Текст книги "Могусюмка и Гурьяныч"

Глава 24. Иван Иваныч

В полночь приехал Рахим. С ним прискакал Сахей-джигит со шрамом на щеке. Коней работники Султана быстро увели на задний двор.

После приветствий и поклонов Султан предложил гостю подушку.

– Садись.

– Рахмат![53]53
  Рахмат – спасибо.


[Закрыть]

Рахим разулся и в одних чулках присел на ковер.

Начали с незначащих разговоров.

– Издалека ли ехал?

– На Соленом Лосином логу посланного обратно дожидался. Ночь-то темная, в степи плохо дорогу знаю.

– Кумыс пей! – Темирбулатов зачерпнул половником в бочонке, налил чашечку, подал гостю. – У меня ночуют приезжие, русские… Исправник и с ним урядник. Мои знакомые.

Он держался запросто и сказал это как бы между прочим. Рахим удивленно посмотрел на хозяина и еще больше выкатил свои огромные глаза. В них явно выразилась тревога.

– Крепкий кумыс? – спросил его хозяин с чуть заметной насмешкой.

Рахим несколько растерялся, не зная, что ответить. Оба немного помолчали, приглядываясь друг к другу.

– Я ждал тебя с нетерпением и все время помнил о нашем общем святом деле, – сказал Султан. Он спросил про Могусюмку.

– А русские, которые у тебя ночуют, по-нашему понимают? – осведомился Рахим, поглядывая по сторонам и протягивая шею к занавеске, как бы желая заглянуть за нее.

– Да, один понимает, – безразлично ответил Султан.

Рахим взял себя в руки. Его лицо приняло восторженное выражение. Он поднял голову.

– Долго уламывал я Могусюма. Долго он колебался, но наконец согласился. Он, кажется, только дружбу свою с неверными потерять не хочет, однако мечтает стать пашой.

– Так удача?

– Удача!

– Слава Аллаху! – заметил Темирбулатов. – А где же сам Могусюмка?

– Он в Бурзянских лесах…

Темирбулатов спросил, понравился ли ему Могусюмка, каков он. Сам Султан ни разу не видел башлыка.

– Наивен! В лесах рос. Колебался, долго спорил со мной. У него друзья есть русские, – многозначительно повторил Рахим. – Он тревожился за их будущую судьбу. Много мне пришлось повозиться с Могусюмкой.

– Что же он?

– Все время упирался и колебался, но наконец во всем со мной согласился. Он в нашей власти. Ему мешает дружба с русскими. Я отвлекал его от этого. Через некоторое время мы с ним опять встретимся. Я собрал мешок денег. Для нашего дела все охотно жертвуют.

– Разве этих денег хватит! – с презрением сказал Султан.

– Собираю деньги для того, чтобы люди думали, будто на их средства все сделано. А, конечно, это гроши. Но люди будут гордиться, когда придут войска с Востока и начнется война. Подумают, что все это на их деньги.

Султан улыбнулся.

– А как Акинфий тебя принял?

– Очень хорошо, – ответил Рахим. – Это хороший человек.

– Очень хороший! – многозначительно согласился Темирбулатов.

Ломовцев, как оказалось, ни в какие подробности с Рахимом не входил, но сказал ему твердо, что в случае беды тот всегда может скрыться у него и что в Низовке его сам черт не сыщет. У низовских мужиков в окрестных лесах были заимки и охотничьи балаганы, которые никто, кроме хозяев, не знал. Сами низовцы не могли добраться друг к другу в такие места без проводников.

– А исправник сам к тебе приехал? Он только ночует или надолго останется? Он знакомый твой?

По тому, что Рахим задал сразу три вопроса, заметно было, что он тревожится.

– До города отсюда двести верст. Неужели ты думаешь, что, после того как вечером побывал у меня твой гонец, я успел послать в Оренбург и оттуда приехал исправник? И птица слетать не успела бы.

В больших глазах Рахима на миг выразилась обида и неприязнь. Он был пылок. Его упрекали в трусости, он лишь желал быть благоразумным.

– Исправник приехал по своим делам и остановился у меня ночевать, – пояснил Султан, видя вспышку на лице гостя. – Хорошо, если он увидит тебя и все узнают, что ты ночевал здесь в ту же ночь, что и он. Тебя никто ни в чем не заподозрит. Утром я познакомлю тебя с исправником.

Выразительные глаза Рахима совсем потухли и размеренно забегали вправо и влево, как маятник у часов. Он опасался, что попал в ловушку. Темирбулатов всегда считал, что такие красивые острые лица бывают только у людей трусливых.

– Как же ты людям говоришь, что восстание поднимать надо? Что надо жертвовать собой во имя Аллаха, а сам боишься встречи с русскими под моей крышей, где тебе никто не угрожает? – грубо сказал он.

Султан знал, что Рахим пришел не только чтобы мутить народ. Он желал узнать настроения мусульман, за кого они в душе, можно ли на них положиться. Он делал ставку на веру. Хотел разжечь вражду мусульман к русским.

Султан старался показать, что будет делать так, как сам хочет.

– Ты познакомишься с исправником, – сказал Султан, сверкнув глазами. – Он хороший человек. Ты ему понравишься. Русские в моем доме, и мы с тобой не должны их бояться. Когда надо будет, у них же оружие достанем… Разве ты не знаешь, почему в Хиве у меня друзья? Ведь я отправляю в степь караваны с товаром и оружием. Где я достаю? Ведь у вас в Хиве не делают тульских ружей?

– Теперь я хочу походить по здешним селам, поговорить с народом, – сказал Рахим, показывая, что совсем не тревожится, пренебрегает личными обидами и напоминает Султану о его долге.

– Этого нельзя делать, – ответил Султан. «Ему хорошо, – подумал он, – пришел и ушел. А мы-то тут всегда живем…» – Тебя мгновенно схватят.

– Кто?

– Кто? Верующие!

– Правоверные? – вспыхнул Рахим.

– Ты много говорил с ними на севере?

– Нет, только с некоторыми.

– А как же собирал деньги?

– Я не говорил ничего прямо… Там, на севере, горы и леса, и деревни малолюдны, живут охотники. А здесь огромные села и множество людей, все они земледельцы. Земледельцы – главная сила в войске. Потом я пойду за Урал.

– Но в горах и в лесах люди смелей, там легче хранить тайны.

– В лесах люди просты и невежественны. Они даже не знают, что есть тайна. Я объяснял им по Корану, а они говорят, что впервые слышат. А потом я перейду за хребет в Уфу, – сказал Рахим. – Мне надо побывать в духовном управлении…

В эту ночь Рахим много говорил о будущем. Разговаривать о будущем стало его профессией.

Оба оживились, заговорив про гаремы. Султан не прочь был поговорить на эту тему: чем старше и богаче становился, тем больше любил женщин.

Заговорили о золоте, об уральских драгоценных камнях. Опять вспомнили Могусюма.

– Могусюм мечтает спасти леса, – сказал Рахим.

– Мы виним заводских инженеров, что жгут леса. А ведь нынче хотят делить леса на участки и охранять! Что лес жалеть? Он растет все время. Могусюмка, видно, молодой еще, глупостей наслышался от своего отца, что лес жалеть надо. У него отец был не совсем в своем уме: всех жалел. Еще только деревья осталось нам с тобой жалеть. Жалеть надо веру, а не леса, и сохранять ее чистоту.

Беседовали долго, говорили о том, как действовать дальше, и разошлись поздно.

«Слава Рахиму! – думал Султан. – Он умело выполнил все поручения. Он прав, торопить Могусюмку не надо». Никакой благодарности Темирбулатов выказывать Рахиму не собирался. Это не в его правилах, уж по одному тому, что получившие благодарность обычно рассчитывают получить выгоды. С Рахима и так довольно. Султан полагал, что его надо будет припугнуть хорошенько, чтобы на многое не рассчитывал. Пусть знает, что здесь, в России, он в полной моей власти. Ему еще придется обламывать Могусюмку, приучать башлыка повиноваться. Могусюмка не сразу поддастся, когда речь зайдет о торговых караванах, что надо средства добывать. Могусюм пылок. Хорошо, что Рахим уловил страсть Могусюма служить справедливому делу. Он говорил с ним вдохновенно и, видно, разбередил. Но разговоры Рахима о том, что Могусюмка колебался, насторожили Султана. Правда, если он вздумает противиться или умничать, то на крайний случай у Султана есть выход. Долго ли сказать Ивану Иванычу… и башлык окажется в руках полиции – конец ему.

Султан, уложив гостя, пошел через двор в домик молодой жены Зейнап. Он был бодр и оживлен оттого, что дело завязывалось и что так удачно подтрунил над «святым». Теперь Султана ждала хорошенькая молодая жена.

Утром он был несколько бледен, но весел и показался на дворе, как обычно, рано. Под глазами набежали маленькие мешки, и лицо, казалось, пожелтело немного. Он переступил закон пророка и пил ночью.

После утренней молитвы он пришел к Рахиму.

Рахим ночью не пил, но был еще бледней и желтей Султана. Он плохо спал, ожидая обещанной встречи с исправником.

За завтраком Султан познакомил его с Иваном Иванычем.

Рахима он представил как паломника, вернувшегося из странствия и собиравшего на построение мечети, и даже попросил для него у Ивана Иваныча вид на жительство, сказавши, что ручается за этого человека.

Исправник покосился, но сразу ответил, что Рахиму будут документы.

«Морда твоя мне не очень нравится, – думал Иван Иваныч про Рахима. – Посмотрим, посмотрим, что они тут затевают».

– Слушай, а этот твой паломник не имеет отношения к этим подговорам о мусульманском государстве? – спросил Иван Иваныч, когда Султан вышел проводить его.

– Никакого! Ручаюсь… Конечно, они все толкуют темные речи, – добавил Султан, – но это добрый человек, я его знаю. Я скажу вам откровенно, Иван Иваныч, что сселению нукатовцев надо придать вид законности. Я представлю вам, как это надо сделать.

Расстались они, как всегда, друзьями.

«Любопытно, как Султан сгонит нукатовцев? – думал Иван Иваныч по дороге. – Хитер, хитер!.. Наверно, втравит меня! Провокатор первой статьи».

Темирбулатов дал Рахиму поручение.

– Иди в Нукатово. Надо объяснить там, что вынуждают нас продать землю. Дело не моих рук, но иначе нельзя. Объясни, что с меня требуют. Все видят, кто ко мне ездит и что я помогаю правоверным. Поговори там о долге, о вере, об Аллахе, утешь народ, объясни, что в будущем вся надежда на торжество веры.

Рахим обрадовался поручению: продается земля, сгоняют людей – тут можно будет разжечь ненависть.

Потом говорили о политике.

– Хива – могущественное государство. Она заодно с Турцией и Англией. Хива, Англия и Франция! – твердил Рахим.

Султан один раз слышал, что Могусюмка проходил степью. В городе, где был в то время Темирбулатов, знакомые татары смеялись, что теперь Султану конец. Темирбулатов еще тогда испугался и долго не ехал в Юнусово. Но Могусюмка прошел мимо, не задержался: торопился, видно.

Потом шел слух, что Могусюмка хотел ограбить Султана, но русские его спугнули. А говорили еще, будто бы он, узнав, что Султан помогает народу, хвалил его и поэтому пощадил. Слухи, как всегда, разные. Вообще, будь Могусюм не дурак, дело бы пошло. И Рахим ушел бы скорей и осчастливил бы своих восточных повелителей известием, что тут мусульманство верно вере и ждет. И русские власти были бы довольны. А исправник, пожалуй, когда-нибудь и коньячку бы выпил с Могусюмкой.

Глава 25. Жены

Когда казаки похоронили Ирназара и ушли из стойбища, Зейнап и Гильминиса покинули свое убежище в пещере, которой не было конца. Помолившись на могиле Ирназара, обе женщины решили, что надо уходить с пепелища, искать родню.

На одной из ночевок в пути встретил их Султан Темирбулатов. Этот старый человек был поражен красотой Зейнап. «Какие волосы!» – подумал он. Султан пожалел Зейнап, когда узнал от старушки Гильминисы ее историю…

Он пригласил обеих женщин в свою кибитку, угощал их и расспрашивал. Зейнап не пила и не ела, как ни любезен был бай, но в душе ей приятно было, что такой богатый, добрый и почтенный человек выказывает внимание и так ее жалеет.

Старая Гильминиса оказалась женщиной хитрой и изворотливой.

– Молчи, не говори, что было на самом деле. Никогда не говори, себя погубишь. Скажи, что была оспа, отец умер, ты жила с ним в лесу. Он был охотник. Где жила – не знаешь… Совсем молоденькая была, ничего не понимаешь. Притворяйся, что все видишь в первый раз, что впервые вышла из лесу… – так учила Гильминиса молодую девушку перед тем, как войти в кибитку богача.

– Ее отец умер от оспы, а она еще совсем глупая и не понимает ничего. Кроме отца, за всю свою жизнь не видела ни одного мужчины, – рассказывала старуха баю.

– Где же вы жили? – настороженно спрашивал Султан, обращаясь к Зейнап.

Та смотрела ему в глаза наивным и открытым взором.

– В лесу… – тихо ответила Зейнап и вдруг густо покраснела.

«Какая прелесть! – подумал он. – Ничего не знает…» Чем сильнее она смущалась, тем больше нравилась баю. Ему казалось, что она стыдится и волнуется потому, что рядом с ней сидит незнакомый мужчина. А Зейнап стыдно стало за бабушку, которая так расписывает про оспу, и она склонила голову застенчиво.

– Она дитя, бедное дитя… Умерли все от оспы, – приговаривала старуха.

Если бы бай знал, как это бедное дитя вихрем скакало на полудиких конях, как ссорилось с женихом, как капризничало и заставляло его унижаться, как выбрасывало в окно его подарки, как лихо плясало по-башкирски и по-русски, как стреляло из ружья в цель, не хуже молодых охотников!..

А сейчас Зейнап сидит, тоненькая и нежная, стыдливо краснеет, прячет лицо. Баю кажется, что она тает под его взором, и старое сердце бьется чаще; ему представляется, что она несчастна и слаба, ее хочется пожалеть и приласкать.

«Я богат, – думает он, – и волен сделать все, что захочется. Я не обижу ее. Я ее пожалею, и она будет моей, я возьму ее с собой».

Бай увез ее и старуху в Юнусово.

Султан на самом деле понравился Зейнап. Он сильный, красивый и мужественный человек. Она чувствует, что он добр к ней и жалеет ее искренне. И душа ее, лишенная поддержки, потрясенная несчастьем, невольно потянулась к нему.

Она не знала, где Могусюм, и старуха заклинала ее не расспрашивать.

А старик становился все ласковее, и, когда приходил к Зейнап и приносил ей подарки, его лицо оживлялось сухой, несколько неприятной улыбкой, но глаза сверкали ярко и горячо.

По его просьбе юнусовский мулла нашел в Коране подходящий стих: «Если опасаетесь, что с сиротами женского пола не можете поступать по правде, берите в супружество из них, которые вам понравятся: две, три, четыре и не больше, ибо вы не можете исполнить долга своего со столь многими…»

Султан расплылся от счастья, услыхав, как все мудро предусмотрено в Коране. У него пока было только две жены.

«Какой умница и какой образованный человек мой мулла!» – думал Темирбулатов.

Вскоре Султан женился. Зейнап стала его третьей женой. Ей построили на огромном дворе отдельный домик. Старая Гильминиса жила вместе с ней.

У Султана не было ни евнухов-надсмотрщиков, ни особенных строгостей. Жены его могли встречаться друг с другом и с посторонними людьми, выходили к гостям и на улицу, не закрывая лиц. Все родичи, знакомые и домашние Султана вскоре полюбили Зейнап. Ее ненавидели лишь две старшие жены Темирбулатова и их наперсницы, решив, что она не такая простушка, какой представляется Султану.

– Это только одуревшему старику кажется, что она ничего не знала, была невинной голубкой, – уверяла старшая жена Султана, остролицая Гюльнара.

Зейнап чувствовала, что старшие жены враждебны ей. Иногда они пытались выспросить ее о прошлом, выказывали недоверие, старались поймать на лжи. Но старая Гильминиса учила Зейнап распознавать их козни.

Иногда Зейнап становилось скучно и тяжко. Оставаясь одна, она горько плакала, вспоминая отца и Могусюма. Но приходил Султан, ласково заговаривал с ней. Она знала, что женщина обязана подчиняться мужчине. Это было общее правило для всех, никто не сомневался.

Султан гордился своей молодой женой. Когда в гости приезжали русские, он приказывал Зейнап вместе со служанками вносить кушанья, чтобы все видели, на какой молодой красавице он женился. Он не прятал ее в задних комнатах.

Зейнап жила в довольстве, но не забывала прошлого. Но вот однажды старая Гильминиса прибежала в тревоге.

– Ты знала Хурмата? – спросила она Зейнап. – Ну, Черного Хурмата, друга Могусюмки?

– Нет… Я слыхала о нем, но не видела. Где он?

– Он был здесь. Я видела его. Он узнал меня.

– Где Могусюм? – со страстью воскликнула Зейнап.

– Хурмат ничего не знает, – соврала старуха. – Не бойся: Хурмат не выдаст нас. Так ты не знала его? Он жил отдельно от Могусюмки и редко наезжал в Куль-Тамак. Он помогал Могусюмке, а жил далеко. Не бойся: он не выдаст, – повторила она.

Зейнап и не думала об этом. Душа ее затрепетала, все ожило в памяти. Через несколько дней она услыхала, что к мужу в скором времени приедет знаменитый башлык Могусюмка.

«Так он жив!» – подумала она.

Зейнап боялась встречи с Могусюмом. У нее уже сложилась своя жизнь, в которой неприятно лишь, что надо скрывать былое. Но ведь о том никто не узнает, Гильминиса не скажет никому. Иногда Зейнап сама начинала верить, что отец ее умер от оспы и что она до встречи с баем никогда не сидела рядом с чужим мужчиной.

Вечером того дня, когда она узнала о предстоящем приезде Могусюмки, к ней пришел муж. И вдруг, взглянув на его сухое, желтое лицо с остриженной черной, с проседью, бородой и густыми черными, колючими бровями, она почувствовала, что он стал чужд ей, не нужен. В ее душе не стало к нему былой благодарности. В ней поднималась буря, его ласки казались ей сейчас отвратительными. Но она умело скрыла свои чувства и лишь холодно отстранилась.

Бай поразился внезапной перемене, не понимая, что случилось.

– Что с тобой? – спросил старик, сидя в белых шерстяных чулках на ее широком красном ковре, на котором она так часто его ласкала. – Может быть, я тебя чем-нибудь обидел?

Зейнап чуть заметно, но горько усмехнулась. Он был наблюдателен и уловил это новое выражение на ее лице.

На миг проснулась в ней былая бойкая девчонка.

– Подумай сам, – сказала она, гордо подняв голову, – кто и чем мог меня обидеть? Пока ты не догадаешься, я не хочу тебя видеть.

И она расплакалась. Султан не на шутку огорчился. Но как он ни допрашивал ее, не мог ничего добиться.

Зейнап перестала плакать. Она сказала насмешливо, что он надоел ей.

Султан в толк не брал, что могло стрястись. Он полагал, что тут дело в старших женах. Гюльнара вообще на себя много брала и любила поучать Зейнап. Один раз громко кричала, называя молодую жену Султана лентяйкой за то, что та много лежит и о чем-то думает, а не вышивает, как это делают все жены.

Султан ушел, занялся делами, а потом зашел к своей первой жене и стал упрекать ее. Он грозил, что накажет ее, если она будет обижать Зейнап.

– Ты еще проклянешь себя, – в ярости ответила ему Гюльнара, когда-то красивая женщина с острым восточным лицом и огненным взором черных глаз. – Ты ослеплен! Не слушай никого. Ты плохо ее знаешь… Ты змею взял в дом! Где ты подобрал эту дрянь, кто она, чем и как тебя приворожила? Она все молчит, не жди хорошего! Ты думаешь, что это голубок, это маленький беленький кудрявый барашек?

Султан не мог слушать спокойно таких едких, яростных речей. Это лицо, такое знакомое, на котором привык он много лет видеть выражение страсти, перекосилось от ненависти. Это отвратительно. Он видел, как она стара, зла и противна. Глаза ее горели. Хороши были только ее густые черные волосы. То, что она говорила, резало сердце Султана, как ножом.

Он схватил плеть и с силой полоснул Гюльнару крест-накрест по обоим плечам.

– Бей! Бей! – складывая руки, страстно выкрикнула она.

– Проклятые бабы! – в досаде сказал Султан, выходя во двор. – Несчастный человек, у которого несколько жен! То ли дело бедняку; он рад одной и вечно с ней и умом, и сердцем, и все отдает только ей. А тут каждая рвет и мечет, хочет быть первой и тянет в свою сторону.

Оттого что Зейнап сегодня рассердилась и отвергла его ласки, она казалась Султану еще прекрасней.

«Ведь она чистый-чистый ребенок, так долго чуждавшийся любви. Она всегда так сторонилась меня, – думал он, стоя посреди своего огромного двора. – Но зачем эти злые старухи лгут и тревожат меня, хотят ее загрязнить, делают какие-то подлые намеки. Как глупо!»

Никогда не замечал он в Зейнап интереса к кому-нибудь, кроме себя. Она как будто полюбила его, и полюбила страстно. Никакие изощренные ласки двух первых жен не шли тут ни в какое сравнение. И никакие козни их не могли подействовать, сколько бы яда и ненависти ни пускали эти старухи. Так казалось Султану.

Бывало, он ревниво наблюдал за ней. Иногда спрашивал себя, неужели ее никогда не привлекал какой-нибудь парень. Иногда казалось ему, что любовь старика может надоесть, что в ее маленькой хорошенькой головке явится мысль завести тайного молодого друга, кого-нибудь из его родственников или работников. Тогда он приходил в бешенство. Он не беспокоился за прошлое, он опасался будущего и благодарил пророка, что силы его еще не падали, что он не чувствовал себя слабее, хотя все больше седины являлось в когда-то черных как вороново крыло волосах.

Когда собирались гости, он приказывал Зейнап выносить кушанья, а сам с трепетом ожидал, что кто-то понравится ей, что вот-вот кинет она взор на кого-нибудь. Но Зейнап была кротка, скромна, со всеми почтительна, ни на кого не обращала внимания и только ему посылала при гостях взор, полный выражения любви и благодарности. Ни во дворе, ни на улице, ни у знакомых, ни на праздниках, когда съезжались тысячи людей, она не подавала никакого повода к подозрению, и Султан был спокоен.

Он благодарил пророка, что тот послал ему такую кроткую жену, в которой сочетается и красота, и верность, и ласковость.

Султан надеялся, что проживет долго, что сил его хватит на много десятков лет и что Зейнап будет вечно любить его.

Только эта проклятая узбечка Гюльнара, привезенная когда-то Султаном с Востока, все твердила о том, что Зейнап совсем не такова, как ему кажется…

Султан привозил себе жен издалека. Ему не нравились свои, простые, выросшие в здешних деревнях. Гюльнара была с юга, вторая, Халида, – татарка с Волги, третья, Зейнап, – северная башкирка. Она-то, дочь простого охотника, оказалась прелестней обеих старших, образованных и благородных. Она светла, красива, как дочь древних богатырей.

Как ни верил он Зейнап, все же темные речи первой жены его сильно смущали. Он успокаивал себя, что все это пустые оговоры, бабьи сплетни, ревность и зависть.

Ночью он снова пришел к Зейнап. Она еще не спала, огонь горел. Впервые в жизни Султан обозлился на нее.

«О чем она думала? – размышлял Султан. – Чем занималась?»

– Я наказал Гюльнару плетью, и у нее теперь, наверное, плечи чешутся, – сказал он, свирепо улыбаясь и вешая плеть у двери, чтобы Зейнап хорошо видела ее.

– Зачем ты мне все это говоришь? – спросила Зейнап, делая вид, что не замечает плети.

Ему вдруг стало стыдно своей жестокости. Она смотрела на мужа все тем же чуждым взором. А когда он попробовал приласкать ее, толкнула его в грудь.

– Возьми плеть и побей, как Гюльнару, – вдруг резко сказала она.

«Это они, проклятые старухи, развратили ее, – думал Султан. – Ведь она была наивна, скромна, а теперь стала такая же сварливая, как они. Была дикая горная козочка, барашек».

– Я жду Могусюмку, – сказал Султан. – Вот поглядишь на знаменитого разбойника! Выйдешь и посмотришь, тебе забавно будет! Забавно? Ну, ответь!

– Да… – Она странно блеснула очами.

– Очень забавно! – воскликнул Султан счастливо. – Но что-то он не едет. Неужели этот подлец Рахим наврал мне? Он уверял меня, что Могусюм вот-вот будет. У меня уж и дело нашлось для него. Он будет охранять мои караваны. Уверяю, тебе он понравился бы! Знаменитый разбойник, но у меня шелковый станет!..

– Он не приедет! – сказала Зейнап.

– Приедет, приедет! – уверял ее старый муж. – А этот Рахим не нравится мне. Я сам ему не рад. Чтоб он сгинул, проклятый, так спокойно мы жили с тобой, а теперь исправник мне делает темные намеки, будто я чего-то замышляю. Скорей бы Могусюмка приехал!

У Султана было намерение отделаться от Рахима.

Часто, оставаясь наедине с красавицей-женой, Султан сетовал на себя, что впутался в такое дело. Да еще Рахим неосторожен, кажется. Будь он проклят! Уж не мечталось, что будешь вельможей в мусульманском государстве. За эти мечты можно было поплатиться. Лучше не мечтать, а утешаться со своей миленькой женушкой и вступить пайщиком в компанию с самим Зверевым и англичанином. Ведь сын учится в Петербурге, будет образованным…