Текст книги "Две повести о любви и отчаянии"

Глава 5

Очнувшись, я услышал нечто странное и даже запаниковал с перепугу. Глава госсовета и экс-президент, надрывая голоса, в моей собственной квартире крыли друг друга классическим русским матом. По мере моего возвращения в реальность ненормативная лексика мужчин сублимировалась в сладкозвучное щебетание женщин, и я наконец сообразил, что источник слуховых галлюцинаций – это оставшийся не выключенным телевизор.

«„Стиморол“: неповторимый устойчивый вкус», – уверяла меня томная красавица… «Главное, вы не один», – вторила ей другая, накрашенная, с открытым для всеобщего обозрения бюстом… «Откройте для себя „Баунти“», – слушал я сексапильный полушепот первой… «Дивиденды на каждый вложенный ваучер», – обещала вторая.

Потом и они исчезли, взамен зарябили кадры прямого включения с очередного всенародного митинга. Ритор – естественно, из гильдии клакеров, какой-то приторный, не в меру упитанный дядя – по-видимому, был большим эстетом. Потрясая необычным для данного случая атрибутом – инкрустированной тростью, этот кастрат что-то орал в мегафон, который не работал. Мясистая его физиономия, довольно противная, навела меня на мысль, что вместо митинговых монологов он мог бы заняться чем-то более для себя адекватным, скажем, постараться получить должность евнуха в серале какого-нибудь шейха из Арабских Эмиратов. По крайней мере, там бы ему больше платили. Мегафон наконец-то включился (кто-то догадался нажать нужную кнопку), и я захохотал, убедившись, что не ошибся в предположении: тучный мужчина вопил дискантом, точно несовершеннолетний подросток.

Тем временем вновь возникла на экране декольтированная макияжная дива, доверительно сообщив: «Недвижимость – самый надежный способ вложения ваучера». Внезапно снизошла на меня какая-то благостность, и я мечтательно так, совсем не воинственно подумал: неплохо бы устроить сейчас сцену волшебства, взять этот самый ваучер и посредством узорчатой трости эстета публично воткнуть в его же толстую задницу. Хотя я не был уверен, стоило ли считать данный объект недвижимостью.

* * *

Как правило, обрывки воспоминаний будоражат мое сознание сильнее, нежели любые реальные события, а призраки прошлого наведываются в гости чаще, чем самые близкие друзья из сегодняшней жизни…

Сводный брат отца, мой дядька, когда я повзрослел, был уже лет сорока, и интересным его нельзя было назвать. Лицо неопределенной национальности, среднего роста, худощавый шатен с карими глазами. У него никогда не было постоянной работы, привязанности и семьи. Тем не менее он, как лондонский денди, всегда был одет с иголочки и, сколько я себя помню, всегда сорил деньгами. Его вечно окружали женщины. Я так и не понял, что они в нем находили.

Свой досуг он проводил в остротах, высмеивая все, что видел вокруг, но делал это как-то беззлобно, поэтому мужчины, над которыми он подшучивал, не испытывали к нему неприязни. По-видимому, они даже нуждались в этой завуалированной правде о себе, выдаваемой его иронией, – мой дядька был единственным, кто проделывал это самым естественным образом, не ущемляя их самолюбия. В отношениях с женщинами он был собственной противоположностью, ибо прекрасно знал, каким способом следует заглушать фонтан женского красноречия. Любовью и подарками. Подарками и любовью. Никакого сарказма, иронии, насмешек. Лишь одно заботливое внимание, создающее иллюзию обожествления. Мой дядька не был психоаналитиком, но каким-то странным образом вызывал у них полное доверие, и они не стеснялись обсуждать с ним самые пикантные подробности своей личной жизни, оставаясь совершенно уверенными в том, что ни одно слово, сказанное при нем, не станет достоянием гласности. Так оно и было. С ним дружили даже девчонки моего возраста. Женщины составляли смысл его существования, и он тратил на них все деньги, которые добывал – правдой или неправдой. По-моему, именно тяга к слабому полу заставила его стать тем, кем он стал.

В золотые годы своей недолгой жизни он промышлял в Москве, заводя деловые знакомства с секретаршами разных заместителей министров, пуская в ход все чары своего обаяния и самые изысканные презенты. Договаривался он с женщинами об одном. А именно: когда государственные мужи оставляли свои начальственные кабинеты, уходя на обеденный перерыв, эти кабинеты предоставлялись в его распоряжение. На час дядька занимал кресло, ну, скажем, замминистра лесной промышленности.

В это время подельщики приводили к нему «на прием» заранее ими же взятого на крючок очередного рвача из провинции, желающего дополучить для своего региона сверх установленной квоты, допустим, железнодорожный состав сибирской древесины. Мой дядька, отлично вписывающийся в роль персоны государственной важности, не заставлял себя долго упрашивать – сразу же вникнув в суть прошения, ставил на нем свою визу: «Решить положительно в течение десяти дней». Подпись и число. Через две недели дружки дядьки встречали этого типа на товарном железнодорожном вокзале, где рабочие загружали вагоны ценной древесной породой, причем на каждом большими меловыми буквами был указан конечный пункт назначения, именно тот, откуда прибыл рвач. После чего счастливый обладатель лесоматериала, весьма удовлетворенный, оставлял подельщикам дядьки половину суммы, полученной им самим на проведение данной рискованной товарной операции.

Далее след железнодорожного состава терялся, и в пункт назначения он, естественно, не попадал. Терялись и дружки дядьки. Никакой бумаги с визой замминистра в канцелярии ведомства, как вы догадались, не существовало. Единственное, что оставалось делать оболваненному, это закрыть рот на замок, добавить свои кровные к половине прикарманенной суммы, полученной на подкуп, и с позором человека, не умеющего вести дела, возвращать всю наличность региональному начальству. Вот таким образом дядька мой утверждал свое отношение к «деловым людям». Всех их он причислял к ненавистному роду мерзавцев, особое же презрение испытывал к кусочникам, каковыми и являлись все его «клиенты». За время московских гастролей дядька мой неоднократно побывал в ранге заместителя министра экономики, финансов, сельского и рыбного хозяйств, культуры и даже иностранных дел. Без единого прокола.

Проблемы с законом возникли позже, когда дядька захотел сделать такое, от чего у него самого дух захватывало: прокрутить аферу, аналогов которой не было в истории страны развитого социализма. Он долго вынашивал эту идею, растил ее, как дитя. И вот в один прекрасный день в самом сердце столицы – на улице Горького – с раннего утра возникло с десяток временных киосков, в которых совершенно свободно каждый желающий мог приобрести 24-дневную путевку в любой курортный санаторий Черноморского побережья – Ялты, Анапы, Сочи, Адлера, Гагр и Сухуми. Причем в летний сезон, да не одну, а сколько кому заблагорассудится, к тому же по весьма доступным ценам. Агенты по продаже, симпатичные девушки в белых блузках, восседавшие в этих киосках, вежливо и доходчиво объясняли ошарашенным гражданам, что это одноразовая акция по случаю 35-летия Великой победы над фашистскими захватчиками. Граждане, не веря свалившемуся на них счастью, разбегались по домам за заначками и тотчас же возвращались обратно с деньгами, раскупив в итоге за пару часов все эти путевки на общую сумму более чем в миллион рублей.

Разумеется, никаких путевок в природе не существовало, и оскорбленные в своих лучших чувствах любители морского отдыха уже на следующий день подняли такой хай, что лучше об этом даже не вспоминать. Часть этих граждан была действительно честными тружениками – не то что разного рода рвачи. Поэтому резонанс, вызванный степенью наглости обманщиков, не утихал в течение нескольких последующих месяцев, и органам следствия пришлось немало потрудиться, чтобы выйти на организаторов «аферы века». Граждане своих денежек обратно, конечно же, не получили, но дядьку моего отправили на десять лет в места не столь отдаленные. Через два года он вышел из колонии строгого режима за образцовое поведение. Но отныне Москва для него была заказана.

Вернувшись в Тбилиси, он не успокоился. Полеты его неординарной фантазии были безграничны, однако столица Грузии – это не столица страны. Поэтому он и решил довольствоваться малым. Вкупе с тремя новыми своими «ассистентами» – сотрудниками кафедр политехнического института – долго химичил с разными металлами, сплавами, окислителями, красками и бумагами и в конце концов умудрился-таки изготовить клише самой ходовой тогда десятирублевой купюры. Он стал печатать советские дензнаки в своем подвале, оборудованном под фотолабораторию, а доверенные люди сплавляли фальшивки в малых городах большого Союза. Эта операция длилась недолго и стала последней в его криминальной карьере. Он получил еще один срок, отсидеть который не успел, скончавшись в санчасти колонии №5 города Рустави. Если обратиться к статистике, мне кажется, именно он как первый из этнических грузин, павший жертвой синдрома приобретенного иммунодефицита, должен остаться в анналах нашей новейшей истории. Мой странный дядька.

* * *

Он всегда дарил мне деньги, конечно же, не те десятирублевки, а самые что ни на есть настоящие. Однажды – я был тогда мало послушным подростком – рано утром без приглашения явился к нему в гости. Он, не говоря ни слова, повел за собой на кухню, усадил за стол, достал из холодильника бутылку чешского «Старопрамена», а из шкафчика – старинную фарфоровую кружку, наполнил ее пивом и поставил передо мной. Открыл консервную банку с крабами в собственном соку, добавил к ним вареную осетрину и сырокопченую семгу – деликатесы, по тем временам простым смертным даже не снившиеся, – и после уже сказал мне: валяй! Я впервые смаковал высококачественную выпивку, причем холодную как лед, и даже сегодня помню ее вкус. Пиво вошло в мою жизнь, как любовь с первого взгляда.

Мы долго сидели, неторопливо осушая свои кружки. Я тогда учился в девятом классе и в предвкушении новой, взрослой жизни, которая маячила впереди, да и от выпитого тоже, был в какой-то эйфории, потому и задавал дядьке много глупых вопросов – о том, об этом… Сначала он мне что-то объяснял, а после ему, видимо, это наскучило.

Он встал, вышел в спальную комнату, вернулся с большой белой морской ракушкой, протянул ее мне и сказал:

– В ней ответы на все твои вопросы.

Я рассмотрел ее, даже пощупал, потом поднес к уху. Она вроде как гудела, и больше ничего, причем гудела в ней пустота.

– Вот именно, – услышал я как бы в подтверждение своих мыслей. – Жизнь и есть пустота, – сказал он. – Пустота, и больше ничего.

Глава 6

В большом зале филармонии шли последние приготовления к центральному событию послевоенного года – финальному этапу конкурса красоты.

Оголенные девочки на сцене более походили на эксгумированные для данного события трупы, так неестественно бледны были все эти дрожащие от холода красотки. С номерками на груди у каждой, в бикини и на высоких каблуках, с заученными улыбками, походкой переболевших в детстве полиомиелитом, выходили они к авансцене, точно заводные бракованные манекены. Движения их были какими-то неестественными, механическими, будто они и в самом деле были до сих пор мертвы и оживили их с единственной целью – выставить на обозрение в этом зале. Мужчины-спириты, воскресившие девиц на время конкурса, эти govенные вампиры, наверное, должны были выпить из них оставшуюся кровь, а затем вновь отправить в небытие. С зачесанными назад и прилизанными лоснящимися волосами, в каких-то дурацких костюмах с бабочками, эти извращенцы, снующие вокруг девочек, напомнили мне анимацию из научно-познавательной программы, которую показывали по телевизору, когда я еще учился в школе. Сперматозоидов, попавших во влагалище.

Мне стало жаль этих девочек. Наверное, думал я, главные из вурдалаков поимели (и не раз) каждую из них, прежде чем объявить финалистками. Таковы правила конкурсов, никуда от них не денешься. Некоторым девочкам, наверное, делать этого не хотелось. А некоторым даже было противно. Некоторым, напротив, очень даже нравилось и хотелось. Но мне было одинаково жаль всех их.

Победительницам спириты, естественно, обещали участие в подиумах от-кутюр, фотосессиях для самых крутых журналов, славу и богатство. Счета в швейцарских банках, лимузины в личное пользование и особняки с яхтами у собственных причалов. На самом деле уготовлена была всем этим мисс и вице-мисс, мисс бикини и мисс разным другим дурам одна-единственная судьба – торговать своим телом в каком-нибудь дерьмовом салоне массажа в Турции или на Кипре.

А потом я перестал их жалеть. И подумал, что все наше общество устроено таким образом, что каждая вторая из существующих в нем молодых особей женского пола мечтает лишь об одном – выступить в таком вот конкурсе и, естественно, победить в нем. Скорее всего, эти дрожащие от холода посиневшие красавицы забили бы меня насмерть, если бы я поделился с ними своими мыслями на их счет. Так что жалеть надо было себя, а не их. Я представил, как валяюсь, израненный, на этой вонючей сцене, истекаю кровью, а эти сучки с номерками на груди все бьют и бьют меня гвоздеподобными каблучками своих туфель. Забивают меня, как Христа. А спириты им аплодируют…

Еще немножко на них позлившись, я отправился домой, писать для журнала очередное чтиво об этих будущих королевах.

* * *

В «Улан-Баторе» – палаточном городке, разбитом на малой площади перед Домом правительства – проходило необычное даже для нашего времени событие. Великий Хурал в лице всех аксакалов нации после долгих дебатов постановил провести рыцарский турнир в духе самых впечатляющих средневековых традиций и теперь, в присутствии многочисленных зрителей, приступил к его торжественной реализации. Строгий ритуал состязания подразумевал разрешение затянувшегося гражданского противостояния простым и верным способом: победитель получает все.

Выведенные на разделенную приверженцами противоборствующих сторон площадь два батыра представляют полярные силы общества. Типа: зулусы против красных кхмеров. Тупой амбал – фаворит приверженцев демократии, амбал еще тупее – витязь националов. Внешне они как близнецы – совершенно неразличимы, потому что оба в камуфляже и масках. У первого в руках автомат АКСУ-74 и гранаты РГД-5 за поясом. У второго – карабин СКС и две гранаты РГД-42.

Батыры, как истинные рыцари, перед схваткой в смертельном поединке совершают ритуал посвящения своей грядущей победы даме сердца. Первый преклоняет колено перед леди, внешне схожей с Чиччолиной – этой не первой молодости порнодивой, в перерывах между съемками заседающей в итальянском парламенте. При ближайшем рассмотрении видно, что это, конечно же, не Чиччолина, а сестра супруги экс-президента. Второй посылает воздушный поцелуй мадам, очень смахивающей на Летицию – королеву французской секс-индустрии, поражающую воображение кандидатов в импотенты своим артефактным бюстом. Наяву и эта особа – также вовсе не Летиция, а доверенное лицо главы госсовета.

Но схватка двух бахадуров заканчивается, так и не начавшись. Нежданно-негаданно, повергая в панику толпу, в самый центр «Улан-Батора» врывается грузовик «Урал» с установкой «Град» на борту, из кабины вылезает священник в рясе и, к изумлению всего честного народа, начинает гнусавить импровизированную проповедь на мотив седьмой заповеди декалога: «Не прелюбодействуй!» Мало что уразумев, камуфляжные рыцари тем не менее, прослезившись, совершают обряд братания и, обнявшись, предлагают друг другу обменяться дамами сердца. В честь полюбовного разрешения смертоносного турнира священник командует «Огонь!», установка не заставляет себя долго ждать, и всем присутствующим начинает казаться, что они уже не в «Улан-Баторе», а на мысе Канаверал, при запуске космического челнока «Шаттл» – такой невообразимый шум поднял здесь этот «Град». Пару минут спустя начальнику почетного караула турнира сообщают по рации, что «в результате точного попадания неопознанных вражеских ракет выведены из строя снабжающие город водопровод, тепловая электростанция и центральная ветка газопровода. На их восстановление уйдет два дня, три недели и четыре месяца. Конец связи».

* * *

Метро, конечно же, не работало, снова вырубилось электричество. Ждать, пока оно вновь врубится, совсем не хотелось, но тащиться пешком – тем более. Я устроился на ступеньках эскалатора, стуча зубами, закурил заряженную и подумал: как хорошо в Африке, там никогда не холодно, можно прилечь под какой-нибудь пальмой и целыми днями жевать кхат2020
  Кхат (или кат) – листья африканского кустарника, которые жуют для получения наркотического эффекта.


[Закрыть].

Почему-то вспомнил старый анекдот:

– Блиадзе! Иобадзе! Цалкаламанидзе! Солдаты, вы откуда?..

– Мы с Рачи…

– Sрачи?!

Рача – богом забытый уголок Грузии у самого поднебесья. Откуда знать это белобрысому старшине, завороженному звучными для русского слуха фамилиями.

Незавидная доля у воинов. Одних учат защищать, других нападать; убивать учат и тех и других, и баланс этот редко нарушается. После судят слабых и награждают сильных.

В Великую Отечественную у павших бойцов в гимнастерках находили простреленные партбилеты. В нашей, грузино-абхазской, убивали друг друга не только патриоты. В нагрудных карманах волонтеров хранились исключительно долларовые купюры. Воинское звание погибшего можно было определить по банкнотам в камуфляжных куртках. Скажем, 100 долларов – это майор, 150 – уже подполковник, у солдат расчетных единиц свободно конвертируемой валюты почти не бывало, а генералы, как известно, не воюют.

* * *

Когда Господь решил сотворить Еву из ребра Адама, интересно, какого типа творение он имел в виду?

В ушах ее были закреплены две огромные люстры, на лицо был нанесен килограммовый слой крема, тона, туши и румян с помадой, полфлакона едких духов ушло на благоухание плоти, а в рот вложено не менее двух пачек жевательной резины. Это было коротающее время в митинговой толпе очаровательное существо, именуемое женщиной. Трудно поверить, но в руках существо держало глянцевый журнал, тот самый, которому я и адресовал свои перлы.

Внешний вид был не самым обворожительным штрихом в ее облике, особым шармом представлялось словесное бомбометание, изрыгаемое мощным контральто. Ее монолог, предназначенный стоящим неподалеку мальчикам с автоматами, являл собой филиппику «иудам» изгнанного президента, предавшим за тридцать сребреников великую национальную мечту. Мне показалось, что если бы леди пообщалась с этими джентльменами еще немного, ее труп, бесспорно, мог бы всплыть следующим утром в реке Куре – такой милой и приятной была она собеседницей. Особенно же – в сфере текущей политики. Заткнуть ей рот могло, пожалуй, лишь новейшее чудо техники: особые газовые гранаты. Где-то я прочел, что французская полиция уже испытала их на женской демонстрации. Эффект был ошеломляющий – взрыв… и полные штаны. Мадемуазели тихо разошлись, боясь потревожить содержимое своих желудков, мгновенно оказавшееся в их панталонах.

Но мальчики ввязываться в политическую дискуссию почему-то не стали. Адресовав леди комбинацию из трех своих самых любимых и употребляемых слов, они, грызя семечки, удалились. Та же, тотчас позабыв о распрях с мужчинами, раскрыла журнал и как ни в чем не бывало стала внимательно изучать его содержимое.

Не дав мне разглядеть, что именно так заинтересовало даму, возник откуда-то знакомый тип из журналистской братии, имя которого не знал, кажется, никто, кроме него самого. Но знакомы с ним были все мои коллеги, ибо он только и делал, что рассказывал анекдоты.

– Здорово! – сказал он, – слыхал, туристическая фирма «Джаба и компания»2121
  Имеется в виду «Мхедриони», проводящий карательные операции над сторонниками экс-президента Звиада Гамсахурдиа в Западной Грузии.


[Закрыть] приглашает вооруженных молодых людей совершить турне по маршруту Тбилиси – Зугдиди – Тбилиси с бесплатным приобретением легковых автомобилей, золотых изделий, драгоценностей, столовых сервизов и разных прочих сувениров.

Заржав от собственной остроты, точно озабоченная кобыла, он хлопнул меня по плечу и растворился в митингующей массе.

* * *

В чьей-то недоделанной голове родилась великая пацифистская идея – собрать столько женщин, чтобы ими заполнился пассажирский железнодорожный поезд, и отправить состав в район боевых действий. Суровые и хмурые мужчины воюют друг с другом, а ангелоподобные представительницы слабого пола, эти воркующие голубки с белыми платочками, спустившись с небес в самый центр вооруженного конфликта, способны одним лишь эффектом своего появления остановить бессмысленное кровопролитие. Дамский миротворческий демарш – возможно ли такое? Мне кажется, да. Но по-другому.

Поезд с этими женщинами следовало бы в таком случае превратить в передвижной железнодорожный публичный дом наподобие плавающего борделя «Наташа», перманентно дрейфующего у портовых городов дружественной Турции. Такой «подвижный состав» в статусе самофинансируемой организации прекрасно функционировал бы в райцентрах Западной Грузии, включая Гальский район Абхазии, снимая многие проблемы с бренных плеч командования противоборствующих сторон. Театр военных действий, таким образом, был бы перенесен с линии фронта на купейные полки этих вонючих вагонов. На такой войне, войне полов, наверное, и смертельных исходов среди истосковавшихся по женской ласке мужчин было бы меньше, и характер их изменился бы – это были бы смерти ради удовольствия. Самые прекрасные смерти в мире.

* * *

На дворе увядала осень, мы с Нодаром сидели на парапете у входа в парк Победы и от нечего делать вроде бы как грелись на солнышке. Клены позади нас горели огненной красно-желтой листвой и контрастировали с ярко-зелеными елями. Если бы у нас было желание наслаждаться цветовыми причудами природы, наверное, мы были бы счастливы. Но на любование пейзажем нас не тянуло. Хотя полное отсутствие какой-либо наличности в наших карманах открывало перспективу пребывания на этом месте аж до самого захода солнца. Но кто сказал, что чудес на свете не бывает?

Совершив полукруг по периметру площади, выруливая в нашу сторону, вдруг резко взяла вираж легковушка и, въехав на тротуар, остановилась буквально перед нами. Да так, что лишь какая-то пара сантиметров спасла нас от хирургической операции по ампутации нижних конечностей. Это была иномарка «Опель» модели «Вектра», цвета морской волны. Из нее выскочил шустренький такой парень в камуфляже и с пистолетом за поясом. Я решил, что он из полиции и сразу же пригласит следовать за ним в клинику для прохождения теста на наличие наркотических останков в наших организмах. То есть, образно говоря, начнет шантажировать с целью выманить у нас деньги. Оказалось, что нет. Парень бросился к Нодару, и они расцеловались. Потом он протянул руку мне и представился:

– Вано.

Нодар добавил:

– Боевой друг и товарищ. Вместе воевали в Абхазии. А это, – сказал про меня, – друг и товарищ по штатской жизни. Вместе росли с самого детства.

Вано, захохотав, обнял нас обоих и заявил:

– Встречу военных со штатским надо отметить.

– Мы пусты, – признался Нодар.

– А я нет, – сказал Вано. – Поехали!

Приехали мы в «Кахетинские шашлыки», где эти последние подавались в широком ассортименте: из свинины, баранины, говяжьего филе и даже осетрины, в Кахетию вроде бы не заплывающей. Выбирай, чего душе угодно. Вано заказал все сразу с двумя графинами белого терпкого вина, которое после первого же стакана здорово развязало ему язык. Фронтовик поведал мне (Нодара от ретроспективы этих историй, наверное, мутило), как, будучи еще учеником девятого класса, впервые попал в детскую колонию. Дело было такое. В гостинице «Тбилиси» подхватил два чемодана прибывших интуристов, пошел с ними к выходу, не ведая, что пропуск на вынос требуется. Швейцар же не только потребовал, но потом еще и хай поднял. Отправили на первый срок. Вышел. А пока сидел, то есть за время его отсутствия на воле, супермаркеты, еще советские, стали открываться. Раз зашел в отдел одежды, посмотрел на то, на это, снял свое старое пальто, пиджак, брюки, оделся во все новое, хотел выйти в нем, не выпустили, отправили на второй срок, гады. В колонии его стали звать «хатабала», что на русском соответствует понятию «беда», «несчастье». Так вот это «несчастье» во втором случае стало зэком еще при СССР, а на свободу вышло уже в суверенной и независимой Грузии, совершив прорыв в новую эпоху благодаря президентскому указу об амнистии. Год прошатавшись, прислушиваясь в основном к ораторам на митингах, клеймившим разного рода сепаратистов, надумал Вано исполнить свой гражданский долг перед родиной и подался в Абхазию немножко повоевать, где они с Нодаром и познакомились. Полгода служили в одном отряде, после Нодара ранило осколком мины в руку, она у него сразу повисла, как плеть, и его отпустили домой. Вано же вернулся позже, с полным набором сувениров: комплектом личного оружия из автоматов, револьверов, пистолетов, гранат и автомобилем «Опель Вектра» в придачу.

Поминали фронтовые друзья эти времена былые, запивая свое боевое прошлое белым кахетинским с интервалом в пять-семь минут. Правая рука Нодара, после того ранения так до конца и не восстановившая все функции, уже через полчаса заработала, как отлаженный швейцарский механизм, – он запросто брал ею со стола двухлитровый графин и заполнял наши стаканы. Примерно час спустя я, как обычно, пребывал в свойственном мне состоянии полной отключки.

Проснулся на заднем сидении «Вектры», услышав чей-то вроде знакомый голос:

– Где здесь улица Барнова?

Открыл глаза, увидел Вано, не узнал, но рядом с ним сидел Нодар, тогда я все вспомнил и сказал:

– Барнова? Так я на ней живу.

– Не торопись, – охладил мой пыл Нодар, – ты не в Тбилиси.

Я поднялся и глянул через стекло. За ним моросил мелкий дождь, а мы стояли на площади, ничем не отличавшейся от площади у парка Победы, кроме одной, пожалуй, детали. В глубине ее перед зданием с куполом берлинского рейхстага на высоком постаменте возвышался глядящий вдаль, наверное, в светлое будущее великий вождь всех времен и народов. Гранитный. До меня дошло, что мы – в Гори.

– Как проехать на Барнова? – вопрошал прохожих Вано.

Какой-то субъект, длинный как жердь, отозвался:

– Я покажу. Мне туда же.

Он уселся рядом со мной, причем ноги убрал вбок, ближе ко мне, они у него были еще длиннее, чем он сам.

– Вам какой номер нужен?

– Номера не помню, – ответил Вано. – Но дом узнаю.

– А к кому вы?

– К Варданашвили, – сказал Вано.

– Ну?! – удивился длинный субъект. – Я тоже к ним.

– А ты кем им приходишься? – спросил Вано.

– Знакомым, – сказал субъект. – А вы к Анико или Мери?

– К обоим, – ответил Вано. – Они мне родственники.

– Очень приятно, – улыбнулся тип. – Познакомимся. Меня зовут Вано.

Надо же, еще один Вано. Мы тоже ему представились.

– Сейчас налево, – сказал Вано длинный. Вано недлинный свернул, и мы подъехали к одноэтажному частному дому, в котором он, видимо, и вправду когда-то бывал, потому что притормозил. Оба Вано вылезли из машины. Субъект пошел к двери и нажал на кнопку звонка. Наш Вано поперся за ним. Я спросил Нодара, что мы здесь делаем. Тот наспех объяснил, что Вано, будучи в подпитии, вдруг решил навестить свою бывшую девушку, которую не видел с тех пор, как ушел воевать. Тем временем дверь открылась, и мы увидели в ее проеме миловидную, довольно свеженькую особу. Она улыбнулась длинному, но, разглядев за ним еще и недлинного, вдруг неожиданно покраснела.

– Вот, гостей привел, – сказал ей субъект. Она этой новости совсем даже не обрадовалась и молча смотрела на них обоих.

Наш Вано подошел к ней, поцеловал в щеку и спросил:

– Не рада мне, сестра?

– Почему же, проходите. – И, разглядев меня с Нодаром в машине, подошла и тоже пригласила внутрь.

В зале стоял накрытый на трех человек стол с вином и закусками, и вокруг него суетилась какая-то женщина.

– Добрый вечер, тетя Анико, – приветствовал ее тип.

– Здравствуй, Вано, – ответила она. – Что встали, проходите, пожалуйста, – обратилась к нам, – сейчас добавлю приборов. Мог бы предупредить, а то неудобно как-то вышло, – буркнула типу.

– Это ваши гости, а не мои, – парировал тот, но женщины уже не было в комнате.

– Как поживаешь? – тем временем поинтересовался наш Вано у девушки, которая была, по-видимому, той самой Мери.

– Нормально, – ответила она.

– В Тбилиси не тянет?

– Иногда.

– Почему не приезжаешь?

– И что мне теперь там делать? – вопросом ответила Мери. – Народу, кажется, и без меня хватает. Беженцев полно.

– Учиться почему бросила?

Мери пожала плечами, ничего не сказав.

– Война чертова всему виной… Будь я дома, ни за что бы тебя не отпустил.

– Медсестра – она и без техникума медсестра, – заметил Вано длинный. – Теперь и врачам, наверное, диплом уже не нужен.

– Гинекологам может понадобиться, – влился в эту светскую беседу Нодар, – а то вдруг напутают, станут принимать роды и у мужчин.

Все почему-то засмеялись. Вернулась Анико с тарелками, стаканами, ножами и вилками на подносе. Дочь помогла ей расставить и разложить их на столе. Стульев было как раз шесть. Мы расселись, налили вина.

– Позволите мне тост? – спросил наш Вано и, не дожидаясь не знаю уж чьего согласия, продолжил: – Калбатоно2222
  Вежливое обращение к женщине в Грузии.


[Закрыть] Анико, я хочу выпить за этот очаг, за вас и Мери, за светлую память вашего супруга. Я желаю вашей семье счастья, достатка и добра.

Мы встали, и Нодар с субъектом выпили вслед за Вано. Я пригубил стакан, но пить не стал.

Тут нашего Вано сразу понесло.

– Мы ведь родственники, – сказал он, обращаясь к женщине.

– Каким образом? – спросила та.

– Мери в Тбилиси жила у тети Нины, так?

– Так, – подтвердила Анико.

– А я племянник тети Нины, – заявил Вано. У женщины аж глаза на лоб полезли.

– Ну и? – подстегнула она его.

– Значит, кем я вам прихожусь?

– Никем, – ответила она. – Мери снимала у твоей тетки комнату, какие мы родственники?

– Как это снимала? – удивился Вано. – А я почему об этом не знал?

– Ты у меня это спрашиваешь? – ответила Анико. Бойкая была женщина. Такой даже палец показывать не следует, а то возьмет и откусит всю руку.

– Это правда? – спросил Вано у Мери.

– Что правда?

– Что комнату ты снимала?

– А ты что, не знал? – переспросила та.

– Нет, конечно, – нехотя отозвался тот.

– Значит, ты племянник Нины? – переспросила его Анико.

– Да, – только и ответил тот.

– И какого черта ты к нам приперся?

От изумления все мы рты разинули, в особенности же длинный субъект. Вано, наш зэк-малолетка и герой-фронтовик, вконец растерялся.

– Вас навестить.

– Позволь поинтересоваться, зачем?

– Просто так.

– Я тебе вот что скажу, – продолжала атаковать бедного Анико. – Твоя тетка – бесстыжая сводница. А ты, наверное, сутенер. Ответь мне, что ты здесь потерял?