Текст книги "Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации"

Рано утром в день отъезда к нам приехал Лева на велосипеде. Он очень спешил и успел только обнять и поцеловать нас и сказать, что Сосинские и бабушка уже уехали и мельница пуста. Еще он добавил, что, по слухам, немцы нашли Рыбова в Боярдвилльском лесу, полумертвого от холода и истощения. Ясно было, что он до сих пор ничего не рассказал об “Арманьяке”, несмотря на то что с ним, по всей вероятности, обращались жестоко. Лева все повторял, обнимая нас: “Вы успеете уехать, пока Рыбов ничего не рассказал немцам. Я сердцем чувствую, вы успеете!”

На следующий день, 15 января, поздним утром на площадь перед мэрией въехал автобус. Мы долго ждали его на холодном ветру, сидя на чемоданах, – будущие беженцы, человек тридцать. Я все думала об эльзасцах, которых немцы куда-то увезли в 1940 году, – что с ними сталось? Саша спокойно играл с маленьким Фуко, у него всегда хорошо получалось общаться с малышами. Вера Калита сидела рядом с мамой, вцепившись в ее руку.

Когда мы все садились в автобус – мадам Гийонне, мадам Дюпе, полковник, Фуко, кузнец Кулон, чета Калита с их многочисленным багажом и тявкающей Бебкой, я вдруг поняла, что ни Буррадов, ни Клары здесь нет. Неужели они решили остаться? Так или иначе, судьба в последнюю минуту избавила нас от Клары. Пока автобус, пыхтя, выбирался из деревни, сердце у меня стучало, как сумасшедшее: “Больше нет Клары, больше нет Клары!”

Мир без немцев

Путь через весь Олерон казался бесконечным – вокруг были только по-зимнему унылые, полысевшие, побуревшие виноградники. Я могла думать только об отце. Неужели его перевели в крепость на острове Ре? Про нее говорили, что это настоящая средневековая темница, подобная замку Иф, где когда-то был заключен граф Монте-Кристо. Когда автобус наконец доехал до Боярдвилльской гавани, я увидела мужчин в гражданской одежде, стоявших у самой воды под охраной немецких солдат. Среди них был человек, сидевший в тачке, будто огромный младенец в детской коляске.

Пароход, пришвартованный у старинной каменной набережной, был гораздо больше гавани. Боярдвилльский порт, построенный великим Вобаном[71]71
  Себастьен Ле Претр, маркиз де Вобан (1633–1707) – выдающийся военный инженер своего времени, маршал Франции, писатель. Выстроенные им крепости объявлены Всемирным наследием человечества.


[Закрыть] еще в XVII веке, выглядел впечатляюще и одновременно с этим казался игрушечным. Еще через несколько секунд я поняла, что человек в тачке, энергично машущий в сторону автобуса, – мой отец. Также в толпе я узнала месье Гийонне, который выглядел безукоризненно в своем неизменном черном костюме, месье Дюпе, не потерявшего ни грамма веса, и месье Фуко в парижской кепке, надвинутой на один глаз. Люди на набережной выглядели радостными – даже отец, неловко сидевший в этой странной тачке. Что с ним случилось? Такая нелепая поза – наверняка это просто очередное звено в череде приключений, выпавших на нашу долю в последние недели.

Мы вышли из автобуса, отец нас обнял. Оказывается, он вывихнул лодыжку, поскользнувшись накануне вечером, когда похолодало и лужи вокруг “Счастливого дома” замерзли. Он нес два ведра с супом – суп не разлился, но сам он пострадал.

Потом последовали еще объятия и суета из-за багажа, когда немецкие солдаты начали торопить людей с посадкой на паром. Через несколько минут подъехал еще один автобус, потом другой – беженцы со всего острова. Не только наша семья воссоединилась – все вокруг были радостны и возбуждены. Однако отец сказал, что из “Счастливого дома”, к сожалению, эвакуировали не всех. По меньшей мере тридцать человек отправили в крепость на острове Ре.

Мы быстро погрузились на паром. День был ветреный, море – неспокойное. Андрей Калита и полковник помогли отцу подняться на борт. Саша вел Бебку, которая истошно лаяла и рвалась с поводка, пока они взбирались по узким крутым сходням. Команда французских моряков в беретах и резиновых сапогах, готовясь выйти в море, очень нервничала – говорили, что недалеко отсюда видели британскую подводную лодку. Люди выглядели напуганными.

Мы поднялись на палубу, чтобы в последний раз взглянуть на остров – узкую желтую полоску пляжа с узором из черных водорослей, крошечные бастионы, заросшие тамариском соляные болота, откуда тянуло чем-то едким. Начинался прилив. Мы смотрели на огромное олеронское небо, которое было значительно больше острова. Вдруг, когда сходни уже поднимали, на причал въехала немецкая машина скорой помощи, а за ней – большой черный автомобиль. Один за другим из машины вышли полковник Буррад, его жена, Поль, и, наконец, Жижи и Роберта. Дамы Буррад были одеты в форму французского Красного Креста – белые головные повязки и темно-синие шляпки с вышитым красным крестом. Потом двое немецких солдат медленно вынесли носилки из машины скорой помощи. На них лежала Клара.

Она была до подбородка закутана в одеяло цвета хаки, светлые волосы разметались по подушке. Глаза были закрыты, привычного макияжа не было. Двое немцев очень осторожно подняли ее на борт, Поль и Буррады шли следом. Всех их сразу отвели в капитанскую каюту где-то в середине судна, подальше от чужих глаз. В это время несколько человек разгрузили и подняли по сходням их багаж. Его было гораздо больше, чем Буррады и Риттони могли унести на себе, – три сундука и около двадцати чемоданов. Все они были помечены большим красным крестом. Я поняла, что никогда до конца не верила, что Клара исчезла из нашей жизни. Меня опять охватило смешанное чувство отвращения и зачарованности.

На полпути до Ла-Рошели поднялся ветер и волнение усилилось. Пассажиры обсуждали между собой, что это даже хорошо, так как маловероятно, что подлодка сможет атаковать нас во время шторма. Маленький паром нещадно качало. Вдруг на палубу поднялся Поль, весь зеленый от морской болезни. Он подошел к нам, прислонился к перилам между моими родителями, и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь: “Моя мама не так уж и больна. Скоро она начнет работать в Женеве. Война кончится, и мы опять станем друзьями, как до прихода немцев, правда? Вы мне нравитесь, Вадим, и мне нравится Андрей. Я все думаю, как он там, в Ниоре?” Мама сказала что-то примирительное о том, что надо забыть старые распри. Скоро все дети пойдут в школу и будут жить так, как и положено детям. Мама была права. Я подумала про наших русских друзей, про Мишу Дудина и его смеющиеся зеленые глаза. Скоро Клара станет для нас лишь воспоминанием. Мы будем жить в Плесси, она – в Женеве, и мы больше никогда ее не увидим. А русские из России будут приезжать к нам в гости и надолго.

Поль еще долго стоял рядом с нами, пока корабль шел к Ла-Рошели. Вход в гавань охраняли две разновысокие сторожевые башни, в ночном мраке они выглядели как темно-синие горы. Когда мы причалили, уже совсем стемнело, но фонари в порту не горели. Мы едва могли различить массивные очертания башен и только слушали вой ветра и грохот разбивающихся волн. Принесли жаровню с углями, при ее свете тени пассажиров, спускавшихся с корабля, сплетались в фантастическую паутину. На набережной высились заграждения из колючей проволоки. Молодые женщины в форме петеновской благотворительной службы цвета хаки принесли нам по кружке горячего водянистого какао. Бебка опять истошно лаяла. В толпе я потеряла из виду Поля и Буррадов с Кларой.

Беженцев из Сен-Дени собрали всех вместе на набережной. Кто-то сказал, что волноваться из-за багажа не следует, его можно оставить, это безопасно. Мы пошли куда-то в полной темноте – отец хромал, Андрей Калита и полковник Мерль поддерживали его по очереди. Мама держала нас с Сашей за руки. Мы шли по черным извилистым улицам мимо высоких домов, которые, казалось, достают до самого неба. Наконец мы добрались до массивной дубовой двери – месье Гийонне, который когда-то жил в Ла-Рошели, сказал, что это Отель-Дье, старая городская больница.

Мы поднялись по широкой каменной лестнице и пошли по длинному коридору. Монахиня в крылатом чепце, который носили сестры из ордена святого Винсента, отвела нас в большое помещение с высокими готическими сводами, где вдоль стен стояли тридцать или сорок железных кроватей. Две маленькие лампочки слабо освещали зал. В дальнем конце на стене висело огромное деревянное распятие, под ним стояли кровати, на которых спали пациенты. Пришли другие монахини в белокрылых чепцах и показали нам наши койки – мужчины с одной стороны, женщины – с другой. Обещали принести горячую еду. Монахини бесшумно ходили по залу, переговаривались шепотом. Их чепцы отбрасывали на стены огромные тени. Нас охватило блаженство: мы вместе, мы в безопасности!

Беженцы из Сен-Дени крепко спали на белых больничных простынях в эту ночь – тишину нарушал только богатырский храп Андрея Калиты. Вера никак не могла уснуть, она очень беспокоилась за Бебку, которую им не разрешили взять с собой наверх, велев оставить на ночь в больничной кухне. Хорошо ли ее там покормят? Все были счастливы. Полковник Мерль воспрял духом и стал рассказывать нам о жизни в Шатобриане: “Провинциально, но симпатично, моя дорогая жена отлично готовит. Вот чего мне будет не хватать – так это приливов и рыбной ловли, и, конечно, вас, Вадим”. Потом он, Гийонне, Калита и отец долго обсуждали вполголоса, как связаться с “Арманьяком” в свободной Франции. Как убедить Сопротивление, что наши русские друзья горят желанием сражаться с немцами прямо там, изнутри олеронских укреплений?

Вокзал в Ла-Рошели был частично разрушен в результате бомбежек, стеклянный купол разбит, но в то утро там было чисто и казалось, что все работает нормально. Я была в потрясении. Шесть лет я не видела поездов, не вдыхала этого специфического вокзального запаха. Внутри, под тем, что осталось от стеклянного купола, взад-вперед расхаживали немецкие солдаты.

Платформа была битком набита беженцами. Группа из Сен-Дени держалась вместе, только Буррады и Клара стояли в стороне, не обращая внимания на своих бывших земляков. Дамы Буррад в темно-синей форме Красного Креста сгрудились вокруг носилок, на которых лежала Клара. Несколько мужчин – это были товарищи отца по лагерю в Боярдвилле – подошли шумно и радостно его поприветствовать. Отец опирался на служившую ему тростью ручку от метлы, которую ему выдали в Отель-Дье. Мой отец и его знакомые крепко друг друга обнимали, похлопывали по спине, шутили и время от времени косились в сторону Буррадов.

После долгого ожидания к платформе подали состав примерно из пятнадцати пассажирских вагонов. Бесстрастные немецкие офицеры проверили документы у каждого, кто садился в поезд. Они внимательно изучали удостоверения личности и пропуска, выданные комендатурой, но в лицо пассажирам, стоявшим в долгой очереди, не смотрели. Бебка лаяла. Саша взял ее на руки, пока Калита загружали свои тяжелые тюки и корзины, полные горшков и банок с паштетами и другими кулинарными сокровищами. Потом двое немецких солдат подняли и осторожно внесли Клару в поезд. Ее купе было помечено огромным красным крестом. Буррады и Поль последовали за ней, занавеску на окне тут же опустили. Поезд тронулся. Я посмотрела на уплывающих за окном солдат на платформе. Мы ехали в мир без немцев.

Да, мы ехали в тот мир, где нет немцев, но куда именно мы едем, не знал никто. Даже Андрей Калита не смог выведать у солдат на платформе пункт нашего назначения. Мы по очереди сидели у окна купе. Хорошо натопленный поезд потряхивало, качка усыпляла. В купе, кроме нас четверых, ехали полковник Мерль и чета Гийонне. Калита вместе с супругами Дюпе устроились в соседнем, всем в поезде досталось место для сидения. Клара и ее друзья ехали в другом вагоне, чуть впереди. Когда поезд изгибался на повороте налево, было видно их окно с опущенными занавесками и большой красный крест, нарисованный снаружи. Я все еще ненавидела Клару, но уже не так сильно, как в то время, когда немцы завоевывали мир. Теперь, когда они побеждены, она потеряет свою власть над нашей семьей. Мама была права – мы, молодежь, должны думать о том, чтобы как можно быстрее опять начать учиться, думать о языках, которые мы будем учить в лицее, о выборе между латынью и математикой. Я четыре года почти не ходила в школу.

Потом я подумала о Мише Дудине и Иване Петровиче, оставшихся в бункере над океаном в Ла-Морельер, и про беднягу Рыбова. Били ли его немцы, когда нашли? И как он смог выжить больше десяти дней в Боярдвилльском лесу? Было очень холодно, есть было нечего – ни грибов, ни ягод. Рассказал ли он про “Арманьяк”? Если да, то это не сулило ничего хорошего другим русским на острове. Но может быть, он не был предателем, хотя его в этом и подозревали?

Я снова думала о Кларе. Кто понесет ее носилки, когда мы доберемся до цели нашего путешествия, до того мира, где мы скоро окажемся и где не будет услужливых немецких солдат? Может быть, это будут американские или британские солдаты? Или внутренние войска Свободной Франции[72]72
  FFI (Forces françaises de l’intérieur) – внутренние войска “Свободной Франции”, состоявшие в основном из членов Сопротивления. Были особо непримиримы по отношению к подозреваемым в коллаборационизме.


[Закрыть]? Говорили, что французские солдаты очень жестоки с коллаборационистами. Смогут ли Поль и полковник Буррад справиться с носилками? Или Клара встанет и пойдет, как ведьма из гоголевского “Вия”, которая восстала из гроба в маленькой деревянной церкви? Если бы только она могла встать, взлететь и исчезнуть навсегда…

От этих мыслей меня оторвал резкий толчок. Поезд остановился среди лугов, которые были обрамлены ивами, обрезанными словно оранжевые кухонные швабры. Вдали паслись коровы. Месье Гийонне сказал, что мы остановились посередине шарантских болот. Еще несколько сотен лет назад здесь было море, но потом эти места заросли и получились луга, на которых до войны производили знаменитое Beurre de Charente, сливочное масло из Шаранты. Через несколько минут поезд тронулся и прибыл на крошечную станцию Эгрефёй. На маленькой платформе стояли люди, должно быть, солдаты Сопротивления. По одежде о них ничего нельзя было понять – потрепанная форма цвета хаки вперемежку с гражданским.

Кто-то сказал, что это пограничная зона между “Свободной Францией” и территорией, которую еще удерживали немцы. Проверки документов не было – только короткий разговор между немецким офицером средних лет, чопорным, с суровым худым лицом, и несколькими французами в темно-синих беретах и нарукавных повязках с эмблемой де Голля – лотарингским крестом. У нас захватило дух от восторга, когда мы увидели, что эту эмблему кто-то носит открыто. Все в нашем купе по очереди высовывались из окна. Полковник Мерль и месье Гийонне упали друг к другу в объятия. Мадам Гийонне расплакалась, мама взяла ее за руку. Поезд опять тронулся, все ускоряясь. Он вез нас в Свободную Францию. Месье Гийонне сказал, что мы едем на север. “На этой линии следующая станция – Сюржер, сказал он. – Потом Ниор. Очень может быть, что сегодня вы будете ночевать у вашей тети Наташи”.

Через час – за это время мы успели поесть, хотя наш обед все время прерывали друзья из других купе – поезд подошел к Сюржеру. В тот момент я думала о Жюльене. Где он теперь? Жив ли он? Жюльен сказал когда-то, что стихи Ронсара “Quand vous serez bien vieille, assis à la chandelle…”[73]73
  “Когда вы постареете, и сидя у свечи…” (фр.) – строчка из “Сонетов к Елене” П. Ронсара.


[Закрыть], которые я особенно любила, втайне надеясь, что когда-нибудь он будет так же воспевать меня, были посвящены даме по имени Елена де Сюржер. Была ли она Еленой Прекрасной? Может быть, где-то недалеко от вокзала стоит ее замок?

В Сюржере не было немцев. Последним немцем в форме, которого я видела, был тот офицер в Эгрефёй, я до сих пор помню его суровое костлявое лицо. Здесь, в Сюржере, поезд будут проверять французские власти. Мадам Калита пришла в наше купе, она очень нервничала. Сев рядом с мамой, она, стараясь не привлекать к себе внимания, дала ей пачку фотографий, перевязанных лентой. Мама тут же положила их к себе в сумку. В пачке были фотографии сыновей Веры в немецкой форме, мама обещала провезти их через границу.

Зайдя в поезд, французские солдаты проверили у всех документы. Они вели себя дружелюбно и деловито. Полковник Мерль сказал одному из них, что хочет дать рапорт о деятельности сети “Арманьяк” на острове. Солдат тут же позвал офицера, который сказал, что рапорт у него примут в штаб-квартире сил “Свободной Франции” в Ниоре, на следующей остановке. Темноволосый офицер лет тридцати с сильным южным акцентом сказал: “Я сам из провинции Арманьяк и знаю про такую сеть, сейчас их собирают вместе недалеко отсюда, в городе Коньяк”.

По словам офицера, скорее всего, конечным пунктом нашего путешествия будет Ниор. “Но потом поезд может поехать на юг, в нашем регионе полно беженцев. За последние два дня поезда с Олерона, с острова Ре, из Руайяна приходили один за другим. В Ниор приехали тысячи людей. Да, вас могут отвезти куда-то в другие места, до Периге или даже Ажена, откуда я родом”. Он предложил “Голуаз” мужчинам в купе и пожал руки отцу, месье Гийонне и полковнику Мерлю. “Vive la France! Vive l’Armagnac!”[74]74
  Да здравствует Франция! Да здравствует “Арманьяк”! (фр.)


[Закрыть] – воскликнул он, выходя из купе.

Поезд долго стоял в Сюржере, где даже воздух был совсем другим – ведь там не было немцев. Мы приехали в новый мир, мы были свободны. Я прилипла к окну. Платформа изгибалась влево, и каждый раз, когда я высовывалась наружу, мне было видно купе с нарисованным красным крестом.

Я заметила, что из поезда вышел полковник Буррад. Он был маленького роста, с усами щеткой на хмуром узком лице. На платформе он долго разговаривал с двумя офицерами FFI, вел он себя надменно. Из моего окна это выглядело так, будто трое мужчин разыгрывают пьесу на театральной сцене. Офицеры вслед за полковником Буррадом вошли в вагон, затем вышли из него. Я заметила, что занавеску на окне Клары опять опустили. Солдаты FFI прошли через наш вагон, выкрикивая: “Да здравствует Франция! Счастливого пути! Следующая станция – Ниор!” – и помахали на прощание.

Но потом, когда поезд был готов тронуться и сигнал к отправлению уже был дан, в соседнее купе вдруг вошли трое солдат FFI с пистолетами. Веру и Андрея Калита, несшего Бебку, провели мимо застекленной двери нашего купе. Теперь они, перепуганные, стояли под нашим окном. Бебка неистово лаяла.

Забыв о больной ноге, отец ринулся на платформу, за ним – месье Гийонне и полковник Мерль. Пробившись через солдат, выносивших багаж Калита, они подошли к супругам и людям, стоявшим вокруг них. Перебранка, которую мы наблюдали в окно, тоже выглядела театрально. Полковник Мерль кричал: “Предательство!” – и потрясал руками. Офицеры все так же вели себя спокойно и дружелюбно. Не обращая внимания на полковника, они показали отцу и Гийонне какую-то бумагу.

Поезд тронулся, троих мужчин – но не Калита – втолкнули в вагон. Они едва успели подняться. Высунувшись из окна, мы с мамой в последний раз увидели супругов Калита на платформе среди разбросанного багажа. Вера слабо помахала в нашу сторону. Бебка продолжала лаять.

Когда отец и его друзья, запыхавшись, вошли в купе, они были в ярости. Клара донесла на Калиту и его жену, обвинив их в коллаборационизме и используя в качестве доказательства то освобождение от работ на постройке Атлантического вала, которое она переводила на французский язык для мэрии полтора года назад.

Отец был бледен и тихо сидел в своем углу. Мадам Гийонне, само воплощение благопристойности французского рабочего класса, вообще-то недолюбливавшая чету Калита, опять расплакалась. Беженцы из других деревень острова заходили к нам в купе, чтобы узнать, что случилось, и высказать свое возмущение по поводу “переметчицы”. От счастья и радости, наполнявших нас весь тот день, не осталось и следа. Мы освободились от немцев, но зло все еще было с нами. Я продолжала думать о вставшей из гроба ведьме из гоголевского “Вия” – Клара поднялась с носилок, чтобы уничтожить Андрея и Веру Калита?

Полковник Мерль был взбешен – он ругался, рычал и метался по коридору. Немного погодя он, отец и Гийонне вышли из купе и долго разговаривали в коридоре с другими членами “Арманьяка”. В Ниор мы приехали на закате, всё еще в состоянии крайнего возбуждения.

Мне, как и всем вокруг, было жалко Андрея и его жену. Говорили, что солдаты FFI ведут себя безжалостно по отношению к коллаборационистам. Но я была даже довольна, что доказала свою правоту. Совершенная Кларой подлость показала ее истинное лицо. Все говорили: “Как она могла это сделать?”, а мне хотелось им ответить: “Вы что, все эти годы ничего не замечали? Она же ведьма!” Но я молчала: родители были страшно потрясены. Клара была иностранкой, как и мы, – она всегда была частью нашего клана. Отец и мама были убеждены, что она и Поль не предадут взаимопонимания и доверия, столь важных для беженцев.

Вокзал в Ниоре, как и в Ла-Рошели, был сильно разрушен бомбежками, но работал, хотя там и не было немцев, которые так хорошо умели все организовать. В те дни Ниор был большой узловой станцией. Сидя у окна, я любовалась ярко освещенным вокзалом, теперь можно было не бояться налетов.

Наташа и Андрей жили где-то недалеко от вокзала. Может быть, Сосинские и бабушка вчера высадились на этой же платформе? Почему и мы не можем здесь выйти? Каким счастьем было бы вновь увидеть Наташу и Андрея! Но, к сожалению, как только поезд подъехал к станции, по громкоговорителю объявили, что ни одному человеку, без исключений, выходить из поезда не разрешается, и поезд проследует дальше. Зато беженцам принесут горячую еду.

Скоро на платформу привезли полевую кухню. На этот раз платформа загибалась вправо, и Клариного купе не было видно. В опущенные окна работники Красного Креста подали нам жестяные миски с горячим супом. Вооруженные солдаты FFI вошли в поезд для проверки документов. Когда они были в нашем купе, им сказали, что члены группы “Арманьяк” с Олерона хотят дать рапорт французским властям, и они разрешили отцу, полковнику, месье Гийонне и месье Дюпе пойти в их штаб, который находился прямо рядом с вокзалом.

Несмотря на общую растерянность из-за ареста супругов Калита, эти четверо разработали план действий. Полковник Мерль и Дюпе должны рассказать про деятельность “Арманьяка” на Олероне, особенно упирая на готовность русских рисковать своими жизнями для освобождения острова. Отец и Гийонне пойдут в полицейский участок, чтобы попытаться позвонить по телефону в Сюржер и подтвердить членство Андрея Калиты в группе “Арманьяк”. Может быть, их освободят. После этого, если останется время, отец попытается убедить власти позволить нам сойти с поезда, так как у нас здесь есть родственники.

Все четверо вернулись через час. Дюпе и полковник Мерль выглядели довольными – их горячо приняли, и им удалось подать секретный документ о деятельности “Арманьяка” на Олероне. Отец сказал, что остаться в Ниоре у нас не получится – в регионе полно беженцев, и французские власти, опасаясь голода и эпидемий, закрыли его окончательно. Зато у него и Гийонне появилась надежда на благополучное разрешение судьбы Калита. Капитан FFI при них позвонил в Сюржер. Калита немедленно освободят и посадят на следующий поезд.

“Ложные доносы исходят в основном от тех, кто сам виновен, – сказал капитан FFI. – Вашей мадам Риттони наверняка есть что скрывать. С этим вопросом надо бы разобраться”. Отец и Гийонне промолчали. Говорили, что FFI были особенно безжалостны к женщинам, которых подозревали в сотрудничестве с немцами. По Олерону ходили жуткие истории на этот счет. К счастью, в этот момент капитана позвали куда-то, и вопрос повис в воздухе.

Мы выехали из Ниора. Поезд, все ускоряясь, вез нас на юг. Вдруг полковник Мерль наклонился к отцу и сказал ему что-то вполголоса. Его слова заглушал стук колес.

Отец вскочил и крикнул: “Нет!” Он бросился к окну, резко опустил раму и высунулся наружу, в темноту наступающей ночи. “Нет, нет!” – закричал он и обернулся к полковнику. Я никогда не видела его в такой ярости – его трясло. Он опять закричал: “Как вы могли это сделать?!”

Полковник, улыбаясь, как Чеширский кот, продолжал повторять: “Но вы же знаете, месье Андреев, что она представляет угрозу обществу”. В Ниоре, докладывая о деятельности “Арманьяка”, он и Дюпе рассказали о ложном доносе Клары на члена Сопротивления. За несколько секунд до отправления поезда Клару и Поля арестовали точно так же, как супругов Калита в Сюржере. Мы этого не видели, так как платформа загибалась в другую сторону.

Колеса стучали, но я больше не чувствовала себя отмщенной. Я испытывала отвращение – как в тот день осенью 1940 года, когда я поняла, как сильно ненавижу Клару. Теперь она испортила нам первые часы свободы. Это чувство не покидало меня еще много дней, мешая мне радоваться нашему спасению.

В маленьком городе Сен-Север у подножия Пиренеев, куда поезд наконец привез нас после долгого путешествия, длившегося больше четырех суток, мы получили письмо от Наташи. Оно пришло в ответ на нашу телеграмму в Ниор, в которой мы сообщали, где оказались. В письме тетя писала, что с ними все хорошо, они пережили весенние бомбежки – им пришлось несколько недель жить в чистом поле. Сосинские и бабушка приехали несколько дней назад, они живы и здоровы. Володя немедленно вступил в FFI в Ниоре, чтобы помочь французским властям разбираться с русскими, оказавшимися в регионе из-за немцев, – неважно, были ли они солдатами вермахта или их пригнали на принудительные работы. В этом письме Наташа сообщала:

…Вы не поверите, но четыре дня назад к нам домой ненадолго зашли Клара и Поль. Произошло такое же мистическое совпадение, как когда-то во время наших безумных приключений в период революции. Когда Сосинские и мама добрались до нас, Володя тем же вечером пошел в штаб-квартиру FFI в городе. Он услышал, как два офицера говорили о красивой блондинке с острова Олерон, которую только что арестовали. Она итальянка, убежденная коллаборационистка, работала переводчицей в немецкой комендатуре. Володя сразу понял, что речь идет о Кларе. Он прекрасно знал, что бывает с женщинами, которых обвиняют в сотрудничестве с немцами. Он побежал в тюрьму и договорился, чтобы Клару и Поля освободили под его ответственность. С Кларой не успело случиться ничего дурного – пока. Они с Полем пришли к нам домой. Они были напуганы, голодны, лишились всех своих вещей. У них даже шнурки и ремни отобрали. Они хотели уехать как можно скорее. Я дала им денег на дорогу – они сказали, что поедут в Париж. Почему Клару арестовали? Кто из олеронцев так сильно желал ей зла, что донес на нее как на коллаборационистку?

После этого случая Клара навсегда исчезла из нашей жизни. Мне кажется, что быть рыцарем и защитником вдов и сирот во что бы то ни стало было Володиным призванием – только так можно было объяснить это совпадение, которое для Клары было настоящим чудом. Быть может, именно благородство, проявленное Володей, навсегда развеяло ее чары.