Текст книги "В объятиях смерти"

– Вы не могли бы объяснить, что, черт побери, это означает? – спросил Марино.

– Это означает бессвязную причудливую манеру поведения, полную социальную отстраненность и другие странности поведения. Например… – Доктор Мастерсон помолчал, просматривая страницу. – Он мог отправиться утром на автобусную остановку, но так и не появиться в школе. А однажды его нашли сидящим под деревом и рисующим странные, бессмысленные рисунки в блокноте.

– Да, А теперь он знаменитый художник, живущий в Нью-Йорке, – пробормотал Марино с сардонической усмешкой, – его зовут Френк, Франклин, или его имя начинается на Ф?

– Нет. Ничего похожего.

– Итак, кто же следующий?

– Следующий – двадцатидвухлетний мужчина из Делавера. Рыжие волосы, серые глаза, э… пять футов десять дюймов, сто пятьдесят фунтов. Принят в марте 1979 года, выписан в июне. У него был диагносцирован органический галлюцинаторный синдром. Провоцирующим фактором являлась темпоральная лобная эпилепсия и в анамнезе – злоупотребление гашишем. Течение заболевания осложнялось дисфорическим настроением и попыткой кастрировать себя, как реакцией на галлюцинацию.

– Что значит дисфорическое? – спросил Марино.

– Беспокойнее, нетерпеливое, подавленное.

– Это было до того, как он пытался сделаться сопрано, или после?

Доктор Мастерсон начал проявлять признаки раздражения, и на самом деле я его понимала.

– Следующий, – скомандовал Марино, как сержант на плацу.

– Четвертый случай – восемнадцатилетний юноша, волосы – черные, глаза – карие, пять футов девять дюймов, сто сорок два фунта. Его приняли в мае 1979 года, диагноз – шизофреник параноидального типа. В анамнезе, – он перелистнул страницу и протянул руку за трубкой, – рассеянный гнев и беспокойство, с сомнениями по поводу тождественности пола и явным страхом, что его примут за гомосексуалиста. Начало этого психоза, очевидно, было связано с тем, что в мужском туалете к нему подошел гомосексуалист.

– Задержитесь на этом случае. – Если бы Марино не остановил доктора Мастерсона, это сделала бы я. – Нам нужно поговорить именно о нем. Сколько времени он пробыл в Валхолле?

Доктор Мастерсон раскуривал свою трубку, заглядывая тем временем в записи, после чего ответил:

– Десять недель.

– Которые как раз попали на время пребывания здесь Ханта, – подытожил Марино.

– Совершенно верно.

– Значит, кто-то подошел к нему в мужском туалете, я у него поехала крыша? Что с ним случилось? В чем заключался его психоз? – спросил Марино.

Доктор Мастерсон переворачивал страницы. Затем он поднял очки на лоб и ответил:

– Проявление мании величия. Он верил, что Бог руководит его поступками.

– Какими поступками? – Марино подался вперед на стуле.

– Здесь не содержится никаких подробностей, за исключением того, что он довольно причудливо выражался.

– И он был параноидальным шизофреником? – уточнил Марино.

– Да.

– Вы не могли бы описать симптомы этой формы шизофрении?

– С классической точки зрения, – начал доктор Мастерсон, – существует набор характерных признаков, в который входит и бред величия, или галлюцинации с величественным содержанием. Тут может присутствовать и навязчивая ревность, и экстремизм в межличностных отношениях, и уверенность в бесспорности собственных представлений, а в некоторых случаях – стремление к насилию.

– Откуда он сам? – спросила я.

– Из Мэриленда.

– Черт, – пробормотал Марино. – Он жил с родителями?

– Он жил со своим отцом.

– Вы уверены, что он был параноиком, а не шизофреником недифференцированного типа? – вмешалась я.

Разница была существенна. Шизофреники недифференцированного типа, как правило, не способны спланировать преступление и успешно избежать ареста. Человек, которого мы искали, был достаточно организован, чтобы заранее подготовить и совершить свои преступления, и при этом ускользнуть от полиции.

– Я совершенно уверен, – ответил доктор Мастерсон и после небольшой паузы вежливо добавил: – Довольно интересно, что имя пациента – Френк.

Он вручил мне папку, и мы с Марино бегло просмотрели ее содержимое. Френк Итен Эймс, или Френк И., и, таким образом, – «Френки», заключила я. Эймс был выписан из «Вальгаллы» в конце июля 1979 года и вскоре после этого, согласно записи доктора Мастерсона, сделанной в то время, сбежал из дома в Мэриленде.

– Откуда вам известно, что он сбежал из дома? – спросил Марино, взглянув на психиатра. – Откуда вам известно, что с ним произошло после того, как он покинул это заведение?

– Его отец звонил мне. Он был очень расстроен, – ответил доктор Мастерсон.

– И что же дальше?

– Боюсь, ни я, ни кто другой ничего не могли сделать – Френк был совершеннолетним.

– Вы помните, чтобы кто-нибудь называл его Френки? – спросила я.

Он покачал головой.

– А как насчет Джима Барнза? Он был социальным сотрудником, прикрепленным к Френку Эймсу?

– Да, – неохотно признал доктор Мастерсон.

– У Френка Эймса был какой-нибудь неприятный инцидент с Джимом Барнзом? – спросила я.

Доктор Мастерсон некоторое время колебался, а затем нехотя ответил:

– Как будто…

– Какого характера?

– Как будто сексуального, доктор Скарпетта. И ради Бога, я пытаюсь помочь. Надеюсь, вы поведете себя корректно в отношении этого случая.

– Эй, – сказал Марино, – можете на это рассчитывать. Я имею в виду, что мы не планируем рассылать пресс-релизы.

– Значит, Френк знал Эла Ханта, – сказала я.

Напряженное лицо доктора Мастерсона отражало внутреннюю борьбу:

– Да. Именно Эл выдвинул обвинения.

– В яблочко, – пробормотал Марино.

– Что вы имеете в виду, говоря, что Эл Хант выдвинул обвинения? – спросила я.

– Я имею в виду, что он пожаловался одному из наших психотерапевтов, – ответил доктор Мастерсон, в его голосе появились оборонительные интонации. – Кроме того, он что-то говорил и мне во время одного из наших сеансов. Когда спросили самого Френка, тот отказался что-либо рассказывать. Он был очень злой и отчужденный от мира молодой человек. Я не мог ничего предпринять по поводу того, что сказал Эл, так как без сотрудничества Френка все обвинения были просто сплетней.

Мы с Марино молчали.

– Весьма сожалею, – сказал доктор Мастерсон, и на этот раз он действительно был огорчен, – но больше я ничем не могу вам помочь. Я не знаю, где сейчас находится Френк. Последний раз я разговаривал с его отцом лет семь, восемь назад.

– При каких обстоятельствах? – спросила я.

– Мистер Эймс позвонил мне.

– По какому поводу?

– Он спрашивал, не слышал ли я что-нибудь о Френке.

– Ну, и что вы ответили? – спросил Марино.

– Нет, – ответил доктор Мастерсон, – я ничего не слышал о Френке. Мне очень жаль.

– Почему мистер Эймс позвонил вам? – спросила я.

– Он хотел найти Френка, и надеялся, что, может быть, я дам намек, где его искать. Потому что его мать умерла. То есть, мать Френка.

– Где она умерла, и как это произошло? – спросила я.

– Во Фрипорте, штат Мэн. Вообще-то говоря, обстоятельства ее смерти мне неясны.

– Она умерла естественной смертью? – спросила я.

– Нет, – сказал доктор Мастерсон, избегая встречаться с нами взглядом, – я совершенно уверен, что нет.

Чтобы выяснить это, Марино понадобилось совсем немного времени. Он позвонил в полицию Фрипорта, штат Мэн. По их данным, вечером 15 января 1983 года Миссис Вильма Эймс была забита до смерти «взломщиком», который, очевидно, находился в доме в тот момент, когда она пришла из продовольственного магазина. К моменту смерти ей было сорок два года. Она была маленькой женщиной с голубыми глазами и обесцвеченными светлыми волосами. Преступление осталось нераскрытым.

У меня не оставалось ни малейших сомнений по поводу того, кем был этот так называемый взломщик. И у Марино тоже.

– Так, может быть, Хант действительно был ясновидящим, а? – произнес он. – Ведь мальчишка откуда-то знал, что Френки угробил свою мать. А это совершенно точно произошло гораздо позже того времени, когда оба шизика вместе торчали в психушке.

Мы праздно наблюдали за ужимками белки Сэмми, вертевшейся вокруг кормушки для птиц. Когда Марино привез меня из больницы и высадил около моего дома, я пригласила его на кофе.

– Ты уверен, что Френки не работал какое-то время на мойке у Ханта в течение последних нескольких лет? – спросила я.

– Я не помню, чтобы мне попадался какой-нибудь Френк или Френки Эймс в их конторских книгах, – ответил Марино.

– Он запросто мог сменить имя, – сказала я.

– Если он пристукнул свою старушку, то, скорее всего, он именно так и поступил, рассчитывая на то, что его, возможно, будет разыскивать полиция. – Пит протянул руку за своим кофе. – Проблема в том, что у нас нет его свежего описания, а заведения, подобные автомойкам, представляют из себя проходной двор. Парни то и дело приходят и уходят. Работают пару дней, неделю, месяц. Можешь себе представить, сколько существует высоких, худых и темноволосых белых парней? С ума можно сойти.

Мы были так близко, и в то же время так далеко. Это просто бесило. Я сказала:

– Волокна ассоциируются с автомобильной мойкой. Хант работал на автомобильной мойке, клиентом которой была Берил, и, возможно, он знал ее убийцу. Ты понимаешь, о чем я говорю, Марино? Хант знал, что Френки убил свою мать, потому что Хант и Френки, возможно, общались после «Вальгаллы». Френки мог работать на мойке у Ханта, возможно, даже недавно. И он мог заметить Берил впервые, когда она пригнала свою машину на мойку.

– У них тридцать шесть служащих. Из них, белых, – только одиннадцать, док, причем шестеро – женщины. Сколько остается? Пятеро? Троим из них около двадцати, а это означает, что им было лет восемь, девять, когда Френки находился в «Вальгалле». Очевидно, что это не они. Оставшиеся двое тоже не подходят по разным другим причинам.

– По каким именно?

– Например, они наняты лишь в течение последних двух месяцев, и когда Берил пригоняла свою тачку, их там не было. Не говоря уже о том, что их описания не слишком соответствуют. У одного рыжие волосы, а другой коротышка, почти такой же маленький, как ты.

– Большое спасибо.

– Я буду продолжать проверку, – сказал он, отворачиваясь от птичьей кормушки. Белка Сэмми внимательно наблюдала за ними глазками-бусинками с розовыми ободками. – А что насчет тебя?

– А что насчет меня?

– В твоей конторе еще не забыли, что ты там работаешь? – поинтересовался Марино, как-то странно глядя на меня.

– Все под контролем, – ответила я.

– Я бы не был в этом так уверен, док.

– А вот я совершенно в этом уверена.

– Что касается меня, – Марино никак не мог остановиться, – я думаю, что ты не должна так увлекаться.

– Я собираюсь еще пару дней не появляться в конторе, – твердо объяснила я, – мне необходимо выследить рукопись Берил. Итридж теребит меня по этому поводу. Нам необходимо знать, что в ней. Может быть, это именно та связь, о которой ты говорил.

– Главное, чтобы ты не забывала о моих правилах. – Он выбрался из-за стола.

– Я достаточно осторожна, – заверила я его.

– А от него больше ничего, да?

– Да, – ответила я. – Никаких звонков. Ни единого намека. Ничего.

– Ну, позволь мне все же напомнить, что Берил он тоже звонил не каждый день.

Мне не были нужны напоминания. Я не хотела, чтобы Пит начинал снова.

– Если он позвонит, я просто скажу: «Привет, Френки. Как поживаешь?»

– Эй, это не шутка. – Он остановился в прихожей и обернулся. – Ты пошутила, я надеюсь?

– Конечно, – улыбаясь, я похлопала его по спине.

– Я серьезно, док. Не делай ничего подобного.

Услышишь его на своем автоответчике, не бери чертову трубку…

Я открыла дверь, и Марино застыл с расширенными от ужаса глазами.

– Срань господня… – Он шагнул на крыльцо, с идиотским видом нащупывая свой револьвер и крутя головой в разные стороны, как ненормальный.

Я просто потеряла дар речи, глянув через его плечо. Зимний воздух содрогался от треска и рева пламени.

Автомобиль Марино пылал факелом посреди черной ночи, языки огня в дикой пляске тянулись вверх, стремясь дотянуться до выщербленной луны. Схватив Марино за рукав, я затолкала его обратно в дом как раз в тот момент, когда в отдалении послышалось завывание сирены и взорвался бензобак. Окна гостиной озарились, когда огненный шар выстрелил в небо и поджег маленькие кизиловые деревца на краю моего участка.

– О Боже, – воскликнула я, когда отключилось электричество.

Большой силуэт Марино в темноте метался по ковру, напоминая разъяренного быка, готового к атаке. Он вертел в руках портативную рацию и ругался без удержу:

– Поганый ублюдок! Поганый ублюдок!

* * *

Я отослала Марино вскоре после того, как обгоревшая груда, в которую превратился его возлюбленный новый автомобиль, была увезена на грузовике техпомощи. Он настаивал на том, чтобы остаться на ночь. Я же считала, что будет вполне достаточно нескольких патрульных машин, следящих за моим домом. Он настаивал на том, чтобы я переехала в гостиницу, я же отказывалась двинуться с места. У него были свои обломки крушения, а у меня – свои. Улица и мой участок представляли собой болото из сажи и воды, первый этаж дома был погружен в вонючий дым. Почтовый ящик у конца подъездной аллеи напоминал обгоревшую спичку, и я потеряла, по крайней мере, с полдюжины самшитовых кустов и примерно столько же деревьев. Короче говоря, хотя я и ценила заботу Марино, мне было необходимо побыть одной.

Я раздевалась при свете свечи, и часы показывали далеко за полночь, когда раздался телефонный звонок. Голос Френки сочился в мою спальню, как вредоносный туман, отравляя воздух, которым я дышала, дискредитируя мое персональное убежище, мой уютный дом.

Сидя на краю кровати, я слепо вглядывалась в автоответчик, к горлу подступила горечь, и сердце слабо трепыхалось у меня в груди.

– …Я хотел бы быть поблизости, чтобы посмотреть. Это было впе-впе-впечатляющее зрелище, Кей? Это было что-то? Мне не нравится, когда у тебя в доме другой му-му-мужчина. Теперь ты знаешь. Теперь ты знаешь.

Автоответчик остановился, и огонек сообщений начал мигать. Закрыв глаза, я сделала медленный глубокий вдох, мое сердце колотилось, тени от пламени свечи безмолвно колыхались на стенах. Я не могла поверить, что все это происходит со мной.

Я знала, что мне нужно делать. Тоже самое, что делала Берил Медисон. Я спрашивала себя, испытываю ли я такой же страх, какой испытывала она, когда спасалась бегством из автомойки, обнаружив корявое сердце, нацарапанное на дверце своего автомобиля? Мои руки отчаянно дрожали, когда я открывала ящик тумбочки у кровати и достала справочник. Сделав заказы, я позвонила Бентону Уэсли.

– Я не советую тебе этого делать, Кей, – сказал он, мгновенно просыпаясь. – Нет. Ни при каких обстоятельствах. Послушай меня, Кей…

– У меня нет выбора, Бентон. Я просто хотела, чтобы кто-то знал. Если хочешь, можешь сообщить Марино. Но не вмешивайся. Пожалуйста. Рукопись…

– Кей…

– Мне нужно найти ее. Я думаю, что она именно там.

– Кей! Ты заблуждаешься!

– Посмотрим! – Я повысила голос. – Что, по-твоему, я должна делать? Ждать здесь, пока ублюдок решит выломать мою дверь или взорвать мою машину? Если я останусь – я труп. Ты еще не понял этого, Бентон?

– У тебя есть система охраны. У тебя есть оружие. Он не может взорвать твою машину вместе с тобой. Э… Марино звонил. Он рассказал, что произошло. Они там совершенно уверены, что кто-то окунул тряпку в бензин и засунул ее в бензобак. Они нашли следы от фомки. Он вскрыл…

– Господи, Бентон. Ты даже не слушаешь меня.

– Слушаю. Ты послушай. Пожалуйста, послушай меня, Кей. Я обеспечу тебе прикрытие, кого-то, кто поедет вместе с тобой, хорошо? Одну из наших женщин-агентов.

– Спокойной ночи, Бентон.

– Кей!

Я повесила трубку и не сняла ее, когда он тут же перезвонил. Я молча слушала его протесты, бесстрастно фиксируемые автоответчиком, и кровь стучала у меня в висках, когда перед моими глазами вновь возник образ автомобиля Марино, шипящего и огрызающегося языками пламени под изогнутыми струями воды, бьющими из вздувшихся пожарных шлангов, змеившихся вдоль улицы. Когда у конца подъездной аллеи я обнаружила маленький обгорелый трупик, что-то внутри меня оборвалось. Бензобак автомобиля Марино, должно быть, взорвался в тот самый момент, когда белка Сэмми отчаянно скакала вдоль линии электропередач. Обезумев, она мчалась подальше от опасности. На какую-то долю секунды ее лапы одновременно коснулись фазового и общего проводов. Двадцать тысяч вольт замкнулись через ее крошечное тело, превращая его в уголек и пережигая предохранители.

Я уложила обгорелый трупик в обувную коробку и похоронила среди розовых кустов, мысль о том, что утром мне придется увидеть эти обожженные останки, была для меня невыносима.

Когда я закончила упаковываться, электричество все еще не включили. Я спустилась вниз и не торопясь курила и пила бренди до тех пор, пока меня не перестало трясти. Мой «Руджер» лежал на баре, поблескивая в тусклом свете аварийного освещения. В постель я не ложилась.

Я открыла дверь. Мой чемодан колотил меня по ногам, и грязная вода брызгала на лодыжки, когда я, стараясь не замечать следов вчерашнего кошмара на своем участке, бежала к машине. Торопливо проезжая по безмолвной улице, я не заметила ни одной патрульной машины. Добравшись до аэропорта в начале пятого утра, я направилась прямо в женский туалет и достала из сумочки свой револьвер. Разрядив, я упаковала его в чемодан.

Глава 15

Уже в полдень, пройдя по трапу, я оказалась в пропитанном солнцем главном зале международного аэропорта Майами.

Я остановилась, чтобы купить майамский «Геральд» и чашку кофе. Найдя маленький столик, наполовину спрятанный за пальмой в кадке, сняла свою зимнюю куртку и завернула рукава. Я была мокрая как мышь, пот струился по бокам и спине. Глаза горели от недостатка сна, голова раскалывалась, и то, что я обнаружила, когда развернула газету, не улучшило моего состояния. В нижнем левом углу первой страницы располагалась эффектная фотография пожарников, тушивших горящую машину Марино. Живописную картину изгибающихся струй воды, клубов дыма и горящих деревьев на краю моего участка сопровождал следующий текст:

Полицейская машина взлетает на воздух

Пожарные Ричмонда трудятся над машиной городского детектива, расследующего убийство, которая поглощена пламенем на тихой жилой улице. В «форде LTD» никого не было, когда он взорвался прошлой ночью. Никто не пострадал. Есть основания думать о поджоге.

Слава Богу, там не было упомянуто, у чьего именно дома был припаркован автомобиль Марино, или почему. Все равно, моя мать увидит фотографию и обязательно позвонит. «Я хочу, чтобы ты переехала обратно в Майами, Кей. Я думаю, Ричмонд слишком опасен. А новое здание отдела медицинской экспертизы здесь такое красивое – ну прямо как из кино», – скажет она. Странно, но моей матери никогда не приходило в голову, что здесь, в моем родном, испано-говорящем городе за каждый год больше убийств, перестрелок, облав на наркоманов, расовых беспорядков, изнасилований и ограблений, чем в Вирджинии и во всем Британском Содружестве вместе взятых.

Матери я позвоню позже. Прости меня. Господь, но я не в состоянии разговаривать с ней сейчас.

Собрав свои вещи, я загасила сигарету и нырнула в поток иностранной речи, тропической одежды и сумок с беспошлинным товаром, который стекал в багажную зону. Я заботливо прижимала к боку свой чемодан.

Напряжение начало отпускать меня, только когда я уже ехала по Семимильному мосту во взятой напрокат машине. Мчась все дальше на юг между Мексиканским заливом с одной стороны и Атлантикой с другой, я пыталась вспомнить, когда последний раз была на Ки Уэсте. Сколько бы раз мы с Тони ни посещали мою семью в Майами, это была единственная экскурсия, на которую мы так никогда и не съездили. Я была совершенно уверена, что последний раз ездила туда вместе с Марком.

Его страсть к пляжам, воде и солнцу была буквально второй натурой. Если бы природа могла любить одно творение больше другого, она любила бы Марка. Мне трудно вспомнить год, когда он провел неделю с моей семьей, но зато я хорошо помню, как по этому случаю мы ездили на Ки Уэст. Что я помню совершенно отчетливо, так это его мешковатые белые плавки и уверенную теплоту его руки во время наших прогулок по прохладному влажному песку. Я помню поразительную белизну его зубов на фоне смуглой кожи, энергию и несдерживаемую радость в его глазах, когда он искал акульи зубы и ракушки, а я тем временем улыбалась, спрятавшись в тени широкополой шляпы. Более же всего я не могла забыть свои чувства к молодому человеку по имени Марк Джеймс, которого любила сильнее, чем вообще можно любить кого-либо на земле.

Что изменило его? У меня не укладывалось в голове, что он переметнулся во вражеский лагерь, – в чем не сомневался Итридж, – но я была вынуждена принять это. Марк всегда был избалован. Он нес в себе ощущение вседозволенности, проистекавшее из того, что он был красивым сыном красивых родителей. Плоды мира произрастали для его удовольствия, но он никогда не был нечестным. Он никогда не был жестоким. Я даже не могла сказать, что он был высокомерен по отношению к тем, кто был менее удачлив, чем он, или что он манипулировал теми, кто попадал под чары его обаяния. Его единственным настоящим грехом было то, что он недостаточно любил меня. Глядя с высоты прожитых лет, я могла простить его за это. Чего я не могла ему простить, так это его нечестности. Я не могла простить ему превращение в худшего человека, чем тот, которого я когда-то уважала и обожала. Я не могла простить ему то, что он больше не был тем Марком.

Миновав военно-морской госпиталь США, я проехала вдоль мягкого изгиба береговой линии по бульвару Норт Рузвельт и вскоре уже петляла по лабиринтам улиц Ки Уэста. Солнечный свет отбеливал узкие улочки, а тени тропической листвы, колыхаемые бризом, танцевали на мостовой. Под бесконечно тянущимся голубым небом огромные пальмы и красные деревья баюкали дома и магазины на вытянутых руках живой зелени, а розы ублажали тротуары и веранды яркими подарками лилового и красного. Я медленно проезжала мимо людей в сандалиях и шортах и бесконечной череды мопедов. Здесь было очень мало детей и непропорционально много мужчин.

«Ла Конча» была высокой розовой курортной гостиницей открытых пространств и пестрых тропических растений. Проблем с номером у меня не возникло, видимо, потому что туристский сезон начинается не раньше третьей недели декабря. Но оставив свой автомобиль на полупустой стоянке и войдя в гулкий вестибюль, я вспомнила о том, что говорил Марино. Никогда в своей жизни я не видела так много однополых парочек, и было совершенно очевидно, что в недрах этого крошечного прибрежного островка, казалось бы, полного здоровья, залегла материнская жила болезни. Куда бы я ни посмотрела, везде мне виделись умирающие мужчины. Я не боялась подцепить гепатит или СПИД, давно научившись справляться с гипотетической опасностью заболевания, свойственной моей работе. Точно так же меня совершенно не волновали гомосексуалисты. Чем старше я становилась, тем больше приходила к убеждению, что любовь может проявляться множеством различных способов. Невозможно определить – правильная или неправильная эта любовь только по тому, как она выражается.

Когда дежурный клерк вернул мне кредитную карточку, я попросила его проводить меня к лифту и в полусне отправилась к своей комнате на пятом этаже. Раздевшись до белья, я заползла в постель и следующие четырнадцать часов спала, как убитая.

* * *

Следующий день был таким же чудесным, как и предыдущий, и я снарядилась так же, как другие туристы, за исключением заряженного «Руджера» в сумочке. Возложенная мною на себя миссия заключалась в том, чтобы обыскать остров и среди тридцати тысяч человек найти двух мужчин, про которых мне было известно лишь то, что одного зовут Пи Джей, а другого – Уолт. Из писем, написанных Берил в конце августа, я знала, что они были ее друзьями и жили в меблированных комнатах там, где она остановилась. В моем распоряжении не было ни малейшей зацепки насчет того, где находятся или как называются эти комнаты, и моя единственная надежда была на то, что кто-нибудь у «Луи» сможет мне помочь.

Я шла, держа в руках карту, купленную в сувенирном киоске отеля. Следуя по бульвару Дюваль, проходила мимо рядов магазинов и ресторанов, мимо домов с балконами, которые напоминали французский квартал Нью-Орлеана. Я миновала уличные вернисажи и маленькие лавочки, в которых продавались экзотические растения, шелка и шоколад «Перуджина», а затем подождала на перекрестке, наблюдая за ярко-желтыми вагонами поезда «Конч тур», прогромыхавшего мимо. Я начала понимать, почему Берил Медисон не хотела покидать Ки Уэст. С каждым моим шагом угроза присутствия Френки становилась все более и более расплывчатой и нереальной. К тому моменту, когда я повернула налево, на Саут-стрит, он стал таким же далеким, как промозглая декабрьская погода Ричмонда.

Ресторан «Луи» располагался в белом строении, которое когда-то было жилым домом на углу Вернон и Уоддел. На его деревянных полах не было ни пятнышка, столы, аккуратно застеленные бледно-персиковыми льняными скатертями, оживляли прелестные свежие цветы. Я прошла за хозяином через обеденный зал с кондиционерами и была усажена на веранде, где меня поразила пестрая голубизна воды, сходящейся с небом, пальмы и свисающие корзины с цветущими растениями, колышущиеся в воздухе, напоенном запахом моря. Атлантический океан плескался почти у меня под ногами, с яркими брызгами парусных лодок, стоящих на якоре недалеко от берега. Заказав ром и тоник, я думала о письмах Берил и спрашивала себя, не сижу ли я там, где она их писала.

Свободных мест почти не было. За своим столиком в углу, у перил, я чувствовала себя сторонним наблюдателем. Четыре ступеньки слева от меня вели вниз к широкому настилу, где небольшая группа молодых мужчин и женщин сидела, развалясь в купальных костюмах рядом с баром. Я смотрела, как мускулистый латиноамериканец в желтых плавках выкинул в море окурок сигареты, встал и вяло потянулся. Он подошел за очередной порцией пива к бородатому бармену, двигавшемуся со скукой уже немолодого человека, уставшего от своей работы.

Прошло немало времени после того, как я покончила с салатом и супом из моллюсков, когда группа молодежи, наконец, спустилась по ступенькам и шумно вошла в воду. Вскоре они уже плыли в направлении лодок, стоявших на якоре. Я заплатила по счету и подошла к бармену. Откинувшись на стуле под своим соломенным навесом, он читал роман.

– Что прикажете? – протянул он, засовывая книгу под стойку и без энтузиазма поднимаясь на ноги.

– Я хотела выяснить, продаете ли вы сигареты, – сказала я. – Я не вижу здесь автомата.

– Вот, – сказал он, доказывая на небогатый набор за своей спиной.

Я выбрала. Шлепнув пачку на прилавок, он назвал возмутительную сумму в два доллара и не проявил особой любезности, когда я добавила еще пятьдесят центов на чай. У него были зеленые недружелюбные глаза, лицо, обветрившееся за годы, проведенные на солнце, и густая, темная с проседью борода. Он выглядел враждебно и ожесточенно, и у меня возникло подозрение, что он жил на Ки Уэсте довольно долго.

– Вы позволите задать вам вопрос? – обратилась я к нему.

– Вы его уже задали, мэм, – ответил он.

Я улыбнулась.

– Вы правы, уже задала. А теперь я собираюсь задать еще один. Давно вы работаете у «Луи»?

– Пятый год. – Он достал полотенце и принялся протирать стойку.

– Тогда вы, должно быть, знали молодую женщину, которая была здесь под именем Стро? – спросила я, припоминая по письмам Берил, что, находясь здесь, она скрывала свое настоящее имя.

– Стро? – повторил он, нахмурившись и продолжая свое занятие.

– Это ее прозвище. Она – стройная, очень симпатичная блондинка, была здесь летом и почти каждый день приходила в «Луи». Она сидела за одним из столиков и писала.

Он прекратил вытирать стойку и уставился на меня тяжелым взглядом.

– А вам что за дело? Она ваша подруга?

– Она моя пациентка. – Это было единственное объяснение, которое я смогла придумать, – с одной стороны, я хотела избежать наглой лжи, а с другой – боялась его оттолкнуть.

– А? – Его густые брови поползли вверх. – Пациентка? Что вы сказали? Вы ее врач?

– Совершенно верно.

– Ну, теперь вы не слишком много можете для нее сделать хорошего, док. Мне неприятно это вам говорить, – Он шлепнулся на свой стул и откинулся назад.

– Понимаю, – сказала я. – Я знаю, что она умерла.

– Да, я был совершенно потрясен, когда узнал об этом. Пару недель назад сюда ворвались полицейские со своими резиновыми дубинками и наручниками. Я повторю вам то же, что мои приятели сказали им: никто здесь ни хрена не знает о том, что произошло со Стро. Она была тихой, славной дамочкой. Обычно сидела как раз вон там. – Он указал на пустой стул недалеко от того места, где я стояла. – Обычно она сидела там все время, просто занимаясь своим делом.

– Кто-нибудь из вас познакомился с ней?

– Конечно. – Он пожал плечами. – Мы несколько раз пили все вместе. У нее было пристрастие к «Короне» и лайму. Но я бы не сказал, что кто-нибудь здесь знал ее лично. То есть, я не уверен, что кто-нибудь мог хотя бы сказать вам, откуда она приехала, разве только то, что она оттуда, где бывает снег.

– Из Ричмонда, штат Вирджиния, – сказала я.

– Знаете, – продолжил он, – множество людей приезжают и болтаются здесь. Ки Уэст – это место, где основной принцип – живи сам и давай жить другим. И здесь много голодающих художников. Стро не слишком отличалась от людей, которых я встречаю, за исключением того, что большинство из них не убивают. Проклятье! – Он поскреб свою бороду и медленно покачал головой из стороны в сторону. – Это действительно трудно себе вообразить. Как будто по мозгам шарахнули.

– В этом деле полно вопросов без ответов, – сказала я, зажигая сигарету.

– Да, например, какого черта вы курите? Я думал, врачи должны лучше всех знать о вреде курения.

– Дурная, мерзкая привычка, я отлично это знаю. И вы можете также смешать мне ром с тоником, потому что я еще и пью. «Бабенкот», пожалуйста.

– Четыре, восемь – какой пожелаете? – Он бросил вызов моим познаниям в области хорошей выпивки.

– Двадцать пять, если у вас есть.

– Нет. Ром двадцатипятилетней выдержки вы можете раздобыть только на островах. Он такой приятный, что может заставить вас расплакаться.

– Ну, тогда лучшее, что у вас есть, – сказала я.

Он ткнул пальцем в бутылку сзади него, которая была мне знакома своим янтарным стеклом и пятью звездочками на этикетке. «Бабенкот», выдержанный в бочках пятнадцать лет, точная копия той бутылки, которую я нашла в кухонном шкафчике Берил.

– Это будет великолепно, – сказала я.