Текст книги "Дворянин из Рыбных лавок"

Натан тем временем делал резкие ложные выпады ножом в левой руке, отвлекая внимание. При этом отвел правую руку с тростью назад, за голову. Теперь в нужный момент надо первым ударить того, что справа (он в нынешней диспозиции опасней) – тростью по его правой руке, в любое место от запястья до предплечья. Тот, что слева, попытается в этот момент сделать свой выпад. Тогда нужно и самому уходить вправо, обойти уже ударенного и зайти к «левому» со спины. А там уж бей, куда и чем захочешь.

Всё случилось так, как Горлис рассчитал. Почти – за одним исключением. «Левый» оказался достаточно проворным, чтобы, когда Натан зашел к нему сзади, успеть развернуться лицом. Тогда Горлис, не мешкая, и тут ударил тростью по правой руке, попав по запястью. Но на этом история не кончилось. Оба противника, получив травму правой руки, быстро перехватили нож в левую. Правда, теперь они уже стояли в оборонительной позе, ожидая и опасаясь дальнейших атак тяжелой тростью. Ощутившие на себе ее мощный удар, раненые, они вынуждены были стать аккуратнее. Натан же сам атаковать не собирался. Он поднимался по балке, идя спиной вперед. И думал только о том, как бы не споткнуться. Особенно пока бандиты недалеко…

Но вот наконец Горлис выбрался наверх. И разбойники уже его не преследовали. Но он немного успокоился, лишь когда вышел на угол Гаваньской и Казарменного переулка.

Перед тем как идти домой, Натан посмотрел в окна Росины. Темно – печально. Что ж, тогда нужно идти к себе…

Уже ложась спать, решил, что, пожалуй, впредь не нужно задерживаться на море дотемна. В этой схватке он победил. Но всё могло бы закончиться иначе, если бы у одного из противников была дубинка. Или если бы разбойных людей оказалось трое… Это только в авантюрных романах врагов можно побеждать без счета. Если же противников больше да они потрезвее… С этой недодуманной мыслью он и заснул.

Глава 12,
в коей наш герой выслушивает указания чиновника Вязьмитенова да вдруг внезапно похищаем неизвестными

Натан проснулся попозже. Но и Марфа по какой-то причине пришла не так рано, как обычно. Увидев одежду да обувь, начала ворчать, как всегда бывало после Натановых походов на море. Или даже больше обычного. Это понятно почему – видимо, прислонясь к склону балки, чтобы к нему не зашли за спину, он той самой спиною обтерся об сии склоны, загрязнив одежу более, чем всегда.

Натан знал, что в таких случаях нужно быть с солдаткою приветливым и улыбчивым. Она, кажется, и ворчала, поварчивала для того, чтобы подчеркнуть повседневную важность своей работы. Что ж, цель достигнута, он отметил ее заслуги, чего ж дальше дуться. Проходя мимо солдатки, отметил какой-то новый странный запах, необычный, поскольку, как уже говорилось, Марфа был чистоплотною до чрезвычайности (насколько это возможно в условиях маловодного города). Но, видимо, она тут некое чистящее средство для обуви применила. В его доме у нее был свой шкапчик с разными хозяйскими приспособлениями, коробками, горшочками, в каковой Горлис даже и не заглядывал.

Марфа ушла, а Натан, позавтракав, взялся за бумаги. Рисовал схемы, выстраивал картины происходящего в деле убитого Гологура. За сим занятием его и застал стук в дверь. Это вновь был посланник от Вязьмитенова, но уже не лакей, а чиновник. Звал он не в гости домой к Евгению Аристарховичу, а на собеседование в канцелярию. И прислана была не карета, а казенная коляска.

Общение с Вязьмитеновым вновь проходило преимущественно в форме монолога высшего по положению. На сей раз он прежде всего поблагодарил за УЖЕ проделанную работу и признал ее изрядной. Чиновник по особым поручениям также заявил, что дело признано им даже более важным, нежели казалось ранее. И тому есть много причин. Тут Евгений Аристархович сделал паузу, отчасти театральную. Так что Горлис, имеющий некоторые познания в этом деле, поспешил подать реплику:

– Каких же, Евгений Аристархович?

И тот начал перечислять сии причины. Прежде всего, это слово из преступных записей, похожее на Vice Roi, то бишь, «вице-король». Как известно во внутренней и международной дипломатической и чиновничьей переписке на французском языке таким же образом обозначается наместник, к примеру в Царстве Польском. А наш возлюбленный Император Александр I буквально на днях произнес в польском Сейме впечатляющую речь, в которой был к польским магнатам добр, «слишком добр». (Вязьмитинов произнес это так, чтобы, упаси бог, нельзя было услышать упрека возлюбленному Императору, и лишь осуждение неразумным польским магнатам, неспособным оценить сию доброту разумным способом, но склонным злоупотреблять ею.)

Обычное стремление Вязьмитенова придать всякому злоумышлению польский оттенок было понятно и уже привычно. Но на сей раз в его речах Горлису показалось ценным и точным столь однозначное соотнесение понятия Vice Roi именно с текущей реальностью Российской империи, институтом «наместничества». Ранее это выражение «вице-король» ему казалось скорее метафорой, употребленной в чей-то адрес с понятным смыслом: человек важный, возможно, заносчивый, однако не король, причем настолько, что и сам это понимает. Но, скорее всего, вот именно такая чиновная трактовка, сделанная «особым чиновником» может оказаться верною.

Вязьмитенов же продолжал, особо отметив, что Государь Император назначил наместником, то бишь Vice Roi’ем Царства Польского, генерала Зайончека, к тому же пообещав ему княжеский титул. На что именитые представители Чарторыжских и Понятинских, имевшие виды на вице-королевскую должность, не могут не обидеться. В спасенных же от огня обрывках записей имеется намек на «польский след». Это, конечно же, обрывок «ятинскі», почти наверняка означающий русское написание одной из двух названных фамилий.

И снова важное рассуждение. Горлис стремясь к осторожности, долженствующей обезопасить от скорых выводов, могущих нанести кому-либо вред, не хотел пока делать четких предположений о том, что может скрываться за записью «ятинскі». К тому же никто не сказал наверняка, что это именно обрывок фамилии, а не какого-либо другого слова. Но по трезвому размышлению после версии с «вице-королем» как наместником подразделения Российской империи (Царства Польского) всё же следует принять, что и тут Вязьмитенов имеет ratio[25]25
  Обоснованное мнение (лат.).


[Закрыть]. Влияние, богатство и численность рода Понятинских столь велика, что, конечно же, просится именно такая расшифровка сего «ятинскі».

– Евгений Аристархович, позволите ли воспользоваться бумагой и пером с вашего стола? Для пометок.

Вязьмитенов благосклонно кивнул. Натан же, сложив вдвое лист именной рабочей бумаги «чиновника по особым», сделал на нем несколько пометок. Хозяин кабинета даже установил некоторую паузу, чтобы не мешать важному процессу. После чего продолжил.

Следующий акцент его речи состоял в том, что абракадабра с латинскими изречениями per spiro ad показывает, что злоумышленник или же злоумышленники, человек или же люди, имеющий или же имеющие отношение к сей криминальной истории, не вполне психически здоровый или же – не вполне здоровые.

Этот тезис показался Горлису менее ценным, но, чтобы не обижать хозяина, он также сделал пометку, представляющую собой набор кругов, овалов, дуг, при быстром взгляде напоминающих буквы. И про себя подумал: «Ежели кто попробует сие разгадать, то в жизни не догадается, что ж оно означает».

Далее Вязьмитенов перешел к «греческому следу», о каковом также забывать не следует.

– Почему же, Евгений Аристархович? – спросил Натан, партнерски уже чувствуя ритм и не дожидаясь особой паузы.

Да потому, как в скором времени вместе с Его Величеством в Одессу прибудут генерал Аракчеев, а также министр иностранных дел России граф Каподистрия, бывший правитель Ионических островов. («Не правитель, а глава местной милиции», – отметил про себя Натан, точно помнивший это по газетным материалам, но исправлять собеседника, разумеется, не стал.) Не исключено, что некоторые недостаточно благоразумные представители многоуважаемой греческой общины Одессы пойдут на некие ухищрения, чтобы в присутствии Каподистрии получить некие льготы (понятно – намек на Ставраки и обустройство черты порто-франко). При том эти же неблагоразумные деятели могли (и могут!) совершать неблагоразумные действия в иных историях, как, например, в деле Гологура.

На этом Вязьмитенов закруглил аудиенцию, по-свойски сказав, что у него срочные дела, требующие немедленного и довольно дальнего выезда…

Натан поспешил домой, но – экая досада – Росины, как и прошлым вечером, не застал. Странно, вроде бы должна быть свободна. Но, видать, на репетицию нежданно вызвали. Так что обедать пришлось в одиночестве и у себя. Ну, то есть не совсем в одиночестве. Пришла похозяйствовать Марфа, благо, работала она не шумно.

После ухода солдатки решил сходить в книжную лавку в Красных рядах. Горлис старался ограничивать себя в приобретении книг. Во-первых, дорого, во-вторых, дом его не так велик для изрядной библиотеки, в-третьих, чтения по работе ему и так хватает с избытком. Но тут представился хороший повод. Натана давно удивляли периодически задаваемые ему вопросы об Испании вообще и Бискайе в отдельности, но более всего вопрошание «Как дела в Бильбао?». Горлис, привыкший к тому, что к нему стали относиться как к человеку, знающему новости со всего света, поначалу кратко, но честно рассказывал о сих сущностях. О войнах в колониях, о важности отмены работорговли Фердинандом VII, но и о его намерении далее править в абсолютистском духе (в сих вопросах говорить приходилось аккуратно, дабы собеседники не увидели скрытой критики российских порядков). Более свободно – о начинавшемся в Мадриде строительстве королевского музея Prado. Но по поводу Бискайи, и в особенности Бильбао, извиняясь, отговаривался, мол, время мирное и особых новостей оттуда нет. Однако со временем Натан стал замечать, что его ответы выслушиваются со скучающим лицом, будто от него ждали чего-то другого, некоего откровения. При этом на его уточняющие вопросы никто никаких пояснений не давал.

Вот Горлис и решил поискать да внимательно просмотреть книги и атласы об Испании, земле бискайцев и Бильбао. Пока таковых, достаточно подробных, не нашел, но должно же когда-то и где-то повезти. Предчувствие не обмануло: сегодня купил «Атлас Испании с описаниями» и книгу о Бильбао. Провалялся с этими изданиями до вечера, вооружившись увеличительным стеклом для разглядывания мелких карт и подробностей рисунков. Занятие сие было особенно спокойным и сладостным, поскольку погода испортилась. Налетела гроза. Пошел большой шумный дождь, мигом превративший одесские улицы в непроходимое болото. А в такую непогоду особенно приятно проваляться дома за книгами.

Натан же тем временем нашел искомое. Вот оно что! Северней Bilbao, оказывается, имелось местечко Gorlis (или же Gorliz – оба написания встречались). Видимо, допытливые одесситы решили, что он сам или его предки оттуда родом. Что ж, пусть думают, что хотят, нужно будет отвечать им уклончиво. В том же стиле, в коем они задают вопросы… Стемнело. Книжка о Бильбао и окрестностях была любопытной сама по себе. Но читать становилось всё труднее. Да тут еще порыв бури открыл окно – свечи погасли от возникшего сквозняка. Натан встал, чтобы навести порядок.

Однако в темноте споткнулся о табуретку и упал, больно ударившись. Но уже в следующее мгновение он понял, что не «споткнулся», а его «споткнули». Ибо три пары сильных и цепких, как железные клещи, рук схватили его, для верности набросив на запястья веревочную петлю и крепко ее затянув. Потом зажали нос, и когда Горлис открыл рот, чтобы вдохнуть воздуха, то следом вставили кляп. На глаза надели повязку. Раздался звук подъезжающей кареты, куда его и воткнули. Так еще полминуты назад свободный французский гражданин оказался в роли пленника. Без свободы рук, без свободы слова и зрения. Оставались лишь тактильные ощущения да слуховые.

Ливень в пути не беспокоил, значит, ехали в карете наглухо крытой. Ну а судя по тому, что одесские лужи, глубокие, на манер если не моря, то лимана, при этом помехой не были, запряжена карета была четверкой крепких лошадей. Так что похититель («или же – похитители») – человек явно не бедный. Но кто? Зачем?

Утешало одно: ежели хотели б убить или покалечить, то уже убили бы или покалечили. По дороге злоумышленники на всякий случай обшарили его карманы, видимо, чтобы проверить, нету ли какого-то оружия. Его как раз не было. (Дици остался дома.) Но зато нашелся некий лист бумаги, который был реквизирован. Конечно же, это была бумага, взятая у Вязьмитенова с пометками, сделанными Натановою рукой. Сей момент Горлис не мог сказать, к добру или к несчастью то, что такая бумага попала в чужие руки. На ней было лишь несколько слов в разных строчках, которые, будучи собранными вместе, несли совершенно определенный политический провокативный смысл: «Вице-король Понятинский». И далее – еще какое-то совершенно неразборчивое слово, которое после двух предыдущих выглядело то ли загадочно, то ли зловеще. И всё это – на именной бумаге одесского чиновника по особым поручениям. Это могло выглядеть довольно скандально. Особенно в том случае, если будет прочитано кем-то из понимающих ситуацию поляков. Оставалось надеяться, что Натана похитили люди не из этой среды.

С другой стороны, такая бумага могла стать и в какой-то степени охранною. Поскольку выдавленное на ней имя Евгения Вязьмитенова показывало, что человек, в кармане которого лист найден, имеет сотрудничество со столь влиятельной в городе особою. И значит, такого человека нельзя лишать здоровья, а тем более жизни за просто так. Последнее суждение выглядело обнадеживающим, оставалось только верить, что оно не ложно.

По прибытии Натана подхватили две пары рук, как показалось, принадлежащих людям еще более сильным, чем те, что действовали ранее. Теперь его практически несли куда-то (хорошо хоть в вертикальном состоянии, притом головой вверх). Оказавшись в помещении, Горлис ощутил запахи и звуки богатого жилья. Изо рта достали кляп. Но кричать тут уже не было смысла. Потом сняли с глаз повязку. И картина, представшая перед его взором, было много лучше того, что он мог ожидать после предшествующего с ним обращения.

Натан находился в женской гостиной богатого, очень богатого дома. Перед ним предстала женщина, несомненно, высокого происхождения, не молодая и не старая, а в самом цвете. Она была в платье одной из модных ныне расцветок – карминном, с редким, но выразительным золотым шитьем, которое гармонировало с ее волосами цвета спелой пшеницы. Горлису показалось, что он ее где-то видел, причем совсем недавно. Но вот где именно, припомнить не мог…

Она заговорила на французском языке и в выражениях достаточно резких призвала юношу быть умней, аккуратней и не тревожить высокородные семейства и дворянскую кровь своим глупым любопытством. Хотя ее французский был хорош, Горлис без труда уловил польский акцент (всё-таки польский!). Тогда он с подчеркнуто парижским произношением, хрустально звенящим, предложил pani помнить, что она имеет дело с французским подданным. Видимо, и тон, и слог были подобраны удачно, потому что сие сработало. Полька ответила, что чрезвычайно уважает Французскую империю (не Королевство, значит, поклонница низвергнутого Наполеона, что для человека сего народа более чем естественно), и подала знак своим гайдукам. Те освободили его руки, сняв с них петлю.

Далее pani перешла на польский язык, чем полностью поменяла ситуацию. Тут уж Натан говорил с неким общим немецко-еврейско-французским акцентом. Зато ее речь лилась гладко, с изысканным высокомерием. Она пояснила, что уважает чувство собственного достоинства, даже когда оно проявляется в еврее из Брод, ставшем вдруг парижанином.

«Однако! – отметил про себя Горлис. – Она знает обо мне всё! Немного же в Одессе таких людей. И кажется, ранее совсем не было таких женщин…»

Хозяйка гостиной внимательно посмотрела в его глаза, стараясь понять, оказало ли ее всезнание воздействие на гостя. Увидев, что впечатление произведено, продолжила свое przemówienie[26]26
  Речь (пол.).


[Закрыть]. Далее она повторила на польском то, что сказала уже по-французски. Просьба, точнее, повеление к пану еврею одно: не смотреть в сторону высокородных семейств. И она снова замолчала на какое-то время, наверно, ожидая какого-либо ответа. Но Натан молчал. Что очень не понравилось pani, и она продолжила крайне недовольным голосом:

– А еже… – разнервничавшись, она не сразу смогла выговорить, – …ежели Натан продолжит смотреть, куда не след, – ей казалось весомей и правильней говорить о нем в его же присутствии в третьем лице, – то в дальнейшем пан еврей горько пожалеет.

После этих слов к хозяйке гостиной подошел главный из гайдуков и протянул развернутый лист. Pani, едва посмотрев на лист, метнула в Натана злой взгляд. Одновременно с этим к Натану за спину зашли два гайдука. Один взял двумя руками кисть левой руки, другой – правой. Крепко сжали и слегка выкрутили – болезненно, но терпимо. И так застыли, ожидая, что будет дальше. Со стороны, с лица, выглядело так, что два верных телохранителя надежно стоят на защите Горлиса.

Полька тем временем приблизилась с листом к стоявшему рядом рабочему бюро, положила его на деревянную поверхность, взяла в руки перо, макнула в чернильницу и сделала несколько пометок.

– Я гляжу, Натан интересуется политическими вопросами, в частности, что касаемо Царства Польского?

– Нет, это не так.

– Что ж тогда значат слова «Вице-король Понятинский»? Тут же это написано, глаза меня не обманывают. Тогда обманываешь ты.

– Высокородную пани не обманывают ни глаза, ни я. Сии слова действительно имеют написание на данной бумаге. Однако хочу заметить, не подряд, не вместе, а в разных строчках. И потому в них нет прямой, непосредственной связи.

– Так что ж тогда есть это? – pani потрясла бумагой в воздухе.

– Я не имею прав, а значит, возможностей рассказывать о сути дел, рассматриваемых в канцелярии чиновника по особым поручениям.

– Не можешь рассказывать, тогда намекни. Чтобы я не волновалась за… за моих соотечественников, имеющих отношение к этой славной фамилии.

– Да, высокородная pani, намек могу дать. В Одесской канцелярии Российской империи волнуются о благополучии и безопасности всех подданных, в том числе имеющих польское происхождение. Согласитесь, это естественно, ежели наместник Царства Польского пан Зайончек, назначенный Его Величеством, а также род Понятинских, один из самых славных в Империи, находятся в пределах подобного внимания.

Нельзя сказать, чтобы хозяйка гостиной так уж поверила в сказанное. Скорее, она им удовлетворилась. А далее – свое благотворное защитное действие оказывала фамилия Вязьмитенова, коим была поименована бумага.

– Безупречно сказано, Натан. Но остается еще такой вопрос: а что это за неразборчивое слово в третьей строчке?

Merde![27]27
  Проклятье! (Франц.)


[Закрыть] Да, случилось именно то, о чем он так легкомысленно-шутливо размышлял в кабинете Вязьмитенова. От него требуют объяснить смысл слова, у которого изначально нет смысла и нет букв, которое писалось лишь случайными движениями пера, лишь для того, чтобы продемонстрировать внимательное отношение к говорящему.

А гайдуки, болезненно сжав кисти рук, начали их выкручивать, правую руку по часовой стрелке, левую – против. Обидно, но такая разнонаправленность ситуацию не уравновешивала. И боль, всё большая, чувствовалась в обеих руках. На сей счет у Натана тоже была некоторая подготовка.

Дитрих и дядюшка Жако объясняли, как терпеть боль во время драки, боя или на войне. А Видок рассказывал, как следует настраивать себя во время допросов и пыток. Но то была подготовка совершенно теоретическая, теперь же Натану приходилось испытывать сие на практике. Откровенная бессмысленность такого терпения, да и всей сложившейся ситуации, заключалась в бесполезности, а то и вредности такого мужественного вроде бы поведения. Ведь чем более он будет запираться, тем больше уверит pani в том, что ничего не выражающее «слово» в третьей строчке имеет некоторый смысл. И наверное, зловещий, если уж он так не хочет его открывать.

Появилась мысль: а может признаться ей, как бесцельно это было написано, может она поверит? Но тут же отставил эту идею, нет, она не поверит, посчитав мелкой и глупой отговоркой. Значит, нужно что-то придумать. Но что? Что?.. Если надпись непонятна, то почему? Может, она на языке, непонятном читающему! Да, весьма логично. На каком же, на каком языке? Pani знает о происхождении Натана – так, может, на еврейском? Но еврейское слово и чиновник по особым поручениям находятся в такой противоестественной связи, что сие выглядит искусственной конструкцией. Не безнадежной, но искусственной (ежели ничего лучше не придумается, можно будет и это молвить). Лучше было бы сказать, что это запись на европейском языке. Но все они со шрифтом, идущим от латыни, так похожи. А тут ничего общего. И здесь Натана осенило. Греческий! Тоже европейский язык, да еще имеющий такое большое хождение в Одессе. В католических коллежах его, правда, тоже учат, но будем надеяться, что сие прошло мимо pani.

Тут как раз один из гайдуков особенно больно крутнул руку. Натан непроизвольно вскрикнул. И тут же решил, что это очень хороший, естественный момент для «признания».

– Высокородная пани, это не моя тайна, однако же, если вы так уж настаиваете, я могу сказать, что… – Он опять остановился, как бы дополнительно взвешивая, имеет ли право раскрывать столь великие, да еще чужие секреты, тут уж другой гайдук больно крутнул руку, и Натан продолжил: – Запись эта сделана на греческом языке.

Полька посмотрела на Горлиса, на лист, опять на Горлиса и задумчиво прикусила кончик пера. А Натан уже лихорадочно соображал дальше. Ежели окажется, что она всё же учила старогреческий или греческий современный, то можно будет уточнить, что это арнаутский, который также использует греческий шрифт, но существенно от него отличается. В такой путанице, если ее естественно, с улыбкой, подать, не будет ничего странного. В Одессе часто путают греков и арнаутов, что неудивительно: два православных, близко живущих народа.

Но pani сказала совсем иное и об ином:

– Хорошо, Натан. Но что ж тогда здесь написано? На греческом…

Да, разумеется, это самый очевидный вопрос, ответ на который нужно было сразу придумывать. Пока же, для выигрыша времени, Горлис улыбнулся и непринужденно, насколько это возможно с закрученными за спиной руками, пожал плечами. Думай-думай-думай! Но все мысли из головы вылетели.

– Ставраки! – выпалил Натан, отчасти неожиданно для самого себя (хотя почему «неожиданно»? просто других греческих слов он сейчас не помнил).

Pani опять перевела взгляд на лист бумаги. А Натан с облегчением подумал, что теперь три слова складывались вместе обоснованно и логично. Некая высокая должность и две фамилии, весьма известные в городе. Тут же следом он сообразил, откуда такая естественность: его объяснение совершенно точно соответствовало сути замечаний Вязьмитенова. Но тогда «особый чиновник» начал поторапливаться, аудиенция закончилась, и Горлис просто не успел вписать фамилию греческого купца. А ежели б успел, испытаний и треволнений сейчас было бы меньше.

– Что ж, – молвила высокородная pani. – Я буду рада, ежели власти надежно обеспечат благополучие своих подданных, в особенности означенных людей. Но что касается лично тебя, мое требование остается прежним, а именно: в сложных вопросах не смотреть в сторону знатных семейств, не то в будущем пан еврей горько пожалеет… Имеются ли вопросы?

На сей раз «пан еврей» тянуть не стал.

– Имеются, – сказал Натан. – Может ли пан лакей принести стакан воды, а то в горле пересохло?..

Тут pani рассмеялась, и стакан был быстро принесен. После этого он выпил две трети стакана, стараясь, чтобы питие было тихим, как положено воспитанному человеку, и спросил, может ли он откланяться. Полька кивнула головой, сложила рассматриваемый лист бумаги вчетверо и отдала главному гайдуку. Тот засунул его в карман Натана, откуда лист недавно был извлечен. После этого было сказано, что гость может идти. Натану даже показалось, что на какие-то мгновения в очах польки появился некоторый сугубо женский интерес к нему.

Но нет-нет, это вряд ли, эко он возомнил о себе!..