Текст книги "Мы люди… Мост"

Часть седьмая

Закинув торбу с харчами, Василек, пригибаясь, бежал без оглядки. Так бежать было тяжело, к тому же мешала торба, которая норовила сползти на сторону и ударяла по ноге. Закончилась межа, начиналась поросшая разнотравьем и кустиками низинка; он, споткнувшись упал. В деревне раздавались выстрелы и крики людей, позади слышались хныканья Оксанки – они с мамой подотстали. Внутри Даши все колотилось, она не могла отойти от борьбы с немцем, болела нога, по которой ударил проклятый немчура. Тут же в памяти возникала его окровавленная голова, испуг, крики Якуша, – все это сплелось в один клубок, и она, не помня себя, держа за руку дочку, бежала за Васильком.

Даше повезло: она с детьми оказалась позади плотной цепи немцев, окружавших Калиновку. Куда дальше бежать, где они будут укрываться – она об этом не думала, а следовала за сыном, который уводил их от немца с разбитой головой. Дрожь в теле не унималась, градом струился пот, дышать становилось все тяжелее. Увидев, как упал в траве Василек, она рванулась к нему и тоже упала – сил двигаться дальше не было. Оксанка, измазанная слезами, перемешенными с пылью, заплакала сильнее в надежде, что ее пожалеют.

– Что вы тянетесь? Вот кинутся те немцы за нами – тогда узнаете, почем фунт лиха, – такими обидными и несправедливыми словами встретил их Василек.

Услышав слово «немцы», Даша начала вставать. «А рассуждает он уже как взрослый», – была ее мысль. Перестала хныкать Оксанка, и они заспешили дальше.

Отдышались беглецы на самой опушке леса, лежа на земле. Им уже казалось, что они в безопасности, как со стороны деревни стали доноситься странные звуки, которые заставили их встать. Они стояли под березой; Даша прижала у ног дочку, другой рукой за плечо обняла сына, их окутало одиночество, а со стороны видневшихся вдалеке хат подступала тревога. Оттуда, где был их двор, поднимался густой дым, раздавались выстрелы. Становилось страшно, слова Василька: «Надо бежать», – рассоединили их.

Васильку вспомнилась засыпанная снегом маленькая хатка, в которой они с Марийкой нашли Ивана; ему представлялось, что там можно найти спасение для мамы и Оксанки, туда и вел он изрядно подуставшую команду. К той хатке они подошли, когда уже спала жара и солнце спряталось за деревьями.

– Мама, смотри, вон там хатка с маленьким окошком стоит, – обрадованно воскликнула Оксанка.

И действительно, впереди, на краю небольшой полянки, виднелось приземистое и несколько странное жилище. Первый восторг от увиденного прошел, надо было осмотреть молчаливо встретившую их хатку. Притихла Оксанка, да и Даша остановилась в нерешительности, а Василек в эту минуту, представляя себя взрослым и сильным, смело шагнул к двери. Та, издав тихий звук, открылась.

Пусто и одиноко было в хатке, но печь, маленький столик, табуретка, лежанка, сколоченные из обтесанных жердей, вселяли в нее жилой дух. Даша, окинув жилище, сразу определила порядок дел, которые необходимо было выполнить в первую очередь.

– Ты, сынок, поищи травы, лапника наломай – будем делать себе лежанку, а я приготовлю ужин.

В печи нашелся горшок, в котором оказался нож со сломанной ручкой, в коробочке лежала соль. Из связанного пучка травы получился маленький веник, Даша обмела им столик, убрала мусор возле печи – комнатка приобретала жилой вид. Возле мамы вертелась Оксанка, запахло хлебом и салом.

Спать ложились в сумерках. Василек натаскал много травы, и постель получилась мягкой, на полатях легли все втроем. Оксанка через какую-то минуту уже спала; повернувшись набок, заснул и Василек. Даше не спалось, через траву чувствовались еловые ветки, пришлось поправлять постель. Что-то зашуршало возле печи, сквозь окошко пробилась полоска лунного света, высветив на полу причудливое пятно; прокричала ночная птица, было слышно, как она захлопала, взлетая, крыльями. Стало жутко страшно, Даша уже намеревалась разбудить Василька, как опять их окутала тишина.

Память воскрешала отрешенное лицо отца и его слова: «Бери детей – и убегайте». Тут же всплывало полное ненависти лицо немца, пытавшегося вырвать винтовку из ее рук, а потом вдруг все расплылось и возник Лукин: стоит и машет приветливо рукой.

От донесшегося из леса звука по телу пробежала дрожь, глаза силились рассмотреть что-то за окошком. Так она, то снова проваливаясь в дрему, то подхватываясь, провела почти всю ночь, а на рассвете заснула ненадолго крепким сном.

К вечеру следующего дня стало ясно, что надо подобраться к деревне и выяснить, что там делается. На следующее утро они, собрав своей небольшой скарб, направились в сторону Калиновки. Еще не успела притомиться Оксанка, как Даша услышала голоса людей, и дальше двигались очень осторожно. Только Оксанка вдруг свалилась в неглубокую яму и заплакала, и вскоре возле них уже стояло несколько встревоженных и таких родных соседей – Прохоровых.

Плакали и говорили сквозь слезы и те и другие, а, успокоившись, Прохоровы поведали о похоронах Якуша, отчего зашлась в плаче Даша. Текли ручьем слезы и у Василька. Они рассказывали, как искали Дашу с детьми на пепелище, думая, что они, не дай Бог, сгорели в огне, – никто не знал, куда они подевались; как страшно было, когда палили хаты; как застрелили бабу Веру и ее дочку; как загоняли людей в крытую машину… Иссяк разговор, оказалось, Прохоровы ожидают сына, который ушел в деревню узнать, что там происходит.

С невеселыми думами возвращалась Даша к родному двору, не верилось ей, что отца нет в живых. Ей все время казалось, что он будет рядом с ними всегда, ворчливый, задиристый, но в душе добрый, как выражался Венька, человечный; на нем держалось хозяйство, и при муже главным во дворе оставался Якуш. Двора не стало, сохранились гумно да блиндаж, а на месте остальных построек лежали одни обгорелые головешки да сиротливо торчала печная труба.

Заголосила Даша, покачивая головой и повторяя слова:

– А как же дальше жить?

А Оксанка без слезинки на глазах просила:

– Не плачь, мама. Мама, не плачь!

Не знала маленькая девочка, что со слезами уходила горечь утраты и беды.

Василек зашел в гумно, упал на слежавшуюся прошлогоднюю солому, тихо плача от одиночества и обиды. Как он не сумел спасти от немцев своего деда Якуша, не попросил Лукина взять его к военным? Он бы смог тогда защитить и деда, и маму, и Оксанку.

Плакала Даша еще раз навзрыд на кладбище, упав на свежую могилу отца. Василек сдерживал себя: вокруг ходили люди, а он уже взрослый – как заявила мама: «Ты у нас стал хозяином». Негоже было плакать, хотя щипало в горле. Рядом возвышался холмик могилы бабы Веры и ее дочки. Как рассказали Васильку его друзья, кинулась баба Вера на немца и почти прибила его своим кием – такой она оказалась смелой. Не утихал плач в деревне, а через несколько дней принесли в Калиновку страшную весть: всех, кого увезли, немцы расстреляли как заложников. Постреляли людей и из Сергеевки и Новоселок. Понеслись сквозь слезы проклятья «нелюдям, как их только земля носит».

А еще через день по улице шли военные. Выходили им навстречу люди со дворов и пепелищ, рассказывая о своем горе, ожидая сочувствия и ища защиты. Даша с детьми находились в гумне, где они, как могли, обустраивали себе жилище. Услышав радостные возгласы, оставили свое занятие и вышли за ворота. Василек, увидев солдат, стремглав кинулся к ним, и там, где раньше была калитка, остановился. Ком сжал его горло – к нему подходил Лукин.

Прикрыв ладонью глаза от солнца, Даша с затаенной радостью наблюдала за их встречей; гулко постукивало ее сердце, чувствовало оно в военном надежду на защиту от придавившего к земле горя.

В Калиновке женская половина жителей была обделена вниманием и нежностью со стороны красивых и знатных женихов – где их было взять в такой небольшой деревушке, если находилась она вдалеке от больших деревень и сел, не говоря уже о городе? За счастье считалось выйти замуж в Высокое, ну, на крайний случай – в Новоселки, а так оставались одни только местные хлопцы, да если вдруг появлялся какой приезжий с завидной внешностью. Вот за такого и вышла замуж Даша; как ни противился этому Якуш, было поздно – сгуляли свадьбу.

Муж ее человеком был обходительным, можно сказать, галантным, что вызывало восторг у ее сверстниц, только чего-то не хватало в нем для жизнерадостной и бойкой Даши – то ли удали, то ли умения закружиться в залихватской пляске; не просматривалось в нем ястребиного полета, да и физически не мог он, как, скажем, Никулин Андрей, их родственник, схватить жену в охапку и плясать с ней, что аж земля ходуном ходила. Увозить молодую жену он никуда не собирался, и, несмотря на хозяйскую его нерасторопность, такой расклад устраивал Якуша. «Все же какая-никакая помощь на старости да будет», – так он рассуждал про себя.

Рано овдовел Якуш, старший сын подался на заработки в город, там женился и как и не было его. Искать другую жену не стал, хотя выбор в Калиновке имелся; всю женскую работу взяла на себя дочка, и это у нее получалось на зависть многим молодым хозяйкам, да и не только молодым. Родился сынок у Даши, и потекла у них размеренная и будничная, как и во многих семьях, жизнь; поутихла бурная ее кровь, хотя втайне иногда ожидала она чего-то необычного и красивого, а там родилась Оксанка. Расцвела женская красота в Даше, да и крепкой выглядела она, пригодной для каждодневного тяжелого деревенского труда. Не один мужской взгляд, с вожделением направленный на нее, замечала Даша.

Грянула война, ушли на фронт самые здоровые мужики, в их числе и муж Даши, опустела Калиновка, а появившиеся вскоре во дворе Якуша на постое военные, несмотря на горечь расставания с близкими, заставили невесть откуда подняться забытым женским мечтаниям. Сейчас, наблюдая за сыном, хотела Даша, чтобы тот военный заступился за него, помог ему в их горе.

Из Сергеевки вел Лукин полк к месту, где они договаривались со Степаном встретиться. В том месте признаков его пребывания не обнаружилось, Устименко настаивал отправить разведку в лагерь – может, Степан уже там, а главное – узнать, что осталось от лагеря. В тот же вечер Федор вместе с Венькой отмеряли версты в направлении темного леса.

Грушевский предлагал побывать в Новоселках, последние события в полную силу обнажили для Лукина одну очень важную сторону дальнейшего их существования: без поддержки местных жителей полк долго не продержится, даже если продукты питания добывать у противника, – неразрывная получалась эта связь, и ее необходимо было всячески поддерживать, в этом смысле комиссар был прав.

Лукин, твердо придерживаясь договоренности со Степаном, не решился распылять силы, да и надо было в любой момент быть готовыми отправится за Ваней и Варварой. Отправив разведчиков, занялись обустройством своего местопребывания; занимаясь таким делом, никто не заметил, как появился Степан. Складывалось впечатление, что он все время был здесь, рядом со всеми. Лукин от неожиданности аж подскочил.

– Шумновато у вас, – были первые слова Степана, прозвучавшие как упрек командиру.

Он не спеша рассказал о своем походе, настроении в их команде, о двух сооруженных землянках на новом месте, о встрече с местными жителями из деревни Старая Рудня, которые рассказали о зверствах гитлеров – так, оказалось, там называли немцев. Слушали Степана молча, внушительным оказался перечень их дел.

– Как же вам удалось так много сделать? – прервал рассказ Степана Грушевский.

– Все старались, и взрослые, и дети, для себя ведь строили. Да не знаем, как дальше быть, – был его ответ.

Так неожиданно перешли к обсуждению мучившего всех вопроса.

– Скажу тебе Степан так: дальше гитлеров, как ты их назвал, бить будем. Соберемся снова вместе – и продолжим бить. Мы уже многому научились, только без местных жителей долго мы не продержимся – они наша опора, и мы для них должны быть тоже опорой надежной. К такому выводу я пришел, побывав в Сергеевке. Давайте дождемся возвращения наших разведчиков, и станет ясно, что дальше нам делать.

Редко так долго говорил Лукин, много нового услышали от своего командира бойцы его полка.

Федор принес вести обнадеживающие: семейный лагерь полностью разрушен, землянки сожжены, но лагерь военных целехонький – похоже, туда немцы почему-то не дошли. Степан тут же засобирался за своей командой, было решено ожидать их здесь же, а за это время побывать в Сергеевке и узнать, как самочувствие Вани и Акима. Туда отправлялись Грушевский и Петька Чиж.

Степану, несшему в себе тяжелые думы о раненом Ване, погибшей Марийке, которую видел всего несколько раз, о расстрелянных знакомых сергеевчанах, вспомнился недавний сон. Бегут они, молодые, с Ариной к виднеющейся вдали водной глади, она манит к себе своим голубым цветом; добежали, а это оказалась бурлящая река, и там люди – протягивают руки, просят о помощи. Бросились они в ту воду, рядом Алеся, Варвара, Антон, Варивонов Василий, и Ваня, и Лукин, и Роман, и люди незнакомые, и млад и стар, всех словно в омуте закручивает, затягивает гибельным вихрем. Люди в панике хватают друг друга за руки, не дают упасть в темную воронку, а вихрь все сильнее вращается, руки устают и готовы разжаться, становится жутко страшно… Проснулся Степан, спал он под телегой: светит луна, вокруг тихо, да дышится тяжело. «Пусть идет этот сон на гнилое болото», – подумал он тогда, а теперь в пути вспомнил его, и пришло сравнение: да, закручивает людей война, здесь надо друг за друга держаться.

Обрадовалась Варвара, увидев Романа, обхватила обеими руками его ладонь и хотела прижать к груди, но, спохватившись, остановилась и замерла, ощущая тепло его руки, которое наполняло все ее тело. Застыл и Грушевский, ему вспомнилась строгая, но заботливая бабушка Софья Васильевна. Она часто, занимаясь чтением или еще чем-то, садилась рядом с ним, брала его за руку – и тогда становилось покойно и легко; такое же спокойствие шло от этой женщины, вернувшей ему жизнь.

– Слава Богу, он пошел на поправку. Слабый он еще, а оставлять его здесь опасно – лучше всего отнести в мой двор, там надежней будет. А за другим пока уход нужен, но, даст Бог, и он окрепнет, а мне уходить надо из этих мест, могут полицаи за мной приехать – взялась я жену их начальника лечить.

Варвара отпустила руку Романа, прижалась головой к его груди, постояв мгновение, ушла к раненым. По улице уже разнеслась весть, что снова появились военные. Узнав об этом, Ничипор заспешил к ним навстречу. Он тут же, у забора, с серьезным видом рассказал Грушевскому, что в его команде есть три верных человека и они готовы податься в партизаны. И место нашли, где будут располагаться, если вдруг нагрянут немцы, да беда у них: нет оружия. Обескуражила эта новость комиссара, не был он готов к такому разговору, а Ничипор ждал ответа. Полились у Романа слова сами собой:

– Не признают люди немецкую власть. Товарищ Сталин в своей речи в начале войны призывал людей в тылу врага идти в партизаны и бить их, чтобы земля горела у них под ногами. Это правильное решение. А оружие мы вам дадим, сегодня дадим.

От восторженных слов и упоминания имени товарища Сталина вытянулся Ничипор по стойке смирно, как мог, и произнес:

– За оружие спасибо, это было бы здорово.

А Роман стал объяснять ему, что Варвара завтра уйдет в Новоселки, раненого красноармейца они заберут с собой, а вот за Акимом требуется уход, и его нужно будет спустя какое-то время перенести в надежное место.

– Такое будет твое первое задание, товарищ командир. Винтовки вручим перед уходом.

Ответ прозвучал торжественно и громко:

– Есть, товарищ начальник! Служу трудовому народу!

Грушевский тоже вытянулся по стойке смирно и приложил руку к фуражке. Пожав друг другу руки, они собирались разойтись, но тут на улице показался немалый гурт сергеевчан во главе с Петькой Чижом и Виталием. Лицо Петьки сияло – видно, узнал что-то важное. Не доходя до Грушевского, он радостно заговорил:

– Товарищ комиссар, здесь такое дело: родственники наших красноармейцев и соседи просятся в партизаны. Я им объясняю: мы полк Красной армии и должны сражаться с ненавистным врагом, а они все равно требуют забрать их в партизаны – иначе, говорят, их полицаи и германцы постреляют.

В поддержку Петькиных слов прозвучали выкрики:

– Не будет нам жизни здесь.

Грушевский поздоровался за руку с Виталием и с теми, кто стоял за ним, подошел к несколько растерянному Ничипору.

– Только что здесь ваш староста Ничипор был назначен командиром партизан вашей деревни. Он сказал, что в его отряде сейчас три человека, а оказывается, их, товарищ командир, намного больше. Мы обещали дать оружие, и мы его сейчас дадим сколько можем, остальное добудете в бою. Правильно я сказал? Ничипор, ответь людям.

Крутой и совсем уж неожиданный поворот принимало дело, о котором думал староста, идя сюда. А к образовавшемуся полукругу людей уже подходил Андрей с женой. Приободрился староста, увидев своего сподвижника, махнул рукой, призывая его к себе.

– Ты, Андрей, подходи сюда, становись рядом, становись, будем жителям нашей деревни объяснять, как мы собрались в партизаны податься, чтобы людей наших от нелюдей защитить. Военный начальник обещает нам оружие дать, меня командиром определил, а тут народу сам видишь сколько собралось, защиты требуют и в партизаны готовы записаться.

Такой неожиданный выход нашел из создавшейся ситуации Ничипор. Бурным получилось обсуждение, с плачем, криками, проклятиями в адрес немцев и полицаев. Не был готов к такому развитию событий и Грушевский, а разговор с людьми подталкивал к важному решению: нужно недалеко от деревни сооружать семейный лагерь и брать его под охрану. Да только где на это силы взять? Вспомнились и вчерашние слова Лукина: «Без местных жителей мы долго не продержимся, они наша, а мы их опора». Высказал он их сергеевчанам и добавил:

– Партизанский отряд Ничипора будет для вас всех такой опорой, а для немцев и полицаев – погибелью. И наш полк всегда на помощь к нему придет, а там, глядишь, отряд и до полка вырастет, и не ступит сюда нога ненавистного нам врага, советскую власть установим, предателей и изменников своим судом судить будем. Так что записывай, командир, желающих в свой отряд, а я, как и обещал, оружие вручу.

Комиссар попросил винтовку у Петьки и торжественно передал ее Ничипору, а винтовку Виталия – Андрею.

Так неожиданно в небольшой деревне Сергеевка образовался семейный лагерь и небольшой партизанский отряд. К ночи в нем насчитывалось пять человек; просились в нем остаться и красноармейцы-новобранцы, но не дал им такого согласия комиссар, а поручил рано утром вместе с их новым командиром Чижом доставить в Новоселки раненого. Ничипор же должен был отвезти домой Варвару.

Вместе с раненым решил пойти и Грушевский. Не узнать было Ваню: худое, заросшее щетиной лицо делало его, жизнерадостного и бойкого парня, стариком. Бережно уложили раненого на самодельные носилки, получили от Варвары напутствие по уходу за ним в пути и двинулись в неблизкую дорогу.

К исходу дня собрался почти весь полк, но долго радоваться встрече не пришлось – надо было добраться до лагеря и доставить Ваню к Варваре, куда команда Грушевского двинулась, не дождавшись Степана.

Трудно далось Ване перемещение на новое место – покидали его силы. Варвара была уже в своей хатке и готовила в баньке место, когда его в сумерках внесли на ее двор. Ей было радостно видеть на своем дворе Романа, хотелось рассказать ему, как она живет здесь, показать свою хатку, книги, но, взглянув на раненого, сразу с тревогой захлопотала возле него. В ее сознании все остальное отступало и уходило далеко-далеко, ей теперь предстояли нелегкие дни бдения. Она молча попрощалась с Романом и его людьми, и те покинули ее двор уже в темноте.

В семейный лагерь телега Степана со спящими на ней детьми, привязанной позади коровой, которая рвалась на пашу, и шагавшими рядом усталыми людьми въехала, когда над верхушками деревьев уже поднялся полный диск солнца. Трудно было представить, что здесь недавно могли жить люди: пожар, устроенный другими людьми, не пожалел ни землянок, ни деревьев. В молчании остановились возвратившиеся жители, взирая со страхом на пепелище. У Степана появились другие заботы: он отвязал корову и пошел впереди с надеждой найти в дальнем лагере место для выпаса. Скоро Арина соберется ее доить – и будет детям еда. Заодно надо было позаботиться о коне, который изрядно подустал в дороге, да еще подумать, где разместить и чем накормить уставших людей. Много еще таких «надо» возникло в его голове.

Лукин осмысливал доклад Грушевского о стихийно созданном партизанском отряде и семейном лагере в Сергеевке – это меняло все его представления о дальнейших действиях полка. Такое событие подтверждало высказанную им мысль об опоре на жителей местных деревень, которая позволяла бить врага, но жители такой опоры не чувствовали, и все упиралось в малочисленность полка. Мысли начинали путаться, усталость давала о себе знать.

За длинный световой день лагерь обжился. Устименко определил порядок охраны, Федор и Артем готовились отправиться в Калиновку, Лукин со Степаном обходили лагерь и намечали места для нового строительства для семейных, на чем настаивал начальник тыла полка, а командир на его доводы отвечал молчанием. Нет, он был не против строить землянки для красноармейцев, но у него в голове вертелся вчерашний разговор с комиссаром, да и надо было дождаться вестей из Калиновки. А вести Федор принес безрадостные и даже совсем горестные: расстреляли немцы бабу Веру, ее дочку, Якуша, забрали заложников и их тоже расстреляли, среди них Настю, сожгли почти все хаты в Калиновке. Куда-то пропала Даша с детьми. Многие еще прячутся в лесу, боятся возвращаться. Подавлен был Артем: снова сгорела его хата и двор.

Екнуло сердце у Лукина при упоминании Даши, а когда Грушевский предложил немедленно направиться в Калиновку и успокоить жителей, сразу же согласился с ним. Более сдержан был Устименко, он предложил узнать обстановку в Новоселках, тем более там находится раненый Ваня, и уже тогда начинать действовать. Было решено Степана с Виталием направить в Новоселки, а Лукин с небольшой группой пойдет в Калиновку, остальным ставилась задача построить две землянки.

В родную деревню Степан шел с охотой, было интересно узнать новости, а больше всего хотелось побывать на своем огороде, забежать на Алесин и посмотреть, как там поднимаются картошка и зерновые – основной продукт на зиму. Виталия донимали думы о родителях, им сейчас очень была нужна помощь, и он решил просить дядьку Степана отпустить его в Сергеевку; заодно бы он узнал, как поправляется Аким.

Ко двору Варвары они добрались в сумерках. Не заметив ничего подозрительного, Степан направился к ее хатке, а Виталий остался наблюдать за двором. В это время Варвара находилась в бдении возле раненого, он был плох, наступал тот самый момент, когда жизнь и смерть лежали на чашах весов, подвешенных на невидимой нити и готовых даже от мысли другого человека качнуться в ту или иную сторону, и тогда нить могла оборваться. Варвара берегла ту нить уже который день. Она вышла из бани, чтобы напиться воды, и увидела Степана. На ее лице появилось подобие улыбки – для нее он был связан с образом Романа, ставшим смыслом всего ее существования.

Степан давно не видел Варвару. «Как же она изменилась, – пронеслась у него беспокойная мысль. – Она, наверное, очень устала. И откуда только она силы берет, она же все время возле больных и раненых». В нем возникло чувство стыда за свое желание узнать деревенские новости; если ее спросить об этом, она тут же побежит узнавать их. Степан протянул руки, намереваясь поддержать Варвару, поздоровавшись, спросил, как Ваня. На него смотрели те же глаза, полные теплоты и внимания.

– Спасибо, Степан, даст Бог – поправится, а ты как?

Степан стал объяснять, что заскочил на минутку, хочет посмотреть на свои огороды да узнать, может, какая помощь нужна; надо бы побывать в Сергеевке, там же раненый Аким. Ничего не говоря, Варвара вернулась в баню и вынесла оттуда небольшой узелок.

– Здесь ему зелье, там знают, что с ним нужно делать.

Так они и расстались, неся каждый свою тревогу.

Расстроенный вид Степана похоронил, было, надежды Виталия побывать в Сергеевке, но получилось наоборот. Степан поведал ему о Ване, и они направились по-за огородами в сторону двора Алеси, рассуждая, в какое время лучше отправиться к Акиму и передать ему лекарства. Обрадованный таким поворотом дел, Виталий был готов идти немедленно.

Зарос огород Алеси травой, земля требовала хозяйских рук, а так, наскоком, что сделаешь – только вред принесешь. Расстроившись, Степан решил к себе не ходить, а податься к Маланье и у нее узнать обстановку в Новоселках. Так оно и получилось. Не ожидала Маланья таких гостей, вначале испугалась даже, а за ужином потекла у них беседа о житье-бытье, да и затянулась.

Затаились Новоселки в ожидании неведомой напасти, притихли семьи полицаев, не стало у них защиты. Преступили запретную черту полицаи в Сергеевке, и большая часть новоселковцев раздумывала, податься ли в лес и там искать какое-нибудь укрытие или повременить, посмотреть, как поведут себя местные полицаи. Взбудоражило людей неожиданно прилетевшее известие из Сергеевки о создании там жителями партизанского отряда и уходе семей в лес. Летало оно от двора ко двору, обрастая новыми подробностями и домыслами; говорили, что там вернулась советская власть и подошел к ним полк Красной армии – теперь полицаям капут, а немцы туда не сунутся, партизаны вооружены. Это еще больше нагнало страху на семьи полицаев, и люди заметили, как уехала в сторону Высокого семья полицая Казака, так что жди скоро незваных гостей.

После разговора с Маланьей по Степановой думке получалось, что оказались Новоселки на перепутье: не принимали они новые порядки и немецкую власть, а жизнь заставляла их мириться с ней, дабы не случилось беды пострашнее той, что пришла в Сергеевку и Калиновку, хотя многие уже себе место в лесу присматривали на случай приближения той беды.

Только засерелось небо, как от хатки Маланьи отошли две мужские фигуры и скрылись.

Сразу нашлось дело для Степана в Сергеевке, а там их образовалась целая череда, и каждое из них важное и срочное – так считали все, кто нуждался в его помощи. Первым делом побывал он у Акима – его состояние вселяло надежду. Виталий смог свести дядьку Степана и Ничипора, только когда тот присел уже вечером ужинать среди берез у костра. Ничипор был при оружии, вскоре к ним присоединился Андрей, и тоже вооруженный, а за ним потянулись незнакомые гостю люди, образовав вокруг горевшего костра плотный круг.

Интересная получилась беседа. Вначале Степан к Ничипору относился, мягко говоря, как к самозванцу, а не командиру партизанского отряда, но постепенно мнение его поменялось, он с удивлением отметил для себя грамотно организованную охрану, обустройство лагеря и незаметно втянулся в обсуждение нового для партизан дела. Было что сказать и чем поделиться с этими людьми Степану, расставались они в ночи уже друзьями.

Длинная предстояла дорога к лагерю в обход Новоселок. Молча шагая по лесу, Степан продолжал мысленный разговор с Ничипором, коря себя, что не договорился, как им поддерживать связь с полком, не дал совета, куда безопаснее всего будет уходить, если немцы поприжмут, и с удовольствием отмечал: «А из Ничипора может получиться толковый командир. Конечно, не такой, как Лукин, но толковый. Им бы людей побольше в отряд привлечь, тогда полицаи притихнут, да и немцам надо будет силы собирать немалые». За рассуждениями дорога казалась короче и незаметнее.