Текст книги "В объятиях смерти"

Глава 11

После полуночи пошел ледяной дождь, и к утру мир стал стеклянным. В субботу я оставалась дома, в голове у меня проскакивали обрывки разговора с Элом Хантом, вспугивая мои мысли, как подтаявший лед с треском падающий на землю за окном. Я чувствовала себя виноватой. Как любой другой смертный, когда-либо соприкасавшийся с самоубийством, я пребывала в ложной убежденности, что могла каким-то образом остановить его.

Мысленно я добавила его к списку – четыре человека умерли. Хотя две смерти были явно жестокими убийствами, а две нет, эти дела все же как-то связаны между собой. И связаны, возможно, яркой оранжевой нитью. В субботу и воскресенье я работала в своем домашнем кабинете, поскольку мой служебный кабинет только напоминал бы мне, что я пока не у дел, во мне не нуждались. Работа продолжалась без меня. Люди общались со мной, а затем умирали. Уважаемые коллеги – главный прокурор, например, – хотели получить ответы на свои вопросы, а мне нечего было им ответить.

Я вяло сопротивлялась единственным способом, который знала, – сидела за своим домашним компьютером, делая записи, и сосредоточенно изучала справочники. И еще я много звонила по телефону.

Марино я увидела только в понедельник утром, когда мы встретились на станции Эмтрак железной дороги Стейплз-Милл. Вдыхая густой зимний воздух, согреваемый моторами и пахнущий маслом, и пройдя между двумя поездами, ожидавшими отправления, мы нашли наши места в последнем вагоне и продолжили разговор, начатый на улице.

– Психиатр Ханта, доктор Мастерсон, был не слишком разговорчив. – Я осторожно поставила пакет, который держала в руках. – Но я подозреваю, что он помнит Ханта гораздо лучше, чем хочет показать.

Интересно, почему это мне всегда попадаются места со сломанными подставками для ног? Вот у Марино она в идеальном порядке, подумала я, когда он, смачно зевнув, вытянул ее из-под сиденья. Он не предложил поменяться со мною местами. А жаль – я бы не отказалась.

– Итак, Ханту, когда он попал в психушку, должно было быть лет восемнадцать-девятнадцать, – сказал Марино.

– Да. Он лечился от тяжелой депрессии.

– Что-то в этом роде я и предполагал.

– Что ты имеешь в виду?

– Такие типы постоянно в депрессии.

– Какие типы, Марино?

– Достаточно того, что слово «гомик» не раз приходило мне в голову, когда я разговаривал с ним.

Слово «гомик» приходило Марино в голову каждый раз, когда он разговаривал с людьми не такими, как все.

Поезд беззвучно отошел от перрона, как корабль от пирса.

– Жаль, что ты не записала разговор на пленку, – сказал Марино, продолжая зевать.

– С доктором Мастерсоном?

– Нет, с Хантом. Когда он навестил тебя.

– Теперь в этом нет никакого смысла.

– Ну, как сказать. Мне кажется, что псих знал довольно много. Я бы чертовски хотел, чтобы он, так сказать, поболтался на грешной земле несколько подольше.

То, что Хант сказал в моей гостиной, было бы важно, если бы он был все еще жив и не имел алиби. Полиция перевернула вверх дном дом его родителей и не обнаружила ничего, что связало бы Ханта с убийствами Берил Медисон и Кери Харпера. Более того, в день смерти Берил Хант ужинал со своими родителями в их загородном клубе и сидел с ними в опере, когда был убит Харпер. Полиция проверила это – его родители говорили правду.

Наш поезд с тоскливым гудком громыхал на север.

– Эта чепуха с Берил довела его до ручки, – говорил Марино. – Если хочешь знать мое мнение, он был связан с ее убийцей до такой степени, что запаниковал и покончил с собой, пока не раскололся.

– Я думаю, более вероятно, что Берил вскрыла старую рану, – ответила я. – Это напомнило ему о его неумении строить отношения.

– Похоже, что он и убийца – слеплены из одного теста. Оба – неудачники. Оба – не способны завязывать какие-либо отношения с женщинами.

– Хант не был буйным.

– Может быть, он имел к этому склонность и боялся сам себя, – сказал Марино.

– Мы не знаем, кто убил Берил и Харпера, – напомнила я ему, – мы не знаем, был ли этот кто-то подобен Ханту. Мы совершенно этого не знаем, и у нас по-прежнему нет ни малейшего представления о мотиве. Убийцей запросто может быть кто-то типа Джеба Прайса. Или кто-то по имени Джим Джим.

– Джим Джим – вот кого нам не хватало, – съязвил Марино.

– Мне кажется, что сейчас мы ни от чего не должны отмахиваться.

– Ну, привет. Мы имеем дело с Джим Джимом, выпускником больницы «Вальгаллы» который теперь на полставки подрабатывает террористом, повсюду таская за собой оранжевое акриловое волокно. Обхохочешься.

Устроившись на своем сиденье и закрыв глаза, он пробормотал:

– Мне нужен отдых.

– Мне тоже, – сказала я. – Мне нужен отдых от тебя.

Вчера вечером Уэсли Бентон позвонил, чтобы поговорить о Ханте, и я упомянула, куда я собралась и зачем. Уэсли заявил, что ехать одной глупо, и был в этом непреклонен, перед его глазами плясали призраки террористов, «Узи» и «Глазеров». Он хотел, чтобы Марино поехал со мной. Я, может быть, и не имела бы ничего против, если бы это не превратилось в такое тяжкое испытание. Свободных мест в поезде, отправлявшемся в шесть тридцать пять, уже не было, и Марино заказал нам билеты на четыре сорок восемь утра. Я рискнула заехать в свой служебный кабинет в три утра, чтобы забрать пластиковую коробку, которая лежала в моем пакете. Я чувствовала себя совершенно измотанной физически, дефицит сна превысил пределы разумного. Чтобы отправить меня на тот свет, не нужно было никаких джебов прайсов. Марино, мой ангел-хранитель, избавит их от хлопот.

Другие пассажиры дремали, свет над их головами не горел. Вскоре, медленно и со скрипом, мы уже ползли через центр Ашленда, и я сочувствовала людям, живущим в чопорных белых каркасных домах, стоявших фасадом к дороге. Нас провожали темные окна и голые флагштоки на балконах, застывшие в приветственном салюте. Мы тащились мимо сонной парикмахерской, магазина канцтоваров, банка, а затем увеличили скорость, обогнув территорию городка колледжа Рендолфа Мекона с его георгианскими зданиями и подмерзшим легкоатлетическим стадионом, в столь ранний час перечеркнутым шеренгой разноцветных футбольных доспехов. За городом, на красном глинистом склоне начинался лес. Я откинулась на спинку, завороженная ритмом поезда. Чем дальше мы отъезжали от Ричмонда, тем спокойней я становилась, и, наконец, незаметно для себя задремала.

Я отключилась примерно на час, и когда открыла глаза, за стеклом поднимался голубой рассвет, и мы ехали вдоль Квантико-Крик. Вода, как расплавленное олово, волнистой рябью отражала солнечные лучи, раскачивая черные силуэты лодок. Я думала о Марке. Я думала о нашем вечере в Нью-Йорке и о давно минувших днях. После того загадочного сообщения, записанного на мой автоответчик, я не слышала от него ни слова. Я спрашивала себя, чем он занимается, и боялась узнать ответ.

Марино проснулся и сонно покосился на меня. Пожалуй, самое время позавтракать и покурить, не важно, в каком порядке.

Вагон-ресторан наполовину был заполнен клиентами из тех, что могли бы сидеть на любой автобусной станции Америки и чувствовать себя как дома. Молодой человек дремал под ритм чего-то, что играло в надетых на него наушниках. Усталая женщина держала извивающегося ребенка. Пожилая пара играла в карты. Мы нашли в углу пустой столик, и, пока Марино отправился за едой, я зажгла сигарету. Он вернулся, неся вполне приличный кофе и бутерброд в целлофановой упаковке с ветчиной и яйцом, единственным положительным свойством которого было то, что он горячий.

Марино зубами разорвал упаковку и кинул взгляд на пакет, который я поставила рядом с собой на сиденье. В нем находилась пластиковая коробка, где в сухой лед были упакованы образцы печени Стерлинг Харпер, пробирки с ее кровью и содержимое ее желудка.

– Как скоро это растает? – спросил он.

– У нас достаточно времени, если нигде не задерживаться, – ответила я.

– Кстати, о достаточном количестве времени – это именно то, что у нас как раз и есть. Ты не могла бы повторить еще раз ту дребедень, что рассказывала у Бентона – про сироп от кашля? Я почти спал, когда ты тараторила об этом прошлой ночью.

– Да, ты был полусонным, так же как и сейчас.

– Ты никогда не устаешь?

– Я так устала, Марино, что не знаю, выживу ли.

– Нет уж, ты лучше живи. Я, черт побери, не уверен, что доставлю этот ливер по назначению без тебя. – Он протянул руку за кофе.

С неспешной обстоятельностью лекции, записанной на пленку, я объяснила:

– Препарат для подавления кашля, который мы нашли в ванной комнате мисс Харпер, содержит в качестве активного компонента декстрометорфан – аналог кодеина. Если принимать его в ограниченных количествах, он безвреден. Это D-изомер некоего соединения, название которого тебе ничего не скажет…

– Ах, вот как? Почему ты думаешь, что мне это ничего не скажет?

– Триметокси-N-метилморфинан.

– Ты права. Мне это действительно ровным счетом ничего не говорит.

Я продолжила:

– Существует другое лекарство, которое является L-изомером того же самого соединения – левометорфан, эффективное наркотическое средство, примерно в пять раз более сильное, чем морфин. Единственную разницу между двумя лекарствами можно определить только с помощью оптического прибора поляриметра. Она заключается в том, что декстрометорфан вращает плоскость поляризации света вправо, а левометорфан – влево.

– Другими словами, без этого хитроумного изобретения ты не сможешь определить разницу между двумя лекарствами, – заключил Марино.

– Во всяком случае, не с помощью обычного токсикологического теста, – ответила я, – в котором левометорфан не отличается от декстрометорфана, потому что соединение одно и то же. Единственное различие в том, что они отклоняют свет в противоположных направлениях, так же как D-сахароза и L-сахароза, хотя по структуре это один и тот же дисахарид. D-сахароза – это обычный сахар. L-сахароза не имеет пищевой ценности для людей.

– Я не уверен, что все понял, – сказал Марино, протирая глаза. – Как могут соединения быть одинаковыми и в то же время разными?

– Представь себе, что декстрометорфан и левометорфан – близнецы, – сказала я. – Они не идентичны, а только выглядят одинаково. При этом один – правша, другой – левша. Один не опасен, другой – достаточно силен, чтобы убить. Так понятней?

– Да, более или менее. И сколько этого левометорфана надо было принять мисс Харпер, чтобы убить себя?

– Скорее всего, хватило бы тридцати миллиграмм. Другими словами, пятнадцать таблеток по два миллиграмма, – ответила я.

– И что потом, если, скажем, она его приняла?

– Она очень быстро впадет в глубокий наркотический сон и умрет.

– Ты думаешь, она знала об этой ерунде с изомерами?

– Могла знать, – ответила я. – Мы знаем, что у нее был рак, и, кроме того, мы подозреваем, что она хотела скрыть свое самоубийство. Это могло бы объяснить расплавленный пластик в камине и пепел записей, которые она сожгла перед смертью. Возможно, она нарочно оставила на виду бутылочку с сиропом от кашля, чтобы сбить нас со следа. Зная про этот пузырек, я не была удивлена, когда декстрометорфан всплыл в ее токсикологическом анализе.

У мисс Харпер не осталось живых родственников, у нее было мало друзей, если были вообще, и она не производила впечатление человека, который много путешествует. Когда обнаружилось, что она недавно ездила в Балтимор, первое, что пришло мне на ум, это университет Джонса Хопкинса, в котором находится одна из лучших онкологических клиник в мире. Пара телефонных звонков подтвердили, что мисс Харпер периодически ездила в «Хопкинс» проверять состояние крови и костного мозга. Подобные тесты, как правило, имеют отношение именно к той болезни, которую она, очевидно, скрывала. Когда же мне сообщили о лечении, которое было ей назначено, фрагменты мозаики в моей голове собрались в единую картину. В моем распоряжении не было поляриметра или каких-либо других средств идентификации левометорфана. Доктор Измаил в университете Хопкинса обещал помочь, если я смогу доставить ему соответствующие образцы.

Часы показывали почти семь. Мы были уже на окраине округа Колумбия. Леса и болота стремительно мчались назад. Неожиданно поезд въехал в черту города, в разрыве между деревьями белым мелькнул мемориал Джефферсона. Высокое административное здание пронеслось так близко, что через чистые стекла я успела разглядеть растения и абажуры, прежде чем поезд, как крот, нырнул под землю и слепо зарылся под бульвар Молл.

* * *

Мы нашли доктора Измаила в фармакологической лаборатории онкологической клиники. Открыв пакет, я поставила маленькую пластиковую коробку на стол.

– Это образцы, про которые мы говорили? – спросил он с улыбкой.

– Да, – ответила я. – Они должны быть еще замороженными. Мы пришли сюда прямо с железнодорожного вокзала.

– Если концентрация хорошая, то ответ будет готов примерно через сутки.

– Что вы собираетесь делать с этой дрянью? – спросил Марино, обводя взглядом лабораторию, которая ничем не отличалась от сотен других.

– Это очень просто, – терпеливо ответил доктор Измаил. – Сначала я изготовлю экстракт из содержимого желудка. Это будет самая длительная и самая кропотливая часть теста. Готовый экстракт помещается в поляриметр, который внешне очень напоминает телескоп, но имеет вращающиеся линзы. Я смотрю через окуляр и поворачиваю линзы влево и вправо. Если исследуемое лекарство – декстрометорфан, то свет будет отклоняться вправо, то есть он будет ярче, когда линзы повернуты вправо. Для левометорфана все будет наоборот.

Продолжая объяснения, доктор Измаил сказал, что левометорфан очень эффективное обезболивающее средство, выписываемое почти исключительно людям, неизлечимо больным раком. Так как препарат был разработан здесь, то у доктора есть список всех пациентов клиники университета Хопкинса, которым он был назначен.

Записи велись с целью уточнить лечебный диапазон препарата. Неожиданным подарком для нас стали записи, касающиеся мисс Харпер.

– Она должна была приезжать каждый два месяца для обследования состояния крови и костного мозга, и при каждом посещении ее снабжали запасом в двести пятьдесят двухмиллиграммовых таблеток. – Доктор Измаил перелистывал страницы толстой книги. – Так, давайте посмотрим… Ее последний визит был двадцать восьмого октября. У нее должно было остаться примерно семьдесят пять, если не сто, таблеток.

– Мы их не нашли, – сказала я.

– Досадно. – Он поднял темные печальные глаза. – Она чувствовала себя хорошо. Очень милая женщина. Мне всегда было приятно видеть ее и ее дочь.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы справиться с волнением, прежде чем я переспросила:

– Ее дочь?

– Я так думаю. Молодая женщина. Блондинка…

– В последний раз она приезжала вместе с мисс Харпер? В последние выходные октября? – вмешался Марино.

Доктор Измаил нахмурился.

– Нет, – сказал он. – Я не помню, чтобы видел ее тогда. Мисс Харпер была одна.

– Сколько лет мисс Харпер приезжала сюда? – спросила я.

– Мне нужно достать ее историю болезни, но я помню, что не меньше двух лет.

– Ее дочь, молодая блондинка, всегда приезжала с ней? – спросила я.

– Поначалу не так часто, – ответил доктор, – но последнее время она приезжала с мисс Харпер каждый раз, за исключением того, последнего, раза в октябре и, возможно, еще предпоследнего. На меня это произвело впечатление. Замечательно, когда больного человека поддерживает кто-то из семьи.

– Где мисс Харпер останавливалась, приезжая сюда? – Марино поиграл желваками.

– Большинство пациентов останавливаются в гостиницах, расположенных поблизости. Но мисс Харпер любила порт, – ответил доктор Измаил.

Из-за напряжения последних дней и недосыпа моя реакция была замедленна.

– Вы не знаете, в какой гостинице? – попытался уточнить Марино.

– Нет, представления не имею…

И вдруг перед моим внутренним взором закружились остатки отпечатанных слов на тонком белом пепле.

Я бесцеремонно вмешалась в разговор:

– Вы позволите воспользоваться вашим телефонным справочником?

Через пятнадцать минут мы с Марино стояли на улице в поисках такси. Солнце светило ярко, но было довольно холодно.

– Черт, – снова ругнулся Марино. – Надеюсь, ты права.

– Довольно скоро все выяснится, – нервозно откликнулась я.

В телефонном справочнике мы нашли гостиницу, которая называлась «Харбор-Кот».

…бор Ко, ор К – я все еще видела миниатюрные черные буковки на белых хлопьях пепла.

Отель был одним из самых роскошных в городе и располагался через улицу от Харбор-Плейс.

– Знаешь, чего я не могу понять, – продолжал Марино, когда мимо нас проехало очередное такси, – к чему все эти сложности? Значит, мисс Харпер покончила с собой, верно? Зачем нужно было делать это таким таинственным способом? Ты усматриваешь в этом какой-нибудь смысл?

– Она была гордой женщиной. Возможно, она считала самоубийство постыдным поступком. Может быть, она не хотела, чтобы это стало достоянием гласности, и решила все сделать, когда я была у нее в доме.

– Зачем ей нужно было твое присутствие?

– Ну, например, ей не хотелось, чтобы ее тело нашли через неделю.

Движение было жуткое, и я начала сомневаться, доберемся ли мы до порта.

– И ты действительно думаешь, что она знала обо всех этих делах с изомерами?

– Да.

– Почему ты так считаешь?

– Она хотела умереть достойно, Марино, и, скорее всего, задумала это самоубийство довольно давно, на тот случай, если ее лейкемия обострится и она захочет избавить от страданий себя и других. Левометорфан идеально подходил для этих целей. Вероятность его идентификации крайне мала, особенно с учетом того, что в ее ванной комнате был обнаружен флакон с сиропом от кашля.

– Неужели? – удивился Марино, когда такси наконец выехало из потока и двинулось к нам. – На самом деле, это производит на меня впечатление.

– Это трагично.

– Не знаю. – Он развернул пластинку жвачки и принялся энергично работать челюстями. – Что касается меня, я бы тоже не захотел оказаться прикованным к больничной койке с трубками в носу. Возможно, я бы размышлял таким же образом, как она.

– Она убила себя не потому, что у нее был рак.

– Знаю, – сказал он, когда мы рискнули сойти с тротуара, – но это связано. Должно быть связано. Она уже не принадлежала миру. Убивают Берил. А затем ее брата. – Он пожал плечами. – Зачем ей коптить небо?

Мы влезли в такси и дали водителю адрес. В течение десяти минут мы не проронили ни слова. Затем водитель сбросил скорость почти до нуля и проехал сквозь узкую арку, ведущую в кирпичный дворик, оживленный грядками декоративной капусты и маленькими деревцами. Швейцар, одетый во фрак и цилиндр, тут же взял меня под руку, и я обнаружила, что меня ведут в великолепный, залитый светом вестибюль в розовых и кремовых тонах. Все было новым, чистым, сверкающим, с композициями из свежих цветов, украшающими чудную мебель, и блестящими служащими отеля, ненавязчиво появлявшимися в нужный момент.

Нас проводили в удобно оборудованный офис, где тщательно одетый администратор, которого, в соответствии с медной табличкой на столе, звали Т. М. Бланд, разговаривал по телефону. Он взглянул на нас и быстро закончил разговор. Марино, не тратя попусту время, рассказал ему, зачем мы пришли.

– Список наших постояльцев не подлежит разглашению, – ответил мистер Бланд, вежливо улыбаясь.

Марино уселся на кожаный стул и зажег сигарету, невзирая на висевшую прямо перед глазами табличку «Спасибо, что вы не курите», а затем предъявил свой полицейский значок.

– Я – Пит Марино, – сказал он лаконично, – полиция Ричмонда, отдел убийств. Это – доктор Кей Скарпетта, главный медэксперт Вирджинии. Мы чертовски сочувствуем вашему стремлению к конфиденциальности и уважаем за это ваш отель, мистер Бланд. Но, видите ли. Стерлинг Харпер – мертва. Ее брат, Кери Харпер – мертв. И Берил Медисон тоже мертва. Кери Харпер и Берил были убиты. И мы еще до конца не знаем, что случилось с мисс Харпер. Вот почему мы здесь.

– Я читаю газеты, детектив Марино, – сказал мистер Бланд, его хладнокровие дало трещину. – Конечно, отель будет сотрудничать с властями всеми доступными способами.

– Значит, вы говорите, что они останавливались в вашем отеле? – сказал Марино.

– Кери Харпер никогда не был нашим постояльцем.

– Но его сестра и Берил Медисон были.

– Верно, – подтвердил мистер Бланд.

– Как часто и когда это было в последний раз?

– Мне нужно взглянуть на счета мисс Харпер. Я оставлю вас ненадолго.

Он вернулся не более чем через пятнадцать минут, и вручил нам компьютерную распечатку.

– Как видите, – сказал он, снова усаживаясь, – мисс Харпер и Берил Медисон останавливались у нас шесть раз за последние полтора года.

– Приблизительно каждые два месяца, – подумала я вслух, просматривая даты распечатки, – за исключением последней недели августа и последних дней октября, когда мисс Харпер, кажется, останавливалась здесь одна.

Он кивнул.

– Зачем они приезжали? – спросил Марино.

– Возможно, по делам. За покупками. Просто развлечься. В действительности я не знаю. Не в правилах отеля наблюдать за своими клиентами.

– Проявлять интерес к тому, чем заняты ваши клиенты, и не в моих правилах до тех пор, пока они не становятся мертвецами, – отрезал Марино. – Расскажите мне, на что вы обратили внимание, когда обе дамочки были здесь.

Улыбка мистера Бланда пропала, и он нервно схватил с блокнота золотую шариковую ручку и тут же уставился на нее в недоумении – зачем он это сделал? Засунув ручку в карман своей накрахмаленной розовой рубашки, он прочистил горло:

– Я могу вам рассказать только то, что заметил.

– Пожалуйста, расскажите, – попросил Марино.

– Обе женщины путешествовали независимо друг от друга. Обычно мисс Харпер приезжала за день до Берил Медисон, и уезжали они часто в разное время или, э… порознь.

– В каком смысле «порознь»?

– Я имею в виду, что они могли уехать в один и тот же день, но совсем не обязательно в одно и то же время, и не обязательно выбирали один и тот же транспорт. Например, разные такси.

– Они обе отправлялись на железнодорожный вокзал? – спросила я.

– Мне кажется, мисс Медисон часто заказывала лимузин до аэропорта, – ответил мистер Бланд. – А мисс Харпер, по-моему, действительно имела обыкновение ездить на поезде.

– А как насчет их апартаментов? – спросила я, изучая распечатку.

– Да! – вмешался Марино. – Здесь ничего не сказано насчет их комнаты. – Он постучал по распечатке указательным пальцем. – Они останавливались в двойном или в одинарном номере? Ну, в смысле, с одной кроватью или с двумя?

Щеки мистера Бланда покраснели от намека, прозвучавшего в словах Марино, и он ответил:

– Они всегда останавливались в двойном номере с окнами на залив, и если вы действительно хотите знать эту деталь, детектив Марино, то это не для публикации – они были гостями нашего отеля.

– Эй, я что, похож на какого-то проклятого репортера?

– Вы хотите сказать, что они жили в вашем отеле бесплатно? – смущенно спросила я.

– Да, мэм.

– Вы не могли бы объяснить это? – сказал Марино.

– Это было желание Джозефа Мактигю, – ответил мистер Бланд.

– Простите? – Я подалась вперед и уставилась на него. – Подрядчика из Ричмонда? Вы этого Джозефа Мактигю имеете в виду?

– Покойный мистер Мактигю был одним из застройщиков портовой части города. Он совладелец нашего отеля, – ответил мистер Бланд, – и пожелал, чтобы мы выполняли любое желание мисс Харпер, касающееся проживания здесь. Его волю мы продолжали исполнять и после его смерти.

Через несколько минут я вручила швейцару долларовую купюру, и мы с Марино погрузились в такси.

– Ты не могла бы, рассказать мне, черт побери, кто такой этот Джозеф Мактигю? – спросил Марино, когда мы влились в транспортный поток. – У меня такое чувство, что ты знаешь.

– Я была у его жены в Ричмонде. В «Уютных садах». Я рассказывала тебе об этом.

– Вот дерьмо! – присвистнул Марино.

– Да, меня это тоже поразило, – согласилась я.

– Ты не хочешь сказать мне, что это за чертовщина?

Сказать мне было нечего, но кое-какие подозрения уже начали появляться.

– Для начала мне кажется довольно странным, – продолжал Марино, – что мисс Харпер ездила на поезде, тогда как Берил летала, хотя обе двигались в одном направлении.

– Ничего странного, – сказала я. – Конечно, они не могли путешествовать вместе, Марино. Мисс Харпер и Берил не могли так рисковать. Никто не подозревал что они поддерживали какие-то отношения друг с другом, понимаешь! Поскольку Кери Харпер, как правило, встречал свою сестру на железнодорожной станции, то Берил не удалось бы остаться незамеченной, если бы они с мисс Харпер путешествовали вместе.

Я замолчала, потому что мне в голову пришла еще одна мысль, которую я тут же и высказала:

– Может быть, мисс Харпер помогала Берил с ее книгой, снабжая ее информацией о семье Харперов.

Марино сосредоточенно смотрел в боковое окно.

– Если хочешь знать мое мнение, – сказал он, – по-моему, обе дамочки были тайными лесбиянками.

В зеркале заднего обзора я увидела любопытные глаза водителя.

– Думаю, они любили друг друга, – спокойно ответила я.

– А может быть, у них было небольшое дельце, сводившее их каждые два месяца здесь, в Балтиморе, где их никто не знает и никому нет до них дела. И знаешь, – продолжал Марино, – может быть, поэтому Берил решила сбежать на Ки Уэст. Она была лесбиянкой и чувствовала себя там как дома.

– Ты просто помешался на этой теме, я уже не говорю о том, насколько этот утомляет, Марино. Ты должен быть осмотрительнее. Тебя могут неправильно понять.

– Да, верно, – сказал он покорно.

Я промолчала, и он продолжил:

– Дело в том, что Берил могла найти себе маленькую подружку, когда была там.

– Может быть, тебе стоило бы это проверить?

– Ни за что, святой Иосиф. У меня нет ни малейшего желания стать жертвой первого попавшегося комара в этой столице СПИДа в Америке. К тому же беседы с толпой голубых – совсем не мой способ проводить досуг.

– Ты просил полицию Флориды проверить ее контакты на Ки Уэсте? – спросила я серьезно.

– Пара местных полицейских обещали покопаться там. Теперь жалуются на свою горькую долю – они боялись есть что-нибудь, пить воду. Один из голубых из ресторана, о котором она писала в своих письмах, как раз сейчас, пока мы здесь с тобой говорим, умирает от СПИДа. Полицейским приходилось все время носить перчатки.

– Когда они снимали показания?

– О, да. Хирургические маски тоже, по крайней мере, когда они разговаривали с этим умирающим парнем. Ничего, что могло бы помочь, не нашли, никакой стоящей информации.

– Этого следовало ожидать, – прокомментировала я, – если относиться к людям, как к прокаженным, они вряд ли откроются тебе.

– Если бы спросили меня, я бы посоветовал отпилить эту часть Флориды и отправить ее свободно дрейфовать в море.

– К счастью, – сказала я, – тебя никто не спрашивает.

* * *

Когда я вечером вернулась домой, на автоответчике меня ожидали многочисленные сообщения.

Я надеялась, что одно из них окажется от Марка, сидела на краю кровати с бокалом вина и нехотя слушала голоса, выплывавшие из динамика автоответчика.

У Берты, моей экономки, был грипп, и она сообщала, что не сможет прийти ко мне на следующий день. Главный прокурор завтра утром хотел встретиться со мной за завтраком и сообщал, что предъявлен имущественный иск по поводу пропавшей рукописи Берил Медисон. Три репортера звонили с требованиями комментария, и моя мама хотела узнать, что я предпочитаю на Рождество – индейку или окорок? Таким не слишком тонким приемом она пыталась выяснить, может ли она рассчитывать на меня хотя бы один праздник в году.

Следующий голос с придыханием я не узнала:

– …у тебя такие красивые светлые волосы. Это настоящие, или ты обесцвечиваешь их, Кей?

Я включила перемотку и неистово рванула ящик тумбочки возле кровати.

– …это настоящие, или ты обесцвечиваешь их, Кей? Я оставил для тебя маленький подарок на заднем крыльце.

Ошеломленная, с «Руджером» в руке, я еще раз перемотала пленку. Голос почти шепчущий, спокойный и неторопливый. Белый мужчина. Я не заметила никакого акцента и не почувствовала никаких интонаций.

Звук собственных шагов по ступеням нервировал меня, и я включила свет в каждой комнате, через которую проходила. Дверь на заднее крыльцо находилась в кухне, с бьющимся сердцем я сбоку подошла к окошку, из которого открывался живописный вид на кормушку для птиц, и чуть приоткрыла занавеску, держа револьвер дулом вверх.

Свет, сочащийся с крыльца, расталкивал темноту на лужайке и гравировал очертания деревьев в лесистой темноте на краю моего участка. Кирпичное крыльцо было пусто. Я ничего не видела ни на нем, ни на ступенях. Я беззвучно стояла, обхватив пальцами ручку двери.

С бешено колотящимся сердцем я отперла врезной замок. Когда я открывала дверь, царапающий звук по внешней деревянной поверхности был едва различим. Но то, что я обнаружила висящим на ручке с наружной стороны, заставило меня захлопнуть дверь с такой силой, что затряслись стекла.

У Марино был такой голос, как будто я вытащила его из постели.

– Немедленно приезжай сюда! – завопила я в трубку голосом на октаву выше, чем обычно.

– Оставайся на месте, – твердо сказал он. – Не открывай никому дверь до тех пор, пока я не приеду. Ты поняла? Я уже еду.

Четыре патрульные полицейские машины выстроились на улице в ряд перед моим домом, и офицеры длинными лучами фонарей ощупывали темноту между деревьями и кустами.

– На связи К-9, – говорил Марино в рацию, которую поставил на мой кухонный стол. – Я сильно сомневаюсь, что негодяй шатается поблизости, но мы, черт побери, убедимся в этом прежде, чем отвалить отсюда.

Я первый раз видела Марино в джинсах, еще чуть-чуть, и он бы выглядел вполне стильно, если бы не пара белых носков с дешевыми ботинками и серая, явно не по размеру, трикотажная фуфайка. Запах свежего кофе заполнял кухню. Я сварила кофе в таком большом кофейнике, которого хватило бы на пол-улицы. Я водила глазами по кухне, не зная, чем себя занять.

– Расскажи мне все это еще раз медленно, – сказал Марино, прикуривая.

– Я слушала сообщения, записанные на автоответчик, – начала я снова, – и последним оказался этот голос, принадлежащий, похоже, белому молодому мужчине. Ты должен послушать его сам. Он сказал что-то о моих волосах, хотел знать, не обесцвечиваю ли я их. – Глаза Марино бесцеремонно скользнули к корням моих волос. – Затем он сказал, что оставил подарок на моем заднем крыльце. Я спустилась туда, выглянула из окна и ничего не увидела. Я ожидала всего, чего угодно, – коробку с чем-нибудь ужасным, подарочный сверток… Открывая дверь, я услышала, как что-то царапает по дереву. Это висело на наружной ручке.

Посреди стола в пластиковой упаковке для вещественных доказательств лежал необычный золотой медальон на толстой золотой цепи.