Текст книги "В объятиях смерти"

Он зажег сигарету. Я последовала его примеру.

Загасив спичку, я спросила:

– Думаешь, можно было нацарапать сердце на машине, пока ее мыли?

– Я задал Ханту тот же вопрос, чтобы посмотреть на его реакцию, – ответил Марино. – Он клянется, что в мойке это практически невозможно, так как кто-нибудь заметил бы, кто-нибудь обязательно увидел бы человека, который это делает. Лично я не так в этом уверен. Черт, в таких местах оставляешь в бардачке пятьдесят центов, и, когда получаешь машину обратно, они исчезают. Эти бездельники воруют как сволочи. Тащат все: мелочь, зонтики, чековые книжки… Ты спрашиваешь о них, но оказывается, что никто ничего не видел. Насколько я понимаю, Хант мог это сделать.

– Он не простой парень, – согласилась я. – Странно, что он так ярко чувствует Берил. Она – одна из многих людей, которые проходят перед его глазами каждый день. Как часто она приезжала? Раз в месяц или реже?

Марино кивнул.

– Однако она, видимо, манила его, как яркая неоновая вывеска. Может быть, все это – совершенно невинно. А может быть, и нет.

Я вспомнила, как Марк говорил, что Берил была «запоминающейся».

Мы с Марино молча и не торопясь пили кофе, на мои мысли снова наползала темная тень. Марк, должно быть, тут какая-то ошибка, наверное, есть какое-то логическое объяснение, почему его не было в списках «Орндорфф и Бергер». Может быть, его имя пропущено в каталоге, или фирма недавно поставила компьютер, и данные о нем были неправильно закодированы. Поэтому его имя и не подтвердилось, когда секретарша ввела его в компьютер. Возможно, обе секретарши – новенькие и не знают многих адвокатов. Но почему его вообще нет в чикагском справочнике?

– По-моему, тебя что-то гложет, – в конце концов сказал Марино. – Это ощущение не покидает меня с того момента, как я пришел сюда.

– Я просто устала, – ответила я.

– Ерунда. – Он отхлебнул из чашки.

Я чуть не захлебнулась кофе, когда он сказал:

– Роза сказала, что ты уезжала из города. У тебя состоялся маленький продуктивный диалог со Спарацино в Нью-Йорке?

– Когда Роза сказала тебе об этом?

– Не имеет значения. И не сердись на свою секретаршу, – попросил он. – Она всего лишь сказала, что тебе понадобилось уехать из города. Она не сказала – ни куда, ни к кому, ни зачем. Все остальное я выяснил сам.

– Как?

– Ты мне сама сказала, вот как. Ты же не отрицала это, правда? Так о чем вы беседовали со Спарацино?

– Он сказал мне, что разговаривал с тобой. Может быть, сначала ты должен мне передать ваш разговор? – ответила я.

– Нечего рассказывать. – Марино взял свою сигарету с края пепельницы. – На днях он позвонил мне вечером домой. Не спрашивай меня, как, черт побери, ему удалось узнать мое имя и номер телефона. Он хочет получить бумаги Берил, а я не собираюсь их отдавать. Возможно, я был бы более расположен сотрудничать с ним, но уж больно мерзкая личность. Начал давать распоряжения и вообще вел себя, как прыщ на ровном месте. Заявил, что он ее душеприказчик, и начал угрожать.

– И ты совершил благородный поступок, послав акулу ко мне в отдел, – сказала я.

Марино непонимающе смотрел на меня.

– Нет. Я даже не упоминал твоего имени.

– Ты уверен?

– На все сто. Разговор продолжался от силы три минуты. Не больше. Твое имя не упоминалось.

– А как насчет рукописи, которая оказалась в перечне полицейского отчета? Спарацино спрашивал о ней?

– Спрашивал, – сказал Марино. – Я не сообщал ему никаких подробностей, только сказал, что все бумаги Берил обрабатываются как улики, сказал обычные слова, что не имею права обсуждать подробности ее дела.

– Ты не говорил ему, что найденная рукопись была передана под расписку в мой отдел? – спросила я.

– Нет, черт побери! – Он смотрел на меня непонимающим взглядом. – Зачем мне говорить ему об этом? Это же неправда? Я принес рукопись Вэндору – проверить на отпечатки, и ждал там же, пока он закончит. А затем унес ее с собой. Она – в хранилище личного имущества вместе с другими ее проклятыми вещами, даже сейчас, пока мы тут с тобой беседуем, – Марино помолчал. – А что? Что Спарацино сказал тебе?

Я встала, чтобы снова наполнить наши кофейные чашки. Вернувшись, я рассказала Марино все. Когда я закончила, он разглядывал меня с недоверием, и в его глазах было что-то еще, что совершенно лишило меня присутствия духа. Я, кажется, впервые увидела, что Марино напуган.

– Что ты собираешься делать, если он позвонит? – спросил Пит.

– Если Марк позвонит?

– Нет, если семь гномов позвонят, – саркастически съязвил Марино.

– Попрошу его объяснить, как это может быть, что он работает в «Орндорфф и Бергер» и живет в Чикаго, когда его нет ни в одном справочнике. – Настроение у меня продолжало падать. – Не знаю, но попытаюсь выяснить, что, черт побери, происходит на самом деле.

Марино смотрел в сторону, поигрывая желваками.

– Ты думаешь, не замешан ли в этом деле Марк… не связан ли он со Спарацино, не имеет ли отношения к нелегальной деятельности, к какому-нибудь криминалу? – Я едва решилась произнести вслух леденящие душу подозрения.

Марино раздраженно закурил.

– А что еще я должен подумать? Ты не видела своего экс-ромео более пятнадцати лет, даже не говорила с ним, не слышала ни слова о том, где он. Это все равно, как если бы он провалился сквозь землю. И вдруг – он на твоем пороге. Откуда ты знаешь, что он на самом деле делал все это время? Ты не можешь этого знать. Тебе известно лишь то, что он тебе рассказывает…

Мы оба вздрогнули от того, что телефон неожиданно зазвонил. Идя на кухню, я инстинктивно глянула на часы. Еще не было десяти. В груди у меня что-то екнуло от страха, когда я снимала трубку.

– Кей?

– Марк? – Я с трудом сглотнула. – Где ты?

– Дома. Прилетел в Чикаго, только что вошел…

– Я пыталась позвонить тебе в Нью-Йорк, в Чикаго – в офис… – я запнулась, – из аэропорта.

Повисла многозначительная пауза.

– Послушай, у меня мало времени. Я звоню, чтобы сказать, что сожалею о том, как все получилось, и чтобы убедиться, что у тебя все в порядке. Я еще позвоню тебе.

– Где ты? – спросила я снова. – Марк? Марк!

Ответом был сигнал отбоя.

Глава 7

На следующий день, в воскресенье, я проспала звонок будильника. Я проспала мессу. Я проспала ленч и чувствовала себя вялой и неуспокоившейся, когда наконец выбралась из постели. Я не могла вспомнить своих снов, но точно знала, что они были неприятными.

Мой телефон подал голос в восьмом часу вечера, когда я резала лук и перец для яичницы, которую мне не суждено было съесть. Через несколько минут я уже мчалась по темному шестьдесят четвертому восточному шоссе, и на приборном щитке у меня лежал листок бумаги, на котором были нацарапаны указания, как проехать в «Катлер Гроув». Мои мысли, как зациклившаяся компьютерная программа, ходили по кругу, переваривая одну и ту же информацию. Убит Кери Харпер. Час назад он приехал домой из бара в Вильямсбурге. На него напали, когда он вышел из своей машины. Все произошло очень быстро. Преступление отличалось особой жестокостью. Ему перерезали горло так же, как и Берил Медисон.

Вокруг было темно, клочья тумана отражали свет фар. Видимость снизилась почти до нуля, и шоссе, по которому я проезжала сотни раз, неожиданно показалось незнакомым. Я не могла уверенно сказать, где нахожусь. Я нервно прикуривала сигарету, когда заметила, что меня нагоняют фары. Темная машина, которую я не могла разглядеть, стремительно сокращала расстояние, пока не оказалась в опасной близости от меня, а затем постепенно отстала. Милю за милей она поддерживала постоянную дистанцию независимо от того, увеличивала я скорость или притормаживала. Найдя нужный мне съезд с шоссе, я повернула, и машина, следовавшая за мной, сделала то же самое.

Немощеная дорога, на которую я свернула, не имела указателя. Фары сзади все так же светили мне в бампер. Мой револьвер тридцать восьмого калибра остался дома. У меня не было ничего, кроме маленького газового баллончика в медицинской сумке, и когда из-за поворота выполз большой дом, я испытала такое облегчение, что громко сказала: «Слава тебе. Господи». На полукруглой подъездной аллее пульсировали предупреждающие огни и выстроились в ряд автомобили. Я запарковалась, и машина, все еще следовавшая за мной, остановилась сзади. В человеке, выбравшемся из нее, я с удивлением узнала Марино. Чертыхаясь, он поднял воротник пальто, прикрывая уши.

– Боже милостивый, – воскликнула я раздраженно. – Мне просто не верится.

– Опять то же самое, – проворчал он, направляясь ко мне широкими шагами. – И я не могу в это поверить. – Он сощурился в сторону яркого круга прожекторов, установленных вокруг старого белого «роллс-ройса», запаркованного рядом с задним крыльцом особняка. – Черт побери – это все, что я могу сказать. Черт побери!

Повсюду сновали полицейские. В потоке искусственного света их лица казались неестественно бледными. Громко урчали моторы, в сыром холодном воздухе плыли обрывки радиопереговоров, прерываемые атмосферными помехами. Желтая лента, привязанная к перилам заднего крыльца, огораживала место преступления зловещим прямоугольником.

Нас встретил офицер в штатском, одетый в старую коричневую кожаную куртку.

– Доктор Скарпетта? – спросил он. – Я – детектив Поутит.

Я открыла свою медицинскую сумку, чтобы достать пакет с перчатками и фонарик.

– Никто не трогал тело, – сообщил мне Поутит, – я сделал все в точности так, как сказал доктор Уаттс.

Доктор Уаттс был врачом общей практики, одним из пятисот назначенных на должности медицинских экспертов по всему штату и одной из десяти наиболее раздражающих заноз в заднице. После того как полиция позвонила ему этим вечером, он сразу же связался со мной. Уведомлять главного медицинского эксперта в тех случаях, когда происходила неожиданная или подозрительная смерть хорошо известной личности, было обычной практикой. Но для Уаттса было такой же обычной практикой избегать любого дела, от которого он мог избавиться, либо передавая, либо игнорируя его, потому как он не желал терпеть неудобства или заниматься бумажной работой. Он был печально известен тем, что не выезжал на место преступления. Разумеется, и здесь от него не было ни слуху, ни духу.

– Я приехал сюда почти одновременно с нарядом полиции, – объяснял Поутит, – и убедился, что ребята не делали ничего сверх необходимого, не переворачивали его, не снимали одежду и так далее. К приезду полиции он уже был мертв.

– Спасибо, – сказала я рассеянно.

– Видимо, его ударили по голове, а потом перерезали горло. Не исключено, что в него стреляли, – везде рассыпана дробь. Вы скоро сами увидите. Орудия преступления мы не нашли. Похоже, он подъехал примерно в четверть седьмого и запарковал машину там, где она сейчас стоит. Лучшее, что мы смогли предположить, – на него напали, когда он вышел из машины.

Он посмотрел на белый «роллс-ройс», который стоял в густой тени высоких старых самшитов.

– Когда вы приехали, дверь водителя была открыта? – спросила я.

– Нет, мэм, – ответил Поутит. – Ключи от машины лежат на земле, как будто они были у него в руке, когда он упал. Как я уже говорил, мы ничего не трогали – ждали, пока вы сюда приедете или пока нас не вынудит погода. Похоже, собирается дождь. – Он покосился на плотный слой облаков, – Или снег. В машине совсем нет никаких повреждений или следов борьбы. Мы думаем, что нападавший поджидал его, возможно, прятался в кустах. Единственное, что я могу вам сказать, – все случилось очень быстро, док. Его сестра говорит, что не слышала выстрела, вообще ничего не слышала.

Я оставила Поутита разговаривать с Марино, а сама нырнула под ленту и приблизилась к «роллс-ройсу». Мои глаза автоматически анализировали все, что попадалось мне под ноги. Машина была запаркована вдоль аллеи, менее, чем в десяти футах от заднего крыльца, дверцей водителя к дому. Обойдя капот с характерным украшением, я остановилась и достала фотоаппарат.

Кери Харпер лежал на спине, его голова находилась всего в нескольких дюймах от передней шины автомобиля. На белом крыле виднелись пятна и полосы крови, бежевый вязаный свитер Харпера был сплошь красным. Недалеко от его бедра валялась связка ключей. Все, что я видела в ослепительном блеске прожекторов, было блестящим, липким, красным. Его белые волосы слиплись от крови, лицо и кожу головы покрывали рваные раны, нанесенные с ожесточенной силой каким-то тупым инструментом. Горло перерезано от уха до уха так, что голова почти отделилась от туловища, и везде, куда я светила фонариком, блестела дробь, похожая на крохотные оловянные бусинки. Сотни их виднелись на теле и вокруг. Этой дробью явно не стреляли.

Походив вокруг и сделав фотографии, я села на корточки и достала длинный химический термометр, который осторожно засунула под свитер, под левую руку Харпера. Температура его тела составляла 33.6 градуса, а температура воздуха – чуть меньше нуля. В таких условиях и с учетом того, что Харпер худощав и легко одет, тело охлаждается быстро, со скоростью приблизительно 1.7 градуса в час. В мелких мышцах окоченение уже началось. Я прикинула, что он умер менее двух часов назад.

Затем я принялась искать улики, которые могли не выдержать путешествия в морг. Волокна, волосы или какой-либо другой мусор, прилипший к крови, может подождать.

Я медленно осматривала тело и участок непосредственно вокруг него, когда узкий луч фонарика выхватил что-то недалеко от шеи. Не прикасаясь, я наклонилась поближе, озадаченно разглядывая маленький зеленоватый комок чего-то, очень напоминавшего пластилин. В него были вдавлены несколько дробинок.

Я осторожно запечатывала это «что-то» в пластиковый пакет, когда задняя дверь особняка отворилась, и я поняла, что пристально смотрю прямо в полные ужаса глаза женщины, стоявшей в прихожей рядом с офицером полиции, который держал в руках металлический планшет.

За моей спиной послышались шаги. Марино и Поутит нырнули под ленту, офицер с планшетом пошел к ним навстречу. Дверь тихо закрылась.

– С ней кто-нибудь останется? – спросила я.

– Да, – ответил офицер с планшетом, изо рта у него шел пар. – Мисс Харпер ожидает подругу, говорит, что с нею будет все в порядке. Мы поставим поблизости пару групп вести наблюдение. Они проследят, чтобы парень не вернулся исполнить все то же самое «на бис».

– Чего мы ищем? – обратился ко мне Поутит.

Ссутулившись от холода, он засунул руки в карманы куртки. В воздухе закружились снежинки, размером с четвертак каждая.

– Больше, чем одно орудие, – ответила я. – Повреждения на лице и голове нанесены тупым предметом, – показывала я пальцем в окровавленной перчатке, – а рана на шее нанесена чем-то острым. Что же касается дроби, то дробинки не деформированы и, похоже, ни одна из них не проникла в тело.

Рассматривая дробинки, разбросанные повсюду, Марино определенно выглядел озадаченным.

– Мне тоже так показалось, – кивая, сказал Поутит. – Не похоже, что дробью стреляли, но я не был в этом уверен. Тогда огнестрельное оружие мы, по-видимому, не ищем. Нам нужен нож и что-то вроде монтировки?

– Возможно, но необязательно, – ответила я. – Все, что я сейчас могу вам сказать с определенностью, – его горло было перерезано чем-то острым, и его ударили чем-то тупым и прямым.

– Это может быть все что угодно, док, – заметил Поутит, нахмурившись.

– Да, это может быть все что угодно, – согласилась я.

Хотя у меня и были подозрения насчет дроби, я воздержалась высказывать их вслух, наученная горьким опытом. Утверждения общего характера обычно интерпретируются буквально, и однажды на месте преступления полицейские проходили прямо мимо окровавленного шила для обивки мебели в комнате жертвы, потому что я сказала, что оружие похоже на нож для колки льда.

– Его уже можно увозить, – объявила я, стаскивая перчатки.

Тело Харпера завернули в чистую белую простыню и упаковали в мешок для перевозки трупов. Я стояла рядом с Марино и наблюдала, как санитарная машина медленно отъезжает по темной пустынной аллеи без огней и сирен – при транспортировке мертвецов нет никакой необходимости спешить. Снег пошел сильнее, покрывая все вокруг липкой массой.

– Ты уезжаешь? – спросил меня Марино.

– Что ты собираешься делать, снова преследовать меня? – Я не улыбнулась.

Он пристально смотрел на старый «роллс-ройс», стоявший в круге молочного света на обочине подъездной аллеи. Снежинки, попадая на гравий, испачканный кровью Харпера, таяли.

– Я не преследовал тебя, – серьезно сказал Марино. – Я получил сообщение по радио, когда подъезжал к Ричмонду…

– Подъезжал к Ричмонду? – прервала я его. – Откуда же ты ехал?

– Отсюда, – сказал он, вылавливая из кармана свои ключи. – Я выяснил, что Харпер регулярно бывает в баре «Калпепер», и решил взять его за грудки. Я проваландался с ним около получаса, пока он, фактически, не послал меня. Затем он ушел. Тогда я отвалил и был милях в пятнадцати от Ричмонда, когда Поутит попросил диспетчера связать меня с ним и рассказал, что произошло. Я развернул задницу в другую сторону, а когда узнал твою машину, решил проводить тебя, чтобы ты не заблудилась.

– Ты разговаривал с Харпером сегодня в баре? – изумилась я.

– Да, – подтвердил он. – А потом он оставил меня, и через пять минут его убили. – Возбужденный и усталый, он направился к своей машине. – Я собираюсь встретиться с Поутитом, посмотрю, что мне удастся обнаружить, а завтра утром, если ты не возражаешь, загляну к тебе на службу.

Я наблюдала, как он идет к своей машине, стряхивая с волос снег. К тому моменту, когда я повернула ключ зажигания своего «плимута», он уже уехал. Стеклоочистители смахнули тонкий слой снега и застыли посреди ветрового стекла. Мотор моей казенной машины сделал еще одну слабую попытку завестись, прежде чем стать вторым покойником за эту ночь.

* * *

Библиотека Харпера представляла собой теплую жилую комнату с красными персидскими коврами и антикварной мебелью, искусно сработанной из ценных пород древесины. Диван, несомненно, был образчиком стиля «чиппендейл». Прежде мне не доводилось прикасаться, а уж тем более сидеть, на подлинном «чиппендейле». Высокие потолки украшала лепнина в стиле рококо, стены были плотно уставлены рядами книг, по большей части в кожаных переплетах. Прямо напротив меня располагался мраморный камин, только недавно заполненный свежими дровами.

Перегнувшись вперед, я протянула руку к огню, и вновь принялась изучать писанный маслом портрет над каминной полкой. На нем была изображена очаровательная девочка в белом, сидевшая на маленькой скамеечке. Длинные, очень светлые волосы спадали по ее плечам, а руки свободно лежали на коленях, обхватывая серебряную щетку для волос, мрачно мерцавшую в потоке теплого воздуха, поднимавшегося из камина. Ее глаза были прикрыты тяжелыми веками, влажные губы – приоткрыты, глубокий вырез платья обнажал фарфорово-белую неразвитую грудь. Я как раз раздумывала над тем, почему этот странный портрет был выставлен напоказ, когда вошла сестра Кери Харпера и прикрыла за собой дверь так же тихо, как перед этим открыла.

– Надеюсь, это вас согреет. – Она поставила на кофейный столик поднос, на котором стояли бокалы с вином.

Она уселась на красное бархатное сиденье кресла в стиле барокко, жеманно сложив ноги набок, как учат сидеть приличных дам их пожилые родственницы.

– Спасибо, – сказала я и снова принесла свои извинения.

Аккумулятор моего служебного автомобиля приказал долго жить, и даже зарядное устройство не вернуло бы его к жизни. Полицейские позвонили в аварийную службу и пообещали подбросить меня в Ричмонд, как только закончат работу на месте преступления. У меня не было выбора. Я не собиралась стоять на улице под снегом или сидеть целый час в полицейской машине. Поэтому я постучалась в заднюю дверь особняка.

Мисс Харпер медленно пила вино и рассеянно смотрела на огонь. Как и дорогие предметы, окружавшие ее, она была созданием искусного мастера, одной из самых элегантных женщин, которых я когда-либо видела. Серебристо-белые волосы мягко обрамляли ее аристократическое лицо с высокими скулами и изысканными чертами. Гибкая и стройная фигура была обтянута бежевым свитером с капюшоном и вельветовой юбкой. Когда я смотрела на Стерлинг Харпер, слова «старая дева» определенно не приходили мне в голову.

Она молчала. Снег холодно целовал оконное стекло, и ветер завывал вдоль карнизов. Я не могла себе представить жизнь в одиночестве в этом доме.

– У вас есть еще родственники? – спросила я.

– Живых – нет, – ответила она.

– Я сожалею, мисс Харпер…

– Надеюсь. Вы должны прекратить говорить об этом, доктор Скарпетта.

Большой перстень с граненым изумрудом сверкнул в отблеске камина, когда она снова подняла свой бокал. Ее глаза остановились на моем лице. Я вспомнила застывший в них ужас в тот момент, когда она открыла дверь, а я как раз занималась телом ее брата. Сейчас она была поразительно спокойна.

– Кери знал, что это произойдет – сказала она неожиданно. – Меня больше всего поразило то, как это случилось. Я не предполагала, что у кого-то достанет дерзости подстеречь его рядом с домом.

– И вы ничего не слышали? – спросила я.

– Я слышала только, как он подъехал, и больше ничего. После того как он не зашел в дом, я открыла дверь и проверила. И сразу же позвонила 911.

– Он часто бывал где-нибудь еще, кроме «Калпепера»?

– Нет. Нигде. Он ездил в «Калпепер» каждый вечер. – Она отвела взгляд. – Я предостерегала его от посещения подобного места, говорила ему о том, как опасно в его возрасте ездить в такое время. У него всегда с собой были наличные, понимаете? И Кери был мастер оскорблять людей. Он никогда не оставался подолгу. Час, максимум два. Обычно он говорил мне, что ему нужно это для вдохновения – смешаться с простыми людьми. Кери нечего было сказать после «Зазубренного угла».

Я читала этот роман в Корнелльском университете и помнила лишь впечатление: насилие, кровосмешение и расизм варварского Юга, увиденные глазами молодого писателя, выросшего на ферме в Вирджинии. Помню, на меня это произвело угнетающее впечатление.

– Мой брат был одним из тех несчастных талантов, рассчитанных только на одну книгу, – добавила мисс Харпер.

– Со многими другими очень хорошими писателями происходило подобное, – сказала я.

– Все, что ему было уготовано, он прожил в молодости, – продолжила она тем же раздражающим монотонным голосом, – а после этого стал никчемным человеком, и его жизнь была полна отчаяния. Его писания представляли собой ряд неудачных начал, которые он, в конце концов, комкал и выкидывал в огонь, мрачно наблюдая, как горят эти страницы, а потом он ходил по дому, как разъяренный бык, до тех пор, пока не был в состоянии предпринять новую попытку. Так продолжалось я даже не помню сколько лет.

– По-моему, вы чересчур строги к своему брату, – заметила я спокойно.

– Я чересчур строга к себе, доктор Скарпетта, – сказала она, когда наши глаза встретились. – Мы с Кери слеплены из одного теста. Разница между нами в том, что мне не кажется, будто я должна анализировать то, чего нельзя изменить. Он постоянно копался в себе, в своем прошлом, в условиях, которые его сформировали. Благодаря этому он получил Пулитцеровскую премию. Что касается меня, то я предпочитаю не бороться с тем, что всегда было очевидным.

– Что вы имеете в виду?

– Линия семьи Харперов подошла к концу, она почти выродилась и бесплодна. После нас никого не останется.

Вино было дорогим бургундским местного производства, сухое, со слабым металлическим привкусом. Сколько же еще ждать, пока полиция закончит? Мне показалось, что некоторое время назад я слышала громыхание грузовика – прибыла аварийная служба, чтобы отбуксировать мою машину.

– Заботу о Кери я принимала как нечто неизбежное. Так сложилась судьба, – сказала мисс Харпер. – Я буду скучать по нему только потому, что это мой брат, и не собираюсь сидеть здесь и врать, каким он был замечательным. – Она снова пригубила вино. – Должно быть, я кажусь вам бесчувственной.

Это нельзя было назвать бесчувствием.

– Я ценю вашу честность, – сказала я.

– Кери отличался воображением и переменчивостью. У меня мало и того, и другого, и если бы не обстоятельства, я бы не выдержала. Конечно, я бы не жила здесь.

– Жизнь в этом доме означала изолированность. – Я предполагала, что именно это имела в виду мисс Харпер.

– Я не возражаю против такой изоляции, – сказала она.

– А против чего тогда вы возражаете, мисс Харпер? – спросила я, протягивая руку за сигаретами.

– Хотите еще вина? – ответила она вопросом на вопрос. Половина ее лица скрылась в тени.

– Нет, спасибо.

– Я бы хотела, чтобы мы никогда не переезжали сюда. В этом доме не произошло ничего хорошего, – сказала она.

– Что вы будете делать, мисс Харпер? – Меня замораживала пустота ее взора. – Вы останетесь здесь?

– Мне некуда больше идти, доктор Скарпетта.

– Мне кажется, что будет совсем нетрудно продать «Катлер Гроув», – сказала я. Мое внимание снова переключилось на портрет над каминной полкой. Девочка в белом жутко усмехалась в отсветах пламени камина над секретами, которые она никогда не расскажет.

– Трудно уйти от своих черных легких, доктор Скарпетта.

– Простите, я не поняла.

– Я слишком стара для перемен, – объяснила она, – я слишком стара, чтобы гнаться за хорошим здоровьем и новыми взаимоотношениями. Прошлое дышит мне в спину. Это моя жизнь. Вы молоды, доктор Скарпетта. Когда-нибудь вы узнаете, что значит оглядываться назад. Вы обнаружите, что от своего прошлого никуда не скрыться, что оно тянет вас назад, в знакомые комнаты, где по иронии судьбы произошли события, ставшие причиной вашей окончательной отчужденности от жизни. Вы обнаружите, что громоздкая мебель, вызывавшая горькое разочарование, со временем сделалась уютной, а люди, которые не оправдали ваших надежд, стали ближе. Вы обнаружите, что бежите назад, в объятия боли, от которой когда-то убегали. Так проще. Вот и все, что я могу сказать. Так проще.

– У вас есть какие-нибудь идеи насчет того, кто мог сделать это с вашим братом? – спросила я напрямик, потеряв надежду сменить тему разговора.

Она ничего не ответила, широко раскрытыми глазами пристально вглядываясь в огонь.

– А как насчет Берил? – настаивала я.

– Я знаю, что ее изводили много месяцев, прежде чем все это случилось.

– Много месяцев перед ее смертью? – уточнила я.

– Мы с Берил были очень близки.

– Вы знали, что ее преследовали?

– Да. Я знала, что ей угрожали, – сказала она.

– Она сама рассказала вам об этом, мисс Харпер?

– Разумеется.

Марино просматривал телефонные счета Берил и не нашел ни одного междугородного звонка в Вильямсбург. Не обнаружилось также ни одного письма от мисс Харпер или ее брата.

– Значит, вы много лет поддерживали с ней близкие отношения? – спросила я.

– Очень близкие. По крайней мере, настолько, насколько это было возможно из-за той книги, которую она писала, и очевидного нарушения договора с моим братом. Все это вылилось в такую грязь… Кери был в ярости.

– Как он узнал об этом? Она рассказывала ему о том, что писала?

– Ее адвокат рассказал.

– Спарацино?

– Я не в курсе подробностей того, что он рассказывал Кери, – на лице мисс Харпер появилось суровое выражение, – но мой брат был проинформирован о книге Берил. Он знал достаточно, чтобы выйти из себя. Адвокат за кулисами подогревал страсти. Он ходил от Берил к Кери, туда и обратно, представлялся союзником то одного, то другого, в зависимости от того, с кем разговаривал.

– Вы знаете, в каком состоянии ее книга находится сейчас? – осторожно поинтересовалась я. – Она у Спарацино? Готовится к публикации?

– Несколько дней назад он звонил Кери. Я случайно слышала обрывки их разговора, из которых поняла, что рукопись исчезла. Упоминается ваш отдел. Я слышала, как Кери говорил что-то о медицинском эксперте. Полагаю, имелись в виду вы. И в этот момент он разозлился. Я заключила, что мистер Спарацино пытался определить, насколько возможно, что рукопись – у моего брата.

– А это возможно? – Я тоже хотела это знать.

– Берил никогда бы не отдала ее Кери, – ответила она голосом, лишенным эмоций. – Какой был смысл жертвовать ему свою работу? Он был непреклонен в оценке того, чем она занималась последнее время.

Мы немного помолчали. Затем я спросила:

– Мисс Харпер, чего так боялся ваш брат?

– Жизни.

Я ждала, пристально наблюдая за выражением ее лица. Она снова всматривалась в огонь.

– Чем больше он ее боялся, тем больше отступал перед нею, – произнесла она странным тоном. – Затворничество странным образом влияет на разум человека, выворачивая его наизнанку, запутывает в клубок мысли и идеи до тех пор, пока они не начинают разлетаться в стороны под сумасшедшими углами. Я думаю, что Берил была единственным человеком, которого мой брат когда-либо любил. Он прикипел к ней, чувствовал непреодолимую потребность обладать ею, накрепко привязать – ее к себе. Когда он решил, что она его предает, что он больше не имеет над ней власти, его сумасшествие стало чрезмерным. Я уверена, что он стал воображать всякую чепуху, которую она могла о нем разгласить. О нашей жизни здесь.

Когда она снова потянулась за своим бокалом, ее рука дрожала. Она говорила о своем брате так, как будто тот был мертв уже много лет, и в ее голосе слышались резкие интонации. Похоже, колодец ее любви к брату был выложен твердыми кирпичами ярости и боли.

– У нас с Кери никого не осталось, когда Берил покинула нас. Мои родители умерли. У нас не было никого, кроме нас самих. Кери был тяжелым человеком. Дьявол, который писал как ангел. О нем нужно было заботиться. Я старалась помогать ему в его стремлении оставить свой след в мире.

– Такие жертвы часто сопровождаются обидой.

Молчание. Отсветы огня плясали на ее изысканном лице.

– Как вы разыскали Берил? – спросила я.

– Она сама нашла нас. В то время она жила во Фресно со своим отцом и мачехой. Она писала и была поглощена этим занятием. – Рассказывая, мисс Харпер не отрывала глаз от огня. – Однажды Кери через своего издателя получил от нее письмо, к которому был приложен короткий рассказ, написанный от руки. Я до сих пор хорошо помню его. Она подавала надежды – зарождающееся воображение, которое просто нуждалось в шлифовке, в наставнике. Таким образом, началась переписка. А несколько месяцев спустя Кери пригласил ее навестить нас, послал ей билет. Вскоре он купил этот дом и начал его восстанавливать. Он сделал это для нее. Красивая девочка принесла в его мир волшебство.

– А вы? – спросила я.

Она ответила не сразу.

Полено в камине шевельнулось, и вверх взметнулся сноп искр.

– После ее переезда к нам не все было гладко в нашей жизни, доктор Скарпетта, – сказала она наконец, – я видела, что происходило между ними.