Текст книги "Две повести о любви и отчаянии"

Глава 14

Что-то сделало время вообще со всеми.

Вспомнил я событие совсем недавнее: спецоперацию, по версии силовиков, а на деле – драму, начавшуюся в доме молодой женщины, Шорены Г. Ночью в ее квартиру на втором этаже проникли с балкона налетчики. Соседка, случайно оказавшаяся тому свидетельницей, сообщила о неладном в полицию. Дом был окружен оперативными работниками, предлагавшими грабителям выйти и сдаться, те, в свою очередь, требовали снять окружение и дать им возможность уйти, в противном случае угрожая прикончить женщину вместе с ее малолетней дочерью. Всю ночь шли телефонные переговоры, а утром, когда о происходящем сообщили в новостях, у дома собралась толпа из разных особ, официальных лиц, военных, тележурналистов с камерами и зевак. Меня там, к счастью (не знаю, насколько уместно это слово), на тот момент еще не было. У налетчиков к этому времени кончилось курево, и они потребовали его для них купить. Им забросили пачку дешевой «Астры». Помочившись на эту «Астру», те выкинули ее обратно. Тогда Шорена сбросила из окна в толпу деньги на покупку бандитам нормальных сигарет. На площади перед ее домом стояли сотни человек, мужчин, в том числе всевозможные министры, генералы и члены госсовета, но две пачки «Марлборо» для подонков они купили за счет заложницы, которая пару часов спустя была застрелена.

И очевидцем этой трагической развязки, к несчастью, я как раз и стал. После цикла переговоров офицеров полиции с преступниками стороны сошлись на варианте: бандитам предоставляется машина, за которой не будет «хвоста», те уезжают в нужное им место и там женщину с ребенком отпускают на свободу.

Я видел, как рассеялась толпа, создав коридор, по которому трое вышедших из подъезда и озирающихся по сторонам бандитов волокли Шорену с дочерью. У двоих были револьверы, приставленные к вискам женщины и девочки. Третий держал в одной руке гранату, в другой – снятую с нее чеку и демонстрировал их окружающим. Лица их, совсем не зверской наружности, довольно спокойные, были в то же время омерзительными. Жутко бледные мать с дочерью выглядели смирившимися с ситуацией и покорно исполняли все, что им приказывала эта мразь. Картина была точно не для слабонервных и казалась скорее ирреальной, схожей с кульминацией какого-то триллера. Медленным шагом вся группа, минуя полицейский кордон, двигалась по тротуару к переулку, где и стояла обещанная им легковушка ВАЗ девятой модели. Мужчины влезли внутрь, прикрываясь женщинами, как живым щитом, при этом держа их все время под прицелом. Девочку, как это ни странно, они надумали отпустить, и она, вконец растерянная, оказалась в толпе. Мать посадили вперед, рядом с тем, который сел за руль. Тот завел мотор…

И в это время один из полицейских, непонятно с какой стати, вдруг взял и выстрелил по машине, тем самым вызвав цепную реакцию истерии среди запаниковавших своих коллег. Автоматные очереди десятка человек в несколько секунд, повыбивав стекла, изрешетили всю машину, за этим последовал взрыв уже внутри ее. Видимо, бандита, сжимавшего гранату в руке, ранило или убило. Над машиной вспыхнуло ярко-красное пламя и переросло в клубы черного дыма. Когда он рассеялся, внутри не оставалось в живых никого.

Что же мы за люди? Какой-то имбецил из полиции с экскрементами вместо мозгов произвел свой доблестный выстрел, тем самым воодушевив на гражданский подвиг дюжину таких же идиотов, и они, даже глазом не моргнув, на наших глазах заодно с бандитами расстреляли их заложницу – женщину. Я ловлю себя на мысли, что отморозки в данной ситуации вели себя достойнее, они, по крайней мере, отпустили девочку и этим спасли от верной гибели. И еще кое-что не дает мне покоя: очень хотелось бы знать, как спится по ночам героям этой «спецоперации», с каким чувством отдаются им жены или любовницы и что думают о них собственные дети?

* * *

Кто скажет, что именно мы празднуем в Новый год? Что планета Земля завершила еще один оборот вокруг своей оси?! Хотя, в принципе, я не против того, чтобы в последнюю полночь декабря распрощаться со старым. Забыть о нем, загадать желание и не терять надежду, что в наступающем оно непременно исполнится. Вместе с тем мечты ведь не сбываются, да и каждый такой праздник – шаг на пути к собственной смерти. Особо радоваться, кажется, нечему. Но это я так, к слову.

Мне помнится, первым из моих школьных друзей решил связать себя узами брака З. Г., расписавшись со своей однокурсницей. Сделали они это как раз 31-го, решив, что свадьба их в этот день предстанет суперсимволичной. Почти так оно и вышло.

Отец З. Г., финансировавший данное мероприятие, как, впрочем, и все остальное, чего бы мой друг ни пожелал, обращаясь примерно к ста пятидесяти гостям данного эпохального события, финальная часть которого проходила в банкетном зале ресторана «Иверия», произнес первый тост:

– Друзья, я безмерно счастлив тем, что сегодня впервые в своей жизни мой сын должен сделать что-то сам, без моей помощи.

Фраза вызвала взрыв гомерического хохота в зале, ибо отец моего друга имел в виду грядущую первую брачную ночь молодоженов. Но надежды его, увы, и на сей раз не оправдались. Мы все напились до такой степени, что к полуночи, потеряв дар речи, общались друг с другом исключительно на языке жестов и мычания. З. Г. же к тому времени озарила мысль внести некоторые коррективы в дизайн своей подвенечной пиджачной пары. Раздобыв с помощью метрдотеля ножницы, он обрезал штанины брюк, превратив их в шорты, и, представ перед публикой в этом, из мира высокой моды, наряде, пытался вальсировать в нем со своей суженой под свадебный марш Мендельсона, грохаясь вместе с ней на пол каждые две минуты. При этом оба помирали со смеху. В ту новогоднюю ночь друга моего до своей законной супруги родители последней не допустили, видимо, опасаясь вероятности того, что если вдруг произойдет зачатие, ребенок родится еще более ненормальным, чем папаша. Поэтому брачное ложе в ночь своей свадьбы З. Г. занимал один.

Вспомнив этот эпизод, я заулыбался. Раньше я любил провожать уходящий год и встречать наступающий в компании друзей. Это были славные дни моей бестолковой жизни. Полночь мы приветствовали шипучим, бьющим в голову и развязывающим языки шампанским. После же были тосты, точно озвученные мечты и фантазии; фейерверки острот, взрывы смеха, следующие за ними. Были светящиеся огоньки надежды и предвкушение радости во всех смотрящих на тебя глазах, были искренние слова дружбы, любви и верности, а под конец – зажженные свечи в темноте и танцы, похожие больше на совокупление, где вы с кем-то, растворяясь друг в друге, становились как бы единым целым, обретая иллюзию полноты счастья жизни. И где было упоение этим счастьем.

Но теперь идти куда бы то ни было мне не хотелось. Не потому, что я охладел к тем, с кем был дружен, нет, конечно же. Но мне показалось, что сегодня я просто не готов видеть те самые лица, которые вижу уже много лет, слушать разную дребедень, которой давно наслушался, снова пьянеть и смеяться над тем, что уже не смешно, а потом еще прижиматься к какой-нибудь оставшейся невостребованной знакомой или даже подруге.

Я снял телефонную трубку и положил ее рядом с аппаратом. Погасил свет, прилег на диван и закурил заряженную папироску… А когда после пары затяжек в голове не осталось ни одной мысли, только легкое головокружение и пустота, да еще звук коротких отбойных гудков из телефонной трубки, мне вдруг явился какой-то старый чудила, вроде Деда Мороза, что ли.

* * *

Я в эти идиотские новогодние святки не верил даже в детстве, сейчас тем более. Но этот хрен устроился поудобнее в кресле напротив меня и, сначала для приличия помолчав (выдержал паузу, как хороший актер в театре), после начал рассказывать мне историю моей же жизни. Пользуясь тем, что я даже при желании и рта раскрыть не смог бы, взял и все абсолютно высказал, чего я сам вроде и не помнил. И, что самое главное, он говорил чистейшую правду. Про то, как отвратительно было мое отношение к отцу: какая-то биологическая ненависть, одни претензии, хамство и ничего взамен. Ни одного нормального слова. Как гадко я вел себя с матерью, обходя ее вниманием и лишая элементарного человеческого тепла, неделями оставляя в полном одиночестве, при этом прекрасно осознавая, что у нее, неизлечимо больной, никого, кроме меня, на свете нет. Каким лжецом представал перед девушками, с которыми меня связывали особые отношения. Как несправедлив был с той, на которой женился и которую сам же вынудил уйти. Как часто был неискренен с друзьями и порой предавал их дружбу.

Все он выложил мне как на блюдечке – все грехи, пакости, мерзкие поступки, малодушие и трусость, весь мой эгоцентризм вывернул наизнанку и показал мне с той стороны, откуда его было видно. Говорил он совсем не зло, скорее наоборот, он как бы сопереживал мое прошлое, вспоминая обо всех проколах моей дурацкой жизни, а я только рот открывал от удивления, открывал его все шире и шире, и в конце он у меня стал не меньше, чем черная дыра в озоновом слое атмосферы…

Я вдруг заплакал. Слезы были осознанием того, что мое прошлое – впустую потраченное время, о котором совестно вспоминать, но еще и того, что компенсировать его чем-то более или менее достойным не представляется возможным, потому что нет у меня никакого будущего.

Этот долбаный Дед Мороз молча смотрел на меня, трясущегося от ощущения своей пустоты, никчемности, беспомощности какой-то и бессилия, смотрел на меня внимательно и молчал. А потом вдруг исчез, точно сквозь землю провалился. Даже подарка не оставил, старый zasранец.

Глава 15

А я еще долго лежал в слезах, не в силах пошевельнуться, глядел в темноту до тех пор, пока ко мне не вернулась способность думать… И наконец додумался. Я пришел к выводу, что никакого волшебства здесь не было, просто в эту новогоднюю ночь я увидел себя как бы впервые в жизни, таким, каким был на самом деле. По-настоящему себя разглядел. А кому охота правду узнать о самом себе? Никому… Вот я и расплакался.

Соседский телевизор, включенный на полную мощь, доносил до меня из-за стены обрывки фраз и неразборчивые слова предновогоднего спича пердуна. Не особо к ним прислушиваясь, я все же решил, что его речь лучше было отпечатать на туалетной бумаге, где ей можно было найти более достойное применение.

К тому времени народ уже начал палить из ружей, сначала одиночными выстрелами, потом канонадой, и на стеклах моих окон от этой пальбы стали вспыхивать причудливые блики. Я понял, что Новый год уже наступил. Встал и вышел на балкон. Ввысь взлетали шипящие петарды и, с треском разрываясь в темноте, превращались в красные, зеленые и желтые искорки. Не умолкал стрекот китайских хлопушек, сопровождаемый радостными возгласами детей, а где-то неподалеку уже подвыпившие люди голосили что-то веселое и малопонятное. Весь честной люд радовался началу отсчета нового времени и приветствовал его пришествие. А в моей памяти всплыла еще одна картина из прошлого.

* * *

Мать раскрыла ладонь и, хотя это стоило ей усилий, она улыбнулась. Овальный образок в серебряном окладе, подаренный еще к свадьбе матерью моего отца, всегда висел у изголовья ее кровати. Она протягивала его мне. Я взял, почувствовав слабое тепло.

– Всю ночь я держала его в руке, и мне совсем не было страшно.

Мать была боязливой от природы. Если за окном гремел гром и блистали молнии, она ложилась в постель и накрывалась с головой одеялом, она не могла уснуть в темноте и никогда не любила оставаться одной в квартире.

А теперь она убеждала меня, что победила боязнь и смогла изгнать из себя чувство страха. Это было совсем не так. Находясь в получасе от вечности, она пыталась успокоить меня, а не себя, и старалась, чтобы я ей поверил.

Я хотел было вернуть ей иконку, но мать покачала головой.

– Оставь ее себе, – сказала, приподняв лицо к тумбе, где рядом с невыключенным ночником лежало колечко с брильянтом, доставшееся ей от своей матери, и указала на него глазами. Добавила: – Когда придет время, отдашь своей жене, – и вновь попыталась мне улыбнуться.

Больше у матери не было ничего.

У меня же не оставалось на свете никого.

* * *

Я молча смотрел вверх, на небосвод. Каких только созвездий и звезд там не было. И Большая Медведица, и Малая с Полярной звездой, и Кассиопея, и Северная Корона, и Большой Пес с Сириусом, и Малый Пес с Проционом, и Лира с Вегой, и Волопас с Арктуром. А я был одинок-одинешенек под этим небом.

Vixit! – жизнь прошла – сказали бы древние римляне, окажись они на моем месте…

А может быть, нет?!

Я наспех оделся и выскочил на улицу. Луна вместе со звездами куда-то подевалась, стояла темень, как полярной ночью в Арктике, но ни северного сияния, ни белых медведей я не увидел. Как и ни одной живой души вокруг. Лишь свет фар изредка проезжавших мимо машин ослеплял меня, а какие-то далекие пьяные голоса намекали, что я в городе не один. На дворе было ветрено и холодно, уже через пару минут я дрожал, как эпилептический больной в припадке, и единственное, что согревало мою душу, было желание вновь вернуться в тот дом, где, проснувшись однажды утром, я никак не смог вспомнить, как же там очутился.

Мне грезилась спящая девушка с рассыпавшимися по подушке волосами. Чудился аромат, от нее исходящий. Меня влекло спокойствие, уют, девственная гармония этого сказочного пространства.

Вся физика моего нутра, составляющие его молекулы и атомы – все тянулось туда, в это гравитационное поле какого-то наваждения. Я с упорством, достойным самого адмирала Пири2929
  Роберт Эдвин Пири, американский полярный путешественник, адмирал. 6 апреля 1909 года на собачьих упряжках достиг Северного полюса.


[Закрыть], каких бы усилий мне это ни стоило, стремился вновь открыть для себя собственный полюс. Правда, двигаясь к вожделенной мечте не на собачьих упряжках, а на своих двоих. По пути иногда задумывался. Узнает ли она меня? Как встретит? Что ей сказать? Может, ее просто не окажется дома… Но вопросы казались мне слишком глупыми, чтобы находить им ответы, ибо подобные ситуации разрешаются сами по себе, и тратить время на их моделирование, конечно же, не стоило.

Пройти оставалось примерно еще полгорода, когда обогнавшая меня «Нива» вдруг остановилась. Водила, подождав, пока я поравняюсь с ним, спустил правое ветровое стекло, вытянул шею и спросил:

– Далеко?

Я развел руками, ответив, что не кредитоспособен.

Человек за рулем улыбнулся и сказал:

– Я тоже. Садись!

На извращенца он, худощавый тип средних лет университетского сословия, явно не тянул. Как и на бандита. И винным перегаром от него не разило. Я дернул дверь и уселся рядом с ним.

– С Новым годом, – поздравил он меня, протянув руку. Я ее пожал, вяло отозвавшись:

– С Новым!

– Куда едем?

Я сказал. Водила, как мне показалось, несколько удивился, видно, адрес был ему знаком.

– Желаешь продолжить возлияние именно там?

– Вообще-то, я не пил, – объяснил я. – Надо повидать кое-кого.

– Понятно. Тебе что, дома не сидится?

– Не сидится, – сказал я.

– А чем ты занимаешься, если не секрет?

– Конечно же, это большой секрет. Но я его вам выдам в качестве компенсации за любезность. Я журналист. Можно сказать – великий. Пишу о красавицах, победивших на конкурсах красоты, звездах шоу-бизнеса и обворожительных телеведущих, в основном об их романтических отношениях с мужчинами. О том, с кем, когда и как они переспали, завоевывая себе место под солнцем. В каких салонах предпочитают делать свои прически, макияж, маникюр, эпиляцию, какого именно цвета носят нижнее белье и чем убивают досуг в свои критические дни. Нет на свете занятия более нужного, полезного и интересного. Я безмерно счастлив и горжусь собой.

– Профессия как профессия, – только и сказал этот водила.

Он и не думал улыбаться, и я уже начал жалеть, что влез в его дурацкую машину. Тип с полным отсутствием чувства юмора, разъезжающий по ночам без определенной цели, не может не быть извращенцем.

– Я не гей, успокойся! – точно прочтя мои мысли, сказал он, вновь посмотрев на меня и улыбнувшись. – Просто не могу по ночам оставаться дома.

– Что-нибудь личное? – немного смутившись, спросил я.

– Да, – ответил он.

– Плохое?

– Самое худшее, – отозвался он.

– Расскажете?

– Да, – подумав, решился он. – В один из новогодних вечеров какие-то парни лишили жизни мою жену.

– Простите, – только и смог сказать я. – Но как?..

– Обыкновенно. По версии следствия, она открыла дверь незнакомым людям. Вероятно, их было трое. Ворвавшись, они потребовали деньги и драгоценности. Все, что у нас имелось, она им отдала, но это их не осчастливило. Наверное, они подумали, что, отдав малую часть, она скрывает гораздо больше, и стали ее мучить. Она не могла ни кричать, ни двигаться, потому что ее связали и заткнули рот полотенцем. Рвали на ней одежду и тушили окурки на теле, чтобы показала, где остальное. Но больше ничего у нас не было. Когда им все это надоело, они взяли и пырнули ее ножом в живот. Возможно, со злобы, возможно, просто так, ради забавы. Следователи считают, что ублюдки ошиблись квартирой или кто-то дал им неверную наводку. Когда я приехал домой, входная дверь была приоткрыта, а она, уже неживая, связанная по рукам и ногам, лежала на полу в луже собственной крови.

– Когда это было?

– Три года назад… Ей тогда исполнилось тридцать. Я был старше на семь лет… теперь уже на десять. – Он остановил машину, включил в салоне свет, достал из внутреннего кармана куртки лопатник, раскрыл его и протянул мне.

От неожиданности я даже вздрогнул. С фотографии на меня смотрела удивительно симпатичная улыбающаяся женщина, как две капли воды похожая на ту девушку, в чьей постели мне суждено было раз в жизни проснуться. Различие заключалось лишь в том, что девушка будто повзрослела. Я глазел на ее лицо в лопатнике, точно лопатник этот был телевизором, а с его экрана пыталось сказать мне что-то важное живое человеческое существо.

– Дети у вас есть? – спросил я.

– Нет… Она была на четвертом месяце. Ждали первенца, позднего ребенка.

Мы замолчали и довольно-таки надолго. Потом я вытащил свою «Герцеговину» и предложил хозяину «Нивы» заряженную. Он отказался, а я закурил. Молча и продолжили путь. Свернув на перекрестке с главной улицы вправо, а после налево и проехав вдоль небольшого скверика, он остановил машину перед высокой глухой стеной с закрытыми железными воротами.

– Приехали.

Куда? Не было здесь никакого кирпичного домика с палисадом, затерявшегося среди многоэтажек. Не было вообще ничего, схожего с образом того островка в мегаполисе, что четко зафиксировало мое сознание.

– Приехали? – переспросил я. – По-моему, не туда.

Тогда он, недолго думая, включил дальний свет фар, чтобы я смог прочесть адресную вывеску на стене забора: улица Асатиани, дом 10. Посмотрел на меня и добавил:

– Меня после той ночи два месяца лечили здесь. Это психушка.

Я сидел, не двигаясь, онемевший и окостеневший, точно мумифицированный египетский Тутанхамон, ни хрена не понимая, не в силах даже веки опустить, чтобы ничего на свете больше не видеть. И это вовсе не из-за травки. Значит, не было никакого просыпания в чужом доме, не было никакой спящей девушки с рассыпанными по подушке волосами, не было аромата, исходившего от ее плоти, не было ничего. Что за дьявольщина?

– Парень, с тобой все в порядке? – услышал я наконец какой-то инфернальный глас. Очнувшись, увидел не сатану в человечьем обличье, а озабоченное лицо водителя.

– Да, – ответил, – все в абсолютном порядке.

– Может, расскажешь что-нибудь и о себе…

– Только не сегодня, – взмолился я и добавил: – Пожалуйста.

– Ладно, – сказал он.

– Вы в реинкарнацию верите? – в свою очередь спросил у него я.

– Чисто умозрительно.

– А кем бы вы хотели быть в другой жизни?

– Иереем.

Немного удивившись, я переспросил:

– Евреем?

– Иереем, – по слогам повторил он. – Православным священником.

– Священником?! Почему?

– Потому что в этой жизни я неверующий. А жить без веры трудно. Я бы сказал, невозможно.

– Наверное – согласился я. – Вопрос в том, стоит ли снова рождаться человеком? Я бы хотел возродиться птицей. Парить над землей, смотреть на мир свысока, как бы за ним наблюдая, а когда захочется, взять и улететь подальше от всей этой гадости. Туда, где нет людей и где всегда тепло.

– Но птицы весной возвращаются обратно. Никуда от законов природы ты не денешься.

– Да, – вздохнул я, – значит, не везет мне и с будущей жизнью.

– Не переживай, – улыбнулся хозяин машины. – Это всего лишь игра воображения. Скажи лучше, куда тебя отвезти?

Я напряг остатки своих мозгов, долго, долго, долго шевелил ими и наконец нашел ответ:

– Пожалуй, я останусь здесь. За теми воротами.

2008