Текст книги "Простак в стране чудес"

14

Узрев кинозвезду, Простак прежде всего почувствовал глубокое облегчение. После мрачных слов мисс Уиттекер он поддался, как мы видели, паническим страхам. В уме у него мелькали видения буйствующего Мэрвина, вроде Дэна МакГру, устроившего пальбу в мэйлмьютском салуне. Он видел актера пьяным в ту ночь, когда горело бунгало, да и в саду особняка миссис С. Хамилтон Бримбл, и знал, каким неуправляемым становится идол американских женщин в минуты досуга. А потому страшился увидеть, что Мэрвина с трудом удерживают крепкие мужчины, пока другие бегут вызывать полицейское подкрепление. Но вид у звезды был вполне сносный.

Мало того, Мэрвин, медленно вошедший в номер 726, совсем не походил на буяна из Скивассетта и Кинг-Пойнта. С опущенной головой, держится подавленно. Словом, его можно было бы принять за трезвенника, только что получившего дурную весть из дома, если бы не диковатое выражение глаз.

– A-а, Фиппс, – едва слышно обронил он, словно дух, нашептывающий послание на спиритическом сеансе.

В Простаке проснулся менеджер, а ни одному театральному менеджеру не нравится видеть, как его звезда бродит по отелю, когда вот-вот должен подняться занавес.

– Эй, что такое? – воскликнул он. – Ты еще даже не одет?

– А чего у меня не хватает? – удивился Мэрвин, все тем же бесцветным тоном, обводя тусклым взглядом свой костюм.

– Я хочу сказать, ты не оделся к спектаклю. Он скоро начнется.

– При чем тут спектакль? – чуть оживился Мэрвин. – Не трогай спектакль, и он не тронет тебя. Я должен сказать тебе, Фиппс, кое-что серьезное. Как говорил Морж, настала пора поговорить.

Мэрвин опустился в кресло и, с трудом сфокусировав взгляд, по-совиному посмотрел на Простака.

– Фиппс, – начал он, – мы старые друзья. – Мэрвин выдержал паузу и вопросительно взглянул на Простака. – Мы ведь старые друзья?

– В общем, да…

– Не следует определять наши отношения небрежным «в общем, да», – укорил Мэрвин с той ноткой суровости, какая проскальзывала в его тоне, когда Простак предлагал пообедать. – Человек человеку или старый друг, или не старый друг. Среднего не дано. Мы с тобой, Фиппс, очень старые друзья. Скажу даже больше – друзья закадычные. Все треволнения и испытания, беды и радости мы выстояли плечом к плечу, как парни из старой бригады. Тебе знакомы их обычаи?

– А? Нет. Вроде как нет.

– Они стояли плечом к плечу и – хотя это я не каждому открою – клинок к клинку, – пояснил Мэрвин и незамедлительно впал в легкую дрему. На этом сцена могла бы и завершиться, если бы Простак, который снова принялся метаться по комнате, не споткнулся о ноги гостя.

Тот открыл глаза.

– На чем мы остановились?

– А?

– Мы обсуждали какую-то занимательную тему, и с большим интересом. Какую же?

– Ты говорил, мы старые друзья.

– Да, правильно. Мы действительно друзья. Ты не оспариваешь этого?

– Да нет. В общем, нет.

– Как же я был бы обижен и разочарован, примись ты оспаривать. Иногда ко мне заходят приятели и допытываются: «Слушай-ка, Поттер, – это меня так зовут, – слушай-ка, Поттер, разреши наш спор. Вы с Фиппсом старые друзья?» И я отвечаю: «Да, говорю я, Григгс или Фрилингхаузен, или кто там еще ко мне заглянул, прав ты. Мы с Фиппсом старые закадычные друзья. Друзья бывают молодые и старые, так вот мы с Фиппсом – старые. Кто тотчас прибежит и посочувствует? Фиппс. У нас с Фиппсом полнейшее доверие и откровенность. Мы открываем друг другу душу, честно и без малейших обид. Если, например, я обязан в силу нашей дружбы побеседовать с Фиппсом как старший брат, указав ему, что он завис над краем пропасти, Фиппс воспримет это правильно». Верно, Фиппс?

– Несомненно.

– И без обид?

– Без.

– Чудесно. Тогда я поговорю с тобой как старший брат, Фиппс. Когда шел по коридору, я встретил эту секретаршу, юную Динти Мур. Она выпорхнула из твоего номера. Стало быть, ранее, в какой-то момент, она в него проскользнула. Я задремал на пару минут, прислонившись к стене, а когда открыл глаза, увидел Глэдис Уиттекер, тоже выходящую из твоего номера. Вывод – стало быть, раньше она в него вошла. Сколько же дам вошли в твой номер за время моей сиесты? Даже теперь тут могут скрываться женщины, во всяких там трещинках или щелочках. Они прячутся под кроватью, таятся в гардеробных, выглядывают из-за кресел, а может, укрылись в ванной. Мне это не нравится, Фиппс. Ох не нравится, старый мой дружище! Возможно, ты примешься спорить, что сердце твое совсем молодо и ты просто следуешь примеру Казановы и Карла Второго. Но, повторяю, мне это не нравится. Изгони женщин из своей жизни, и ты заживешь лучше и чище. В этом секрет счастливой карьеры.

И высказавшись, Мэрвин снова погрузился в дрему.

Простак в недоумении смотрел на него. Чего-чего, а такого он ожидал меньше всего. В прежних беседах старый друг всегда выказывал повышенный энтузиазм в отношении противоположного пола. Простак все еще тщетно искал разгадку резкого поворота, когда Мэрвин очнулся и немедля завел с того места, на каком прервал свою речь:

– Каких только бед они не натворили! Женщины! Кто предал Капитолий? Женщина. Из-за кого Марк Антоний потерял весь мир? Из-за женщины. Кто стал причиной долгой, десятилетней, войны и, наконец, поверг Трою в прах? Женщина. Да, этот пол я не одобряю, – сурово заключил Мэрвин и добавил, что следовало бы даже принять закон.

Недоумение Простака возросло.

– А мне казалось, тебе нравятся женщины.

– Теперь, Фиппс, уже нет. Категорически. Когда-то сердце мое было открытым домом с надписью на коврике: «Добро пожаловать». Но теперь, Фиппс, сердце мое разбито на тысячи кусков. Оно превратилось в жалкие обломки, по которым гуляют ледяные ветры отчаяния. Женщина стерла меня в пыль, Фиппс. Столь же фальшивая, как и красивая. Я говорю о своей невесте. Вернее, о своей бывшей невесте.

– Чтоб я лопнул! Она уже бывшая?

– Еще мягко сказано. Настолько бывшей ты в жизни не видывал. Сегодня с утренней почтой я получил от нее письмо, отправленное из Нассау на Багамах. Она порывает всякие дипломатические отношения, дает мне отставку. Да, Фиппс, она выкинула меня вон, и жизнь стала пустой.

Чтоб забыл я свои терзанья, / предлагали радости мне, / и когда я хранил молчанье, / полагали, что я вполне / излечился от тяжкой страсти, / миновали мои напасти.

Излечился я, Фиппс? Миновали? Как бы не так! Правда, у меня и времени пока не так много было, – рассудительно добавил Мэрвин.

Простак искал слова, чтобы утешить друга.

– Мне ужасно жаль…

– Спасибо тебе, Фиппс. – Мэрвин явно хотел пожать руку Простаку, но промахнулся на два фута шесть дюймов и, потеряв равновесие, грохнулся на пол, потом поднялся, подбодрив себя возгласом «опля!», и начал снова: – Твое сочувствие трогает меня. Я не скажу, что оно залечило мое разбитое сердце, но трогает. Спасибо тебе, дружище. Вот оно как. Я очень прошу тебя, Фиппс, когда ты будешь рассказывать об этом злосчастном случае, говори обо мне, каков я есть. Не приукрашивай, но и не опускайся до злобы. Говори про человека, который любил неразумно, слишком сильно… У тебя не сохранилось где капелька виски, а?

– Боюсь, что нет.

– А скотча? Или бурбона? Я малый непривередливый.

– Да вроде ничего нет.

– И ладно. Такова жизнь, верно я говорю?

– Как же все случилось?

Мэрвин на минутку окунулся в размышления.

– Долгая и печальная история. Ярко иллюстрирует женское коварство, да и коварство вообще. Ты представляешь, что сделала эта девушка, Фиппс? Нет, молчи, я расскажу сам. Вспомни тот вечер, когда мы заскочили к Бримблам и ты там зачем-то лазал по деревьям. Ты припоминаешь, что я сказал тебе? Она приказала мне тогда завязать.

– Еще бы забыть! И ты ведь завязал?

Мэрвин подтвердил это с тяжким вздохом.

– Да, я бросил пить. И держал слово твердо и крепко. Понимаешь, Гермиона завела манеру появляться нежданно-негаданно, так что по-другому не получалось. Три долгие унылые недели ничто не смачивало моих губ, кроме ячменного отвара да лимонада. И что же случилось? С отцом, С. Хамилтоном Бримблом из Кинг-Пойнта, на Лонг-Айленде, и матерью, миссис С. Хамилтон Бримбл, как ни странно, тоже из Кинг-Пойнта, Гермиона отправилась в Нассау ради перемены климата, бросив меня одного… Одного в Нью-Йорке.

Мэрвин вздохнул опять, тяжелее прежнего. История, которую он намеревался рассказать, потрясла его до основания души. Простаку стало его до боли жалко, а по спине, когда он украдкой взглянул на часы, прокатилась холодная дрожь. Уже давным-давно убитой горем звезде полагалось бы сидеть в своей гримерке и накладывать грим.

– Расставание, – возобновил свое повествование Мэрвин, – было мучительным. Чувствовал я себя, как тип из этой поэмы, который мечется по свету, теряя своих газелей. Однако в любой, самой черной туче опытный глаз сумеет, если вглядится повнимательнее, рассмотреть золотой проблеск. Кошмар разлуки несколько умеряло одно соображение – теперь, когда Гермиона в отъезде и некому нежданно-негаданно являться ко мне, я смогу и выпить. Человек чести, – сообщил Мэрвин, емко и коротко обобщая свои взгляды, – держит слово, данное женщине, пока та рядом. Но когда ее поблизости нет, положение меняется. Короче, Фиппс, едва Гермиона успела ступить на борт парохода, как я устремился в клуб «Ягнята» с рвением верблюда, который после долгих дней перехода по знойным пескам пустыни узрел наконец оазис. А потом подпитал организм еще в паре-тройке ресторанов и в ночном клубе. Пришлось немало наверстывать, и я уж расстарался.

– Гермиона об этом узнала?

Мэрвин испустил третий вздох – вздох человека, до дна испившего горькую чашу жизни, человека, чья вера в женщин умерла навек.

– Оказывается, иначе и быть не могло. С трудом верится, что такая чистая, наивная девушка, воспитанная мисс Финч, оказалась способна на такое! Представь, перед отъездом в Нассау она обратилась в детективное агентство «День и ночь», и за каждым моим шагом, хотя я и знать не знал об этом, неотступно следили частные сыщики, снабженные блокнотом и карандашом. Ходили за мной по пятам, Фиппс, скрупулезно записывая все, и передавали свои доклады единственной дочери С. Хамилтона Бримбла (ну и, конечно, миссис С. Хамилтон Бримбл) из Кинг-Пойнта, Лонг-Айленд. Результат ты видишь перед собой. Вот тебе и вся моя история. Что ж, прощай, Фиппс, старый дружище. Мне не следует больше посягать на твое время. Несомненно, у тебя еще сотня дел.

– А ты теперь бежишь в театр?

– В театр? – Поттер взглянул на него бессмысленным взором.

– Ведь уже совсем поздно!

– В театр? – повторил изумленный Мэрвин. – Бегу в театр? Нет, я не бегу ни в какой театр. Им придется заменить меня дублером. Господи, ты же не думаешь всерьез, будто я сумею играть трудную роль с кровавой раной в груди, с моим разбитым сердцем? Нет. Я отправлюсь опрокинуть еще пару рюмашек, а потом пойду и запишусь в Иностранный легион, этот отряд обреченных. До свидания, Фиппс, – попрощался Мэрвин.

И, благожелательно посоветовав на прощание не брать фальшивых никелей, тяжело вышел из комнаты, волоча ноги и порой подскакивая, будто грудь ему клевали стервятники.

15

Если бы горничная-литовка, которая пришла в полдесятого вечера застилать постель Простака, была хоть немного экстрасенсом, что редко случается среди горничных-литовок, она ощутила бы в номере 726 странную, почти зловещую атмосферу, будто в доме с привидениями, где ждут: сейчас Призраки отметятся, что явились на работу. Подобная атмосфера всегда царит в отелях Нью-Хейвена, Сиракуз и других городов, где сыграли предпремьерный спектакль и приходит момент провести посмертный его разбор. Так и чудилось, что комната затаила дыхание в предчувствии грядущих событий.

С 9.30 до двенадцатого часа комната напряженно ждала, и наконец в скважине щелкнул ключ. Вошел Простак, весело насвистывая. Оставив дверь незапертой, он включил свет. Весь вид его говорил, что он ухватил синюю птицу. Призрак, присутствуй он тут, с первого взгляда признал бы в молодом человеке лицо, финансово заинтересованное в театральной постановке: он только что видел, что спектакль наповал сразил зрителей, уложив их штабелями. Пожалуй, и Призрак решил бы покопаться в своей эктоплазме, разыскивая денежку на билет. Но через несколько минут Призрак спохватился бы и решил приберечь деньги в саване. А причина в том, что появился Джозеф Леман, и было что-то в его манерах, отчего стыл позвоночник даже у самых отважных призраков. За Леманом на почтительном расстоянии тянулся скорбный Джек Мак-Клюр. Джо Леман вошел с видом человека, пришедшего возложить венок на могилу старого друга: спина сгорблена, глаза опущены, и даже его неизменная шляпа утратила лихой залом. Со вздохом, начинавшимся от самых пяток, Леман тяжело опустился на кровать. Джек с таким же вздохом плюхнулся в кресло.

Простак недоуменно рассматривал скорбящих. Сегодня ему особенно хотелось видеть вокруг улыбающиеся лица, а судя по Леману и МакКлюру, они, подобно одному из английских королей, зареклись улыбаться[8]8
  Речь идет о Генрихе I (1068–1135, правил с 1100-го), который не улыбался после гибели своих сыновей.


[Закрыть]. Что удивило Простака. Зритель он был благодарный, и ему казалось, что их спектакль прошел с блеском. Теперь в душу ему заползли сомнения – после успешной премьеры такой мрачности не бывает.

– Послушайте, – начал он, – что-то не так?

Ответа Простак не дождался. Леман пощипывал покрывало, МакКлюр барабанил по подлокотнику. Простак попытался снова.

– Мне показалось, все прошло недурно, – заметил он, но Леман вздрогнул, а голова МакКлюра откинулась назад, словно кто-то ударил его между глаз. Простак чуть подправил свое замечание: – Ну, кроме отдельных мест, я хочу сказать. Там, знаете ли, сям…

Оба партнера опять промолчали, словно приняли обет траппистов. Беспокойство Простака усугубилось. Как уже не раз отмечалось, умом он не блистал, но все же понял, что, пожалуй, не все к лучшему в этом лучшем из миров. Он старался стряхнуть тревогу как кусок бланманже, когда услышал сухое, неприятное покашливание и увидел, что в комнату стремглав ворвалась миссис Леман, точно военный корабль, заряжающий пушки.

– Привет! – воскликнул Простак. – Эге-ге-гей!

Фанни, твердо глядя на мужа, пропустила приветствие мимо ушей. Простак ей нравился, и обычно она любила поболтать с ним, но теперь была слишком занята, приводя в порядок мысли. Ее победа была настолько сокрушительной, что и слов не требовалось. Но все-таки она намеревалась кое-что сказать. Фанни встала в самом центре и изготовилась.

– Во-первых! – приступила она.

В оцепеневшие конечности Лемана вернулась жизнь. Он подпрыгнул.

– Только твоих шуточек не хватало! – прогремел он. – Кончай!

Фанни рассмеялась легко и заливисто.

– Ты бы лучше эту свою шараду подперчил парой шуточек! Да-с, мой милый. Или хоть диапозитивы использовал. Еще можно бы вставить номер – акробатов там, собачек…

– Слушай…

– А не то дрессированных тюленей, – издевалась Фанни.

Шляпа мистера Лемана затрепетала.

– Ты когда-нибудь закрываешь рот? – с напряженной вежливостью спросил он.

– Время от времени.

– Вот сейчас самое то время, – угрожающе сообщил мистер Леман. – Не желаю ничего слышать! У нас грандиозное… да… хм… Вот слегка подправим и… Ладно, пускай этому сброду спектакль не понравился. Ну так что с того? Паршивее городишки в Америке и не сыщешь. Знатоки, тоже мне!

Новость изумила Простака.

– А мне казалось, вы говорили…

– Не важно, что я говорил! Заткнитесь!

– Ладно. Но все же вы сами…

– Вам сказано: заткнитесь.

Простак утих, но чувства его были задеты. Тот ли это человек, спрашивал он себя, который стискивал ему руку и чуть ли не со слезами на глазах благодарил за сотрудничество? Кратковременное знакомство с театром пока еще не научило его, что между поведением менеджера накануне спектакля и поведением того же менеджера сразу после провала существует легкая, но ощутимая разница.

Мистер Леман возобновил свою речь:

– Если спектакль прошел не очень успешно, что из того? Чего еще ждать, если наш красавчик подвел нас за полчаса до начала и пришлось вводить бездаря дублера?

Никаких хитроумных уверток Фанни принимать не желала.

– Ах-ах-ах, бездаря! Этот Спендер играл куда лучше Мэрвина. Все дело в пьесе. Она ни к черту не…

– Почему это?

– Хочешь узнать? Хорошо. – Фанни облизнулась. – Первое!

Но тут ее перебили, возможно – очень кстати, поскольку у мистера Лемана грозило подскочить давление. Вошел официант, неся раскладной столик и другие необходимые предметы. Он был низенький, плотненький и, наверное, самый дружелюбный из всех официантов в Сиракузах.

– Здесь намечается вечеринка? – приветливо осведомился он.

Простак очнулся.

– Спасибо! Да-да. – Он повернулся к мистеру Леману. Чувства его все еще были оскорблены, но после спектакля оскорбленные чувства следует подавлять. – Послушайте, это ведь все мелочи, верно? Спектакль-то имел успех!

Мистер Леман бросил на него долгий скучный взгляд, но промолчал. Официант разложил столик.

– Мистер Фричи сказал, что заглянет попозже проверить, все ли в порядке, – сообщил официант, и мистер Леман вздрогнул точно кит, в которого всадили гарпун.

– Мне только и не хватало этого чокнутого, – простонал он. – Убирайтесь!

– Слушаюсь, сэр.

– Фричи! – фыркнул мистер Леман, точнее – выплюнул это имя, будто выругался крепким и сочным елизаветинским ругательством, какое мог бы отпустить Бен Джонсон, разозлившись на Бомонта и Флетчера за стаканом шерри в таверне «Русалка». – Только его нам и не хватало!

И снова в номере 726 воцарилось молчание. Нарушила его Фанни.

– Интересно, могу я задать вопрос? – полюбопытствовала она со смиренной ласковостью, подействовавшей на Лемана словно раскаленная кочерга. Он возбужденно подскочил, шляпа-дерби качнулась.

– Отстань! – взмолился он. – Отстань от меня, говорю!

Но упорную женщину с пути не сбить. Долг ее – оказывать мужу всяческую помощь, и она твердо намеревалась исполнить его.

– Я только хотела спросить, ты будешь вставлять какой-нибудь номер в ту пятиминутную паузу, когда Уиттекер никак не могла вспомнить следующую реплику? – ласково проурчала она. – Если она намерена выдерживать такую паузу на каждом спектакле, вставной номер необходим. Балет к примеру. А не то я и сама могла бы выйти с булавами…

– Отстань! – Леман свирепел на глазах. – Отстань, отстань, отста-ань!

– Мы все трудимся ради спектакля, – добродетельно проговорила Фанни. – Как-то я видела труппу швейцарских музыкантов…

– Прекрати сейчас же! – взревел мистер Леман и повернулся к Джеку. – Ты сказал режиссеру, что мы встречаемся здесь?

– Он придет с минуты на минуту.

– А Берни?

– Я сказал ему номер комнаты.

– А где эта Мур с моими заметками?

Простак тоже решил помочь.

– Мистер Леман, вот мои заметки, если вам потребуется…

– Давай звякни Берни. Вызови его сюда.

– Ладно. Но что-то я не видел его в зале.

– Я видела, – вставила Фанни.

– И что он сказал? – спросил было Леман, но тут же быстро добавил, заметив, как засияло лицо жены. – Нет, молчи!

Простак все рвался помочь.

– Вот заметки, мистер Леман. Желаете взглянуть?…Насчет сцены в саду, к которой мне особенно хочется привлечь ваше…

– О-о! – простонал Леман.

Вошла Динти Мур с экземпляром пьесы, пухлой стопкой заметок, надиктованных Леманом, и пучком остро отточенных карандашей. Вела она себя смирно, без всякого следа обычной живости, напоминая персонаж из жутких историй, которому явилось привидение. Собственно, так оно и было. Приветственное восклицание Простака не вызвало ответной улыбки. Воспитанные девушки на похоронах не улыбаются.

– Дайте сюда заметки, – велел мистер Леман, усаживаясь за письменный стол. – И пьесу. И карандаш.

– Дайте мне мистера Сэмсона, Китти, – сказал Джек в телефонную трубку. – Из номера 413. Да, кстати, как вам спектакль?

– Ну-с, приступим. – И мистер Леман открыл пьесу.

– Да! – с болью воскликнул Джек. Было очевидно, что ответ телефонистки совсем не порадовал его. – Ну, так далеко я бы не стал заходить… – слегка поморщившись, бросил он. – Поймите, спектакль еще не обкатан. Над ним нужно поработать. К тому времени как мы приедем в большой город, он засверкает и заискрится.

– Ага! – воскликнул Простак. Вот он, по его мнению, старый боевой дух.

Мистер Леман жестом приказал Динти сесть на стул рядом с ним.

– Записывайте все, что будут говорить, ясно? И я не хочу… О Господи, опять он здесь!

Это вернулся официант, нагруженный бутылками шампанского.

Глаза Фанни, округлившись, провожали его, пока он пересекал комнату.

– О! – задохнулась она в восторге от такой щедрости. – Ваш день рождения?

– А? – переспросил Простак. – Нет, мы хотели отпраздновать успех спектакля.

Брови у Фанни вскинулись.

– Что?

– Успех спектакля.

– Значит, я правильно расслышала. – Она взяла бутылку шампанского. – Их откроют?

– Ну конечно.

– Скоро?

– А, ясно! Официант, откройте, пожалуйста, бутылочку-другую.

– Простите, что спешу так, – сказала Фанни, – но, понимаете, мне ведь пришлось смотреть все три акта.

Джек наконец установил связь с таинственным Берни.

– Берни? Это Мак.

– Скажи, пусть поторопится, – раздраженно бросил Леман.

– Мы собираемся тут, в 726-м. Ждем тебя, – сказал Джек. – О’кей.

И повесил трубку. Официант маячил в дверях.

– Мистер Фричи спрашивает, когда подавать еду.

– Ах да! – воскликнул Простак, вспомнив об обязанностях хозяина. – Хотите, чтобы закуску привезли прямо сейчас?

– Мне все равно, – ответил Леман; его мысли блуждали далеко от всего земного. – Я прошу одного: пусть Фричи держится подальше отсюда.

– Вы желаете видеть мистера Фричи? – бойко осведомился официант.

– Нет! Не желаю! Брысь!

– Слушаюсь, сэр. А помните, что сказал Макартур японцам, когда те выпихнули его с Филиппин?

– Нет.

– Я еще вернусь!

Два бокала шампанского привели Фанни в веселое расположение духа. Она предложила тост:

– За Глэдис Уиттекер, королеву глухонемых!

Леман грохнул кулаком по столу.

– Закройте дверь! – рявкнул он. – И где все? Я плачу режиссеру кучу денег. Где он? Берни Сэмсона я привез из Нью-Йорка. Где он? Мне что, никогда не получить ни от кого помощи? А, – перебил он сам себя, – наконец-то! В комнату вошел Сесил Бенхэм, режиссер.