Текст книги "Все, что остается"

– Еще что-нибудь можете сказать?

Закрыв глаза, Хильда опять потерла пальцами о поверхность фотографии.

– Существует какой-то конфликт, – повторила она. – похоже на чье-то прошлое, но ей тяжело преодолеть это чувство. Боль. И все равно она чувствует, что у нее нет выбора. Это все, что я могу сказать, – закончила она, взглянув на Марине.

Когда он забирал фотографию, лицо его покрылось ярким румянцем. Молча положив кошелек в свой карман, он вытащил из него диктофон и большой конверт с серией ретроспективных фотографий, начиная с заваленной лесной дороги в округе Нью-Кент и кончая лесным массивом, в котором были обнаружены тела Деборы и Фреда. Разложив эти снимки на кофейном столике, гадалка провела по каждому кончиками пальцев. В течение долгого времени Хильда не произносила ни слова, сидя с закрытыми глазами и не реагируя на сигналы звонившего в соседней комнате телефона. Каждый раз включался автоответчик, а она сидела совершенно отрешенная. В этот момент мне казалось, что Хильда гораздо одареннее других ясновидящих.

– А вот сейчас мною начинает овладевать страх, – быстро начала она. – Я не знаю пока, то ли этот страх овладел человеком во время съемок этого кадра, то ли точно такое же чувство он испытал здесь, только какое-то время назад. Везде страх. – Не открывая глаз, она продолжала кивать головой. – От каждой фотографии определенно веет каким-то страхом. Да, все фотографии пронизаны очень сильным чувством страха.

Подобно незрячему, Хильда, двигая пальцами от одной фотографии к другой, читала то, что казалось ей таким же осязаемым, как черты человеческого лица.

– А здесь я чувствую смерть, – произнесла она, ощупывая три другие фотографии. – Очень сильно это чувствую. – Это были фотографии той просеки, где найдены трупы. – Но смерть находится в другом месте. – И ее пальцы стали передвигаться в сторону фотографий с изображением заваленной ветками дороги и участка лесного массива, где я, мокнув под дождем, бродила, с трудом выбравшись на просеку.

В этот момент я бросила взгляд на Марино. Он сидел, подавшись корпусом вперед, опершись локтями на колени и устремив пристальный взгляд на Хильду. Пока что она не сделала каких-либо драматических для нас открытий. Ни Марино, ни я не считали, что Дебору и Фреда убили на лесной дороге, мы и до встречи с Хильдой предполагали, что убийство произошло где-то рядом с просекой, там, где были найдены тела.

– Я вижу мужчину, – продолжала Хильда. – Легкой комплекции, не очень высокого, но и не маленького, среднего роста и стройного, но не костлявого. Я не знаю, кто он, но, поскольку сейчас у меня нет абсолютно четкого представления о происходивших там событиях, этот человек, предположительно, встречался с этой парой. Я чувствую дружественную обстановку, слышу чей-то смех. Похоже, что он очень дружелюбно отнесся к молодым людям. Возможно, они где-то встретились с ним, и я не могу объяснить причину, но меня одолевает такое предположение, что они все вместе смеются. Доверяют ему.

Тут заговорил Марино:

– Можете ли вы рассказать об этом человеке поподробнее? Как он выглядел?

Продолжая водить по поверхности фотографии, она рассказала:

– Я вижу что-то темное. Вполне возможно, что у него была черная борода или что-то темное на лице. Может быть, на нем была темная одежда. Но совершенно очевидно для меня, что он имел непосредственное отношение к этой паре и к представленному на фотографии месту.

Открыв глаза, она пристальным взглядом уставилась на потолок.

– Я вижу, что вначале их встреча носила очень миролюбивый характер. Ничто не предвещало беспокойства. А затем возникает страх. Это место, деревья – все пронизано страхом.

– А еще что? – спросил Марино, с таким напряжением следивший за рассказом ясновидящей, что вздулись жилы на его шее. Если бы он наклонился еще хотя бы на полдюйма вперед, он, несомненно, слетел бы с кушетки.

– Два обстоятельства, – продолжала она. – Может быть, они не настолько существенны, но у меня они все-таки вызывают кое-какие ассоциации. У меня возникает образ другого, не представленного на фотографии места, и у меня есть чувство, что это место каким-то образом связано именно с девушкой. Возможно, ее отвезли или отвели в какое-то место. Вот сейчас это место может быть где-то рядом, а может быть, это и не оно. Точно я не знаю, но у меня есть чувство, что там было слишком много каких-то цепляющихся предметов. Здесь была паника, шум, движение. Отсюда веет чем-то нехорошим. Затем происходит какая-то потеря. Я вижу какой-то металлический, военный предмет. Здесь я больше ничего не ощущаю, ничего плохого, и предмет сам по себе совсем безвредный.

– А кто потерял эту металлическую штуку? – спросил Марино.

– У меня складывается впечатление, что этот человек все еще жив. Передо мной нет образа этого человека, но я чувствую, что это мужчина. Он осознает, что эта вещь не очень нужная, и не очень тревожится об этом, проявляя лишь слабое беспокойство по этому поводу, только время от времени вспоминая об этой утерянной вещице.

Зазвонил телефон, и она снова умолкла.

– Вы об этом рассказали Пэт Харви, когда встречались с ней прошлой осенью?

– Когда она захотела встретиться со мной, – ответила Хильда, – тела еще не были обнаружены и у меня не было этих фотографий.

– Поэтому тогда у вас отсутствовали какие-либо впечатления?

Она стала напряженно вспоминать.

– Она привезла меня на стоянку зоны отдыха, указав мне на место, где был найден джип. Я постояла там немного. Да, я помню, что там был нож.

– Какой нож? – спросил Марино.

– Я видела нож.

– Какой нож? – спросил он, и тут я вспомнила, как хозяйка собаки, Гейл, попросила у Марино швейцарский армейский нож для того, чтобы вскрыть дверцы джипа.

– Длинный нож, – ответила Хильда, – похожий на охотничий или военный. Кажется, у ножа была какая-то необычная рукоятка, черного цвета и резиновая, с лезвиями, способными прорезать поверхность таких твердых вещей, как дерево.

– Я не совсем хорошо вас поняла, – произнесла я, хотя до меня очень четко дошел смысл сказанных ею слов. Мне не хотелось торопить ее.

– У ножа были зубчики, как у пилы. Я хочу сказать, лезвия зазубрены, – ответила Хильда.

– Такая картина предстала в вашем воображении, когда вы находились на остановке зоны отдыха? – спросил Марино, изумленно глядя на нее.

– У меня не было тогда чувства, что там было что-то пугающее, – сказала она. – Увидев нож, я поняла, что нож был оставлен в джипе уже после того, как исчезла пара. Я чувствовала, что их не было на стоянке зоны отдыха, их там никогда не было. Она замолчала, снова закрыв глаза и нахмурив брови. – Я помню, меня охватила тревога, возник образ какого-то очень обеспокоенного и спешащего человека. Передо мной была картина кромешной темноты и спешащего в ночи человека, образ которого мне не удалось уловить.

– А сейчас вы видите этого человека? – спросила я.

– Нет, я его не вижу.

– Его! – сказала я. Она снова замолчала.

– У меня такое ощущение, что это мужчина. На этот раз Марино заговорил первым:

– Вы обо всем этом сказали Пэт Харви, находясь там на стоянке зоны отдыха?

– Только некоторые детали, – ответила Хильда. – Я не помню всего, что я говорила.

– Мне надо немного походить, – пробормотал Марино, поднимаясь с кушетки. Казалось, Хильда вовсе не удивилась и не забеспокоилась, увидев, как Марино вышел, с грохотом закрыв за собой входную дверь.

– Хильда, – обратилась к ней я, – когда вы встречались с Пэт Харви, у вас не создалось какого-то особенного впечатления? Чувство того, что она, может быть, предполагает, что могло приключиться с ее дочерью?

– Было очень сильное ощущение вины и ответственности этой женщины за все случившееся. Но этого и следовало ожидать. Имея дело с родственниками пропавших или убитых, я всегда ощущаю, присутствие чьей-то вины. Вот только аура у нее была не совсем обычная.

– Аура?

Я хорошо была знакома с медицинским понятием «аура», означающим предчувствие начинающегося приступа. Но мне казалось, что Хильда вовсе не это имела в виду.

– Для многих людей аура невидима, – объяснила она. – Я вижу ауру в различных цветовых гаммах. Стоит человек, а его окружает аура или какой-то цвет. Аура Пэт Харви была серой.

– А что это значит?

– Серый цвет означает что-то среднее между жизнью и смертью, – объяснила она. – Я связываю этот цвет с болезнью; когда у человека болит тело и душа, то в определенной степени страдает мозг. Так, как будто бы что-то делает ее жизнь совершенно бесцветной.

– Это становится понятным, учитывая ее эмоциональное состояние в тот момент, – подчеркнула я.

– Может быть, и так. Но я также хорошо помню, что у меня было очень нехорошее ощущение какой-то серьезной для нее опасности. Энергию, исходившую от нее тот момент, нельзя было назвать ни здоровой, ни положительной. Я чувствовала, что она находилась в беде только потому, что равнодушно отнеслась к какому-то пагубному делу, а может быть, и сама участвовала в нем, причинив себе огромный вред.

– А вам раньше приходилось видеть серую ауру?

– Очень редко.

Не удержавшись, я спросила:

– А вокруг меня какая аура?

– Желтая с небольшими коричневыми вкраплениями.

– Как интересно, – удивилась я. – Я никогда не носила одежду желтого цвета. Мне кажется, что у меня даже дома нет ни одной желтой или коричневой вещи. Но я очень люблю солнечный свет и шоколад.

– Аура человека не имеет ничего общего с любимыми продуктами, – улыбнулась Хильда. – Желтый цвет означает духовность, а коричневый у меня ассоциируется с практичностью и здоровьем. Аура человека, столкнувшегося с реалиями действительности. Вы очень духовный, но и весьма практичный человек. Только запомните, что это мое собственное толкование. Для каждого отдельного человека цвет означает совершенно различные вещи.

– А что вы скажете о Марино?

– Вокруг него я вижу тонкую оболочку красного цвета, – сказала она. – Красный цвет означает злость. Но, по-моему, еще немного красного цвета ему не помешает.

– Вы шутите, – заметила я. Только сейчас я подумала о том, что в характере Марино как раз недостает злости.

– Людям инертным я всегда говорю о том, что им необходимо побольше красного цвета в жизни. Это прибавляет энергии, помогает доводить начатое дело до конца, бороться с возникшими на пути трудностями. Красный цвет может оказаться настоящим благом, будучи направленным в правильное русло. Но у меня складывается впечатление, что он боится собственных чувств, а это расслабляет его.

– Хильда, вам когда-нибудь показывали фотографии других пропавших пар?

Она положительно кивнула головой:

– Миссис Харви показала мне вырезанные из газет фотографии убитых пар.

– Вы так же трогали пальцами эти карточки, пытаясь понять и прочитать происходившие там события?

– Конечно.

– И что вам удалось узнать?

– Узнала о смерти. Все молодые люди были мертвы.

– А как насчет этого молодого человека с легкой комплекцией и предположительно черной бородой или каким-то темным пятном на лице?

Помолчав, она ответила:

– Я не знаю. Но я помню, что тогда у меня тоже возникло чувство какой-то дружеской атмосферы, о которой я уже говорила. Человек, с которым они встречались, не представлял никакой угрозы. У меня сложилось впечатление, что ни один из молодых людей поначалу не был им напуган.

– А сейчас я хочу вас спросить по поводу карты, – сказала я. – Вы упомянули о том, что можете гадать по картам. Имеются в виду игральные карты.

– Можно использовать любые виды карт. Например, гадальные карты и хрустальные шарики. Это не имеет большого значения. Они лишь предметы, которые помогают сосредоточиться. Но, отвечая на ваш вопрос, я говорю, что применяю карточную колоду.

– И как, выходит?

– Я обычно прошу человека срезать колоду, а затем, вытаскивая карту, я рассказываю о том, какие у меня возникают ощущения.

– А когда вы рассматриваете карту с червонным валетом, у. вас не возникает какого-то особого чувства? – спросила я.

– Все зависит от человека, с которым я имею дело, от той энергии, которая исходит от этого человека. Но червонный валет – это то же самое, что и рыцарь с кубком в гадальных картах.

– Это хорошая или плохая карта?

– Это зависит от того, что изображено на карте и как этот образ соотносится с образом того человека; которому я гадаю, – ответила она. – Например, в гадальных картах изображение кубка всегда надо рассматривать в связи с любовными переживаниями человека, в то – время как изображение мечей и других воинственных атрибутов помогает разобраться в деловых и денежных вопросах. Червонный валет – карта, выражающая эмоциональный порыв и любовь. И это само по себе очень здорово. Но эта карта может также иметь резко отрицательное значение, если любовь озлобила человека, сделала его мстительным, полным ненависти.

– А в чем отличие червонного валета, например, от червонной десятки или, скажем, дамы червей?

– На карте с червонным валетом изображено лицо, – пояснила она. – Я бы сказала, что эта карта олицетворяет собой мужчину. Хотя, например, на карте с червонным королем тоже изображено лицо, но все-таки личность короля ассоциируется с властью; он сам, да и все его окружение считают его руководителем, начальником, возможно, даже отцом, боссом или кем-нибудь в этом роде. Валет, так же как и рыцарь, может представлять собой солдата, защитника, борца. Это может быть человек, который ведет яростную борьбу, чтобы преуспеть в бизнесе. Увлеченно занимаясь спортом, он может составить серьезную конкуренцию своему противнику. Он может быть кем угодно, но поскольку черви – это знак чувств, любовных переживаний, то я должна обязательно подчеркнуть, что, какую бы сторону характера ни представляла эта карта, она всегда является выразителем эмоционального состояния человека, независимо от того, о чем идет речь: о работе или о деньгах.

Снова зазвонил телефон.

Повернувшись ко мне, она сказала:

– Не всегда верьте тому, что приходится иногда слышать, доктор Скарпетта.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, немного оторопев.

– То, чему вы придаете такое большое значение, приносит вам несчастье и печаль. Я имею в виду одного человека с очень романтическим характером. Он либо ваш друг, либо член вашей семьи, я точно не знаю, но этот человек определенно для вас много значит. Когда вы слышите его речи, то начинаете давать волю своему воображению. Будьте очень внимательны, не верьте его словам.

«Марк, – подумала я, – а может быть, Бентон Уэсли». Не удержавшись, я все-таки поинтересовалась:

– Он и сейчас находится со мной рядом? Это кто-нибудь, с кем не приходится сейчас встречаться?

Подумав немного, она ответила:

– Так как я чувствую какое-то смущение и многое, что мне совершенно неизвестно, я должна сказать, что с этим человеком вы не сталкиваетесь ежедневно. Я чувствую расстояние, знаете, не географическое, а эмоциональное. Вот это существующее между вами пустое пространство мешает тому, чтобы вы доверяли ему. Я советую оставить все так, как есть, и не предпринимать никаких действий в настоящий момент. Решение придет само собой, правда, я не знаю, когда это случится. Вам было бы неплохо расслабиться. И если в душе у вас настанет смятение, не надо предпринимать какие-то необдуманные поступки. И еще один момент, – продолжала она. – Надо взглянуть на расстоянии, чтобы увидеть рядом с собой что-то, о чем я не имею ни малейшего представления. Это то, что вы совершенно не замечаете, и то, что связано с прошлым, с каким-то очень важным событием, которое произошло в прошлом. Именно оно поможет вам понять правду, но вначале вы даже не поймете истинное значение этого события, пока не захотите этого сами. Пусть ваша вера приведет вас к истине. Мне было очень интересно, чем занимается Марино, поэтому, поднявшись, я выглянула в окно.

Марино выпил две порции виски с содовой в аэропорту «Шарлотта», а затем добавил еще одну, уже находясь на борту самолета. Во время нашего перелета он почти все время молчал. Приземлившись в Ричмонде, мы направились к находившимся на автостоянке автомобилям. Я была первой, кто решил прервать эту затянувшуюся паузу.

– Нам надо поговорить, – сказала я, доставая ключи от машины.

– Я очень устал.

– Сейчас почти пять часов. Почему бы тебе не пойти ко мне поужинать?

Щурясь от яркого солнца, он неотрывно смотрел на место парковки машин. В этот момент было очень трудно понять, то ли он охвачен приступом сильного гнева, то ли готов разрыдаться. Мне было понятно только одно: в таком ужасном состоянии я его никогда раньше не видела.

– Ты сердишься на меня, Марино?

– Нет, доктор. Но сейчас мне необходимо побыть одному.

Застегнув верхнюю пуговицу своего пальто и пробормотав «пока», он ушел.

Я приехала домой, совершенно промокшая. Вяло слоняясь по кухне, я вдруг услышала звонок в дверь. Заглянув в глазок, с удивлением увидела в дверях Марино.

– Это я нашел у себя в кармане, – сразу начал он, как только я открыла дверь. Он вручил мне неиспользованный билет и какую-то совершенно ненужную бумагу о взятой напрокат машине.

– Тебе это может понадобиться для твоего финансового отчета или еще для чего-нибудь.

– Спасибо, – поблагодарила я, зная, что он пожаловал ко мне совершенно с другой целью. У меня была квитанция об истраченных на поездку деньгах, поэтому все, что он дал мне, было совершенно ненужными бумажками. Я как раз начала готовить ужин.

– Оставайся и подожди, пока я закончу. Раз уж ты все равно пришел.

– Я посижу у тебя немножко, – ответил он, не поднимая на меня глаз. – Потом мне нужно будет уйти и заняться делами.

Пройдя на кухню, он сел за стол, а я стала дорезать красный сладкий перец, добавляя его к жарящемуся на оливковом масле рубленому луку.

– Ты знаешь, где стоит спиртное, – сказала я, продолжая помешивать лук.

Он встал и направился к бару.

– Раз уж ты рядом с баром, достань мне шотландское виски с содовой, – крикнула я ему вслед.

Промолчав, он вернулся на кухню и поставил бутылку виски на соседний столик.

Я высыпала лук и перец в. сковородку с тушившимися томатами, а затем стала поджаривать сосиски.

– У меня еще не готово второе, – извинилась я, продолжая готовить.

– Не обращай на меня внимания, обойдемся и без второго.

– Неплохо бы сейчас отведать молодого барашка, телячью грудинку или жареного поросенка, запивая белым вином, – сказала я, ставя на плиту кастрюлю с водой. – Я очень люблю мясо молодого барашка, но сейчас не могу предложить тебе ничего, кроме дежурного блюда.

– Может, тебе хватит резать трупы, могла бы открыть свой собственный ресторан.

– Спасибо за комплимент.

– Пожалуйста. С бесстрастным лицом он зажег сигарету. – Как называется это блюдо? – спросил он, указывая глазами на плиту.

– Это блюдо называется «Желто-зеленая лапша со сладким перцем и сосисками», – ответила я, выкладывая на тарелку сосиски. – Но чтобы по-настоящему поразить тебя, я назову это блюдо его настоящим именем, которое звучит следующим образом «le papardelle del Cantun-zein»[4]4
  Итальянское название блюда.


[Закрыть].

– Не беспокойся, ты меня и без того поразила.

– Марино, – спросила я, заглянув ему в глаза. – Что произошло сегодня утром?

На мой вопрос он ответил вопросом.

– Ты кому-нибудь говорила о вашем разговоре с Весси насчет рубленой раны, сделанной с помощью зазубренного лезвия ножа?

– Пока что я сказала об этом только тебе.

– Трудно представить, как это Хильде Озимек удалось точно описать охотничий нож с зазубренным лезвием во время пребывания на стоянке зоны отдыха, куда ее привезла Пэт Харви.

– Это очень трудно понять, – согласилась я, выкладывая в кипящую воду томатную пасту. – В жизни есть много вещей, Марино, которые очень трудно понять и объяснить.

На приготовление свежей пасты не требуется много времени, и я вылила ее в стоявшую в духовом шкафу теплую миску. Добавив соус, я перемешала полученное блюдо с маслом и натертым свежим сыром, после чего пригласила Марино к столу.

– У меня в холодильнике есть артишоки вместо салата. Пойду достану хлеб из морозилки.

– Вот это все, что мне нужно, – ответил он. Очень здорово. Действительно очень вкусно.

Я почти не дотронулась до еды, в отличие от Марино, который за несколько минут опустошил тарелку и сидел в ожидании добавки второго. Казалось, что Марино целую неделю был голодным. Он совершенно за собой не следил, и это было очень заметно. Галстук давно уже пора отнести в химчистку, кромка на одной штанине брюк окончательно замахрилась, а рубашка на локтях была в желтых пятнах. Всем своим обликом он будто хотел сказать, что он очень нужный, но, к сожалению, никем не востребованный человек. С одной стороны, это действовало на меня отталкивающе, с другой же – вызывало очень сильное беспокойство. Мне было непонятно, как взрослый и интеллигентный мужчина мог так опуститься, махнув на себя рукой. Но мне было также известно, что жизнь его пошла на самотек, дав серьезную трещину, и с этим он не мог ничего поделать.

Поднявшись из-за стола, я достала с полки красное вино «Мондави».

– Марино, – сказала я, наполняя наши бокалы вином, – чью фотографию ты показывал Хильде? Своей жены?

Облокотившись на спинку стула, он сидел, не поднимая на меня глаз.

– Если тебе не хочется, можешь мне об этом не рассказывать. Но ты сидел тогда сам не свой, и это было очень заметно.

– То, что она мне сказала, просто выбило меня из колеи, – ответил он.

– Ты имеешь в виду Хильду?

– Да, то, что она мне сказала.

– Может быть, ты все-таки мне расскажешь об этом?

– Я никому об этом не рассказывал, – ответил он, потянувшись за вином. Лицо его в этот момент было напряженным, пристыженным. – В прошлом ноябре она уехала обратно в Джерси.

– Ты когда-нибудь говорил мне, как ее зовут?

– Господи, ну какое это имеет значение? – пробормотал он.

– Имеет, имеет. Не слишком ли много у тебя тайн?

– А я всегда был таким. Полицейская служба сделала меня еще более скрытным. Мне так часто приходилось слышать этих полицейских сукиных сынов, жалующихся на своих жен, подружек, детей. Они рыдают на твоем плече, а ты искренне веришь им, как своим братьям. А потом, когда у тебя вдруг возникли какие-то трудности и ты тоже, не подумав, поделился с ними своими проблемами, на следующий же день весь твой разговор становится достоянием всего полицейского департамента. Поэтому я давно научился держать язык за зубами.

Немного помолчав, он достал кошелек, вытащив оттуда фотографию.

– Ее зовут Дорис, – сказал он, протягивая мне снимок, который показывал Хильде Озимек сегодня утром.

У Дорис было очень милое лицо и приятная, слегка округленная фигура. Одетая в строгий наряд, она застенчиво и напряженно улыбалась, неподвижно застыв перед камерой. Мне показалось, что я видела это лицо тысячи раз, поскольку в мире много таких женщин. Молодые и милые, они, сидя на крылечке под волшебным звездным небом, вдыхали аромат летнего воздуха, погрузившись в любовные мечтания. Они, как зеркала, отражали образы тех значительных людей, которых встретили на своем пути. Они совершенно забывали о том, как много было сделано их стараниями, не – унывая при мысли, что многим желаниям так и не суждено сбыться. Но однажды наступало прозрение, и они просыпались взбешенные, как после дурного сна.

– В этом июне должно было исполниться тридцать лет нашей совместной жизни, – пояснил Марине, забирая у меня фотографию. – Вдруг она почувствовала себя совершенно несчастной. Стала недовольна тем, что я много работаю, никогда не бываю дома. Она же совершенно не знает, какие авралы случаются на работе. Это дело с парочками. Но ведь я же не маленький, понимаю, что причина вовсе не в этом.

– А в чем же тогда причина?

– Мне известно, что она познакомилась в Джерси с одним парнем, у которого пару лет назад умерла жена.

Он, будучи агентом по продаже земельных участков, помог ей однажды продать принадлежавший ее матери дом. Дорис как-то упоминала о нем пару раз, казалось не придавая значения их знакомству. Но что-то там все-таки завязалось. Поздно вечером в нашем доме стали раздаваться телефонные звонки. Но, когда я брал трубку, на другом конце ее тут же клали. Дорис как сумасшедшая неслась к почтовому ящику, чтобы опередить меня. А в ноябре ни с того ни с сего она собрала вещи и уехала, якобы ухаживать за больной матерью.

– С тех пор она ни разу не приезжала? – спросила я.

– Время от времени она позванивает мне, настаивая на разводе.

– Извини меня, Марино.

– Понимаешь, там живет ее мать, за которой присматривает Дорис. Там же она встречается с агентом по продаже недвижимости. Она пребывает в таком настроении, что в одну минуту печаль сменяется радостью. То хочет вернуться, то опять раздумывает. Чувствует себя виноватой. Все так, как сказала Хильда, рассматривая ее фотографию. Кругом виновата.

– Тебе очень больно это осознавать.

– Да ладно. – Бросив салфетку на стол, он сказал: – Пусть поступает так, как ей хочется. Черт с ней!

Я понимала, что на самом деле он страдал. Он сидел совершенно опустошенный, и сердце мое, когда я смотрела на него, ныло от боли. И в то же время симпатии мои были на стороне его жены, ведь Марино очень нелегко любить.

– Ты хочешь, чтобы она вернулась?

– Мне кажется, я встретил ее еще задолго до того, как родился. Но теперь мне надо посмотреть правде в глаза, доктор. – Он вскинул на меня страдающие глаза. – Моя жизнь пошла прахом. Вечно считаешь копейки, вечно тебя выдергивают посреди ночи на какое-нибудь очередное задание. Планируешь отдохнуть, а тут опять что-то происходит, и Дорис снова распаковывает чемоданы и сидит дома, как, например, случилось на уик-энд перед праздником День труда, когда пропали Харви и ее дружок. Это было последней каплей, переполнившей ее терпение.

– Ты любишь Дорис?

– Она этому совершенно не верит.

– Может быть, ее просто необходимо уверить в этом, – объяснила я. – Надо показать ей, насколько сильно ты любишь ее и нуждаешься прежде всего как в женщине.

– Что-то я тебя не пойму, – озадаченно спросил он. «Вряд ли он когда-нибудь это поймет», – с тоской подумала я.

– Просто заботься о себе сам, – объяснила я ему. – Не думай, что она должна постоянно печься о тебе. Может быть, тогда все пойдет по-другому.

– Я не зарабатываю достаточно денег, в этом-то вся причина.

– Уверяю тебя, для твоей жены деньги не главное. Ей просто нужно, чтобы ее замечали и любили.

– А у него большой дом и совершенно новенький, привезенный из Нью-Йорка «крайслер» с кожаными сиденьями и другими причиндалами.

Я ничего не ответила.

– В прошлом году он провел свой отпуск на Гавайях, – озлобленным тоном сказал Марино.

– Дорис прожила с тобой жизнь. И это ее личное дело – выбирать Гавайи или что-то другое…

– Гавайи – всего лишь приманка для туристов, – отрезал он, закуривая. – А по мне – нет ничего лучше местечка чем Багз-Айленд, где можно хорошо порыбачить.

– А тебе не приходило в голову, что Дорис очень устала постоянно проявлять о тебе материнскую заботу?

– Уж материнскую! – огрызнулся он.

– Тогда почему же сразу после ее отъезда ты выглядишь так, словно отчаянно нуждаешься в материнском уходе, Марино?

– Потому что у меня не хватает времени на пришивание пуговиц, готовку, стирку и всякую другую ерунду.

– Я тоже сильно занята, но тем не менее нахожу для этого время.

– Да, но у тебя есть прислуга, и, кроме того, ты зарабатываешь не меньше сотни тысяч долларов в год.

– Я бы заботилась о своей внешности, даже если бы получала всего лишь десять тысяч в год. Я поступала бы так хотя бы из чувства самоуважения и не хочу, чтобы за мною кто-то ухаживал. Мне просто хочется, чтобы ко мне внимательно и заботливо относились, а это вовсе не одно и то же.

– Если ты с такой легкостью отвечаешь на любые вопросы, то почему же ты разведена? И почему ты здесь, а твой друг Марк там, в Колорадо? Только не убеждай меня, что вы были просто хорошими друзьями.

Вдруг я почувствовала, как краска залила мое лицо.

– Тони никогда по-настоящему не любил меня, и, поняв это, я решила от него уйти. Ну а что касается Марка, то у него были затруднения со взятыми на себя обязательствами.

– И ты обязалась быть с ним? – свирепо взглянул на меня Марино.

Я промолчала в ответ.

– А что же ты не поехала с ним на Запад? Может быть, твое главное назначение в жизни быть начальником?

– У нас были проблемы, и, конечно же, частично я была в них виновата. Марк рассердился, уехал на Запад… может быть, для того, чтобы добиться какой-то цели, а может быть, просто чтобы сбежать от меня подальше, – ответила я с таким пылом неожиданно нахлынувших на меня эмоций, что сама испугалась своей несдержанности. – Не говоря уже о том, что моя профессиональная деятельность была несовместима с его новым местом работы. Мы никогда не обсуждали этого.

Марино вдруг стало очень стыдно, и он сказал:

– Извини, я не знал.

Я обошла его ответ молчанием.

– Похоже, что оба мы в одинаковом положении, – Сказал он.

– В определенном смысле да, – согласилась я, не желая признаваться самой себе, чем же все-таки моя жизнь отличалась от жизни, которую теперь вел Марино, – Я все-таки слежу за собой. Если Марк снова появится, он никогда не увидит меня опустившейся, будто жизнь с его уходом потянула меня ко дну. Я просто хочу, чтобы он был рядом, а не нуждаюсь в нем. Может быть, тебе тоже следует посмотреть на Дорис с такой же точки зрения?

– Да, – ответил он, немного воодушевившись. – Возможно, я попробую. Мне кажется, нам пора выпить кофе.

– А ты знаешь, как нужно готовить кофе?

– Ты что, шутишь? – ответил он, удивившись.

– Урок номер один, Марино. Для того чтобы приготовить кофе, нужно сделать следующее…

В то время как я обучала его обращению с таким не требующим никаких умственных способностей чудом техники, как кофеварка, Марино снова возвратился к пережитым за день событиям.

– Одна половина моего сознания отказывается серьезно воспринимать все, связанное с Хильдой, – признался он. – Но другая, напротив, верит во все сказанное. Я хочу сказать, здесь есть над чем подумать.

– Что ты хочешь сказать?

– Дебору Харви застрелили из пистолета девятимиллиметрового калибра. Гильзу патрона так и не удалось найти. Трудно поверить в то, чтобы этот негодяй-убийца стал искать в темноте гильзу от патрона. По-моему, Морель и все остальные искали ее не в том месте. Помнишь, как Хильда спрашивала, не было ли какого-то другого места, и еще она говорила о какой-то утерянной вещице, металлическом, военном предмете. Наверняка речь шла об утерянной гильзе.

– Еще она отметила, что сам по себе предмет безвредный, – напомнила я ему.

– Использованная гильза никому не причинит вреда. Это пуля может убить живое существо, да и то только во время выстрела.

– Фотографии, которые она разглядывала, были сделаны прошлой осенью, – продолжала я. – Какой бы предмет ни находился там тогда, сейчас его там все равно нет.