Текст книги "Простак в стране чудес"

16

Сесил Бенхэм, человек зрелых лет, держался спокойно и с весьма большим достоинством. Некоторые, но не он сам, считали его старомодным анахронизмом. Расцвет его режиссерской карьеры пришелся на то давнее время, когда кино еще находилось в младенческом возрасте, а телевидение маячило в дымке далекого будущего. Когда Бенхэм величественно вошел в комнату, у присутствующих сложилось обманчивое впечатление, будто на плечах у него накидка с алым подбоем. Никакой накидки, конечно, не было, но вокруг него витала аура Елизаветинской эпохи.

Многие, встречаясь с Сесилом Бенхэмом, испытывали ностальгические чувства, будто при виде благородного старинного монумента. Мистер Леман к этим многим не принадлежал.

– Эй! – гаркнул он, не тратя времени на предварительные любезности. – Что случилось с декорацией?

Бенхэм бросил на него спокойный, полный достоинства взгляд, каким мог бы одарить развязного молодого актера в артистическом клубе.

– Прошу прощения?

– Я спрашиваю – что с декорациями? Они висели криво весь спектакль.

– Да, я тоже про это записал! – вмешался Простак, рвущийся помочь. – Особенно заметно было во второй сцене. Не знаю, известно ли вам, но в настоящем саду…

Спокойствие Бенхэма расколола легчайшая рябь досады.

– Мой дорогой мистер Леман, вряд ли я мог это исправить. Режиссер не в силах успевать всюду. Я весь вечер суфлировал.

– Если суфлировали, то где же вы были, когда Уиттекер зависла на паузе во втором акте? Вы что, не могли подсказать реплику?

– Я подсказывал четыре раза, но актриса осталась глуха. Видимо, она крайне нервничала.

Простак пролил свет на загадку:

– Она, бедняжка, неважно себя чувствовала.

– Что?

– Так она мне сказала.

– А когда вы ее видели?

– В ее гримерке, после первого акта. Я давал ей кое-какие указания.

– Что?

– Указания. Подсказывал, что в той длинной сцене надо бы поддать жару.

Леман раздулся и стал похож на малого пророка, готовящегося проклясть людей за их грехи.

– Нет, из всех…

Фразу оборвал стук в дверь. Простаку повезло, как боксеру, которого спасает удар гонга.

– Войдите! – прокричал Леман.

– Может, Берни, – заметил Джек.

Это и вправду пришел Берни, но не один, а с дамой.

Берни Сэмсон, молодой человек с землистым цветом лица и видом суровой умудренности, которая приобретается лишь долгими трудами на Бродвее, был, как говорят в театральных кругах, правщиком. Несколько лет назад он нашел удачный ход для комедии, корчившейся в предсмертных муках. Режиссер что-то напутал, но и в ошибочном толковании его предложение спасло пьесу.

С тех пор Берни Сэмсон стал признанным правщиком драм. Своего рода стервятник, парящий над театральной сценой, он видел, как ставились и тут же умирали спектакли, и при гибели каждого принимал участие в таком вот консилиуме.

Молодую девушку, которую он привел с собой, звали Пэгги Марлоу, была она довольно известной хористкой с Бродвея. За ней водилась привычка поиграть с месяц в какой-нибудь музыкальной комедии, а потом вдруг сорваться и укатить во Флориду. Была она эффектно одета и на редкость хороша собой.

– Привет, – поздоровался Берни, кинув шляпу на кровать. – Эй, Джо! Как поживаешь, Маки? Со мной молодая дама, – махнул он рукой в сторону Пэгги. – Это мисс Марлоу, ребята.

– Здрасте. – Мисс Марлоу выпустила облачко дыма, ее красиво очерченные губки неизменно украшала сигарета в длинном мундштуке, как шляпа-дерби голову Лемана.

Джек МакКлюр познакомил всех.

– Миссис Леман… Мистер Бенхэм… мистер Фиппс.

– Рад познакомиться с вами, миссис Леман. Алло, мистер Бенхэм. Приветик, мистер Фиппс. А, шипучечка, – заметил Берни, увидев шампанское.

Мистер Леман упорно придерживался главной линии. Он нахмурился на шампанское, привносящее, по его мнению, фривольную нотку, не соответствующую важности момента.

– Так, Берни. Я хочу, чтобы ты сказал нам, что ты думаешь насчет спектакля. Мистер Сэмсон, – объяснил Леман, адресуясь к Бенхэму, – специально приехал из Нью-Йорка, чтобы посмотреть его и внести поправки. Если потребуется.

– Если? – фыркнула Фанни. – Что значит – если?

– Вот как? – Сесил Бенхэм, нисколько не обрадовавшись, окинул правщика настороженным взглядом. В былые дни он навидался таких Берни, и они не вызывали у него ни малейшей симпатии.

– Давайте выскажемся откровенно, – призвал мистер Леман. – Скажем все, что думаем о спектакле.

Фанни тут же с готовностью вскочила, не совсем устойчиво держась на ногах.

– Так вот, – приступила она. – Во-первых!

– И на этом хватит! – быстро перебил жену Леман. – Давай, Берни.

Напыщенность опытного правщика плащом окутывала Берни, и свою вступительную речь он начал с уверенностью человека, пребывающего на твердой почве.

– Разумеется, нет сомнений, что спектакль требует некоторой доработки.

– Переделать надо все! – вставила Фанни, увлеченная шампанским. – А может, попросту прикончить.

– Да замолчи ты! – бросил мистер Леман.

– Когда я бываю в театре, – глубокомысленно продолжал Берни, – то смотрю не столько на сцену, сколько на публику. Зрители говорят вам все. Итак, пролог получился шикарный. Отличная идея – герой читает пьесу. Это интригует зрителей. Но потом они начинают ускользать от вас.

– Мне бы хотелось высказаться как раз насчет этого, – со всем рвением вступил Простак. – В частности, насчет сцены в саду.

– А это кто? – осведомился Берни. – Вы сказали, Фиппс?..

– Верно, – подтвердил Простак. – Я…

– С вашего позволения, мистер Фиппс…

– Ничего-ничего. Я только хотел заметить, что сцена в саду… – Он остановился на полуслове, встревоженный и напуганный взглядом Лемана.

Тот смотрел на него еще секунд десять, а потом повернулся к Берни:

– Итак, вы говорили…

Мистер Сэмсон возобновил свою речь:

– В общем, как я уже сказал, пьеса нуждается в доработке. Некоторые сцены не бьют наповал. Вот у меня есть эпизод, который я придумал для шоу под названием…

Блуждающий взгляд мисс Марлоу наткнулся на Простака.

– Приветик, – ласково окликнула она.

– Здравствуйте, – отозвался Простак.

– Вы англичанин, верно?

– Да.

– То есть «ага». Какие у вас красивые волосы!

– Спасибо.

– Точь-в-точь цвета сливочного масла!

– В общем, да.

– На меня это действует, – все также ласково сообщила мисс Марлоу.

Берни упустил нить рассуждений.

– Послушайте-ка, – подозрительно спросил он, – что это там у вас происходит?

– А ты говори себе, – откликнулась Пэгги.

Леман воздел руки к небесам. К мисс Марлоу он сразу проникся жгучей антипатией.

– Берни, вы что, не можете избавиться от этой мамзели? – заорал он.

– Пусть только попробует, – ровно произнесла мисс Марлоу. – Что я с ним тогда сде-елаю…

– Мы будем обсуждать спектакль или нет? – полюбопытствовал Леман.

– Я против, – вступила Фанни.

– А я за то, – заметила Пэгги, – чтобы кто-нибудь плеснул мне в бокальчик шипучки. Прямо удивляюсь, как это ты сам мне не предложил, котик, – укоризненно повернулась она к Простаку. – Ты меня за кого принимаешь, за трезвенницу? Я тебе что, «сухой закон»?

– Налейте ей, – властно распорядился Леман, подбородком указуя на Простака, а большим пальцем тыча в шампанское, и Простак кинулся исполнять приказ с живостью человека, уверенного, что уж в этом-то он мастер. У него начало складываться впечатление, что участники конференции, особенно Леман, не умеют слушать. Ладно, пусть ему не удается завладеть их вниманием, но уж шампанского-то он сумеет налить. Он наполнил бокал мисс Марлоу, и мисс Марлоу, осушив его, выдохнула:

– Уф-ф!

– Так как же? – Леман поймал наконец взгляд Берни, норовящий ускользнуть в направлении молодой дамы. – Вы говорили, что придумали эпизод…

– Да. Вам надо чем-то заменить сцену в кабаре. Это ведь прямо поцелуй смерти, – содрогнулся Берни. – Хотя, конечно, у вас, – продолжал он тоном критика, анализирующего проблему со всех точек зрения, – возможно, вся закавыка в режиссуре. Не знаю, кто ставил спектакль, но из всех паршивых постановок…

Сесил Бенхэм выпрямился во весь рост.

– Прошу прощения, мистер Джексон…

– Берни Сэмсон.

– В самом деле? А я Сесил Бенхэм.

– Вот как?

– Возможно, вы не знаете, кто я.

– Не в том вопрос…

– Я десять лет проработал с Дэвидом Беласко. Я ставил для Назимова. Я был режиссером у Эдмунда Бриза. Я был режиссером у Лоуэлла Шермана, Сирила Скотта и Джинн Иглз.

– И где они все теперь? – спросила Фанни, размахивая бокалом.

– И я не привык, чтобы мои постановки характеризовали словом, какое употребили вы!

– Послушайте! – возмущенно взорвался Берни. – Я приехал сюда из Нью-Йорка, оказывая любезность Джо…

– Тем не менее я настаиваю…

– Слушайте, прекратите стычку! – взмолился Леман.

– Если ему позволить…

– Что толку заводиться…

– Да, но…

– Он ничего такого не хотел сказать. Шутил просто, понимаешь? – уговаривал мистер Леман, пока уязвленный режиссер медленно усаживался на место.

– Как, и на этом конец? – вознегодовала мисс Марлоу. – Ладно, кликните меня на следующий раунд. – И вольготно растянулась на кровати, нарочно не заметив взгляд, каким Неман одарил ее. До сих пор он приберегал такие только для Простака или подруги своих радостей и печалей.

– Продолжай, Берни, – попросил мистер Леман, медленно считая до десяти, как и рекомендовал ему доктор в случаях, когда подскакивает давление. – Так какая была сцена?

– А вот какая. Она точнехонько попадает на место, где у вас кабаре. Сцена – шик-блеск, но шоу в Нью-Йорке так и не пошло, так что эпизод никто не видел. Курильня опиума в Гонконге, представляешь?

– Нет, ну что это такое? – возмутился Бенхэм с превеликим достоинством.

Даже мистер Леман засомневался:

– Берни, мы ведь должны придерживаться сюжета! Не можем же мы перекроить всю пьесу.

– А что такого-то? – поинтересовалась Фанни.

– Ладно, давайте начнем с самого начала… Кто это? – спросил мистер Леман, услышав стук в дверь.

– Полиция, если в Сиракузах есть хоть какой-то закон и порядок, – высказалась Фанни. – Ныряй в окно. Я бы на твоем месте прыгнула. Не давайся им в руки живым.

– Откройте дверь, – велел мистер Леман.

– Я? – уточнил Простак.

– Да.

– Хорошо.

У Простака возникло впечатление, что ему недостает одного, чтобы превратиться в швейцара, – фуражки с козырьком и формы пуританского адмирала. Но нрав у него был мягкий и услужливый, а дядя Теодор помыкал им в юности слишком долго и он привык не обижаться на мелкие поручения.

Подойдя к двери, Простак открыл.

17

Появилась Глэдис Уиттекер, в самом воинственном расположении духа, готовая отразить любые атаки на ее мастерство. Фанни встретила ее аплодисментами, но та этого не оценила.

Заняв место в самом центре комнаты, актриса разразилась монологом.

– Прежде чем кто-то что-то скажет, – тихим угрожающим голосом начала Глэдис, – та пауза не моя вина. Мистер Спендер подал мне неправильную реплику, из третьего акта, а потому мне пришлось остановиться и подумать.

– Чудесный же вечерок вы выбрали для раздумий! – подала голос Фанни.

– Могли бы поставить кого-нибудь в кулисах, чтобы суфлировать!

Сесил Бенхэм зловеще раздулся. Бенхэмы не воюют с женщинами, если только те сами не напрашиваются. А мисс Уиттекер, рассудил он, как раз напросилась.

– Я подсказывал вам реплику!

– А я не расслышала!

– Это уж не моя вина.

– Чудненько! – Пэгги Марлоу резво села на кровати. Возбужденные голоса сулили сражение, а их она обожала.

– У меня весь день была дичайшая головная боль, – оправдывалась мисс Уиттекер, и голос ее задрожал от жалости к себе. – Если вы полагаете, – она вдруг перенесла атаку на Простака, – что артистке легко играть спектакль, да еще главную роль, когда в гримерку к ней без конца вламываются посторонние с идиотскими замечаниями…

Простак испытал все чувства Цезаря, которому Брут вонзил нож в спину.

– Черт подери! – закричал он, дивясь подобной неблагодарности. – Вы же сами просили, чтобы я делал идиотские замечания… Тьфу, то есть, я хочу сказать…

– Нет, ну правда, мистер Фиппс! Я же куда дольше вашего служу в театре…

– И вот это уже совсем не небылицы! – уколола Фанни.

Мисс Уиттекер подобралась.

– Прошу прощения?

– Да прекратите вы! – рявкнул мистер Леман. – А теперь – начнем сначала и пройдемся по всему спектаклю.

Джека осенило:

– Джо, а хочешь честное и откровенное мнение? Свежий взгляд на пьесу?

– От кого?

– От телефонистки. Молоденькая девушка, хваткая как стальной капкан. Она видела весь спектакль, я сунул ей пару баксов.

– А что, недурная мыслишка! Тащи девицу сюда. Пусть кто угодно, только не Фричи.

Мисс Марлоу, которая снова было легла, отвернувшись ото всех и приготовившись заснуть, перекатилась на спину и села. На лице у нее появилось напряженное выражение леопарда, изготавливающегося к смертельному прыжку.

– Он сказал – «телефонистка»?

– Ну детка! – взмолился Берни. Ему и раньше доводилось слышать такие нотки в ее голосе.

Джек говорил в трубку:

– Китти? Это МакКлюр. Слушайте-ка, вы можете оставить там все на минутку и подняться в 726-й?.. Скажу, когда придете. Правильно. Пока.

Мисс Марлоу все еще размышляла.

– В этом отеле только одна барышня-телефонистка?

– Ну детка! – уговаривал Берни.

– Я вроде как с какой-то сцепилась, а потому и хотелось бы знать…

– Берни, – возвысил голос мистер Леман, – ты не мог бы отвести эту дамочку…

– В другой как-нибудь раз, детка.

– На всякий пожарный, если это та самая, выпью-ка я еще бокальчик, – решила мисс Марлоу.

– Внимание, слушайте! – призвал собрание к порядку мистер Леман. – Ни-ка-ких больше перебивок. Рассматриваем все сцены по порядку. Итак, мы остановились на прологе. Он годится?

– Да, – согласился Берни.

– Да, – подтвердил Джек.

– А вы, Бенхэм? Как вам пролог?

– О, я вполне удовлетворен!

– Ну, не стоит обижаться. Запишите, – обернулся мистер Леман к Динти. – Пролог годится.

– Годится, – подхватил и Простак, внося безвозмездную лепту и, поймав взгляд босса, схватился за ближайшую бутылку шампанского. Как странно, подумал он уже не в первый раз за вечер, до чего же круто поменялось к нему отношение Лемана сегодня вечером. Прежнего сердечного дружелюбия и в помине нет. Что случилось с добродушным другом, так часто называвшим его «дорогушей»?

Высказала свое соображение и мисс Уиттекер:

– Знаете, что не так в пьесе? Героиня не вызывает сочувствия. Я все время сражаюсь с публикой. Я им не нравлюсь.

Фанни изо всех сил постаралась встать.

– А то! – Она снова плюхнулась на стул. – Ой, не могу, сейчас свалюсь! – И потянулась за бокалом.

Мисс Уиттекер, кинув на нее один-единственный взгляд, перестала замечать ее, насколько возможно не замечать Величайшую Жонглершу в Мире.

– Нет сочувствия. Вот и вся разгадка. В спектакль надо что-то добавить, показать: по сути своей я хорошая, не легкомысленный светский мотылек.

– Может, раздать публике брошюрки с пояснением? – предложила Фанни.

– Если бы в начале спектакля у меня была сцена, которая подала бы меня в более привлекательном свете… Скажем, эпизод с ребенком…

– К этому мы еще вернемся, – решил Леман. – Запишите, – бросил он Динти. – Ребенок для мисс Уиттекер.

– Но не в самом же начале! – засомневался Простак.

– Тогда она еще и не замужем.

– Ладно, лад-но-о. – Снова раздался стук. – Откройте дверь.

– Я?

– Да-а!

– Хорошо, – послушно поднялся Простак.

Снова пришел официант, нагруженный на этот раз подносами с курицей по-королевски.

– Курочка! – весело провозгласил он. – Я ведь говорил вам, что еще вернусь!

– Поставьте на стол.

– Слушаю, сэр. Подходите, попробуйте! – пригласил официант в той же манере добродушного малого, желающего осчастливить всех.

Леман враждебно покосился на кур. Еда ничего для него не значила. Он жил ради искусства.

– Дальше, дальше! – закричал он. – А то мы тут на всю ночь застрянем. Следующий эпизод – сцена в саду.

Лицо Простака осветилось. Пробил его звездный час.

– Я хотел сказать кое-что про эту сцену.

– Вы не предупреждали!

– Я просто ждал, пока дойдет до нее. Видите ли, дорогой мой компаньон…

– Может, разрешите и мне поговорить минуточку? И не называйте меня компаньоном.

– Что ж, не буду, мой друг.

Вполне вероятно, что мистер Леман как-то прокомментировал бы и такую форму обращения, но в эту минуту раздался новый стук в дверь и Простак, вновь направленный открыть ее, очутился лицом к лицу с маленькой девушкой в аккуратном черном платьице, на которую и воззрился.

– A-а, вот и Китти, Джо! – объявил МакКлюр и пояснил: – Телефонистка. Это мисс Хэмфри. Понимаете, в чем дело, Китти. Мы хотим, чтобы вы высказали нам, что думаете о сегодняшнем спектакле. Прямо с ходу. Вы ведь смотрите все гастрольные шоу. Вот мы и хотим узнать ваше искреннее мнение.

Сидевшая на кровати Пэгги задумчиво разглядывала новую гостью.

– Что ж, я скажу, мистер МакКлюр, – начала Китти. – Понимаете, Сиракузы – забавный городок.

– Надо же! – врезалась Фанни.

– Ну то есть ему трудно угодить, – продолжал оракул, высказывая мнение зрителей городка. – Понимаете, мы ведь видим все новые постановки. Все шоу привозят сюда. Если шоу пройдет здесь, оно пройдет где угодно. И люди у нас такие забавные. Если им нравится шоу, они идут в театр, а если нет – ни за что не заманишь!

– Вот так новость! – саркастически вставил мистер Леман.

– Слушайте! – вмешался официант. – Я могу сказать, что не так с вашим шоу. Сам я его не видел, но горничная с четвертого видела, и она…

– Минуточку, – перебил его Джек. – Мы хотим, чтобы эта молодая леди…

– Прошу прощения, – извинился официант. – Мисс, ваше слово.

Пэгги поднялась с кровати. Держалась она спокойно, но угрожающе.

– Это ты принимала звонок в Нью-Йорк из 413-го? – холодным ровным тоном осведомилась она.

– Ну-ну, детка! – взмолился Берни.

– Так ты?

– Да, я.

– Нахально ты себя вела.

– Мне так не кажется.

– А вот мне очень даже. Тебе ведь положено быть любезной? А? Положено?

– Я всегда любезна, когда говорю с леди.

Повисла пауза.

– Я скажу, на что ты нарываешься! – выкрикнула мисс Марлоу. – На то, чтобы тебе врезали по твоей безобразной мордуленции!

Угроза эта была брошена легко и небрежно. Пэгги, побывавшая в пятидесяти скандалах, даже ничуть не разволновалась. Однако ее заявление едва не сорвало диспут. Фанни издала подбадривающий клич «Давай! Давай!», Леман только безмолвно ахнул. Берни взмолился: «Ну-ну, детка!», Бенхэм пощелкал языком и пробормотал: «Нет, что же это?», явно считая, что под покровительством Дэвида Беласко ничего подобного не случилось бы. Джек предпринял умный тактический ход – в обычной своей любезной манере выпроводил Китти из комнаты и закрыл дверь. Наступила минута блаженного покоя.

Леман тяжело отдувался.

– Заприте же наконец эту дверь! – распорядился он.

– Я?

– Да-а!

– Хорошо.

– Вам придется отпереть ее снова, – заметил официант, – чтобы выпустить меня. Так вот, я собирался передать, что сказала та горничная с четвертого этажа. Она сказала: «Руперт, чего хочет зритель? Развлечений».

Мистер Леман завыл как бэнши[9]9
  Мифическое существо кельтского фольклора, вроде феи или ведьмы, извещающее воями и стонами о чьей-то смерти.


[Закрыть].

– Выметайтесь!

– О’кей, сэр. Хозяин тут вы. Доброй ночи, господа.

– Доброй ночи! – прошипел мистер Леман.

Простак пребывал в полном недоумении. Это была первая конференция, в которой он участвовал, и она оказалась ни чуточки не похожей на ту, что рисовалась его воображению. Он-то представлял себе сердечных вежливых участников – таких, что Леман в минуту вдохновения назвал счастливой семьей, обменивающихся за шампанским благожелательными, любезными замечаниями. Что-то в духе салонов XVIII века, про которые он читал в школе. А тут – прямо сборище на редкость раздражительных диких кошек. Это ставило его в тупик, сбивало с толку. Никто не открыл ему, что сегодняшняя конференция, по обычным театральным меркам, – просто верх учтивости и вежливости.

Мистер Леман снова призвал собрание к порядку.

– Про-дол-жа-ем! – в обычной своей властной манере произнес он. – Необходимо решить что-то насчет спектакля, а мы никуда еще не продвинулись.

– Давайте станем постоянным комитетом и будем проводить совещания каждую неделю, – высказалась Фанни.

– Заткнись!

– А я еще и рта не открывала.

– Только и знаешь – ля, ля, ля… Итак, мы дошли до пролога.

– Пролог годится, – глубокомысленно заметил Простак.

Леман снова одарил его раскаленным добела взглядом.

Когда премьера не имеет большого успеха, председательствующий выбирает, по театральному обычаю, какого-то индивидуума, на которого и выплескивает всю ярость. Как правило, им автоматически становится автор, но за отсутствием такового выбор пал на Простака. Фактически никак не повинный в сочинении пьесы, Простак стоял ближе всех к отсутствующему драматургу.

Испепелив его взглядом, Леман продолжил:

– Итак, следующий эпизод – сцена в саду.

Про нее, как мы знаем, у Простака имелось что сказать. Он ожил точно цветок под весенним дождичком.

– Ах да, сцена в саду, – бойко вступил он. – Я скажу вам, в чем там дело. Деревья посажены неправильно.

Леман поднялся со своего места, и Джек, всегда готовый вылить масла на бушующие воды, попросил его умерить пыл.

– Неправильно посажены, вот как?

– Да, мой друг. То есть дорогуша. В настоящем саду.

Мертвенное спокойствие пало на Лемана. Такое спокойствие воцаряется в вулкане перед извержением, от которого потом тысячи людей спасаются бегством.

– А теперь послушайте! Меня от вас тошнит! Вы мне осточертели до посинения. Влезаете без конца с какими-то дурацкими идеями. Я больше не выдержу!

– Это идея не дурацкая. Я по делу говорю.

– А я не желаю слушать, ясно? Кто тут главный, в конце концов?

– Я тоже в какой-то мере…

– Да-а? Главный продюсер я, понятно? И говорить буду я. Двадцать пять процентов – вот и все, что у вас есть.

– Да, я знаю, но вы сами просили меня делать заметки…

– Вы что же, намерены продолжать?

– Господи, но если я вижу недочет, разве я не могу вставить словечко? Так вот, сад посажен неправильно. Много лет назад, когда я был совсем маленький, – продолжал Простак, не вовремя ударяясь в воспоминания, – я проводил летние каникулы у своей старой тети, а конкретно у тети Изабел, в Нижнем Сматтеринге, в Вустершире. У нее был сад. Так вот, хоть верьте, хоть нет…

Извержение началось.

– Да чтоб я пропал! – заорал Леман, вцепляясь в свою шляпу, единственно надежную вещь в вертящейся Вселенной. – Это уж чересчур! Вы чуть было не загубили спектакль, слоняясь за кулисами и досаждая актрисам, а теперь еще здесь болтаете без передыху про какие-то деревья и свою тетку Агату!

– Изабел.

– Что вы, черт вас дери, смыслите в театре? Я руковожу этим шоу, ясно? И не желаю, чтоб в него совали нос, понятно? Терпел сколько мог, а больше не могу-у! Даже у самых распоследних кретинов и то вдвое больше разума. Поберегите голосовые связки. Доехало?

Тут встала Динти, бледная, но вполне владеющая собой. Она заметила, что у Простака отвалилась, словно увядшая лилия, нижняя челюсть, и зрелище это всколыхнуло в ней все материнские инстинкты.

– Не смейте говорить с ним так! Я этого не потерплю!

Леман обратил обезумевший взор на мятежницу.

– Да? А вас это каким боком касается?

Динти Мур была из рода Керри, а с Мурами из рода Керри так далеко заходить не стоит. Губы у нее отвердели, глаза засверкали. На минутку даже показалось, что сейчас она расправится с Леманом, как расправилась однажды на Кони-Айленд со страховым агентом по имени Эд.

Но Динти подавила порыв.

– Касается. Вы забрали у него деньги – все, что сумели выманить, – на спектакль, у которого, как вы наверняка понимали, не было ни единого, самого хиленького шансика на успех, а теперь, как только он открывает рот, орете на него. Вы слушаете телефонисток и официантов, но…

– Вот как? А кто вас вообще спрашивает?

– Я старалась молчать, терпела сколько могла.

– Да? А теперь отправляйтесь стараться куда-нибудь в другое место. Можете убираться ко всем чертям!

Тут вступил Простак. Он рвался вмешаться в дискуссию и прежде, но благородство порыва Динти ошеломило его, лишив дара речи.

– Минуточку, – попросил он, с опозданием спохватившись, что следовало бы гаркнуть: «А ну, тормозни!» – Не так быстро, дорогуша. Комната хорошая, но все-таки она моя, и я хочу сказать… Если коротко и по сути, вы не имеете права тут командовать.

– Ах, не имею?

– Определенно.

– Еще раз предупреждаю. Отстаньте от меня.

– Ни за что!

– Да? Мало того что вы лезете в шоу, так вы еще пытаетесь лезть ко мне! К черту! Убирайтесь в свой Лондон, или из какого вы там городишки, и прихватите ее с собой. Она уволена!

Голос Простака, который и так забрался высоко, поднялся на регистр выше.

– Уволена, вот как? – Он рассмеялся резко и насмешливо. – Позвольте сообщить: Динти и так не будет больше на вас работать. Желаете знать почему?

– Рад бы услышать.

– Потому что она будет работать на меня! Вот, черт дери, почему. Вы вообразили, будто я ничего не смыслю в театре. Так я вам покажу, смыслю или нет. Не желаете, часом, продать мне спектакль? Весь? Целиком?

– Что?!

– А то. Так как? Думайте на бегу, дорогуша.

Воинственность Лемана сменилась легкой задумчивостью. Он обернулся на Джека и, правильно расшифровав выражение его лица: Джек только что убедился, что волшебники на белом свете существуют, – ясно понял, как следует поступить.

– Может быть, – медленно проговорил он, – за определенную сумму. Это ведь вам не кот начхал. Твое мнение, Джек?

– Как ты.

– Мы с МакКлюром – владельцы. Дадите нам… по десять тысяч каждому, и спектакль ваш.

– Даю по пять.

– По семь пятьсот.

– По пять.

– Здесь и теперь?

– Простак! – вскричала Динти. – Остановись!

Простак и внимания не обратил на помеху. Женщин в делах слушать нельзя.

– Здесь и теперь. Десять тысяч долларов – за весь спектакль, целиком.

– Договорились! – воскликнул Леман.

– Договорились! – вторил ему Джек МакКлюр.

Простак подошел к своему кейсу. Верная чековая книжка хранилась там. Когда он искал ее, ему показалось, что она увертывается от него, словно бы пытаясь спрятаться. Выписав чек, он широким жестом протянул его мистеру Леману. Тот бережно принял бумагу и заключил:

– Итак, вот и все!

А Джек МакКлюр подтвердил:

– Да, мне тоже кажется – все.

– А теперь, – сказал Простак, – если не возражаете, покиньте мой номер.

Комната опустела, замешкалась только Фанни. Губы ее были сжаты, словно бы она готовилась ослепить публику, жонглируя семью булавами, а не шестью, надеясь сорвать аплодисменты. Фанни поколебалась с минуту, порываясь что-то сказать, но передумала. И, пожав плечами, вышла.