Текст книги "Остров"

Разумеется, членом КВП он не был. Для Рани сама идея таких клубов являла собой предел богохульства. Только Бог дает человеку Мать. И Духовная Воительница желала, чтобы ее богоданная жертва принадлежала ей одной.

– У тебя нет своего КВП, – покачала головой Мэри Сароджини. – Это ужасно! Ты мог бы пойти и пожить несколько дней у одной из своих альтернативных матерей.

По-прежнему в страхе перед необходимостью рассказать своей единственной матери о провале миссии, Муруган начал жалобные вариации на ту же тему.

– Я даже не представляю, что она мне скажет, – твердил он. – Не могу вообразить, как прореагирует.

– Есть только один способ узнать это, – сказал Уилл. – Отправиться домой и выслушать ее.

– Поедемте со мной, – умолял Муруган. – Пожалуйста! – Он снова вцепился в руку Уилла.

– Я же просил не прикасаться больше ко мне. – Пальцы юнца поспешно разжались. Уилл улыбнулся. – Так-то лучше! – А потом сделал прощальный жест. – Спокойной ночи, Ваше Высочество. – И обратился к Мэри Сароджини с веселой просьбой: – Веди же меня, мисс Макфэйл!

– Вы притворялись? – спросила она. – Или рассердились не на шутку?

– Я рассвирепел всерьез и до крайней степени, – заверил он ее.

А потом вспомнил то, что ему показали в спортивном зале школы. Промурлыкав начальные ноты «Изгнания Ракшаши», он ударил в мостовую твердой подошвой ботинка.

– Как думаешь, мне лучше затоптать его?

– Может быть, пойдет на пользу.

– Ты серьезно так думаешь?

– Да. Он ведь начнет вас ненавидеть, как только пройдет испуг.

Уилл пожал плечами. Вообще-то ему было глубоко наплевать. Но, по мере того как недавние события уходили в прошлое, а будущее надвигалось, когда они покинули ярко освещенную площадь и стали подниматься по темной и крутой улочке, которая извивами вела в сторону больницы, настроение у него стало меняться. Веди меня, мисс Макфэйл! Но куда? И прочь от чего? К новому проявлению Главного Ужаса и очень далеко от надежды получить благословенную свободу, обещанную Джо Альдегидом. Получить ее как раз сейчас становилось совсем легко, а поскольку остров Пала был так или иначе обречен, то не стоило бы даже моральных терзаний и мук совести по поводу своего предательства. А ведь он, возможно, удалялся не только от надежды на год свободы. Вполне вероятно, что, наслушавшись жалоб на него Рани, Джо и сам разозлится в достаточной степени, чтобы лишить хорошо оплачиваемой работы профессионального наблюдателя за казнями. Не повернуть ли назад? Не разыскать ли Муругана, извиниться и сделать все, что ужасная женщина прикажет выполнить? В ста ярдах выше вдоль улицы сквозь стволы деревьев уже стал виден свет окон больницы.

– Давай отдохнем немного, – сказал он.

– Вы устали? – озабоченно спросила Мэри Сароджини.

– Да, чуть притомился.

Он отвернулся и оперся о свою трость-альпеншток, глядя вниз на рыночную площадь. В ярком свете дуговых фонарей розовое здание мэрии выглядело огромной порцией малинового шербета. На шпиле храма, фриз за фризом, он мог видеть обычную избыточность индуистских скульптур – слонов, демонов, девушек с небывало пышными грудями и задами, танцующих изображений Шивы и, конечно, целые ряды образов будущего и нынешнего Будды в спокойном экстазе. А между шербетом и мифологией где-то затерялось в густой толпе унылое лицо юноши в белой шелковой пижаме. Так не отправиться ли назад? Это будет разумный, практичный, осторожный поступок с его стороны. Но внутренний голос – не ласковый, как у Рани, а зычный и громоподобный – буквально закричал: «Подлость! Низость!» Совесть заговорила? Нет. Моральные принципы? Боже упаси! Но отвращение, грязь и невыносимая вульгарность – вот что не позволяло человеку, обладавшему хоть каким-то чувством собственного достоинства и вкусом, стать участником всей этой сволочной возни.

– Ну что, пойдем дальше, – сказал он, обращаясь к Мэри Сароджини.

Они вошли в вестибюль больницы. У дежурной за стойкой регистрации Сузила оставила для них записку. Мэри Сароджини следовало отправляться прямиком к миссис Рао, где им с Томом Кришной предстояло провести ночь. Мистера Фарнаби приглашали пройти в палату номер 34.

– Это там. – Дежурная сестра указала на маятниковую дверь.

Включился рефлекс вежливости, и Уилл сказал:

– Спасибо.

Но затем с неприятной тяжестью внизу живота, с ощущением легкой тошноты он поплелся к своему неясному теперь будущему.

– Последняя палата слева, – донесся вслед голос медсестры, которая сразу же уселась на свой стул за стойкой. – Доберетесь туда сами.

«Доберусь сам, – повторил он про себя. – Доберусь один». И неопределенное будущее слилось в единое целое с неотвязным прошлым – Главный Ужас существовал вне времени и повсеместно. Этот длинный коридор с темно-зелеными стенами стал тем же самым коридором, по которому год назад он шел к маленькой палате, где лежала умиравшая Молли. Кошмар имел тенденцию повторяться. Обреченно и сознательно он приближался к месту очередной кончины. Снова смерть, но только в несколько другой версии.

Тридцать вторая, тридцать третья, тридцать четвертая… Он постучал и стал ждать, слыша биение собственного сердца. Дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с маленькой Радхой.

– Сузила ждала вас, – прошептала она.

Уилл последовал за ней в глубь комнаты. Обогнув ширму, он увидел силуэт профиля Сузилы на фоне света лампы, высокую кровать, темное и изможденное лицо Лакшми на подушке, руки, больше похожие на обтянутые старым пергаментом кости, пальцы, напоминавшие когти. Снова Главный Ужас. Содрогнувшись, он отвернулся. Радха указала ему на свободный стул рядом с открытым окном. Он сел и закрыл глаза – но закрыл их физически только на свое настоящее, зато тем самым словно открыл внутреннее зрение на ненавистное прошлое, о котором настоящее назойливо напоминало. Он оказался в другой комнате рядом с тетушкой Мэри. Или, вернее, с остатками той личности, что была когда-то тетушкой Мэри, а теперь превратилась в кого-то другого, с трудом узнаваемого, – в кого-то, кто и не слыхивал о доброте и щедрости души, составлявших сущность натуры тетушки Мэри, в кого-то, переполненного бессмысленной ненавистью ко всякому приближавшемуся к ней посетителю. Она ненавидела и злилась на всех только лишь потому, что у них не было рака, потому что они не мучились от боли, не познали, что такое преждевременный смертный приговор. А наряду со злобной завистью к чужому здоровью и счастью в ней развилось сварливое желание постоянно жалеть себя и пребывать в состоянии самого приниженного и жалкого отчаяния.

«Почему это произошло со мной? Почему жертвой стала именно я?»

Он и сейчас мог слышать этот тонкий визгливый голосок, мог видеть заплаканное и искаженное от злобы лицо. Единственный человек, которого он когда-либо по-настоящему любил, кого обожал всем сердцем. А потом, уже в состоянии деградации, он стал презирать ее – более того, поймал себя на чувстве ненависти к ней.

Чтобы бежать из прошлого, Уилл приоткрыл глаза. Он увидел, что Радха сидит на полу очень прямо и скрестив ноги в позе медитации. На стуле рядом с постелью Сузила казалась тоже погруженной в полнейшую неподвижность. Он посмотрел на лицо, покоившееся на подушке. Оно тоже оставалось совершенно неподвижным, но той безмятежной неподвижностью, которая почти напоминала навсегда застывшую маску смерти. Снаружи из густой и темной листвы вдруг донесся крик павлина. По контрасту сразу после этого молчание стало восприниматься еще более полным, хотя в нем ощущалось таинственное и страшное значение.

– Лакшми. – Сузила положила ладонь на тощую руку старухи. – Лакшми, – повторила она затем немного громче. Умиротворенная маска смерти никак не реагировала. – Ты не должна засыпать.

Не должна засыпать? Но для тетушки Мэри сон – искусственный сон после инъекций – становился единственным избавлением от мук, от жалости к себе и от неотвязного страха.

– Лакшми!

Лицо ожило.

– На самом деле я не спала, – прошептала старая женщина. – Это просто от слабости. Такое ощущение, что я уже куда-то уплываю.

– Но ты должна оставаться здесь, – сказала Сузила. – Ты должна понимать, что находишься здесь. Все время. – Она подсунула дополнительную подушку под плечи больной и потянулась за бутылочкой смеси ароматных солей, стоявшей на прикроватном столике.

Лакшми вдохнула запах, открыла глаза полностью и посмотрела на лицо Сузилы.

– Я успела забыть, как ты была красива, – сказала она, и призрак плутовской улыбки мелькнул на почти бесплотном лице. – Как ты считаешь, Сузила, – спросила она через несколько секунд уже совершенно иным тоном, – мы увидимся с ним снова? Я имею в виду – там?

Сузила в тишине гладила руку старой женщины. А потом вдруг расплылась в улыбке:

– А представь, что этот же вопрос задал бы Старый Раджа. «Как ты считаешь, «мы» (я цитирую, конец цитаты) увидимся с «ним» (я цитирую, конец цитаты) «там» (я цитирую, конец цитаты)?»

– Но как думаешь ты сама?

– Я думаю, что мы все вышли из одного и того же света, чтобы потом в один и тот же свет вернуться.

Слова, думал про себя Уилл, слова, слова, слова. Лакшми с усилием подняла руку и указала обвиняющим перстом на прикроватную лампу.

– Эта лампа бьет мне прямо в глаза, – сказала она.

Сузила развязала свой красный шелковый платок, которым укрывала шею, сняла и накинула на пергаментный абажур. Из белого и безжалостно высвечивавшего все детали свет превратился в более тусклый, тепло-розовый, как румянец девушки, а Уилл обнаружил, что ему вспомнилась при этом смятая постель в спальне Бабз в те моменты, когда реклама джина «Портерз» меняла окраску на алую.

– Так намного лучше, – сказала Лакшми. Она закрыла глаза. А потом, после долгого молчания вдруг произнесла: – Свет, свет. Он снова здесь. – Еще пауза. – О, как же это чудесно! – прошептала она. – Как восхитительно!

Потом внезапно наморщила лицо и закусила губу.

Сузила взяла руку старой женщины и зажала между ладонями.

– Боль очень сильная? – спросила она.

– Она была бы очень сильной, – объяснила Лакшми, – будь она моей болью. Но каким-то образом так не происходит. Боль здесь, а я сама где-то еще. Это похоже на эффект приема средства мокша. Ты понимаешь, что в действительности ничто не принадлежит тебе. Даже боль.

– А свет все еще там?

Лакшми покачала головой:

– И, оглядываясь назад, я могу точно сказать, когда именно он пропал. Он исчез, стоило мне начать говорить, что боль не моя.

– Но все равно твои слова были хороши.

– Я знаю – но я зачем-то произнесла их вслух. – Снова призрак старой привычки к лукавству и презрению к авторитетам промелькнул на лице Лакшми.

– О ком ты подумала на этот раз? – поинтересовалась Сузила.

– О Сократе.

– О Сократе?

– Тот тоже продолжал болтать языком, когда уже принял отраву. Не позволяй мне попусту разговаривать, Сузила. Лучше помоги выбраться из своего собственного света.

– Помнишь это же время в прошлом году, – начала Сузила после молчания, – когда мы все отправились в храм Шивы над высокогорной Экспериментальной станцией? Ты и Роберт, мы с Дугалдом и двое детишек. Помнишь?

Лакшми улыбнулась – воспоминание доставило ей удовольствие.

– Я сейчас говорю особо о том виде с западной стороны храма – о виде на море. Синем, зеленом, фиолетовом. А тени облаков словно на рисунке чернилами. И сами облака – то белоснежные, то свинцовые, то оттенка древесного угля, то будто сатиновые. И пока мы любовались пейзажем, ты задала вопрос. Ты помнишь его, Лакшми?

– Ты имеешь в виду о Чистом Свете?

– Да, о Чистом Свете, – кивнула Сузила. – Почему люди, говоря о Сознании, всегда упоминают о Свете? Быть может, они видели свет солнца, и он показался им таким красивым, что стало лишь естественным ассоциировать Естество Будды с самым Чистым и Ясным светом? Или же, наоборот, солнечный свет виделся им столь красивым, потому что сознательно или подсознательно, но с самого раннего детства их мозг совершал открытия через озарения Светом? Я тогда первая поспешила ответить тебе, – сказала Сузила, чуть заметно улыбаясь. – Я как раз тогда читала труд одного знаменитого американского бихевиориста и ответила, даже не сделав себе труд остановиться и задуматься, просто изложила тебе (я цитирую) «научную точку зрения» (конец цитаты). Люди приравнивали Сознание (что бы ни понималось под этим термином) к световым галлюцинациям, потому что видели много закатов, которые произвели на них глубочайшее впечатление. Но Роберт и Дугалд не принимали подобного объяснения. Чистый Свет, настаивали они, является первоосновой всего. Ты сходишь с ума от красоты закатов, потому что они напоминают тебе о том, что происходило всегда, осознавала ты это или нет, внутри твоей черепной коробки, независимо от пространства и времени. Ты согласилась с ними, Лакшми, – помнишь? Ты еще сказала: «Мне бы очень хотелось быть на твоей стороне, Сузила, пусть только для того, чтобы эти мужчины не всегда оказывались правы. Но в данном случае все слишком очевидно. Сейчас они действительно правы». И верно, они были правы, а я безнадежно заблуждалась. И надо ли говорить, что ты знала ответ на вопрос еще до того, как его задала?

– Я никогда ничего не знала, – прошептала Лакшми. – Я умела лишь видеть.

– А мне сейчас вспоминается твой рассказ, – произнесла Сузила, – о том, как ты увидела Чистый Свет. Хочешь, я напомню тебе?

Умирающая женщина кивнула.

– Тебе было восемь лет, – продолжала Сузила. – И это случилось впервые. Оранжевая бабочка на листке дерева, открывавшая и смыкавшая крылышки под солнцем, – и внезапно возник Чистый Свет истинной Сущности этой картины, вспыхнувший, как еще одно солнце.

– Гораздо ярче солнца, – прошептала Лакшми.

– Но и гораздо более нежно и мягко. Ты можешь смотреть на Чистый Свет, и он не ослепит тебя. А сейчас вспомни это. Оранжевую бабочку на зеленом листе, распахивающую и закрывающую крылышки, – и явление Естества Будды, его Чистый Свет, затмевающий солнце. А тебе всего восемь лет.

– Чем заслужила я такое счастье?

А Уиллу вдруг вспомнился тот вечер примерно за неделю до смерти тетушки Мэри, когда она заговорила о чудесном времени, которое они проводили вместе в ее маленьком летнем домике в стиле регентства поблизости от Арундела, где он много раз бывал на каникулах. Как выкуривали ос из гнезд с помощью пламени и серы, как устраивали пикники на склонах холмов или под сенью рощ буков. А еще рулеты с колбасой в Богноре, цыганку, нагадавшую, что он станет канцлером казначейства[78]78
  Британский эквивалент министра финансов.


[Закрыть], одетого в черное красноносого церковного сторожа, выгнавшего их из собора в Чичестере, потому что они слишком много и громко смеялись. «Слишком много смеялись, – с горечью повторила тетушка Мэри. – Смеялись слишком много…»

– А теперь, – продолжала Сузила, – думай о том виде из храма Шивы. Думай об игре света и теней на поверхности моря, о синих пространствах между облаками. Думай обо всем этом, а потом прекрати думать вообще. Прекрати, чтобы освободилось место для немыслимого. От Вещей к Пустоте, от Пустоты к Таковости, а от Таковости – снова к вещам. Помни, что сказано в Сутре. «Сияние твоего сознания в пустоте неотделимо от великого Телесного Излучения, которое не может родиться, но потому и не подвластно смерти, потому что сливается с постоянным Светом Будды Амитабхи.

– Сливается со светом, – повторила Лакшми. – Но почему же снова стало так темно?

– Темно, потому что ты слишком стараешься, – сказала Сузила. – Темно, потому что так жаждешь света. Вспомни свои слова, обращенные ко мне, когда я еще была маленькой девочкой. «Полегче, маленькая моя, полегче. Тебе надо научиться делать все легко, воздушно и светло. Думай легко, поступай легко, чувствуй легко. Да, чувствуй легко, как бы глубоки ни были твои чувства. Позволь всему происходить вокруг тебя и справляйся со всем этим легко». Я же была настолько упрямо серьезна в те дни – совершенно лишенная чувства юмора педантка. Легче, легче – лучшего совета тогда для меня не существовало. Видишь, а теперь мне нужно повторить его тебе, Лакшми… Полегче, моя дорогая, полегче. Даже когда приходится умирать. Никакой тяжеловесности, никакой чрезмерной важности, никакого нажима. Не надо риторики, не надо вибраций, сейчас не нужна наполненная собственной значимости персона, которая напускает на себя имитации образов Христа, или Гете, или Маленькой Нелл[79]79
  Героиня романа Ч. Диккенса «Лавка древностей».


[Закрыть]. И конечно же, никакой теологии, никакой метафизики. Только факт смерти и факт Чистого Света. А потом отбрось весь багаж прошлого и стремись вперед. Тебя же сейчас окружают повсюду зыбучие пески, затягивающие твои ноги, пытающиеся погрузить тебя целиком в страх, жалость к себе и отчаяние. Вот почему тебе необходимо двигаться как можно легче. Легче, моя славная. На цыпочках и без всякого багажа – даже без сумочки для туалетных принадлежностей. Ничем не обремененной.

Ничем не обремененной… Уилл думал о бедной тетушке Мэри, которая с каждым шагом погружалась в зыбучие пески все глубже. Глубже и глубже до тех пор, пока, все еще сопротивляясь и протестуя, не скрылась полностью и навсегда в пучине Главного Ужаса. Он снова посмотрел на костлявое лицо поверх подушки и увидел, что оно улыбается.

– Свет, – донесся хриплый шепот. – Чистый Свет. Он снова здесь вместе с болью, но вопреки боли.

– А где ты сама? – задала вопрос Сузила.

– Там, в углу… – Лакшми хотела показать, где именно, но приподнявшаяся рука не выдержала усилия и вяло упала на постель. – Я могу видеть себя. А она может видеть мое тело на кровати.

– Свет ей виден?

– Нет. Свет здесь, со мной. На моем ложе.

Дверь палаты тихо открылась. Уилл повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть невысокую и коренастую фигуру доктора Роберта, который обогнул ширму и оказался в розовом полумраке.

Сузила поднялась и жестом пригласила его занять свой стул рядом с постелью. Доктор Роберт сел, склонился, взялся одной рукой за пальцы жены, а другую положил ей на лоб.

– Это я, – прошептал он.

– Наконец-то…

Он объяснил, что дерево упало на линию телефонных проводов. Никакой связи с высокогорной станцией не стало, кроме как по дороге. За ним отправили посыльного, но у того сломалась машина. Более двух часов потеряли впустую.

– Но, слава богу, – заключил доктор Роберт, – я все-таки теперь здесь.

Умирающая женщина глубоко вздохнула, открыла ненадолго глаза, посмотрела на него с улыбкой, а потом снова закрыла их.

– Я знала, что ты приедешь.

– Лакшми, – сказал он очень тихо и нежно. – Лакшми.

Он проводил кончиками пальцев по ее морщинистому лбу снова и снова.

– Моя малышка, любовь моя. – На его щеках блестели слезы, но голос оставался спокойным и твердым, словно нежность не ослабляла его, а только придавала звучности.

– Меня больше нет здесь, – прошептала Лакшми.

– Она там – в том углу, – пояснила Сузила для тестя. – Смотрит на свое тело, лежащее на постели.

– Но сейчас я вернулась. Я и боль, я и Свет, я и ты – мы все вместе.

Снова вскрикнул павлин, а затем сквозь неумолчное жужжание насекомых, служившее здесь, в тропиках, заменой тишине, издалека, но очень отчетливо донеслись звуки веселой музыки: переливы флейты, звон струн, равномерные ритмы барабанов.

– Вслушайся, – сказал доктор Роберт. – Ты слышишь это? Они танцуют.

– Танцуют, – повторила Лакшми. – Танцуют.

– Танцуют так легко, – прошептала Сузила, – словно у них появились крылья.

Музыка стала доноситься еще более отчетливо.

– Это танец «Первое знакомство», – сказала Сузила.

– «Первое знакомство», Роберт. Ты помнишь?

– Разве я смог бы его забыть?

Да, подумал Уилл, разве такое забывается? Разве можно забыть ту, другую музыку в отдалении, а рядом – неестественно частое и поверхностное дыхание умирающей женщины, направленное прямо в ухо мальчику? В доме через дорогу кто-то упражнялся, играя на фортепиано один из вальсов Брамса, которые так любила прежде тетушка Мэри. И-и раз, два, три. Раз, два, три. И-и… Отвратительная незнакомка, которая была когда-то тетей Мэри, вдруг вышла из своего искусственного ступора и открыла глаза. Выражение крайнего раздражения скривило пожелтевшее утомленное лицо. «Пойди и скажи, чтобы они это прекратили», – почти прокричал охрипший неузнаваемый голос. А потом линии злобы на лице сменились линиями отчаяния, и эта чужая, такая неприятная женщина разразилась неудержимыми рыданиями. Эти вальсы Брамса были когда-то частью ее репертуара, которая особенно нравилась Фрэнку.

Еще один порыв прохладного ветерка принес с собой совсем уже громкие звуки веселой, лихой мелодии.

– Все эти молодые люди, танцующие вместе, – сказал доктор Роберт. – Их дружный смех и жар желаний, такое простое счастье! И это все здесь как атмосфера, как силовое поле. Их радость и наша любовь – любовь Сузилы, моя любовь: они сплетаются в единое целое, усиливают друг друга. Любовь и радость обволакивают тебя, моя дорогая. Любовь и радость несут тебя к Ясному Свету. Слушай музыку. Ты все еще можешь слышать ее, Лакшми?

– Она снова ушла, – сказала Сузила. – Попытайся вернуть ее еще раз.

Доктор Роберт просунул руки под расслабленное тело и перевел его в сидячее положение. Голова откинулась и упала ему на плечо.

– Моя маленькая, моя любовь, – не уставал шептать он. – Моя любовь, моя малышка…

Ее веки на мгновение взлетели вверх.

– Ярче, – донесся едва слышный шепот. – Еще ярче.

И улыбка, исполненная самого неподдельного огромного счастья, отобразилась на лице. Улыбка, близкая к восторженной.

Сквозь слезы доктор Роберт улыбнулся ей в ответ.

– А теперь отпусти его, дорогая. – Он погладил ее седую голову. – Сейчас его уже можно отпустить, милая. Отпускай, – настаивал он. – Дай свободу своему бедному старому телу. Ты в нем не нуждаешься больше. Пусть оно отпадет от тебя. Оставь его лежать как кипу поношенной одежды.

На бесплотном лице рот резко открылся, но дыхание сделалось совсем тяжелым.

– Моя любовь, моя малышка… – Доктор прижал ее к себе еще сильнее. – Отпусти его, отпусти. Оставь его здесь. Оставь здесь свое старое, усталое тело, а сама двигайся дальше. Иди, моя дорогая, иди к Свету, иди к покою, иди в живой мир Чистого Света…

Сузила взяла одну из обессиленных рук и принялась целовать ее, а потом повернулась к Радхе.

– Время уходить, – прошептала она, касаясь плеча девушки.

Прервав медитацию, Радха открыла глаза, кивнула, поднялась на затекшие ноги и молча на цыпочках направилась к двери. Сузила подала сигнал Уиллу, и потом они вместе последовали за медсестрой. В полной тишине трое миновали коридор. Уже у шарнирной двери Радха сказала, прежде чем выйти:

– Спасибо, что разрешили мне побыть с вами. – Она по-прежнему шептала.

Сузила поцеловала ее.

– Спасибо тебе, что облегчила последние минуты Лакшми.

Уилл вслед за Сузилой пересек вестибюль и оказался в теплой, напоенной ароматами темноте. Ни слова не говоря, они стали спускаться вниз к рыночной площади.

– А теперь, надо полагать, – сказал Уилл после долгой паузы, причем им владело при этом странное желание скрыть истинные эмоции под демонстрацией самого дешевого сорта цинизма, – она отправится, чтобы немножко заняться майтхуной со своим возлюбленным.

– Вообще-то у нее только что кончилось ночное дежурство, – бесстрастно ответила Сузила. – Но даже если бы не это, кто осудил бы ее за переход от йоги смерти к йоге любви?

Уилл не сразу нашелся, как продолжить. Он вспомнил о том, что случилось между ним и Бабз вечером после похорон Молли. Йога антилюбви, йога презренной привычки, йога похоти и ненависти к себе, которая была настолько эгоистичной, что лишь усиливала отвращение к своим поступкам.

– Прошу прощения за невольно сказанную гадость, – извинился он потом.

– Это призрак вашего отца. Мы подумаем, как вместе изгнать его.

Они прошли через рыночную площадь и по короткой улочке добрались до открытого пространства, где стоял припаркованный джип. Когда Сузила выезжала на шоссе, свет фар джипа на мгновение высветил небольшой зеленый автомобиль, свернувший в переулок, уходивший под откос.

– Мне показалось или это был королевский малютка «Остин»?

– Вам не показалось, – отозвалась Сузила и удивленно подумала вслух, куда могли направляться в такой час Рани и Муруган.

– Ничего хорошего они затеять не могли, – предположил Уилл и под влиянием внезапного импульса рассказал Сузиле о комиссионных, обещанных ему Джо Альдегидом, как и о сделке, заключенной с Королевой-Матерью и мистером Баху. – У вас теперь есть все основания завтра же депортировать меня, – подвел итог он.

– Зачем же нам делать это теперь, когда вы передумали? – ободряюще сказала она. – И если уж на то пошло, никакие ваши личные действия не могли изменить реальную ситуацию в целом. Наш враг – это сама нефть. А будет ее качать «Нефтяная компания Юго-Восточной Азии» или калифорнийская «Стэндард», не имеет никакого значения.

– Вы знали, что Муруган и Рани строят заговор против вас?

– Они почти не делают из этого секрета.

– Тогда почему бы вам не избавиться от них?

– Потому что их незамедлительно вернет обратно полковник Дипа. Рани – принцесса Ренданга. Если мы вышлем ее, то это послужит как casus belly – повод для объявления войны.

– И что же вы можете предпринять?

– Только стараться держать их под контролем, пытаться заставить изменить точку зрения, надеяться на благополучный исход, но готовиться к худшему. – Сузила выдержала паузу. – Доктор Роберт сообщил вам, что дал разрешение принять средство мокша? – спросила она наконец, а когда Уилл кивнул, поинтересовалась: – Вам хотелось бы попробовать его?

– Сейчас?

– Сейчас. Но лишь в том случае, если вы не возражаете провести из-за этого бессонную ночь.

– Мне ничего не хочется больше.

– Вы можете обнаружить, что никогда не пробовали ничего менее для вас приятного, – предупредила она. – Лекарство мокша способно как вознести вас в рай, так и низвергнуть в ад. Или сделать и то и другое. Поочередно или одновременно. А возможно (если вам повезет или вы действительно основательно подготовились), унесет вас по другую сторону и рая, и ада. А оказавшись по другую сторону всего, вы вернетесь к исходной точке – сюда, в Новый Ротамстед, к обычному вроде бы положению вещей. Но вот только обычное положение вещей окажется совершенно другим.