Текст книги "Девятый (сборник)"

17

По результатам проведенной операции генерал-майор Александр Захарович Селезнев проводил совещание. Участниками его были те же генералы и офицеры, которые присутствовали при постановке задач.

– Поздравляю всех нас! – сказал генерал собравшимся. – Силами и средствами армии уничтожен снайпер, который длительное время терроризировал население Крайска и расположенные в этом районе воинские части.

Бас Селезнева гудел и заполнял все пространство большого кабинета. Признаться честно, каждый из военнослужащих армии боялся услышать этот громоподобный голос, обращенный в его адрес.

Генерал редко кого хвалил, больше ругал, используя самую разнообразную лексику. В этом он был непревзойденный мастер. Но сегодня был другой случай. Сегодня Александр Захарович хвалил. Поэтому никто сильно не нервничал.

– Он и меня чуть не прихлопнул. Да и прихлопнул бы, если б наша разведка не сработала. Вы же видите, как он манекен этот искромсал. Вот переполох-то был бы… А траур-то какой.

Его иронии никто не поддержал. Все остались с серьезными лицами.

Командарм помолчал, постукал по столу спичечным коробком, покачал головой:

– Да, опасный был враг… А стрелок какой! Точно в цель, на такой скорости, на большой дистанции.

Несмотря на реальную суровость, генерал всегда чутко, без каких-либо амбиций относился к рядовому и сержантскому составу. Вот и сейчас:

– А как был защищен водитель «Волги»? Пуля могла и его задеть.

Выступил начальник штаба дивизии подполковник Самохвалов:

– Эту опасность мы предусмотрели, товарищ генерал. Хозяйственный отдел нашел две плиты непробиваемого стекла. Поставили перегородку, она сработала.

– Молодцы, что тут скажешь! Так бы всегда работали.

Он опять помолчал и сказал для всех важное:

– Я говорил по этому поводу с Москвой. Москва согласна наградить отличившихся в операции. Будем готовить представления и приказ о награждении на моем уровне. Молодцы, в самом деле молодцы! Теперь можно будет не прятать глаза от населения.

Он вдруг встрепенулся, обвел всех взором и недоуменно спросил:

– А где главный виновник нашего сегодняшнего торжества, который всю основную работу-то и выполнил? Где этот толковый майор, тот самый снайпер?

Кто знал ситуацию, потупили голову.

– Не вижу я его… Почему отсутствует? Кто доложит?

– Разрешите мне, – из-за стола поднялся командир дивизии генерал-майор Яковлев. – Майор Гайдамаков не может присутствовать. Он в госпитале.

– Ранен? Что с ним? Я уже согласовал вопрос о награждении его Красной Звездой.

Комдиву не хотелось поднимать тяжелый вопрос. Он тоже знал и уважал Гайдамакова, как мастера своего дела. Но надо.

– Он не в себе, товарищ генерал-майор. Не хочет ни с кем разговаривать.

Яковлев замолчал, а Селезнев стал нервничать. Его бас перешел на более звучную ноту:

– Расскажите в конце концов, что случилось?

Яковлев досадно сморщился, порывисто махнул рукой.

– Я уверен, что это не преступление Гайдамакова, это его трагическая ошибка, но снайпер, то есть снайперша, которую он подстрелил, оказалась его сожительницей.

Такого поворота командующий армией совсем не ждал. Он оторопело стал озирать всех собравшихся. Тяжелая его нижняя челюсть слегка отвисла.

В кабинете повисла и запела тоненькой ноткой чуткая тишина. В нее ворвался гром генеральского голоса:

– Вот так всегда у нас… Никогда не умеем сделать так, чтобы все было хорошо. А я хотел праздник устроить!

Ему было обидно за Гайдамакова. Селезневу понравился этот работяга. На таких держится армия. Они бы сработались…

– Как это так получилось?

– Майор жил с торговкой с городского базара. Мы об этом знали. Родом она из Прибалтики. По имеющейся информации, у них все было серьезно, пожениться хотели. Видно, он любил ее. Горюет, что сам ее и убил, ни с кем не общается, кроме Шрамко…

Командарм запередвигал предметы на столе, пробурчал:

– Жалеет он… А она не жалела, когда столько народу угрохала?

Потом он покачал головой и почти растерянно сказал:

– А мы его наградить хотели. Приподнять парня… Он ведь грамотный офицер, сразу видно. Какая теперь награда…

Ситуация получалась непростая. Генерал попросил у участников совещания высказать свои мнения.

Все молчали.

Селезнев обратился к Шрамко:

– Который по счету этот снайпер, ликвидированный Гайдамаковым?

– Девятый, товарищ генерал.

– Не повезло ему с девятым, не повезло… – командующий армией замолчал и угрюмо уставился в одну точку. – В самом деле, что с людьми делает война, в какие ситуации человека втягивает… Вот и у Гайдамакова получилось глупо, что называется, нашли друг друга…

Он обратился ко всем:

– Так что нам делать теперь с майором Гайдамаковым?

Выступил заместитель Селезнева Воронин, отвечающий за кадры. Он был человеком осторожным:

– Гайдамаков не наш. Он прикомандирован из Москвы. Задачу свою майор выполнил. Полагаю, правильным будет отправить его обратно. Пусть там решают.

Командарм не любил и опасался этого своего заместителя. Он трусоват, не любит ответственности, сдает с потрохами каждого при первой возможности.

– Согласен, – сказал Селезнев. – Оформляйте документы.

И подумал: «Жаль, что с этим майором все получилось так глупо…»

18

В Московской области недалеко от города Железнодорожный стоит старое село Камышино. Когда-то, в стародавние времена, принадлежало это село помещику Городилову. Добрый был хозяин. Поместье свое он обустраивал, облагораживал. Усадьба его была на загляденье и на зависть всем окрестным дворянам: прекрасный двухэтажный дом на холме в виде огромной подковы с колоннадами, фонтан, фруктовый сад, из окон вид на огромный, рукотворный, зарыбленный пруд. И село свое Городилов держал в чистоте и порядке, помогал крестьянам, чем мог. Те его любили и поэтому не разграбили усадьбу и не сожгли во времена безвременья и беснования.

Еще помнят Городилова селяне за то, что на свои деньги выстроил он для жителей храм в честь Первоверховных Апостолов Петра и Павла, красивейший, из резного да цветного кирпича.

И усадьба и храм крепко пострадали в годину большевистских гонений на церковь и на дворян. В усадьбе, латаной-перелатаной поселялись то школа, то клуб, то склады и всякие конторы, а в церкви был гараж колхозной техники. Кресты и башни, видно, портившие вид гаража, снесли и разломали.

Село без церкви и умелого руководства превратилось в деревню, народ подурнел, измельчал. Мужики, считай, что все спились, молодежь уехала в города.

В конце девяностых годов приехал сюда священник – монах Антоний. Приехал из какого-то дальнего монастыря. Сказал на деревенском сходе, что его благословили обустроить разрушенный храм и создать приход.

Селяне обрадовались появлению батюшки, но честно его предупредили, что денег у них нет, и они, хоть и рады, но не в силах поддержать церковь. А Антонию, как оказалось, это и не требовалось. Он начал с того, что собственными руками очистил от битого кирпича и грязи одно из помещений старой усадьбы, отремонтировал его, утеплил, застеклил и стал там жить. Людям это понравилось: не белоручка приехал, не попрошайка, а за все взялся сам, ничего ни у кого не канюча. К нему потихоньку потянулся народ, стали помогать.

Батюшка организовал сбор денег для восстановления храма. Общительный, доброжелательный, он подружился с городской и районной администрациями, при их поддержке вышел на богатых людей, некоторые из них постепенно стали его спонсорами. Нашел Антоний финансовую поддержку и у всяких-разных небедных организаций. И зиму, и лето кипела работа по восстановлению храма из разрухи.

Теперь на храм Петра и Павла в деревне Камышино любо-дорого посмотреть. Кирпичная кладка почищена и обновлена, выстроены и украшены золотом новые башни. На колокольне бьют колокола, а над всем этим великолепием поблескивают, светятся на солнце православные кресты.

Внутреннее убранство пока не вполне закончено. Восстановление иконостаса, старых икон, старинных фресок – дело хлопотное и дорогостоящее.

Батюшка не все еще успел сделать, но все движется, не стоит на месте.

Приход растет, пополняется местными недавними атеистами, приезжают жители окрестных деревень.

Службы идут каждодневно, по воскресным дням и в праздники батюшка Антоний с дьяконом Сергием и с двумя одетыми в рясы помощниками из местных мужичков служат литургию, исповедуют и причащают православный народ.

В храме идет жизнь.

Батюшка Антоний ведет уроки православия в местной школе и много хлопочет над обустройством воскресной школы при храме. Скоро и она откроется.

Директор школы случайно узнал, что батюшка когда-то был мастером спорта по стрельбе. Он упросил его вести в школе секцию стрельбы из духового оружия.

– Надо ведь готовить ребятишек к службе в армии. Вы, наверное, и сами в ней служили и знаете, как это важно хорошо стрелять, – упрашивал директор.

– Да, служил когда-то. Давно уже это было…

С тех пор Антоний помогает школе – ведет секцию стрельбы.

Еще отец Антоний любит рыбалку. В редкие минуты отдыха он берет пару удочек и идет на речку, в которой живут ерши и окуни.

Иногда он, задумчивый, сидит на берегу со своими удочками, смотрит на воду и тихо-тихо, про себя, поет протяжную песню древних ливонских воинов, возвращающихся домой с войны…

Огневой рубеж пулеметчика Батагова

Посвящается моему деду Бадогину Егору Ермолаевичу, пулеметчику Гражданской и Великой Отечественной войн, пропавшему без вести весной 1942 года в Кестеньгской операции Карельского фронта

В конце 1941 – начале 1942 года столица Советского Союза погибала под сокрушительными, умелыми ударами немецкого оружия, завоевавшего к тому времени всю Европу и почти всю европейскую часть СССР.

Однако именно тогда под Москву пришли дивизии, квартировавшие в Сибири и на Дальнем Востоке. Эти свежие силы позволили Сталину и Ставке нанести внезапные, мощные удары по зарвавшемуся, обнаглевшему врагу. Наступление под Москвой отшвырнуло гитлеровские войска на полторы сотни километров от столицы. После долгих месяцев отступления эта долгожданная победа была заслуженным триумфом, но она, к сожалению, вызвала скороспелые, необоснованные надежды нашего командования на возможность быстрой победы над врагом. Сталин и Генеральный штаб пришли к убеждению, что враг не так уж и силен, что настала пора прогнать его с советской земли. И сделать это вполне возможно уже в 1942 году. Надо только организовать на ключевых направлениях несколько грамотных наступательных операций и в ходе их проведения перемолоть основные силы противника.

Сталинские стратеги и тактики взялись за выполнение поставленной вождем задачи, и весной 1942 года войска Красной армии приняли участие во множестве боев наступательного характера. Всех не перечислить, а среди наиболее крупных можно назвать Ржевско-Вяземскую операцию, Крымскую, Ленинградскую, Новгородскую, Киришскую, Харьковскую, Смоленскую, Мурманскую, Демянскую, Карельскую и другие.

К огромному сожалению, все они закончились для Красной армии чрезвычайно трагически. В безуспешных наступательных боях весны – лета 1942 года мы потеряли миллионы своих солдат убитыми, ранеными и попавшими в плен.

Главные причины тех военных катастроф были повсеместно одни и те же: крайняя непродуманность боевых действий со стороны советского генералитета, отсутствие четко поставленных целей и задач, недостаточная квалифицированность офицерского и генеральского составов, несоответствие уровня их военных знаний требованиям ведения современного боя, отсутствие координации между ведущими бой соседними подразделениями в силу отсутствия средств связи и вследствие неспособности командиров всех уровней осуществлять эту координацию, плохой уровень полевой разведки, и, следовательно, недостаточное знание противника, его сил, средств и боевой тактики. Кроме того, не хватало современных танков, самолетов, оружия и боеприпасов.

Не было недостатка только в одном: в проявлениях массового героизма со стороны советских воинов, желания победить смертельного врага любой ценой. Но этого оказалось недостаточно. Противник был умнее, хитрее, опытнее.

Карельский фронт тоже повел свои войска в наступление. Основной задачей, которая должна была быть решена, являлось: максимально отбросить противника от железной дороги и шоссе Мурманск – Вологда, по которым шла перевалка стратегических грузов из Мурманска в центр страны. Грузы эти морским путем доставлялись из Англии и США по договорам ленд-лиза и как воздух нужны были воюющему СССР. Важной частной задачей при этом было блокирование шоссе Лоухи – Кестеньга, со стороны которого противник мог нанести тяжелый удар по тылам советских войск, по железнодорожному узлу Лоухи и перерезать железную дорогу.

Наступление войск Карельского фронта под Кестеньгой быстро переросло в тотальное отступление. Массовый героизм советских солдат, проявленный в этих боях, разбился о реальное военное мастерство германских частей группы «Север» и финской 6-й пехотной дивизии, хорошо научившихся воевать к весне сорок второго года. Наспех сформированные, плохо обученные, полуголодные наши солдаты к тому времени воевать еще не научились. Успех и Победа придут к нам позже…

1

«Какая же это большая несправедливость: о тачанке красноармейской песня сложена, о винтовке сложена, о пулемете “максим” есть песня, о сабле не одна песня имеется, о боевом коне, считай, добрая сотня песен поется, а где, товарищи дорогие, песня о вернейшем друге солдата – о боевой солдатской саперной лопате? Безобразие форменное!

В самом деле, куда в красноармейской жизни без лопаты? Любую ямку для всякой нужды поди-ко выкопай руками. Сотрешь пальчики! Убитого товарища в землю-матушку закопать надо? Как без этого! Опять же, в бою врагу башку проломить необходимо? И такое бывает… Ею можно и дрова колоть, и яичницу на ней жарить, когда яйца имеются…

А уж об окопе и речи нету. Окоп для пулеметчика – это первейшее дело для укрытия и пулемета, и бойца.

Такое дело получается: нет лопаты – нет и окопа. Выходит, что без лопаты все красноармейцы лежали бы на земляной поверхности, не укрывшись. А это означает, что враг легко бы истреблял их, не спрятавшихся в окопной глубине. Да, лопата – важнейший инструмент…»

Так размышлял рядовой Батагов, строя окоп для своего пулемета. Он ковырял саперной лопатой землю, потел и делал свою работу старательно, настойчиво и умело. Так работают люди опытные, хорошо понимающие толк в своем занятии.

А как копает землю его лопата! Втыкается в грунт, будто острый ножик входит в сливочное масло. Не зря он холит ее и лелеет не хуже пулемета системы «Максим», закрепленного за ним. Все время лопатка наточена, выскоблена, даже смазана ружейным маслом.

«Ну вот, я встречу какого композитора или же там поэта какого и скажу им:

– Зря это вы, товарищи дорогие, лопату нашу солдатскую стороной обходите. Это ведь такое же боевое оружие, как и винтовка. Вы уж, пожалуйста, поправьте, это дело. Составьте о ней песню, а я первый петь ее начну, хоть и петь-то совсем не умею. Все и подхватят…»

Рядовой Силантий Батагов готовил свою боевую позицию. Он выбрал ее на пригорке, еще не просохшем от талой воды. Грунт был относительно легкий с примесью влажной глины, с мелкой прореженной галькой, с нетолстыми кореньями кустов ивняка, можжевельника и лесных ягод. Окоп изготавливался споро.

Тем более что сам Силантий был старым солдатом, и таких вот пулеметных окопов изготовил бессчетное количество. Еще в Первой конармии Семена Михайловича Буденного. Там он воевал ротным пулеметчиком. А уж потом, ближе к концу войны, за природную крестьянскую сметливость, стойкость в бою и меткость в стрельбе переведен был в дивизионную разведку и, считай, весь двадцать первый год приписан к казачьему эскадрону, бывшему пластунскому. Там выделялся своей неуемной лихостью: на легкой тачанке врывался в казачьи станицы, или в махновскую вольницу, или в боевые порядки белых, во все, что в Красной армии называлось контрреволюционной сволочью, и строчил из своего пулемета, строчил, строчил…

И не было случая, чтобы в погоню за его тачанкой не устремлялись конники, жаждущие расправы над этим наглым и зловредным красным пулеметчиком. И всегда он уводил погоню под встречный кинжальный огонь сидевших в засаде красноармейцев, под быстрый рейд разведчиков, имевших задачу захватить пленных, допросить языков.

За Гражданскую получил красноармеец Батагов грамоту на гербовой бумаге с печатью и боевое оружие – казачью шашку с позолоченной рукояткой от самого Семена Буденного. На лезвии у той шашки выгравирована была надпись: «Красноармейцу Батагову, храброму защитнику рабоче-крестьянской власти от командарма-один Буденного».

Шашка эта висит теперь в Ленинской комнате начальной школы, которую закончил Силантий в давние-давние годы, и ее дают подержать в руках ребятам, вступающим в пионеры и октябрята…

И раньше, и теперь Батагов делал пулеметный окоп не как положено в боевых инструкциях, а по-своему.

Сначала он вырубал лопатой углубление в грунте на ширину пулемета в виде плотно утрамбованной полки. На этой полке пулемет и устанавливался. Силантий внимательно следил за тем, чтобы с боков пулемет был едва-едва виден, чтобы только была щель для бокового обзора. Силантий предусматривал всегда еще одну хитрость. На случай особо плотного огня, артналета или бомбежки он выкапывал еще одну «полку», которая располагалась ниже и скрывала под землю весь пулемет. И он сам, и его оружие, таким образом, прятались надежно на момент наиболее тяжелых обстрелов.

Вот поэтому Батагов, будучи пулеметчиком, по которому в первую очередь бьют все снайперы противника, пулеметы и минометы, а также и артиллерия, пройдя множество боев, до сих пор оставался жив. Поэтому он не жалел ни времени, ни сил на изготовление надежного окопа.

– Батагов, ты чего тут строишь, подземный бункер?

Силантия окликнул стоящий рядом младший сержант Алешка Ждан, хороший парнишка из города Онеги, командир его отделения. Он с превеликим интересом разглядывал и Батагова, и строящийся окоп, и было видно, что в самом деле сильно удивлен.

Кого другого рядовой Батагов вдругоразье послал бы подальше или вообще не стал бы разговаривать, но тут нельзя – все же какой-никакой командир, хоть и сопляк совсем. Силантий сел на земляной выступ в строящемся окопе, молча, медленно достал из галифе вышитый женой кисет, из нагрудного кармана вытащил оторванный от газеты обрывок, небрежным, но выверенным движением вытряхнул на него из кисета щепоть махорки, указательным пальцем ровным слоем растормошил его по краю газетного огрызка. Затем так же медленно и сосредоточенно скрутил цигарку, выпятил во всю ширину край языка, облизал краешек бумаги, склеил его с цигаркой, чиркнул спичкой, медленно поднес огонек к кончику цигарки. Плавными потяжками раскурил. Вынул цигарку изо рта, внимательно оглядел, как раскурилась она, как раздымилась.

И тогда сказал:

– Ты, сержант, желаешь, наверно, чтобы меня первая же пуля убила? Чтобы я, старый солдат, боевую задачу свою не выполнил?

И выпустил из груди большой клуб белого дыма.

Конечно, при другой ситуации, когда находились бы рядом другие бойцы, разве стал бы гвардии рядовой Батагов величать гвардии младшего сержанта Ждана на «ты»? Нет конечно.

Но сейчас они были одни. А, кроме того, Силантий был старше этого сержанта в два раза с хвостиком. Ему сорок один год, а тому всего-то девятнадцать с мелкой прибавкой. Но младший сержант и не кочевряжился. Он и сам понимал всю разницу. И потом наслышан был о геройском прошлом Батагова. Ему такие подвиги и не снились.

– Ты, сержант, лучше обрисуй мне как следует боевую задачу. А то ни комбат, ни ротный, ни даже наш взводный Ишутин толком ничего не объяснили. Меня с моим вторым номером выбросили здесь, на развилке, а я до сих пор не знаю, с кем буду воевать, с какими такими силами, чего и откуда мне ждать? Как прыщ на голой заднице. Может, танки на меня попрут, а я тут сижу с пулеметиком. Очень они меня испугаются. В самый раз мне бронетехнику громить из калибра семь шестьдесят два.

Младший сержант стоял под старой ольхой, раскидавшей весеннюю свою красу густо и вольготно. И на плече мальчишки лежала ветвь пушистых сережек и украшала его новенькие эмблемы. Старая ольха, как старая женщина, вспомнив свою давнюю юность, нежно прикасалась к молодой мужской красоте.

Яркие лучи весеннего солнца, отраженные от перемешанных с талым снегом луж, от свежей зелени, от облаков, били Ждану в лицо, в глаза, в веснушки. Он щурился, отворачивался, но ему необходимо было провести инструктаж с пулеметчиком Батаговым, своим подчиненным, и тогда, чтобы прекратить поток слепящего в глаза света, он напялил на лоб командирскую фуражку, и его голубые глаза выпрыгивали теперь из-под упавшего на них козырька.

– Вот, товарищ Батагов, я и послан командованием разъяснить вам складывающуюся обстановку.

«Командование – это наверняка означает командира их взвода лейтенанта Ишутина. Серьезное командование, – подумал Батагов, – стратегическое».

– Наша вторая рота шестнадцатого батальона шестьдесят восьмого полка двадцать третьей стрелковой дивизии действует по левому флангу наступательной операции вдоль дороги Лоухи – Кестеньга. В результате активных наступательных действий нашей роте удалось выдвинуться от точки начала наступления и вклиниться в расположение противника на расстояние пяти с половиной километров. Боевые порядки роты располагаются отсюда примерно в тысяче ста метрах.

Младший сержант поднял руку вверх и бросил ее в направлении вдоль дороги, туда, где залегла рота. Он стоял на земле твердо, широко расставив ноги, и держал в руках командирский планшет. Он читал карту, на которой были нанесены красные (наши) и синие (противника) стрелы. И докладывал боевую обстановку четко и грамотно, словно на экзамене в сержантской школе, которую закончил совсем недавно.

«Тебе бы полком командовать, сержант, – подумал о нем Батагов, впрочем, вполне уважительно. – Пожалуй, из этого сержантика в самом деле может вырасти хороший офицер».

Конечно же, улавливал Батагов, в этом докладе большой процент бахвальства. Наступательный успех и их роты, и всех идущих вперед порядков шестьдесят восьмого полка получался не из доблестного умения воевать – того-то было явно маловато, а из малопонятной инертности противостоящих полку финских частей. С незначительным сопротивлением они отходили эти самые пять с лишним километров. Но сейчас, похоже, остановили отход, ощетинились, плотно закрепились на скалистой возвышенности, пересекающей линию наступления, и встретили роту плотным огнем. Это ясно проглядывалось на карте, которую Силантий тоже внимательно рассмотрел.

– Противник, понеся большие потери, окопался по всей линии нашего наступления, укрылся на скалистой местности, – складно рапортовал младший сержант Ждан. – Конечно, мы его сломим, но временно мы остановились, нужна небольшая перегруппировка сил.

Батагов и сам давно уже понял, что никакого наступления больше нет. Там, куда ушли его однополчане, стояла относительная тишина, лишь изредка прерываемая винтовочными хлопками да короткими автоматными очередями.

– Ладно, – сказал Батагов, – чего ради ты ко мне-то прибежал, сержант? Война-то там, у вас, а у меня, как видишь, тихо все.

– Ваш пулеметный расчет занимает особо важную, стратегическую позицию. Он выставлен, как вы сами это видите, почти на перекрестке шоссе и грунтовой проселочной дороги, идущей из территории, занятой противником. Для нашей роты, выдвинувшейся вперед, это очень уязвимый участок. С этой грунтовки в наш тыл может прорваться и живая вражеская сила и даже бронетехника противника…

– Послушай, Ждан! – вспылил пулеметчик Батагов. – Я и сам давно все это понял. Но уж если вы там такие великие стратеги, скажи тогда, как же вы меня, своего бойца, оставили одного со вторым номером – молокососом и с пулеметиком воевать против танков? Тебя не учили разве, что пулемет системы «максим» не пробивает танковую броню? Где пушки, где противотанковые ружья и гранаты, где подкрепление? А если финны и в самом деле сюда пойдут? Ты прибежишь спасать меня, сержант?

Ждан захлопнул планшет, просунул в металлическую дужку кожаный хлястик и снял с плеча солдатский вещевой мешок.

– Ну ладно, ладно, Силантий Егорович, – сказал он примирительным тоном, – не надо считать себя брошенным бойцом. Командование о вас заботится и помнит о вас.

Он поставил увесистый «сидор» между ног, опростал лямки, засунул руку в чрево мешка и достал одну за другой две тяжелые противотанковые гранаты.

– Это оружие надежно защитит ваш пулеметный расчет от возможного нападения броневой техники противника, – сказал он назидательным тоном и положил гранаты на край строящегося окопа. Помолчал, потом добавил: – Извините, но у нас у самих в целой роте только одна пушка сорок пятого калибра и совсем немного гранат. И мы тоже ждем танковой атаки противника.

Потом младший сержант поправил фуражку, выпрямился и добавил уверенно и твердо:

– Но мы знаем, что вот-вот должно быть подкрепление. Из полкового резерва. Так что ничего, продержимся.

Он улыбнулся:

– Где наша не пропадала! Продержимся!

И ушел быстрым шагом в расположение роты.