Текст книги "Заговор Англии против России. От Маркса до Обамы"

Между тем размеры нашей страны, её ресурсы, демографические проблемы ставят перед нами задачу сохранения и развития научно-технической самодостаточности. Мы должны уметь сами производить всё необходимое. В материальном производстве, как, впрочем, и во многих других вопросах, мы должны минимально зависеть от внешнего мира, и в то же время этот внешний мир должен максимально зависеть от нас.

Но пока экономический блок нашей верхушки идет диаметрально противоположным путём. У наших либералов Тэтчер не выходит из головы в буквальном смысле. Если перефразировать Маркса, который в свою очередь дополнил соответствующую фразу Гегеля, то можно определённо констатировать: тэтчеризм повторяется дважды – первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса.

Бородинская лемма, или Битва Англии с Францией до последнего… русского солдата

Сочетание слов «битва империй» и «Бородинская» у подавляющего большинства читателей будет ассоциироваться с войной быстро и умело сколоченной Наполеоном Европейской империи против Российской империи. В главе действительно приводится стратегический анализ этой войны. Но анализируя действия французской и российских сторон, на ум мы кладём действия третьей империи – Британской.

Большая часть современной истории окрашена противостоянием величайшей морской империи и величайшей сухопутной. Англия всегда видела в России опасного конкурента в колониальной политике. Например, её ревность к возможному захвату Индии – жемчужины Британской империи – с тыла имела, хотя и с определёнными оговорками, основание. В свою очередь Англия при первой же возможности старалась стиснуть Россию по всем широтам. Если кто-то считает, что это дела давно минувших дней, то он жестоко заблуждается. Вот например, на первый взгляд, в конце 1930-х годов Черчилль вроде бы усиленно сколачивал антигитлеровскую коалицию с участием СССР. Но в действительности он получил возможность официально искать союзников только летом 1940-го, став премьером после реального нападения Германии на Британию. А вот до этого Черчилль был всего лишь формально рядовым членом парламента, чьё фактическое влияние опиралось лишь на воспоминания о былых должностях, зато всякие чемберлены, облечённые реальными полномочиями, близоруко обхаживали Гитлера, всячески подталкивая его к маршу на Восток. Осторожный Сталин переиграл в этой дипломатической партии своих британских (и иже с ними) коллег. Тэтчер продолжала в современных условиях старую британскую политику – сдерживания и одновременно использования России. Более ранние нюансы этой политики мы проанализируем на материале войны 1812-го года.

Совсем недавно наша страна отмечала двухсотлетие Бородинской битвы. Но как это ни парадоксально, именно этой битвы старательно избегал один из величайших стратегов в истории России – Михаил Илларионович Кутузов. Кутузов очень тяжело переживал большой стратегический просчёт императора Александра I, заключившего союз с Британией против Франции. От этого союза Россия ничего не выигрывала, а только теряла – как в настоящем, так и в будущем. Союз с тогдашней Францией принёс бы ей не только политические, но и экономические дивиденды и укрепил бы её безопасность на долгую перспективу. Кутузову пришлось применить и высокое дипломатическое искусство, и низменную хитрость, чтобы придать действиям российской власти максимум стратегичности. У Михаила Илларионовича был колоссальный кредит доверия во всех слоях российского общества, но даже этого кредита не хватило, чтобы избежать масштабного прямого столкновения с Наполеоном. В итоге, как писал тот же Михаил Юрьевич Лермонтов:

 
Плохая им досталась доля:
не многие вернулись с поля.
 

А ведь сохранение – как армии, так и мирного населения – и ставил во главу угла Кутузов. «Скифская стратегия» русской армии удалась благодаря сложению двух кредитов доверия – сначала царя к Барклаю де Толли, а затем всего общества к Кутузову.

Избежать Бородинского сражения у фельдмаршала не получилось. Его замысел не понял бы ни народ, ни генерал, ни царь. Между тем Кутузов смог бы добиться той же победы над Наполеоном без бородинских жертв. Ретроспективный анализ первоисточников доказывает это.

И ещё один свой стратегический замысел Кутузов, к сожалению, не смог провести в жизнь. Перемирие, начатое было им с французами, оказалось сорвано под давлением британских интриганов и лазутчиков. А ведь реализуй великий стратег этот замысел, сохранилась бы большая сила российской армии и взаимно загасились бы силы армии Британии и Франции. Ведь именно эти армии через пару-тройку десятилетий объединятся и будут громить Россию в Крымской войне. Именно этого – доминирования будущей Британии в Европе за счёт русской крови – хотел избежать старый фельдмаршал.

Не смог он и остановить выход российской армии за пределы рубежей страны. Россия освобождала Европу, ничего не получив взамен – ни морально, ни материально. Тем не менее Кутузову хватило изворотливости сначала не допустить покушения на жизнь Наполеона (его намеревался провести диверсант Фигнер), а затем живым выпустить его из России.

Череда стратегических просчётов разных правителей разных эпох привела к тому, что – казалось бы, неисчерпаемые – людские ресурсы России оказались к XXI веку катастрофически подорваны.

Незадолго до вторжения Наполеона в русской армии разгорелся очередной раунд, к сожалению, традиционных интриг. Причём ключевую роль в них играл сам император Александр I Павлович Романов. Он оказался на троне в результате убийства заговорщиками его отца Павла I Петровича и, понятно, не желал, чтобы и на него нашёлся заговор. Поэтому старательно организовывал грызню между своими приближёнными. В частности, давал им пересекающиеся полномочия (такая система сдержек и противовесов придумана за многие века до Бориса Николаевича Ельцина).

Кстати, судьба императора Павла заслуживает отдельного рассмотрения здесь хотя бы потому, что изрядно повлияла на все последующие взаимоотношения России с Францией. Ведь сам Павел дважды, говоря современным языком, поменял политическую ориентацию (в смысле отношения к Франции).

В момент воцарения он относился к Франции очень тепло – просто назло покойной маме: та восприняла Французскую революцию в целом весьма неодобрительно, а уж казнь законного короля и вовсе вызвала её негодование. Павел же в бытность свою наследным принцем успел поездить по Европе, проникся модными тогда идеями свободы, равенства и братства. Да на это наложилась ещё и неприязнь к маме, десятилетиями державшей его в стороне от законного трона (по тогдашнему праву и обычаю она могла считаться разве что регентшей, обязанной передать трон сыну сразу по его совершеннолетию). Павел успел возненавидеть едва ли не всё, что она делала. И стал искать пути сближения с Францией просто назло покойнице.

Но тут Наполеон совершил одну из множества ошибок в своей политической стратегии. При всех своих несомненных военных и хозяйственных талантах он отродясь не бывал дипломатом. И по дороге в Египет в 1798-м захватил остров Мальта. Просто потому, что ему был необходим промежуточный опорный пункт на пути снабжения экспедиционного корпуса. Но изгнанные оттуда рыцари обратились за поддержкой к императору Павлу, уже заслужившему репутацию последнего рыцаря Европы. Захват Мальты, дотоле ничем не угрожавшей Франции, Павел счёл деянием неблагородным и заслуживающим наказания. Он тут же вошёл в антифранцузскую коалицию и направил опального (за близость к императрице Екатерине и неприязнь к Павловским реформам вооружённых сил в прусском стиле) Суворова зачищать Италию от французов. Вскоре боевые действия перешли на территорию Швейцарии.

Здесь наложилось друг на друга сразу несколько сюжетов.

Гений Суворова, отточенный десятилетиями сражений в причерноморских степях (с эпизодическими боями на северо-востоке Европы), совершенно не был отшлифован условиями серьёзно пересечённой местности. Суворов спланировал швейцарскую кампанию в том же стиле, какой принёс ему бесчисленные победы в кампаниях против Турции. Между тем особенности движения в горах совершенно иные, чем на равнине. Там одинаковые расстояния требуют иной раз времени, различающегося во многие разы. Синхронизация движения двух русских и двух австрийских отрядов нарушилась, и французы получили возможность бить их по частям. Если бы австрийцы заранее предупредили Суворова об этой особенности прекрасно изученного ими театра военных действий или хотя бы обеспечили войскам надлежащее снабжение и организовали точки промежуточных стоянок для новой синхронизации маршей, осложнений не возникло бы. Но союзники самоустранились и от снабжения, и от планирования. Ошибка Суворова, не исправленная вовремя, стала роковой. Правда, ему удалось вывести из Швейцарии неожиданно большую долю войск. Преследовавший его генерал – и будущий наполеоновский маршал – Массена говорил, что отдал бы все свои победы за такое отступление. Тем не менее провал был налицо – и налицо была вина союзников как за саму идею переброски русских войск в Швейцарию для замены уходящих австрийцев, так и за дезорганизацию похода. Австрийцы поступили абсолютно непорядочно и в политическом, и в военном смысле.

Одновременно предали «союзнички» – англичане. После ухода Суворова они стремительно вытеснили русских из Италии – прежде всего руками своих южноитальянских союзников. Решающую роль тут сыграли легендарный адмирал Горацио Нельсон и его любовница Эми Лайон (по мужу – Гамильтон). Они имели непререкаемое влияние на короля Неаполя и обеих Сицилий (леди Гамильтон, по слухам, даже стала по совместительству любовницей королевы) и добились резкого поворота Италии спиной к России, фактически спасшей Италию от полной французской оккупации.

В довершение те же англичане в 1800-м захватили Мальту – но не восстановили её независимый статус и не отдали Павлу, бывшему уже гроссмейстером Мальтийского рыцарского ордена, а оставили в своём владении. Остров обрёл независимость только в 1964-м – на исходе распада Британской империи.

Словом, у Павла накопилось множество поводов к новому сближению с Наполеоном. Но кроме поводов были и причины – причём причины стратегического характера.

Главная стратегическая причина – промышленная революция в Европе. К тому времени она лишь начиналась, и её плодами успела воспользоваться только Англия. Российская (и французская) промышленность ещё пребывала на предыдущем эволюционном витке и заведомо проигрывала в конкуренции с английской. Для её совершенствования требовались немалые капиталовложения, а кто же по доброй воле вложится в явно невыигрышное дело? Ещё тогда многие инстинктивно понимали то, что лишь во второй половине XIX века внятно сформулировал немецкий экономист Даниэль Фридрих Йоханн Лист: развитие новых отраслей и технологий требует временной самоизоляции рынка от внешних конкурентов. Наполеон лишь через несколько лет установил полную блокаду европейского континента от английских товаров – но первые намёки на неё уже просматривались. Да и опыт фактического главы французского правительства Жана-Батиста Кольбера, создавшего при Короле-Солнце первое поколение французской крупной промышленности, ещё не забылся.

После Трафальгарской битвы (21-го октября 1805-го года) Наполеон уже не мог бороться с Британией на море, где Англия стала почти единственной владычицей. Но торговлю английскими товарами можно было блокировать на суше – это подорвало бы экономику Британии.

Идея экономической блокады Великобритании родилась во времена французского Конвента. В 1793-м году Комитет общественного спасения запретил ввозить во Францию многие фабричные изделия – конечно, изготовленные в Англии. Разрешалось ввозить фабрикаты только из дружественных Франции государств. Нейтральные страны начали жаловаться на «права», которые Англия присвоила себе на море благодаря собственному перевесу. В 1798-м англичане разрешили нейтральным судам ввозить продукцию враждебной страны в Британию и в их отечественные порты, и ещё подтвердили это правило в 1803-м, но этого было мало – и англичанам, и Наполеону. Англичан не устраивала оживлённая американская торговля: американские суда ввозили в английские порты товар из французских и испанских колоний Вест-Индии. Тем более, что американцы вскоре превысили свои права, начав ввозить во Францию и Голландию товары из колоний этих стран.

Король Великобритании Георг III 16-го мая 1806-го подписал указ: Англия объявляла блокаду всех портов Европы, всех берегов и рек на всём пространстве от Эльбы до Бреста. На практике было блокировано только пространство между устьем Сены (порты Гавр и Онфлёр) и портом Остенде. В порты между этими двумя пунктами не имели права заходить никакие нейтральные суда. Корабль, захваченный при попытке зайти туда, признавался законной добычей англичан. Однако нейтральные суда могли свободно входить в указанные порты и выходить из них, если они «не грузились в каком-либо порту, принадлежащем врагам Его величества, или не следовали прямо в какой-либо из принадлежащих врагам Его величества портов». В тексте указа старательно не уточнялся вопрос происхождения грузов.

Наполеон этого допустить никак не мог. Сославшись на то, что Англия нарушает признанное всеми цивилизованными народами международное право, 21-го ноября 1806-го – после разгрома прусской армии французами – Наполеон подписал Берлинский декрет о континентальной блокаде, благо к тому моменту контролировал всю береговую линию Европы. Декрет запрещал торговые, почтовые и иные отношения с Британскими островами; эту политику должны были поддержать все подвластные Франции, зависимые от неё или союзные ей страны. Любой англичанин, обнаруженный на этих территориях, становился военнопленным; корабли отходили французам, товары, принадлежащие британцам, конфисковывались. Ни одно судно, следующее из Англии или её колоний или заходившее в их порты, не допускалось во французские порты.

Великобритания в ответ широко развернула торговую войну на море. Процветала контрабандная торговля. «Королевские приказы» 1807-го года запретили нейтральным государствам торговать с враждебными странами и принуждали корабли нейтральных стран заходить в британские порты – платить налоги и пошлины Англии.

В конце 1807-го года Наполеон подписал так называемые «миланские декреты», по которым всякий корабль, подчинившийся распоряжениям английского правительства, приравнивался к вражеским судам и подлежал захвату. А 18-го октября 1810-го издал указ, по которому все британские товары, обнаруженные на твёрдой земле, должны быть сожжены.

Континентальная блокада способствовала интенсификации отдельных отраслей промышленности (главным образом металлургической и обрабатывающей), но подрывала экономику тех европейских стран, что были традиционно связаны с Великобританией. Конечно, они непрерывно нарушали указы Наполеона. Главная задача блокады – сокрушение Великобритании – оказалась невыполненной. Чем сильнее Наполеон закручивал гайки, тем больше росло внутреннее сопротивление на вроде бы подвластных ему территориях.

Кстати, в разгар континентальной блокады число промышленных предприятий в России выросло на треть. И примерно на столько же выросло производство на уже существующих. Для России в целом противостояние Англии было выгодно. К сожалению, оно оказалось невыгодно для тогдашнего правящего класса: Англия, в отличие от Франции, остро нуждалась в российском сырье и сельскохозяйственной продукции, а сами дворяне с удовольствием покупали английские промышленные товары, считая местную продукцию заведомо недостойной просвещённого внимания.[13]13
  Как мало с тех пор изменилось! В нынешней России сырьевой бизнес тоже остаётся главным препятствием и к развитию промышленности, и к ведению самостоятельной внутренней и внешней политики.


[Закрыть] Поэтому при Александре Россия саботировала блокаду, что и стало главной причиной наполеоновского вторжения 1812-го года. Павел, относившийся к своим дворянам довольно жёстко, вряд ли допустил бы такое развитие событий. Приведём обширную цитату К. Военского:

«В начале XIX в. единственным сословием, имевшим политическое значение, было дворянство, желанию которого и вынужден был уступить Александр, порвавший перед лицом дворянской фронды союз с Наполеоном, во всех отношениях выгодный для России.

Цель Наполеона отнюдь не ограничивалась интересами одной Франции. Он хотел освободить континент от экономической зависимости Англии и тем положить основание самобытному развитию промышленности Европы. Он называл Англию «великим ростовщиком мира» (lе grand usurier du monde) и считал себя апостолом великой борьбы за экономическое освобождение Европы.

Насколько верны были его расчёты, свидетельствуют цифры, касающиеся числа фабрик и заводов в России. В 1804 г. число фабрик было 2 423, через десять лет – 3 731, т. е. возросло на целую треть. Количество рабочих в 1804 г. – 95 202, в 1814 г. – 169 530. Более всего развилась промышленность бумаготкацкая,[14]14
  То есть переработка хлопка.


[Закрыть] затем железочугунная.

Совершенно без изменения остались отрасли, изготовляющие предметы роскоши.

Главную причину неудачи континентальной системы следует искать в экономической отсталости Европы, которая ещё не вышла из земледельческого периода, тогда как Англия давно уже перешла к капиталистическому производству. Европа сбывала сырьё Англии, а от неё получала всевозможные изделия.

Через 10–15 лет Европа приспособилась бы и развила внутри себя обрабатывающую промышленность, но Англия ценою огромных пожертвований, рискуя полным банкротством, напрягла все силы страны для борьбы с могущественным и гениальным врагом своим – Наполеоном, и он пал, сломленный невозможностью добиться в Европе единства политики, требовавшей жертв в настоящем, но сулившей неисчислимые выгоды в будущем.

Англия победила. За нею осталось мировое владычество над морями, и в цепких руках её снова сосредоточилась вся внешняя торговля Европы, которая терпела денежную зависимость от островной державы, а нередко должна была считаться с её желаниями и в международной политике на континенте. Выгоды этой политической конъюнктуры впоследствии испытала на себе тогдашняя союзница Англии – Россия: в эпоху Севастополя, в кампанию 1877–1878 гг. и в последнюю Русско-японскую войну».[15]15
  «Отечественная война и Русское общество» 1812–1912. Т. 1. Издание Т-ва И. Д. Сытина, Москва, 1911.


[Закрыть]

Это чрезвычайно важный момент. Стратегическая ошибка 1812-го года аукнулась не только в Крымской войне 1853–56-го годов, но в последующем поражении России от стремительно модернизированной Японии в 1904–1905-м году. В свою очередь это поражение в Русско-японской войне вкупе с бездарным вступлением и ведением Первой мировой обрекло Россию на море крови в последующие годы.

Здесь важно также отметить отношение Англии к России. В ту пору бытовала шутка: англичане так ненавидят французов, что готовы воевать с ними до последнего русского солдата. Это – лишь одно из множества проявлений английской стратегии, абсолютно аморальной с нашей точки зрения, но неизбежной на их взгляд. Со времён Столетней войны англичане уяснили: единственный способ предотвратить дальнейшие атаки с континента – добиться, чтобы потенциальные враги Англии грызлись между собой и поэтому не задумывались о действиях против неё. С английской точки зрения поддержка такой беспрестанной грызни вполне оправдана, а потому моральных препятствий они не ощущают.

Для нас же подобное поведение совершенно аморально прежде всего потому, что в нашей истории практически не случалось условий, благоприятствующих ему. Врагов у нас всегда было очень много. Располагались они в основном по периметру нашей страны, так что точек соприкосновения между собою у них было куда меньше, чем с нами, – значит, и организовать значимые интриги между ними мы не могли, ибо друг от друга они могли оторвать меньше, чем от нас. Наконец, едва ли не каждый враг по отдельности оказывался куда слабее, чем наша страна, а потому можно было усмирять их по отдельности.

Словом, Павел резко повернулся от Англии к Франции. Даже начал подготовку грандиозного стратегического манёвра – вторжения в Индию, где к тому времени английское владычество было ещё недолгим, но уже неприятным. Поход русских казаков, усиленных французами (их англичане изгнали из Индии несколькими десятилетиями ранее, так что на фоне английской безжалостности французское правление успело стать предметом радужных легенд), мог сокрушить главное звено колониальной империи.

Англия ответила по обыкновению – исподтишка. В числе главных деятелей дворянского заговора, завершившегося убийством Павла, был и тогдашний английский посол в России. По намёкам мемуаристов, он пообещал заговорщикам на случай неудачи убежище на острове: традиция невыдачи из Лондона беглецов к тому времени уже устоялась да и по сей день нерушима.

Российским императором стал Александр I, что радикально изменило политический курс страны.

В войнах 1806-го и 1807-го годов Россия помогала Пруссии, сражавшейся с Наполеоном. Именно тогда проявился стратегический гений Кутузова: в преддверии битвы при Аустерлице. Тогдашний король Пруссии Фридрих Вильгельм III хитрил и тянул с вступлением в антифранцузскую коалицию. Ни Александр I, ни явно недалёкий австрийский император Франц I не усмотрели в этом сколько-нибудь значимой угрозы – они полагали собственные силы более чем достаточными для разгрома Франции. А вот Кутузов счёл необходимой концентрацию всех возможных сил. Он настаивал либо на немедленном присоединении Пруссии к союзникам, либо на затяжке войны – благо на зиму можно было отступить в чешские горы.

Но Александра и Франца поддерживали самонадеянные теоретики. У нас – очередной князь Долгорукий, у австрийцев – генерал Вейротер. Наполеон же изобразил истощение своей армии. Он вроде бы уклонялся от соприкосновения с союзниками. Тем самым он выманил их на прямое столкновение, где был непобедим. Кутузов мог переиграть его только на высших уровнях стратегии, вне прямого контакта противников. Но монархи – его собственный и союзный – не дали ему проявить свои сильные стороны, подставив его под сильные стороны французского полководца.

Манёвры Наполеона оказались очередным воплощением древнего принципа «разделяй и властвуй». Прежде всего он при Аустерлице разбил австрийские и русские войска. Затем, когда Пруссия всё же вступила в войну, разгромил её за несколько месяцев. Наконец он навязал России договор, включающий её в систему континентальной блокады вопреки воле её дворян: Наполеон и Александр заключили Тильзитский мир. Это соглашение привязало Россию (а заодно и Пруссию) к Франции. В 1809-м году блокаду поддержала и Австрия.

Наполеон продолжил создавать единую Европу в пику Англии (с явным преобладанием самой Франции – но и другие страны обрели бы немалые дополнительные возможности прогресса). Но Россия уже не могла участвовать в этом единстве. Даже если сам Александр предпочёл бы промышленное развитие России роли сырьевого и полуфабрикатного придатка – он не рисковал противостоять единству английских интриганов и собственных дворян, ибо знал, чем это завершилось для его отца. Столкновения с Францией оказались неизбежны – и понадобилась выработка новой военной стратегии. Хотя в смысле экономическом и политическом стратегия союза с Англией против Франции была заведомо проигрышна.

Это, кстати, понимали некоторые из умнейших люди в самой России. В частности, Кутузов восхищался Наполеоном не столько как военным, сколько как государственным деятелем. Он даже после вторжения Наполеона рассчитывал заключить с ним перемирие на условиях восстановления довоенного положения. Кутузов видел, из какой экономической и политической трясины Наполеон вытащил Францию. И был уверен: России нужны схожие меры.

Но ещё находясь в фарватере французской политики, в 1808-м году Россия объявила войну Англии. Александр I предложил Швеции примкнуть к антианглийской коалиции. Король Швеции Густав IV отказался, вернув при этом ранее полученный орден Святого апостола Андрея Первозванного, и объяснил, что не хочет носить награду, которой русский император одарил «узурпатора» Наполеона в Тильзите. В ответ Александр I вторгся на территорию Финляндии, фактически принадлежащей шведам.

Поначалу война складывалась удачно для России: к маю 1808-го года русские войска заняли город Або, тогдашнюю столицу Финляндии. Но вскоре ситуация стала меняться: армии, растянутой по огромной территории, стало не хватать продовольствия и боеприпасов; шведам же, напротив, удалось сконцентрироваться и ударять по русским точно и успешно.

Михаилу Богдановичу Барклаю де Толли – в то время генерал-лейтенанту и начальнику 6-й пехотной дивизии – приказали во главе экспедиционного корпуса выступить из России в Финляндию. В июне 1808-го он занял Куопио и успешно сопротивлялся штурму города. Однако вскоре Барклаю из-за болезни пришлось вернуться в Санкт-Петербург. Здесь его привлекли к работе Военного совета, куда входил Александр I и его приближённые.

В декабре 1808-го Барклай составил и предложил государю план переброски войск в Швецию зимой по льду Ботнического залива. Операция могла совершенно изменить ход войны. Император и Военный совет одобрили предложение. Наши военачальники подготовили три пехотных корпуса – их возглавили Пётр Иванович Багратион, Павел Андреевич Шувалов и сам Барклай. Корпусу Барклая предстоял стокилометровый путь по льду залива – от города Васа до Умео. В марте 1809-го солдаты прошли по ледяным торосам сквозь снежную пургу и разгромили противника. Шведы ушли из Умео. Исход войны был предопределён. Только тогда Швеция убедилась, что не защищена от России ни в какое время года, и решила больше с Россией не воевать. Кстати, для Швеции это решение оказалось стратегически невероятно выигрышным.

Нынешние историки изрядно ругают Александра за то, что тот, окончательно отобрав Финляндию у Швеции, даровал ей широчайшие права. Фактически Финляндию не связывало с Россией ничто, кроме единого монарха обоих престолов – великого князя финляндского и императора российского. Впоследствии это создало множество правовых осложнений, а ими потом воспользовались как почвой для политического раскола. Но в тот момент действовать иначе – означало создать очаг недовольства в завоёванной провинции. Не завоёвывать же её было нельзя: без окончательного занятия Финляндии невозможно было предотвратить дальнейшие вторжения шведов. В свете тогдашних политических обстоятельств это было, бесспорно, разумное и оправданное решение – даже при том, что оно впоследствии обернулось конфликтом с финнами: такой ценой был снят более опасный для России конфликт со шведами. Это был смелый шаг. Считают, что Александра I подтолкнул к этому Сперанский. Это был блестящий креативный ход, невиданный доселе в российской истории, но стратегически верный. Такой шаг вкупе с тонкой политикой в отношении Бернадота – в то время наследного принца – обеспечивал безопасность Петербурга – сердца Российской империи.

«Бернадот как человек очень умный, – писал Корф, – с первого дня своего пребывания в Швеции, назвав себя «настоящим гражданином Севера», хорошо оценил существовавшее там положение вещей, т. е., с одной стороны, великое значение для Швеции союза с Англией, а с другой – возможность залечить «финляндскую рану» приобретением Норвегии…

Наполеон, между тем, всё ещё находился под влиянием ошибочного расчёта, что стоит ему захотеть и Швеция как один человек поднимется против России для обратного завоевания Финляндии; он знал о существовании шведской партии, ещё жившей надеждой на возвращение Финляндии, но сильно ошибался в оценке её значения; другой ошибкой его были расчёты, положенные на Бернадота; последний, впрочем, «клялся» и французскому уполномоченному в Стокгольме, что закроет шведские порты для английских товаров, и даже намекал на возможность действий против России; и всё это происходило одновременно с секретными переговорами с Чернышёвым! Для Бернадота это было, однако, только политической диверсией, обманувшей Наполеона. Наследный принц строил свои планы в другом направлении; все его расчёты были основаны на приобретении Норвегии, в чём, он уверен был, поможет ему Александр…

Александр вернулся в Петербург вполне довольный результатами своего путешествия; он имел действительно полное право быть удовлетворённым; плоды его северной политики были уже налицо; свидание в Або и последнее путешествие по Финляндии поставили точку над этой политикой. Финляндцы были друзьями России, Швеция же – союзницей. Александр справедливо мог гордиться результатами своего дела, Россия же должна быть благодарна ему за неё; она является одной из немногих светлых страничек этого царствования».

За успешные боевые действия Багратиона и Барклая произвели в генералы от инфантерии. Барклая удостоили ордена Святого благоверного князя Александра Невского и поставили главнокомандующим русской армией в Финляндии и генерал-губернатором Финляндии.

Он был прекрасным организатором и держал в порядке как армию в частности, так и присоединённые территории вообще. И опыт управления сложным и большим регионом, где никто не хотел подчиняться русским, оказался очень важным для дальнейшей карьеры Барклая.

Меж тем отношения между Россией и Францией снова изменились.

В том же 1808-м году император Александр I получил предложение о браке Наполеона с его сестрой, великой княжной Екатериной Павловной – и не дал своего согласия. В 1810-м Наполеон посватался к другой сестре Александра, четырнадцатилетней великой княжне Анне Павловне, впоследствии королеве Нидерландов, и снова получил отказ. После этого Александр I подписал положение о нейтральной торговле, фактически сводившее на нет континентальную блокаду. В 1810-м Наполеон женился на Марии-Луизе Австрийской, дочери императора Австрии Франца I. По мнению известного историка Евгения Викторовича Тарле, «австрийский брак» для Наполеона «был крупнейшим обеспечением тыла, в случае, если придётся снова воевать с Россией».

В 1810-м году Барклая назначили военным министром.

Барклай де Толли остро чувствовал приближение войны с Наполеоном. Как пишет Е. В. Тарле, в дипломатических кругах того времени вовсю говорили о вторжении французов на русские территории. Наполеон ускорял политику «движущейся границы», декретами присоединял к своей империи новые и новые страны, приближался к территории России. Времени оставалось немного, и Барклай начал преобразовывать армию. Он велел строить оборонительные сооружения на западных рубежах России, передислоцировал войска, набирал новых солдат – армия выросла почти вдвое. Военное министерство тоже было реорганизовано. За свои заслуги Барклай в сентябре 1811-го года был награждён орденом Святого равноапостольного князя Владимира 1-й степени.