Текст книги "Маленькие путешествия"

Не ходите девки замуж!
Тайны феодосийского замужества 1998 года

И не то чтобы это фельетон, а просто сам не знаю что

Оказывается, чтобы зарегистрировать брак с иностранцем (русским или армянским, не важно), я должна получить свое разрешение на это в ОВИРе. А именно – получить штамп его временной регистрации в ОВИРе. Мой муж, с которым мы живем без росписи уже 4 года, должен заплатить 40 гривен, 40 гривен, не имеющих отношения к нашему браку, а имеющих отношение к тому, что он не гражданин Украины и паспорт у него вообще выдан в Фергане, хоть он и житель Ленинграда.

Так вот, взамен 40 гривен он получит штамп в своем паспорте, который разрешает ему проживать в течение месяца в моем родном городе и в моем доме. По истечению этого срока, если кто не знал, как мы, он снова должен уплатить 40 гривен, и так каждый месяц. Иначе на тебя будет наложен штраф 1700 гривен.

Это несколько обременительно, согласитесь, но это в нашем рассказе о женитьбе не главное.

Штамп в ОВИРе мы раздобыли, достав 40 гривен. Теперь надо было успеть зарегистрировать свои отношения, пока месяц не истек. И начались наши похождения. И началась эта очень длинная и несколько удручающая история. Были мы у разных начальников и их секретарей и исполнительных работников. Но по порядку.

Приходим мы в ЗАГС. Объясняем ситуацию. И замечаем, что сотрудница как-то слегка недовольна чем-то. Спрашиваем ее, что за тень пролегла на ее лице в столь знаменательный день? Оказывается, день омрачает мой красный паспорт. Почему, мол, он не поменян на синий.

Почему, почему, по указу президента Украины – вот почему. Имею право ходить с красным паспортом до 31.12.99, да и хранить его на сердце.

«Имеете, но ошибаетесь». Наш горисполком, оказывается, еще в апреле месяце принял встречное постановление, согласно которому, с апреля с гражданами, имеющими красные паспорта, никаких официальных операций наше феодосийское государство производить не будет, ни нотариальных, ни, например, замуж – и даже тем более замуж.

А жениться нам было нужно срочно, так как на месяц у нас всего штамп в ОВИРе действителен-то!

Еще, оказывается, существует срок (испытательный!) от момента подачи заявления до расписывания – один месяц. Этот срок тоже угрожает нам тем, что если мы не сможем расписаться раньше, то опять 40 гривен нужно где-то искать.

Так! Тут промелькнула полоса белого цвета на шкуре жизни – месячный срок, оказывается, может сократить нач. ЗАГСа!

Но, оказывается, только в случаях веских причин:

– беременность, подтвержденная справкой. Это не подходит, потому что забеременеть по-настоящему, а потом прервать беременность – обойдется дешевле, чем добыть липовую справку за 50 долларов;

– если один из брачующихся находится при смерти;

– или уезжает в длительную командировку, в плавание и прочее.

Все эти причины мы подтвердить не могли. Хотя в сердцах готовы были на все.

Не обошлось и здесь без разговоров о моем паспорте.

Я сопротивлялась и говорила: «…мой паспорт действителен на всей территории Украины, значит, и в моем родном городе, разве нет?»

И меня отправили к начальнику паспортного стола.

Ходили мы и к прокурору, и к Заболоцкому (который у нас в городе курирует ЗАГС), и звонили в Симферополь управляющей делами ЗАГС. Управляющая учтиво объясняла нам в телефонную трубку, что она «нашей» ЗАГС указать не может, потому как наша ЗАГС двойного подчинения – и ей, и феодосийскому горисполкому одновременно. Вот удобно-то как быть в двойном подчинении.

Наши походы, которые приходились на предпраздничные ноябрьские дни, сопровождались интересной черточкой: все – вот эти вот люди, которые так ругают коммунистов, все эти люди, которые посылали нас от одного к другому, при каждом телефонном звонке начинали разговор с радостных поздравлений друг друга. «Поздравляем вас, и вас так же!» (с днем коммунистического переворота! – догадалась, наконец, я) – любят у нас праздники.

Общественная приемная Заболоцкого оказалась в одном холле с приемной нашего мэра Шайдерова. Там мы с ним и столкнулись. Выкатывается наш мэр красивый, как голубой вагон, и:

– А вы чего?

– Может быть, вы сумеете нам помочь?

– Нет, не сумею;

– Почему?

– А я не знаю сути вашего дела;

– А я вам его сейчас быстро изложу;

– Излагайте;

– Прямо здесь? – деликатно растерялась я;

– Здесь, – ответил мэр все в том же стиле театра одного актера.

И я поведала ему тайны феодосийского замужества. А он мне, понимающе:

– А он от вас что, иначе сбежит?

– Не в этом дело – у него паспорт заканчивается!

Потом разговорились обо мне:

– А почему вы паспорт не поменяли?

– Так знали, что он еще действителен.

– Так что, надо это делать в последний момент?

К этому времени я уже чувствовала, какой уровень общения мне предлагается. Там было совершенно приемлемо разговаривать развязно площадно-феньским языком. Чувствовалось, что наш Мэр, как царь Давид, был призван Богом в цари прямо из пастухов.

Я уже видела – положительного решения не будет. Поэтому говорю ему напрямик:

– Вы издали постановление, которое противоречит государственному.

У «папы», оказалось, был свой способ заканчивать бесперспективные беседы, не менее оригинальный:

– Вы что, ненормальная?

– Не поняла?

– Я же вам человеческим языком сказал: у меня сегодня неприемный день!

В прокуратуре день был приемный – молодые мальчики там искренне повеселились, слушая нашу историю, и сказали просто и коротко: что все это противоречит правам человека и что мы правомерны возбудить иск. И что не на все официальные операции распространяется апрельское «табу», например, голосовать нам радушно разрешено. И что «папа» тут не совсем компетентно себя ведет. И если мы хотим ущучить его по политической линии, то…

Но, увы, нам не нужен был иск, и нам не до политики. Мы хотели зарегистрировать брак. Прокуратура, конечно, должна осуществлять контроль и надзор за издаваемыми указами, в том числе ущемляющими права, противоречащими свободе и практикующими «скрытое насилие» над…

Человеком. Но у прокуратуры, по-видимому, тоже двойное подчинение, – начала я понимать тайный смысл чиновничьего аппарата всех времен и народов. А указ этот апрельский, который мешал мне замуж, – это для того, чтобы отрапортовать вовремя о смене паспортов!

И еще я начала чувствовать второй этап своих взаимоотношений с государством – я почувствовала сладкий вкус сутяжничества, красоту интриги и желание энтомолога наблюдать типы поведения этих наших городских «кабинетных ученых».

– …14 гривен за обмен паспорта, – сказали мне в паспортном столе, – это смешные деньги!

– Нет, – возразила я, – это одна четвертая часть моей месячной пенсии, на которую я живу с сыном!

– Но почему же ваш муж тогда не выделит вам на это деньги?

– Теперь вы уже приглашаете меня посчитать деньги в чужом кармане?

И дальше в том же духе.

Теперь все то же пришлось объяснять начальнику паспортного стола…

В нашем паспортном столе существуют услуги: срочный обмен паспорта – 50 гривен, не очень срочный обмен паспорта – за 25 гривен. А обмен паспорта в течение месяца – 14 гривен.

– У меня нет 50 гривен!

– Каких 50 гривен?

– Но ведь у вас услуги платные!

И тут произошло событие!

– Я сделаю вам паспорт бесплатно!

Но начальник паспортного стола со своим добрым или просто справедливым поступком уже немного опаздывал. Я уже была заражена вирусом этих учреждений, я втягивалась в их обаятельный стиль обращения с людьми. Недаром бюрократ цветом «буреет» и внешний вид начинает иметь отличный от нашего простого сухопутного пешехода.

Тут я отвлекусь, вспоминаю рассказ одной знакомой из этой среды, попавшей туда поневоле, из-за безработицы в стране:

«Никогда не думала, что я буду чиновником. Теперь я уже два года как сижу в собесе и восприняла этот дух. Проверяется это просто: когда я захожу в любое административное учреждение, все чиновники чувствуют во мне своего, и проблем с решением вопросов у меня среди своих не бывает».

Рыбак рыбака видит издалека. Женщина чиновник – это женщина определенного типа, с определенным стилем прически, каблуки, макияж. Как стиль банковских клерков, например, или как стиль торговых работников безошибочно улавливается, – так улавливается и стиль наших присутственных дам.

В итоге, глядя на наши законы и их исполнителей – слуг народа, хотелось, конечно, сказать: ребята, женитесь, разводитесь, делайте что угодно, но только без меня.

Собственно, я очень рада, что со мной приключилась эта история. Но сначала я очень злилась. «Какие козлы! Какие они все-таки Козлы!» Но потом я начала проявлять к этому уже третий интерес, который после сутяжнического.

Ведь интересно же, когда вот – чем менее вероятно событие, чем более оно безрассудно. То… вот как раз оно и производится.

И я научилась веселиться!

И еще. Истина проста – ничего не меняется! Нет разницы между бюрократией коммунистов или капиталистов, или другой какой. Это просто бюрократия.

И теперь я понимаю, что сказка о хорошем правителе – не более чем сказка. Они абсолютно одинаковые! Может быть, у предыдущего мэра Костюка было даже больше принципов и взглядов, хоть и «железобетонных», чем у нашего нынешнего «папы».

Все в правителе измеряется властью и деньгами. А остальное все его «для народа» – просто реклама и «радио»: «Люди, если вы где-то встретите бюрократические препоны? приходите незамедлительно!» – это все были обороты речи, и только.

Молодец папа! И помощники у тебя молодцы – «усе у гольфиках!»

Записал «Морской охотник за змеями» по рассказам невесты.

Рекомендации «девкам» для внутреннего пользования: прочесть, запомнить, сжечь. Эра новой демократии 1998 года!

Про Киев
юмореска

Что я могу про Киев рассказать. Сравнительного. Человек я некомпетентный, поэтому чувствую тонко. Расскажу, что видел.

Про Киев расскажу и про Украину. Что мы, славяне, похожи, это общеизвестно. А различия… Так, сначала различия, а потом общие места.

У города – Отца русских городов – памятники зодчества демократичнее, чем в Москве и Питере. Они ниже, и народ, в металле отлитый, в основном сидит, и от этого к собеседнику персонажи ближе. Что в целом характеризует мозги. Я хотел сказать – демократию и европейское мышление.

И то, что у русских в языке ругательно выглядит, то здесь мило, и наоборот – то, что мило нам, то их глубоко возмущает. Например, язык анатомически во рту не поворачивается у нас так, как он у них повернулся. Нам трэба сказать просто и без прижиманий языком и без «Э»: Майдан Незалежности (то есть Площадь Независимости). А их это оскорбляет: надо, чтобы Майдан Нэзалэжьнисти звучало. Гордые. Совсем разный подход, и разные виды горячности:

– Они горилку изобрели, а мы бражку и самогонку.

– Разная музыка слов…

Я быстро в Киеве начал ориентироваться: вон там и вон там тоже – Бессарабский рынок, не прочтите осуждение в глазах. Нет, ошибся, там тоже оперный театр.

А… запутали – рынки и театры в одной манере сделаны… и оба шедевры.

Русский язык здесь не вымирает. Он здесь деловой язык, на нем только в интернете, в банках, на рынках и матом на заборах. В остальных местах между собой – на украинском говорят. Но Майдан Незалежности и их депутаты выговаривают неправильно.

Вообще с русским языком на Украине нет проблем, здесь с украинским языком проблемы: за годы советской власти или еще почему-либо он сильно испортился, и на правильном литературном украинском здесь никто не умеет разговаривать. Но проблему эту все равно решат, потому что украинцы большие патриоты и бережно здесь все собирают из кусочков.

Вон памятник Шевченко сидит, не ошибешься, по всему городу памятники Шевченко и по всей стране стоят (сидя). (…Из русской бронзы.)

Богдан Хмельницкий – конный, самый лучший памятник (незажатый), но в трех ракурсах (из четырех) – герой на пони едет…

На Контрактовой площади Самсон разрывает пасть золотому тельцу (скорее, даже овну); с лицом раскрашенной деревянной фигуры из костела; руки неизвестного зодчего, остальное известного…

Еще что остается неизвестным?

Много тайн: Андреевский спуск красивее московского подъема на Арбат.

Много общих мест и синонимов с Москвой: Петровка – Покровка. Лубецкая – Лыбецкая.

Еще про город что знаю? – красивый город, шесть мостов через Днепр-Гипанис, но латинизмов и греческих корней больше нет, – не преклонялись лишнего перед Византией.

Куда у них крепость подевалась, сказать не могу, но остались от нее Золотые ворота, что само за себя говорит. А стен нет, хоронить не в чем…

Обходятся.

Отличия:

По национальности здесь проживают великороссы. Казаков здесь не надо, все и так Родину любят! Поэтому казаков особенно не видать, ведь бояться местным жителям некого: южные рубежи – морские, там нету людей, а северные – все русские. А русские уже не нападают ни на кого, они с чеченами свою 100-летнюю войну продолжают. Действия идут на всей территории. В Украине, от этого отличие, тут совсем Европа – гуляют дети спокойно во дворах, без страха, никто не боится спиной повернуться, просто, чудесно и непривычно…

Общее:

Но на праздниках палят, как на войне, и ракеты пускают. Как настоящая битва идет, день и ночь, а пожилая часть населения привыкла – спят себе под грохот уличных боев за окном и шипение осветительных ракет, спят, сны про войну видят – место совпадения интересов молодого поколения и старших участников боев…

Отличия:

Очень сдержанная нация – никто не спросил меня, сколько времени, погоду или как пройти до гастронома… Здороваются, только если знают точно, кто ты такой. Но в футбол играют всей страной, в каждом дворе, до ночи и зимой, до самой весны, кричат! Ночью под фонарями играют… Футбольная страна.

Но на вопросы отвечают приветливо и подробно. Приветливая страна.

Центральное здание милиции страны правильно подсвечено, как из черного хрусталя стоит, равно как и Верховная Рада, с приспущенными знаменами, доставшимися от погибшего Союза, с ястребом-трезубцем осередец. Торжественно и серьезно.

Общее:

Ссориться любят, если задеть. Падают на улицах пьяные и дерутся тож. Но не громко, как-то тихо бьют морды друг другу во дворах. И, в общем, все реже…

Еще:

Муниципальные жилища свои любят обезображивать, окна бить, мусор – на подоконниках, стены царапать, как и мы, и вокруг лавочек. Любят обедать на лавочках или на приступочке бетонного пояса вокруг дома, на корточках. Так часто, что это традиция у них. Или под окном своей пятиэтажки на костерке шашлык, без песен, с магнитофоном, освещение от фар машины. На снегу? Да и на снегу… до ночи. Куда песен украинских они делись, не знаю. Не слышно песен совсем.

В лучшую сторону?

На стенах домов у нас написано – Вишневое город добра!

А коньяк придумали грузины, а горилку украинцы, а русские так и пили бы брагу, так и пили бы…

Отличия:

У русских (сибиряков) все мясо наварят, на блюдо вывалят и на стол – там все вместе: и сало там кусками и все остальное – ужас. А у украинцев все будет в кишку застусовано и в колбаски превращено. А сибиряки кишки рубят и пирожки с ними едят – ужас!

Не хватает у русских культуры… и русских здесь не хватает… – все были бы рабочие руки.

А сало любят все, а не только украинцы. И в Европе теперь сало есть везде, только его там готовить не умеют. А потому что сало – самый чистый продукт, кровь в нем не циркулирует! Поэтому сало даже в космос дают, космонавтам.

Историческое:

На Полтавщине свиней по-прежнему конскими кизяками кормят, а на Житомирщине за такое головы оторвать могут, если узнают, что сало с Полтавщины.

Недостатки:

Жириновский, раскрученный русский брэнд, молочный, брат злодейского змея из библии – не хватает здесь Жирика. А своего нет. Нет своего Жириновского! (А остальные в России гастролируют.)

Зато есть свои чемпионы мира в номинациях – футбол и художественная гимнастика, и биатлон был. А еще бокс (ошибку исправляю: биатлон совковый). И Кличко – это у них, как Шварценеггер из США, только белый, – оба раритеты.

…Еще – неповторимый колорит в ученый и культурный мир страны внес Миклухо-Маклай.

И есть своя Жанна д’Арк. А это мало у кого есть.

Так что и различия и общия у нас одновременные, что и не за что ругать, а только хвалить.

Путешествие в троллейбусе по Новороссийску
ОТ «Поля чудес» на улицу Видова, с остановками у «Бригантины» и «Питомника»

Новороссийск

2003 год

Февраль. Двенадцать часов дня. Я иду через новороссийские дворы, сквозь обрезанные тополя, «ровесники советской власти» – их мощные стволы обрезают каждую осень, остерегаясь, что сильные ветра завалят их и приведут к еще большим разрушениям в городе.

С утра светит дурное февральское солнце, как будто не знает, что суровая Москва может опять позавидовать и прислать сюда трехдневную зиму. Пока что 10 градусов тепла. Орут и купаются в лужах счастливые воробьи. Все скучают по морозу, все хотят снега. Все как всегда, у людей опять есть то, что никому здесь не надо.

Теперь я еду в консервной банке автобуса, по городу, мимо «Поля чудес», по полю чудес, всегда и неизбежно. Автобус осторожно пробирается между пешеходными цветными тротуарами. Всегда и все здесь происходит на виду у Маркхотского хребта (и почему его еще не переименовали?). Мимо дома – «китайской стены», построенной «за одну ночь» в честь приезда какого-то московского правителя. Мимо матроса с гранатой. Я еду и, как все, вспоминаю свою жизнь…

Все, что в округе представляет собой частную собственность, – светится огнями, блистает чистотой, веет благополучной Европой. Наверное, все частники в душе немцы и прибалты. Все народное и муниципальное, напротив, безгласое, облезлое, революционно-полуразрушенное.

Особенно желают хорошо выглядеть банки, они, оказывается, все негосударственные, стараются быть как дворцы, как символы стабильности. Наверное, это им важно – после стольких крушений и дефолтов. Я им все равно не верю, глядя на их цветущие фасады, вспоминаю законы Паркинсона: «Чем больше внимания в офисе и компании начинают придавать внешнему лоску, тем ближе ее крах».

В рекламу я тоже не верю, но рекламные щиты на дорогах постоянно напоминают о маскараде жизни и еще о чем-то хорошем. Почему-то все, кто строит современные диснейлендовские магазинчики и ларечки, ничего вокруг себя не озеленяют. «А де ж троянды?» (цитата из украинской рекламы – «а где же розы?»).

Новые муниципальные лавочки на остановках радуют пенсионеров. Всегда можно выйти из переполненного транспорта и спокойно передохнуть. Диплодоки прожекторов стадиона указывают, где в городе Колизей. Вот горпарк имени В. И. Ленина с ацтекско-буддийской ступой на входе, как символ невидимому гению города, который сделал себе воду и газ. Осуществляются мечты.

Центр. Здесь гораздо чище, наверное, зарплата дворников в центре города выше. Книжные ряды в аллейке заняли целый километр, я с гордостью замечаю это как знак, что у нас по-прежнему самая читающая страна в мире. То же самое совершенно нельзя сказать о ценителях живописи. На асфальте круглый год вернисаж из сорока картин, которые еще никто ни разу не купил. Вот центральный книжный магазин «Кругозор» с вывеской времен высадки новороссийского десанта. Главпочтамт с колоннами мрачно соседствует с модным злодейско-черным зданием – магазином «GSM».

Новороссийская центральная аллея засажена старыми благородными платанами. Везде в городе счастливые кавказские лица. Чем ближе к центру, тем больше рекламных трехметровых щитов «Я люблю тебя, Новороссийск!» и «23 марта выборы главы города!» В центре между рекламами висит герб Новороссийска: сверху над якорями крепостные зубцы, на якорях – двуглавый орел со звездой героя Советского Союза.

Каменный Ленин, без подписи, требовательно смотрит на горисполком. Двуглавый орел с вершины горисполкома холодно распушил перья перед Ильичом. Вождь сжимает в опущенной руке кепку. Немая мизансцена застыла на фоне гор, сильно «объеденных» за 120 лет работы цементных заводов «ночными дробильщиками мергелей».

Вокруг снуют счастливые сумкашедшие пешеходы с лицами современников, избежавших войны. Отсюда виден купол храма из золота и слышен шум расположенного вокруг центрального рынка. Центральный рынок по многолюдности остается по-прежнему центром средневековой жизни города. Остальная жизнь сосредоточена в многочисленных портах в сотнях тонн переваливаемых куда-то грузов. Город – перевалочная база страны.

Я продолжаю свою охоту за символами.

Все остановки общественного транспорта превращены в магазинчики, как логическое продолжение рынков, рыночков, как филиалы казино, колизея и игровых автоматов. Мир потребления победил. Отдельно существовавший союз уже почти погребен под современными отделочными материалами и рекламными щитами. И я согласен с этим. Мне, как и всем, нужно много товаров хороших и разных. Хотя у меня нет крестьянского хозяйства с лошадью и телегой, хотя мне не нужна сбруя и тележная утварь, и оборудование для птичника со свинарником тоже мне не нужно.

Тем не менее, мне почему-то нужно все больше совершенно необходимых вещей, призванных сначала раскрепостить меня как крестьянина и раба труда. Потом это было желание иметь предметы роскоши и искусства, потом просто фирменные предметы быта, а теперь это предметы, олицетворяющие прогресс.

Город это очень стабильно: служба занятости, служба семьи, милиция, все надежно охраняют меня. И я спокоен. Можно продолжать прогулку. Зима, осенние листья под ногами (лишь по недосмотру дворников), простаивающие мороженые заводики, закрытые мороженые киоски, – хорошо гулять по любимому городу.

Цветочный рынок – символ недоступной роскоши: только три раза в жизни – на свадьбу, на день рождения и на похороны. Только три раза в жизни.

Современные извозчичьи кареты проносятся между светофорами, с ревом распугивая старушек. Офицеры Новороссийской военно-морской базы спешат на обед.

Круглогодичная распродажа облаков. Под вопросительными взглядами сутулых уличных фонарей, в подверженной депрессиям стране. Предвыборная склока в газетах слышна на улицах в лае собак, бегающих стаями в февральских свадьбах.

Путь мой в общественном транспорте закончился у Бригантины – автор текста песни «…Бригантина поднимает паруса…» погиб в Отечественную за Новороссийск, его песню поют как народную и гостиницу Бригантиной назвали. Захожу в магазинчик к сонному продавцу Сереже распечатать письма на родину. Отогрелся у Сережи в магазине, где между витринами с музыкальными дисками, телефонами и компьютерами идет вялая игра в засаленные карты двух нимфообразных продавщиц в змеящихся одеждах с безусым завсегдатателем. При полном попустительстве Сережи, вяло управляющего с помощью «мышки» космическими войнами, погубившими мир.

После копирования документов, без чего нынче не могут обходиться даже любимые мною свободные дворники, я на воле и снова иду.

Теперь в издательство «Пигмалион». Вот люди! – розыгрыши им не нужны, песни тоже не нужны и тексты им не нужны. Им ничего не нужно! И все это потому, что у них по горло работы. Вот что с хорошими людьми работа сделала. Ни за что больше не буду работать. Хватит. 20 лет мне по той же причине ничего не нужно было. Больше не хочу.

Опять улица. Полуголого вида девицы, в феврале на крайнем севере южного побережья, в цветных шубках… под неприветливыми взглядами пожилой половины человечества.

Бананы и экзотические фрукты зимой – на удивление некрасовским крестьянам. Прохожу мимо гостиницы «Бригантина» и молочного магазина с молочным названием «Рога и копыта». Здесь везде мне встречается одна и та же девочка, подросток, – съевшая на углу банан… под «копытами», купившая картошку «фри», а внутри «Рогов» – шоколад «Торнадо». Молодежь живет своей таинственной жизнью.

Мимо ресторана «Паук» с его женщинами нелегкого поведения и судьбы. За «Пауком» асфальтированный город сразу заканчивается. Перепрыгивая по остаткам асфальта с льдины на льдину, оставшихся после августовского наводнения, разрушивших тротуары, я старыми городскими кварталами продвигаюсь к зданию тыла НВМБ. Оп-ля. Еще «гоп», удачно двигаясь между антрацитовых луж города «Н». По мере приближения к месту моей бывшей службы настроение портится. А как вы думаете, что еще должно происходить с человеком при приближении к клетке, в которой он просидел двадцать лет и три года?

Райончики старые, дворики одесские. Балкончики голубиные. Голуби голодные. Мусорки, как и везде, любимые людьми пожившими, жизнь повидавшими.

При моем приближении от мусорных баков во все стороны разбегаются краснощекие бомжи.

Во дворах по старинке сохнет белье. И где его сушат люди, заселенные в многоэтажки?

Мимо круглогодично свисающего хвоста очереди паспортной службы (круглосуточные очереди за ж/д билетами и паспортами – архаические черты милого сердцу социализма). С осени надо очередь занимать! Мимо игроков в домино, мимо школы. К штабу, к родному штабу.

Сейчас, конечно, временно записывать не будем.

Все. С двух до полтретьего и столько народу через себя пропустил, перекинул и… и чувствую себя как уличная девка. Нет, как колобок, «я от бабушки ушел». Посчитал – 10 человекам я понадобился. И как я там с ними раньше с ума не сошел? Три минуты на человека! Но все нормально, без потерь. «Никому мы с вами, Шура, слава Богу, не нужны на этом празднике жизни». И никто полковнику не пишет, хотя я очень и жду. И никому из финансистов я по-прежнему не нужен, что отчасти все-таки приятно. Зато приглашали завхозом на швейную фабрику с окладом 4000 руб. в месяц, а я, дурак, вежливо отказался!

Идем дальше. Элитные дома под кенигсбергскими крышами, злато-голубым небом Нюринбергским, стоят все в кондиционерах, как в бородавках. Рядом с мусорником, разгребаемым бодрым пенсионером.

Старенькие палисадники, дворики, загородочки, жердочки – куриный уют, старушки с исчезающими именами. Все здесь в стороне от главных улиц подразрушено, подоткнуто, подставлено и сейчас упадет. Здесь видно, что город в осаде уже 15-й год, после падения советской власти. В маленьких этих гетто рождаются, живут и умирают в ожидании счастья, воды и хлеба.

Три часа дня. Солнце, наконец, опомнилось и перестало наивно освещать суровый южный февраль, спряталось. Поднялся ветер.

Подъехал усатый, зеленый, как кузнечик, троллейбус. У него только что отлетела подковка на усах, и водительница в оранжевой курточке лазала к нему на спинку, бегала там, заботливо расправляла ему крылышки и усики.

Теперь я еду посмотреть, как там достраивается квартира, в которую мне скоро вселяться. Весь город оккупирован магазинами с одинаковыми названиями – магнитами, орбитами, мелодиями. Как будто граждане Новороссийска «рождаются», чтобы, не сходя с орбиты, испытать притяжение жизненного магнита и спеть на прощание песенку.

Я еду в троллейбусе по урочищу реки Цемес в сторону цементного завода на зеленом цементовозе.

Днем на улицах города почему-то не видно любимых мной свободных дворников. Днем они прячутся, работают они, как вольные каменщики, по ночам. Вот и мои высотки, все белые с синим, голубым и фиолетовым… чернильные дома – в напоминание офицерикам, что собственное жилье они видели только в детстве, когда ходили в школу. Иду тропой жизни, тут сразу три люка открыты, как ловчие ямы, в них вместо крышек торчат ветки деревьев. «Маскировка», – догадался я.

Почему-то думаю о путешествиях. Мысль, что путешествовать автостопом надежнее, чем путешествовать на телеге. На телеге уже надо иметь всегда про запас при себе денежные средства, чтобы починить, например, ступицу. А на автомобиле совсем ненадежно путешествовать, – то надо заплатить штраф, то бензина купить. «Засорение бензина вызвало прекращение движения автомобиля». А если я, например, иномарку стукну, значит, мне про запас нужно иметь уже от 500 до 2000 долларов, так, лишь для этого случая. Нет, автостопом гораздо надежнее путешествовать.

Сердце возле моего нового дома чаще не бьется. Значит, я не жмот? Зато солнце, глупое, снова освещает все горы Шесхариса, набросав на них красивых пятен от облаков.

– Что? Нет, где домоуправление, – подсказать не могу. Могу подсказать, сколько времени и день недели. У подъезда поговорил с генералом от строительной инфантерии – говорит, сдадут к 23 февраля. Теперь к Валентине Михайловне – писать таинственные знаки кипяченой водой на асфальте. У секретаря военных строителей «Спецстрой МО РФ» Валентины Михайловны свои понятия, свой памятник адмиралу Горшкову возле здания капитального строительства, свой генерал от инфантерии при ней, его секретарше. В последние тридцать лет она много уже этих генералов сменила. То один ей чем-то не понравится, другого ей присылают, потом третьего… Ничего не поделаешь, – у нее профессиональный слух, вес и размер. Вот и я, как к ней не зайду, – у меня праздничное настроение делается: стансы, язык фарси, узбекское гостеприимство. В нашем гарнизоне никого не встречал, кто бы все время чаю зазывал попить.

Она разговаривает по телефонам, а я все думаю о жизни, – как и обещал, – как сделать так, чтобы всем нам стало хорошо. Вот наши фамилии, как файлы безличные, смысл изначальный давно потерявшие, лишь как маркеры нужны. Как обидно!

– Ваш маркер?

– Мой бессмысленный маркер – Иванов Иван Ильич.

Но где ставить гараж, Валентина Михайловна упорно не знала. А вот бухгалтер Анна Григорьевна знала! – за валом у торца подземных гаражей! И я полез туда смотреть место, через февральскую грязь, как бездомная собачка зимой заляпался. Нашел, что подземные гаражи – это страшно выгодно, хоть их и затопило в половодье, и страшно дорого, потому что собаки их охраняют страшно толстые, английские и разъяренные!

Потом я, как медведь, лез по грязи к другим гаражам и т. д. Теперь я уже еду в родном, тепленьком, феррариевом тралике. И вспоминаю свою жизнь. Хорошо вспоминать в тепле, в едущем транспорте. По тралику ходит бравенькая толстенькая кондукторша с хорошим характером. И настроение от этого у всех замерзших пассажиров улучшается.

Время 5, пять, и над хребтами адыгейскими осталась лишь одна солнечная полоска чистого неба. Все остальное заволокла бесцветная картина быстро несущихся облаков из Москвы, как и было обещано.