знаменитого башлыка. Вскоре все взяли чашки в руки и потянули из них густой настой.

– Ну, вкусный чай? – самодовольно улыбаясь, спросил у парней старичок в тюбетейке.

– Хорош чай, очень хорош, очень вкусный, – хором ответили пастухи.

Вблизи костра заржал жеребец.

– Смотрите, ребята, не зверь ли подошел? – приподымаясь и ворочая белками, покосился на пастухов Сорока-каторжник.

Один из пастухов поднял большой лук и ушел. В огонь подкинули хвороста. Костер ярко вспыхнул и осветил на стоптанном лугу длинный ряд лошадиных хвостов.

Так ночевал нукатовский косяк. Жеребцы и здоровые кобылы встали на ночь, тесно прижавшись друг к другу боками. За этой живой изгородью в безопасности ночевали жеребята, молодняк и жеребые кобылы. Горе зверю, если попробует он подойти к такой ночевке. Удары копыт посыплются на него и отобьют охоту лакомиться молодой кониной.

Снова заржал сторожевой жеребец. Тревога пробежала по косяку. Вся груда коней вздрогнула и затопталась на месте.

Зрелище это взволновало Могусюмку. Кони и те встали тесным кругом, чтобы отбиться от зверя, а люди не могут установить порядка и справедливости.

– Еще есть тут звери? – спросил Могусюм.

– Да… Еще много зверей в здешних лесах, – проговорил старичок в тюбетейке.

– И леса хороши?

– И леса очень хороши… Но скоро не будет ни леса, ни зверья, ни конских косяков.

Всходила луна. Вдали блестел изгиб реки.

Пришел пастух. Он снял лук с плеча и положил его на землю.

– Ну что там? – спросил Кагарман.

– Все тихо, ничего не слышно, – уклончиво ответил пастух.

С реки повеяло холодом. Могусюмка лег на войлок, накрылся жеребячьей шубой. Неподалеку укладывались пастухи.

Сорока опять добавил в костер валежника. Могусюмке не спалось.

Ночь была тихая. Башлык встал и пошел мимо спящего табуна к обрыву. Полная янтарная луна светила теперь ярко. Могусюмка тихо запел:

 
Урал, Урал, гребни твои под луной
Серебром чистейшим сияют.
 

Где-то далеко-далеко раздался густой протяжный звук. Могусюмка не мог понять, трубит ли кто-нибудь в рог, или это зверь кричит. Он долго вслушивался. Стояла совершенная тишина.

«Рахим говорил, что люди любят Султана, – подумал Могусюмка, – что на юге хотят все восставать. У каждого бая, мол, свои люди. Вранье! Вот каков Рахим! Не зря я клятву дал. Аллах простит меня за ложь! Зато я знаю истину, что они мерзавцы: именем Аллаха и Корана обманывают».

Утром прискакал гонец. Темирбулатов ждал Могусюмку.

Глава 27. Беседа

Султан-бай встретил гостя с почетом.

– Селям алейкум! – сказал он так же восторженно, как обычно говорил Рахим.

На всякий случай, как всегда, меры предосторожности были приняты – Афзал и Гулякбай сидели за занавеской.

Но бай был в отличном настроении.

– Я ждал вас, рад… Много слышал о вас! Вы помогаете нашему народу, избавляете людей от беды. Наш народ живет плохо, совсем плохо. Бедные наши мусульмане!

Могусюмка волновался, глядя в лицо хозяина. Казалось невероятным, что этот седой, сухой старик овладел Зейнап.

Султан заговорил о своих благих делах, что мусульмане вокруг живы лишь его помощью.

– Я вам могу предложить, поступайте ко мне на службу, мне нужен такой отважный человек, как вы. Охранять караваны, ходить далеко в степь. Будете как свой у меня в доме. Узнаете чужие страны… Ваши подвиги будут нужны народу. Вам будет спокойно. Вы отдохнете. Найдем невесту… Ведь вы всю жизнь в скитаниях…

О Рахиме он не поминал, словно того не существовало.

Могусюмка слушал, кивая головой и как бы соглашаясь. Мгновениями ему казалось, что Султан в самом деле славный человек и желает добра ему и людям и что, быть может, произошло недоразумение.

Вдруг дверь отворилась и вошла молодая женщина. В руках у нее медный кумган с кумысом.

Могусюм сразу узнал ее: это была Зейнап. Он никак не ждал, что она так сразу войдет в ту комнату, где он сидит. «Но, может быть, не она?» – подумал он, не смея верить еще глазам своим. «Одета по-другому, стала чуть полней. Но нет, это все же она, ее лицо».

И вдруг он заметил, что ее маленькие, еще детские руки, опускавшие кумган на скатерть, задрожали так сильно, что посуда вот-вот могла выпасть. Он быстро перевел взгляд на Султана; тот не заметил тревоги гостя. Старика заботило иное: впервые уловил он, что его кроткая юная жена смотрела любопытным и тревожным взором на чужого мужчину. «Напрасно я расхвалил ей Могусюмку. Она уж растаяла!» Бай взглянул на нее свирепо. Зейнап поставила кумган и вышла. У Султана отлегло от сердца; он подумал, что, кажется, напрасно горячится и ревнует. Но вдруг Зейнап снова появилась в дверях и уже совершенно неприлично смотрела на Могусюма.

Темирбулатов кинул на нее яростный взгляд, как бы изгоняя прочь, но она подходила к гостю, твердо и прямо глядя в его глаза и не обращая внимания на мужа. В руках у нее было что-то. Она наклонилась, поставила и вдруг, опустив голову, как бы заплакав, быстро вышла. Султан проводил ее подозрительным взглядом: «Неужели ей в самом деле понравился этот бродяга?»

Могусюм взглянул на Темирбулатова. «Злодей-старик держит ее в своих лапах, ласкает ее, – подумал башлык. – Ни одной ночи больше!»

Могусюм был стойкий и терпеливый человек, он мог выдержать пытку, избиение, но тут вскочил, ни слова не говоря, выхватил кинжал и кинулся на Темирбулатова.

– На хозяина? – закричал Афзал, выскакивая из-за занавески.

Как верная собака, Афзал давно уже заметил, что с Могусюмкой происходит неладное, что рука его все время пляшет по рукоятке кинжала. Афзал все время не спускал с Могусюма глаз и, едва тот выхватил кинжал, прыгнул на него, как зверь. Однако уж Могусюмка кинулся и ударил бая, но неловко. Афзал вцепился в него. Выскочил Гулякбай.

Не ждал Могусюмка, что их тут целая вагага. Ведь он ехал не убивать, а приглядеться. Он приехал один, как просил бай.

Он не выдержал пытки. Ведь это мука – видеть того, кто обладает твоей любимой. Тут выход один – бить, убить насмерть!

Афзал сильный человек, и руки его – как железные клещи. Но башлык, улучив миг, ударил татарина спиной об стену. Афзал лег без памяти. Тут Могусюма схватили Гильман и Гулякбай. Султан вцепился ему в горло.

– Что? – кричал Султан, чтобы все слыхали. – Ах вот что ты хочешь? И красть, и грабить сюда приехал?.. Злодей! Ты будешь проклят! Ты предатель! Подослан!

Из-за перегородки притащили клубок вожжей и веревок. Афзал пришел в себя, вскочил и крепко связал Могусюмку. Султан осматривал разрезанную одежду и царапины на груди от кинжала.

– Лежи смирно, проклятый! – говорил он.

Афзал затягивал ремнями руки пленника.

Сейчас, когда Могусюмку схватили, он почувствовал, что все равно вырвется рано или поздно, тем страшней и мучительней будет смерть проклятого старика. Нет силы в целом свете, которая бы заставила Могусюмку забыть позор невесты и свой… Ничего не спасет Султана. Не может быть, чтобы Зейнап не была отомщена… «Я умру, но прежде прикончу тебя, собака!..»

Боль, которую испытывал Могусюмка от душивших его веревок и от побоев, которые сыпались на него, лишь отвлекали от другой, в тысячу раз сильнейшей боли. «Прикончу не просто… Страшись теперь!.. Узнаешь, какова месть Могусюмки!..»

– За что хотел убить хозяина, разбойник?

Татарин со страшной силой ударил Могусюмку палкой по голове.

– Тащи его в амбар! – велел Султан.

Связанного и потерявшего сознание Могусюмку схватили за ноги и быстро, бегом, выволокли. Во дворе послышались крики. Там сбежались женщины, прислуга, работники, и видно, каждый норовил ударить башлыка.

– Ах ты вот какой! Я помогу мусульманам, избавлю их от вора, – бормотал Султан. – Уж судьба такова. Сам Аллах решил… Ах вот что затеял! Подлец, лазутчик! Кем подослан?

Темирбулатов решил пойти на риск. В тот же день послал Гильмана на розыски Ивана Ивановича. Тот опять был в соседней волости. Кажется, он следил за волнениями, которые начинались в деревнях из-за новой продажи земли. Султан сильно боялся, что исправник что-то подозревает. Сейчас можно было навсегда обелить себя. Нет худа без добра!

Зейнап все видела. Во дворе было много разговоров, и каждый старался угадать, почему кинулся Могусюмка с кинжалом на Султана, но никто ничего не мог понять. Одна Зейнап все понимала. Но она стояла не шелохнувшись, не вскрикнув. Красивая, злая, бессердечная. Такой она показалась каждому, кто хоть немного пожалел избиваемого Могусюмку. Многие из бедных башкир, работавших на Султана, хоть и толпились и кричали, что надо бить башлыка, но в душе жалели его. Страшна была им в своем безразличии к Могусюму молодая жена Темирбулатова.

Вскоре бай пришел к ней.

– Тебя чуть не убили! – сказала она с притворным радушием.

– Да.

– Как я жалею тебя!.. – Она склонила свою голову к нему на плечо.

Султан просиял: «Она действительно любит! Вот когда познается настоящая любовь! В таком несчастье она со мной!»

– Покажи кинжал, которым он тебя ранил. Этот кинжал у тебя?

– Да! – радуясь и млея, отвечал старик. Он сейчас отчетливо понимал, как верно поступил, послав за исправником.

Он побежал, принес кинжал.

– Я сам схватил его за руку. Я его замучаю, этого Могусюмку, – сжимая кулаки, свирепо прошипел Султан.

И вдруг он увидел, что жена смотрит на него, чуть прищурившись, холодно и враждебно. Он несколько испугался, а она, заметив это, тотчас же опять стала улыбаться.

Вечером к крыльцу подкатил тарантас. Раздались крики, и, расталкивая любопытных, к дому двинулся Тимофеич. За ним шел исправник.

– Эй, посторонись, дай дорогу! – закричал полицейский.

– Что у тебя, братец? – спросил исправник, встречая Темирбулатова. – Тебя убить хотели? Могусюмка пойман?

Темирбулатов с гордостью рассказал о поимке башлыка.

– Кой его черт занес к тебе? – прищурив глаза, спросил Иван Иваныч.

– Я его заманил. Привлек, знал его склонности… Раскроем все нити, многоуважаемый Иван Иванович. Он ударил меня кинжалом. Скажу вам, что он замыслил поднять восстание и склонял меня.

– А ну, представь мне его сейчас! Я сам с ним поговорю.

Ввели Могусюмку со связанными за спиной руками. Тимофеич поставил его на колени.

– Кто таков? Откуда? – рявкнул на него Иван Иваныч.

Могусюмка молчал.

– Ты Могусюм? Вот про тебя говорят, что Могусюм, как, верно это или нет?

Могусюмка делал вид, что не понимает.

– Может, ты кого другого поймал? Или у него язык вырван, как у того башкирина в «Капитанской дочке»? – спросил исправник у Султана.

– Нет, есть язык! – сказал бай. – Это Могусюм настоящий!

– Могусюм, Могусюм! – подтвердили Гильман и Гулякбай, со страхом и злобой глядя на связанного.

– Ты что же задумал? Забыл, как вашему брату рвали ноздри и клейма ставили? Сколько вас сослали в старину? Ты что же это, баранья башка, разбойничаешь? Бунтовать вздумал против порядка? Ты, говорят, тут народ смущаешь. Это ты, подлец, мутишь башкир? Хочешь, чтобы башкиры с ума посходили? Уж кое-где есть такие подлецы, кричат, что их притесняют, землю у них берут. Это твои дела? Да я тебя, сукиного сына, в порошок изотру! За коим лешим тебя принесло в степь? Ты же жил в горах? Ну, отвечай, или язык отнялся? Бунтовать народ явился? Ты что молчишь? Ты знаешь, кто я таков? Да он, братец, – обратился Иван Иваныч к Султану, – одурел, или он в самом деле по-русски не понимает?

– Он всяко понимает, Иван Иваныч, только хитрый карак[54]54
  Карак – вор, разбойник (башк.).


[Закрыть], запирается…

– За что ты ударил хозяина? Какие у тебя с ним счеты? Смотри, брат, я во всем разберусь, и лучше развязывай язык вовремя… А ну, бери его, – обратился Иван Иваныч к уряднику.

Афзал подсобил поднять Могусюмку на ноги.

– Так не будешь говорить? А ну, дай ему по роже…

Тимофеич ударил башлыка по лицу. Гильман и Гулякбай с восхищением переглянулись, видя такое обхождение начальства. Могусюм не проронил ни слова.

– Ладно, – прикрикнул Иван Иваныч, видя, что башлык упорствует, – мы тебя бить не будем больше!.. Тимофеич, бери бумагу там, в кузове тарантаса, да будем составлять протокол. Так это он, по-твоему, замыслил поднять восстание на Урале? – обратился исправник к Темирбулатову.

– Я государя-батюшку люблю, – сказал Султан, – и разбойника вязал. Я все скажу, как сам понимаю.

Когда Султан вышел, Иван Иваныч посоветовал Тимофеичу, знавшему башкирский язык, потолковать с Могусюмом по-свойски.

…Веревки давили грудь, резали руки, ноги. Весь день слышал, как возле амбара ходили люди, ругались по-башкирски и по-русски. Могусюм ночью слыхал, как возился Афзал за дверью, как он высекал огонь и закуривал. Афзал – собака Султана, сел караулить. Вдруг в ночной тишине щелкнул замок. Могусюм насторожился. Тихо приоткрылась дверь. Женщина в платке скользнула во мрак.

– Могусюм! – позвала она.

Он вздрогнул, забился. Зейнап подошла, дотронулась до его плеча, нащупала веревки и разрезала их. Могусюм освободился, вырвал тряпку изо рта.

– Ты? – спросил он горячо, и она увидела во тьме амбара его блеснувшие глаза.

– Я, Могусюм… Вот твой кинжал и пояс… – сказала она. – Возьми их… Скорей беги! Сейчас все спят.

– А караульный?

– Он мертв.

– Ты?.. Это ты?..

Зейнап молчала. Подкравшись из-за угла, изо всей силы она ударила Афзала кинжалом в спину. Удар был верен. Афзал тихо склонился набок, а затем свалился в траву.

– Зейнап, я тебя давно ищу, никто не мог сказать мне, куда ты исчезла. Какое горе, жена богача!..

Казалось, им овладел припадок ревности.

– Торопись, Могусюм…

– Бежим вместе!

– Беги, твой конь здесь, я вывела его. Стоит кому-нибудь войти, и все погибло. Я остаюсь тут… Я жена Султана… Грех… Я не могу… Закона не переступлю… Никогда не уйду…

– Идем… Идем!..

– Я жена Султана и не пойду… Закон запрещает… Я буду проклята… Беги скорей! Сейчас выйдет кто-нибудь.

Ночь была черная, кое-где на небе светились звезды. Глаза Могусюма, привыкшие в амбаре к темноте, разобрали крыши домов. У сарая темнел силуэт настороженного, поднявшего голову коня.

– А ты здесь останешься? А-а!.. – в ужасе воскликнул Могусюм, хватая ее за руки и прижимая их к своей груди.

И вдруг она вырвалась и исчезла. На миг Могусюмка задумался. Конь стоял перед ним. Он не был трусом, но понимал, что один ничего не сделает. Нужны товарищи. А Зейнап исчезла. Ее нет. Где она?

Вдруг конь заржал и нетерпеливо ударил копытом, а где-то в стороне в темноте кто-то, видимо, спросонья стал лениво приотворять скрипящую дверь, кто-то кашлянул… Могусюм шагнул вперед, тронул ладонью шерсть на шее своего жеребца. Он быстро вскочил на него, тронул коня ногами, натянул поводья, разогнал его по двору, перескочил бревенчатый заплот и помчался вскачь по спящей улице.

Утром все обнаружилось. Темирбулатов был в бешенстве.

– Кто убил?! – дико кричал он, стоя посреди двора. – Чем? Кто?!

– Это она, она! – вопила Гюльнара, показывая на Зейнап. – Я видела, она выходила ночью, но не знала зачем…

Темирбулатов пришел к молодой жене. Она не сумела солгать…

– Я! – дико вскрикнула Зейнап, подымая руки в отчаянии.

– Ты?

– Да, убей меня!.. Убей свою жену! Я твоя жена, но я его освободила…

– Ах, это ты!.. – тихо сказал Султан и улыбнулся.

У него был такой вид, словно он обрадовался, что наконец открыл долго мучившую его тайну.

Гюльнара кричала на весь двор, что Зейнап подлая: обманула мужа с разбойником.

– Из одного гнезда с ним!

Султан снял кушак, связал Зейнап руки и волоком утащил в тот амбар, из которого убежал Могусюмка.

Обе старшие жены Султана хохотали.

– Вот так любимая жена!.. – кричали они.

– Я все узнаю! – бормотал потрясенный Султан.

Он запер амбар, разогнал толпу любопытных и отругал старших жен. Потом пошел к Ивану Иванычу, который еще спал и ничего не ведал о страшном происшествии. Исправник на этот раз вспылил.

– Как это бежал? Ты что, Султан, дурака из меня строишь?

«Это все вранье, – решил он. – Быть не может, чтобы женщина освободила Могусюма у такого волка, как Султан! Это все подстроено. Как будто поймал, обелил себя…»

– Да ты врешь, мерзавец! – вдруг закричал он. – Ты сам помог бежать ему! А где Рахим?

– Рахим в степи, Иван Иваныч, не у меня.

– Э-э, брат! Молодец ты, Султан Мухамедьяныч… Но все же крутишь… Так вот, голубчик, поедешь со мной в город! Тимофеич, арестовать его!

Султан стал уверять, что найдет Рахима. Но еще ночью в Нукатово поскакал Гильман с известием, что дело рухнуло, что надо исчезать.