Текст книги "Псмит в Сити"

3. Начало Новой Эры

Подробности того, что его ожидает, сообщили Майку на следующее утро. За время его отсутствия в Илсуорте ему была подыскана вакансия в одном процветающем учреждении под названием Новый Азиатский банк, и ему полагалось приступить к исполнению своих обязанностей, в чем бы они ни заключались, во вторник на следующей неделе – с места в карьер, так сказать, впрочем банки имеют привычку заглатывать свои жертвы со всей внезапностью. Майк не забыл про Уайетта, которому дали примерно столько же времени на освоение перспектив коммерции.

В понедельник утром пришло письмо от Псмита. Псмит все еще пребывал в волнении. «Коммерция, – писал он, – все еще в фаворе. Вчера вечером мой родитель обозвал товарища Бикерсдайка Торговым Князем. Мы с товарищем Б. не очень ладим. Исключительно ради его блага я вчера отвел его в сторонку и очень подробно разъяснил ему всю жуть прохода перед экраном боулера. Ему как будто не стоялось на месте, но я был тверд. Расстались мы не столько с Дружескими Улыбками, сколько с Холодными Взорами.

Но я не отступлю. Сторонний наблюдатель заключил бы, что во многих отношениях он безнадежен. В бридж он играет невообразимо скверно, как я был вынужден намекнуть ему в субботу вечером. В его глазах нет проблеска ума, а покрой его одежды язвит мою чувствительную душу до самой глубины. Я не хочу осуждать человека у него за спиной, но не могу скрыть от тебя, моего Друга Детства, что к обеду он явился в галстуке с готовым узлом. Однако пора оставить тягостную тему. Я тружусь над ним с мужественной улыбкой. Иногда мне кажется, что я преуспел. Затем он вновь как будто оскальзывается. Тем не менее, – на оптимистической ноте завершалось письмо, – думается, я еще сделаю из него человека… когда-нибудь».

Майк перечитал это письмо в поезде, который вез его в Лондон. К этому времени Псмит уже узнает, что он не единственный, кого оглоушила Коммерция В Фаворе. Майк написал ему с обратной почтой о катастрофе, которая постигла дом Джексонов. Теперь Майк пожалел, что не мог рассказать ему о случившемся лично, ведь Псмит обладал талантом рассматривать неприятные ситуации так, будто всего лишь забавлялся ими для собственного развлечения.

Пращи и стрелы яростной судьбы, на которые так сетовал Гамлет, Псмит имел обыкновение встречать невозмутимой улыбкой, точно они были частью увлекательного зрелища, устроенного специально для него.

Майк вышел из поезда на Паддингтонском вокзале и, стоя на перроне в ожидании, чтобы его чемодан выгрузили из багажного вагона, испытывал смешанное чувство уныния и возбуждения. Пожалуй, уныние преобладало, но доля в нем принадлежала возбуждению. Впервые в жизни он полностью зависел от самого себя. Он перешел Рубикон. Ситуация была слишком серьезной, чтобы поддаваться той беспомощной ярости, с какой он отбыл в Сэдли. К Сэдли можно было питать личную вражду. Лондон был слишком огромен, чтобы злиться на него. Столица попросту его не замечала, ее не заботило, рад ли он быть тут или нет, и средства изменить это положение вещей не существовало.

Таково уж свойство Лондона. В нем чудится своего рода знобящее недружелюбие. Город типа Нью-Йорка заставляет новоприбывшего уже через полчаса чувствовать себя как дома, но Лондон – большой дока в том, что Псмит в своем письме назвал Холодным Взором. Доброжелательность Лондона вы должны купить.

Майк ехал через Парк к вокзалу Виктория, ощущая себя опустошенным и маленьким.

Он решил подыскать жилье в Далидже, так как ничего не зная о Лондоне, полагал, будто комнаты повсюду в радиусе четырех миль были крайне дороги, но главным образом потому, что в Далидже был колледж, а жить вблизи колледжа казалось утешительным. Возможно, иногда в субботу днем ему удастся поиграть в пятерки, думал он, а летом так и в крикет.

Шагая наугад по асфальтовому тротуару, который вел от далиджской станции в направлении колледжа, он очутился на Акация-роуд.

Было что-то в Акация-роуд, наводившее на мысль о меблированных комнатах. Даже маленький ребенок с первого взгляда заметил бы, что она просто щетинится сдаваемыми в наем гостиными, они же спальни.

Майк постучал в первую же дверь, на которой висела карточка.

Вероятно, в мире не существует более тягостного процесса, чем съемка меблированных комнат. Те, кто сдают их, словно бы не получают от этого никакого удовольствия. Как Пу-Ба в «Микадо» они это делают, но это им глубоко противно.

На стук Майка дверь открыла особа женского пола. Внешностью она смахивала на «даму» из пантомимы, более склонную к сдержанной меланхолии мистера Уилки Барда, нежели к веселой беззаботности мистера Джорджа Роби. Свой голос она заимствовала у граммофона. Самое последнее ее занятие было, видимо, сопряжено с большим количеством хозяйственного мыла. Собственно говоря – между читателями и нами секретов нет! – она стирала мужскую рубашку. Полезное занятие и благородное, однако не слишком облагораживающее внешний вид.

Она обтерла пару дымящихся паром рук о передник и уставилась на Майка глазами, которые выглядели бы на редкость невыразительными даже у вареной рыбины.

– Чего надо? – спросила она.

Майк почувствовал, что деваться ему некуда. Он не обладал непринужденностью, необходимой, чтобы грациозно попятиться и исчезнуть, а потому сказал, что да, ему нужна комната. Спальня, она же гостиная.

– В дых дите, – сказала пантомимная дама.

И Майк истолковал это как приглашение подняться наверх.

Процессия двинулась вверх по темной лестнице и оказалась перед дверью. Пантомимная дама ее отворила и прошаркала внутрь. Майк остановился на пороге и заглянул туда.

Комната была отталкивающе мерзкой. Одной из тех безликих комнат, из которых слагаются меблирашки. Майку, привыкшему к уюту своей спальни дома и к бодрящей простоте школьного дортуара, она показалась унылейшим местом из всех, где ему довелось побывать. Своего рода Саргассовым морем среди спален.

Он молча оглядывался, потом сказал:

– Да.

А что еще можно было добавить?

– Очень миленькая комната, – сказала пантомимная дама.

Что было черной ложью. Комната не была миленькой. Она никогда-никогда не была миленькой. И представлялось маловероятным, что она когда-либо станет миленькой комнатой. Зато она выглядела дешевой.

И вот это было прекрасно. Ни у кого не достало бы духа запросить много за такую комнату. Совестливая квартирная хозяйка могла бы даже платить жильцам небольшую сумму, компенсируя им необходимость спать здесь.

– Так как? – осведомился Майк.

Дешевизна играла значительную роль. Насколько он понял, платить в банке ему для начала будут четыре фунта, десять шиллингов в месяц, да еще отец выдает ему пять фунтов в месяц. На сто четырнадцать фунтов в год по-царски никак не разгуляешься. Пантомимная дама слегка оживилась. Предварив свои дальнейшие высказывания повторением заверения, что комната очень миленькая, она добавила, что может сдать ее за семь шиллингов шесть пенсов в неделю – «ему», давая понять, что персидский шах или мистер Карнеги, попросись они переночевать здесь, тщетно вздыхали бы о столь выгодных условиях, включающих и освещение. За уголь – приплата «шесть пенсов совок». Обслуга включалась в оплату.

Сформулировав эти условия, она финтом профессионального футболиста загнала комок пыли под кровать и вновь погрузилась в прежнее мрачное молчание.

Майк сказал, что, пожалуй, это ему подходит. Пантомимная дама не изъявила ни малейшего удовольствия.

– Об еде? – сказала она. – Вам завтрак понадобится. Бэкон, яйцо там и всякое такое, верно?

Майк сказал, что пожалуй.

– За приплату, – сообщила она. – И обед? Котлета там или миленький бифштекс?

Майк склонился перед этим оригинальным полетом фантазии. Котлета там или миленький бифштекс казались именно тем, чего он мог пожелать.

– За приплату, – сообщила пантомимная дама в манере Уилки Барда, доведенной до совершенства.

Майк сказал, что да, пожалуй. После чего, выложив авансом семь шиллингов шесть пенсов за неделю, он получил взамен засаленную расписку и гигантский дверной ключ, чем переговоры и завершились. Майк покинул дом и через несколько шагов оказался у ограды колледжа. Был конец августа, и вечера уже длиннели. В тусклом свете крикетное поле выглядело преотличным и обширным, а за ним в легком тумане смутными тенями вырисовывались учебные корпуса. Калитка возле железнодорожного моста оказалась незапертой. Он вошел и неторопливо отправился по траве к купе больших деревьев, отмечавших границу между крикетным и футбольным полями. Все было таким приятным и успокаивающим после пантомимной дамы и ее душной комнаты, совмещавшей гостиную и спальню. Он сел на скамью возле второго столба с доской для ведения счета и посмотрел через поле на павильон. Впервые в этот день он испытал настоящую ностальгию. До этой минуты его поддерживало возбуждение новизны того, что с ним происходило, но крикетное поле и павильон так остро напомнили ему Рикин! С беспощадной четкостью они подчеркнули неумолимый конец привычной жизни. Одно лето будет сменяться другим, на этом поле матч за матчем будут разыгрываться со всем блеском набранных очков и эффектных завершений, но его это уже не будет касаться. «Он был отличным бэтсменом в школе. Два года был самым первым в Рикине. Но ничем о себе не напомнил после того, как покинул школу. Нашел место в Сити или что-то вроде». Вот что будут говорить о нем, если вообще про него не забудут.

Часы на башенке центрального корпуса снова и снова отбивали четверти, но Майк все сидел и думал. Было уже совсем поздно, когда он встал и поплелся к Акация-роуд. Он чувствовал, что окоченел, окостенел и очень несчастен.

4. Первые шаги в деловой карьере

Сити приняло его с тем надменным равнодушием, как накануне более западные районы Лондона. Его словно бы никто в упор не видел. Ему было дозволено сойти возле собора Св. Павла и пройти по улице Королевы Виктории никем не замечаемым. Он следовал за человеческим потоком, пока не добрался до Мейсон-хауса и в конце концов оказался перед массивным зданием Нового Азиатского банка лимитед.

Вопрос, как осуществить наиболее эффективное проникновение туда? Там банк, тут он. Как лучше всего известить власти предержащие, что он безоговорочно явился и готов приступить к зарабатыванию своих четырех фунтов десяти шиллингов per mensem[1]1
  в месяц (лат.).


[Закрыть]. Внутри банка словно бы царил некоторый хаос. Люди двигались туда-сюда, будто в некоторой нерешительности. И никто словно бы не работал. Суть заключалась в том, что деятельность банка не начинается с раннего утра. Майк явился заметно прежде, чем дело закипело.

Пока он стоял вблизи входа, вверх по ступенькам взлетели две запыхавшиеся фигуры и кинулись к внушительной книге, покоившейся на барьере вблизи двери. Майку предстояло близкое знакомство с этой книгой. Если вы были «служащим» Нового Азиатского банка, вам полагалось каждое утро записывать в нее вашу фамилию. Ровно в десять ее уносили в бухгалтерию, и если на протяжении года определенное число раз вы опаздывали расписаться, то годовая премия делала вам ручкой.

Некоторое время спустя все начало образовываться. Суматоха и хаос мало-помалу улеглись. По всей длине банка теперь можно было созерцать фигуры, сидящие на табуретах и пишущие иероглифы на больших листах. Мимо Майка прошел благожелательный на вид мужчина в очках и с клочковатой седой бородой. И Майк воззвал к нему, как мужчина к мужчине.

– Не могли бы вы объяснить мне, – сказал он, – что я должен делать? Я сию минуту начинаю служить в банке.

Благожелательный мужчина остановился и поглядел на него парой кротких голубых глаз.

– Я думаю, наилучшим выбором для вас было бы обратиться к управляющему, – сказал он. – Да, я бы поступил именно так. Он скажет вам, какую работу вы должны выполнять. Если разрешите, я покажу вам дорогу.

– Жутко любезно с вашей стороны, – сказал Майк.

Он испытывал великую благодарность. После знакомства с Лондоном было так приятно встретить кого-то, кого, казалось, искренне заботило, что случилось с ним. И его сердце раскрылось для благожелательного мужчины.

– Возможно, поначалу вам может показаться странным, мистер…

– Джексон.

– Мистер Джексон. Моя фамилия Уоллер. Я пробыл в Сити порядочное время и все еще помню мой первый день. Но затем свыкаешься. Быстро свыкаешься. Вот кабинет управляющего. Если вы войдете, он скажет, что вам делать.

– Жуткое спасибо, – сказал Майк.

– Не стоит!

И он отправился выполнять миссию, от которой его отвлек Майк, но оглянулся, чтобы одарить кроткой улыбкой новоприбывшего. Что-то в мистере Уоллере напомнило Майку Белого Рыцаря из «Алисы в Зазеркалье».

Майк постучал в дверь управляющего и вошел.

За столом сидели двое. Тот, что сидел лицом к двери, писал, когда вошел Майк. И продолжал писать все время, пока Майк находился в комнате. Разговор других людей рядом с ним его, видимо, нисколько не интересовал и ничуть ему не мешал.

Второй говорил по телефону. Майк подождал, пока он не кончил. А тогда кашлянул.

Тот обернулся. Пока Майк созерцал его спину и слушал его голос, ему почудилось что-то знакомое не то в этой спине, не то в манере говорить. И он не ошибся. Мужчина в кресле был мистер Бикерсдайк, пешеход, заслонивший экран.

Подобные воссоединения вызывают крайнюю неловкость. Ситуация, бесспорно, была Майку не по плечу. Псмит на его месте начал бы разговор и рассеял бы напряжение каким-нибудь замечанием о погоде или видах на урожай. Майк просто стоял, кутаясь в молчание, как в плащ.

Выражение мистера Бикерсдайка свидетельствовало, что узнавание было взаимным.

Но в остальном он ничем не выдал, что уже имел удовольствие познакомиться с Майком. Он просто уставился на него, будто Майк внес диссонанс в обстановку кабинета, и сказал:

– Ну?

Наиболее трудные роли в реальной жизни, как и на сцене, это те, когда исполнителю не дано, чем себя занять. Мистеру-то Бикерсдайку было хорошо. Занавес подняли, когда он сидел. Но Майку пришлось войти, и теперь он страдал от необходимости просто стоять и говорить.

«Я пришел» – вот лучшая реплика, какую он сумел найти. Лучшая, но отнюдь не хорошая. В ней было нечто зловещее. Он ощутил это, еще ее произнося. Что-то вроде мог бы сказать Мефистофель Фаусту, чтобы завязать разговор. И к тому же его грызло сомнение, не следовало ли добавить «сэр».

По-видимому, такие тонкости в обращении не требовались, ибо мистер Бикерсдайк не вскочил и не загремел: «Такое выражение в мой адрес!» или что-нибудь в том же духе. Он просто сказал:

– А! И кто вы такой?

– Джексон, – сказал Майк. Довольно-таки невежливо со стороны мистера Бикерсдайка делать вид, будто они никогда прежде не встречались.

– Джексон? А, да. Вы поступили в штат?

Майку скорее понравилась такая обрисовка положения вещей. Она позволяла ему ощутить себя важной персоной, чьи услуги были предметом жестокого соперничества. Он словно бы увидел, как управляющий ободряет директоров банка («Я счастлив сказать, джентльмены, что наши прибыли за прошлый год составляют три миллиона шесть с половиной фунтов, – (возгласы одобрения), – и – со всей внушительностью, – что нам, наконец, удалось убедить мистера Майка Джексона, – (сенсация), – …э… поступить в штат». (Захлебывающиеся возгласы одобрения, к которым присоединяется и председатель.)

– Да, – сказал Майк.

Мистер Бикерсдайк нажал кнопку звонка на столе у него под рукой и, взяв перо, принялся писать. На Майка он больше не обращал ни малейшего внимания, предоставив этой игрушке Судьбы бесприютно стоять посреди кабинета.

Несколько мгновений спустя появился один из щеголей, которых Майк заметил в вестибюле – рассыльных, как он узнал потом. Мистер Бикерсдайк поднял голову.

– Попросите зайти сюда мистера Баннистера.

Рассыльный исчез, и вскоре дверь вновь открылась, впустив юношу с вздыбленной шевелюрой и защитными бумажными манжетами на запястьях.

– Это мистер Джексон, новый член штата. Он займет ваше место в Почтовом Отделе. Вы переводитесь в Кассовый Отдел под началом мистера Уоллера. Будьте так любезны объяснить ему, что он должен делать.

Майк последовал за мистером Баннистером вон из кабинета. По ту сторону двери шевелюрник стал общительным.

– Фью-у! – сказал он, утирая лоб. – Это меня доводит! Когда Уильям примчался и сказал, что старина Бик желает меня видеть, я ему сказал: «Уильям, мой мальчик, мне пришел конец. Увольнение!» Я подумал, Росситер наплел на меня что-то. Он уже давно выжидал свой шанс, да только я был сама безупречность и его ему не давал. Сочувствую, что вас засунули в Почтовый. Правда, есть и свой плюс. Если вы продержитесь с месяц, все будет в ажуре. То и дело кто-нибудь отправляется на Восток, и вас перекидывают в другой отдел, а следующий новичок вляпывается в Почтовый. Главное достоинство этого заведения не то, что в других банках, где вы торчите в Лондоне всю свою жизнь. Надо только три года отбыть здесь, а тогда получаешь назначение в какой-нибудь из филиалов на Востоке, где ты сразу большая шишка с окладом до небес и десятком туземцев под твоим началом. Очень даже неплохо. Назначения мне ждать еще два с половиной года, а то и дольше, черт дери. И все-таки есть чего ждать.

– А кто такой Росситер? – спросил Майк.

– Начальник Почтового Отдела. Придирчивая плюгавая скотина. Ни на секунду в покое не оставит. Все время норовит поймать тебя на промашке. Впрочем, один плюс имеется. Работа в Почтовом проще простого. Если будете внимательны, много ошибок не наделаете. Регистрировать письма и штемпелевать их, вот и практически все.

Они свернули в дверь в барьере и оказались перед конторкой, стоящей параллельно проходу. На стеллаже позади нее возлежало несколько гроссбухов. Высокие с зелеными абажурами электрические лампы придавали всему довольно уютный вид.

Едва они оказались перед столом, плюгавый человечек с коротко подстриженными черными баками, вывинтился из-за стеклянного экрана, отгораживающего еще одну конторку.

– Где вы были, Баннистер, где вы были? Вы не должны бросать работу таким образом. Несколько писем ожидают регистрации. Где вы прохлаждались?

– Мистер Бикерсдайк послал за мной, – сказал Баннистер со спокойным торжеством человека, который бьет туза козырем.

– О! А! О! Да, очень хорошо. Так-так. Но беритесь за работу, беритесь за работу. А это кто?

– Новичок. На мое место. Я переведен в Кассовый.

– О! А! Ваша фамилия Смит? – спросил мистер Росситер, поворачиваясь к Майку.

Майк поправил опрометчивую догадку и назвал свою фамилию. Ему показалось странным совпадением, что его назвали не кем-то, а Смитом. Впрочем фамилия «Смит» не принадлежала к особо редким.

– Мистер Бикерсдайк предупредил, что ожидает некоего мистера Смита. Ну-ну. Возможно, есть два новых служащих. Мистер Бикерсдайк знает, что в этом отделе у нас нехватка персонала. Но давайте, Баннистер, давайте. Покажите Джексону, что он должен делать. Надо действовать. Нельзя терять время зря.

Он ввинтился назад в свое логово. Баннистер ухмыльнулся Майку. Он был бодрым юношей. Улыбка была обычным выражением на его лице.

– Росситер во всей красе, – сказал он. – По шуму, который он поднял, можно подумать, будто работа отдела замерла, пока мы за нее не возьмемся. Чушь собачья! До обеденного перерыва тут вообще делать нечего. Только проверить марки и сумму на мелкие расходы, а с этим я разделался давным-давно.

– Вот три письма, – продолжал он. – Зарегистрируйте их. Все-таки смахивает на работу. Но вы убедитесь, что лучше подождать, пока их не накопится десятка два или около того, а тогда разделайтесь с ними в один присест. Но если усмотрите поблизости Росситера, начните что-нибудь штемпелевать или писать, не то он обвинит вас в пренебрежении работой. Он чокнутый. Я чертовски рад, что теперь я под началом у старикана Уоллера. Он тут наилучший. Остальные начальники отделов все чокнутые, а Бикерсдайк так самый перечокнутый.

– Ну, вот, – заключил он, – это все, что от вас требуется. Я сейчас покажу вам, дальше вы сами управитесь, а мне сейчас пора браться за свою работу.

5. Второй новичок

Как и предупредил Баннистер, труд в Почтовом Отделе сложностью не отличался. Всего и дела – регистрировать и штемпелевать письма с тем, чтобы периодически относить их в почтовое отделение на углу. Особенности его работы оставляли Майку достаточно времени на размышления.

Мысли его вновь приобрели мрачность. Все это было так далеко от жизни, которую он предвкушал. Есть люди, которые сразу осваиваются с жизнью, отданной коммерции. Майк к ним не принадлежал. Шоры бизнеса его раздражали. Он привык к жизни на открытом воздухе, к жизни по-своему волнующей. Он усвоил, что не будет свободен до пяти часов, и что завтра он придет в десять и уйдет в пять – и так каждый день, кроме суббот и воскресений, круглый год с десятидневным отпуском. Монотонность такого будущего ввергла его в ужас. Он был еще слишком молод и не знал, какой сильный наркотик Привычка, и как можно войти во вкус самой малопрельстительной работы. Он уныло трудился над письмами, пока не исчерпал их. После чего оставалось просто сидеть и ждать новых.

Он перебрал письма, которые проштемпелевал и перечитал адреса. Некоторые посылались загородным жителям, а одно отбывало в дом, который был ему прекрасно известен, по соседству с его домом в Шропшире, и оно пробудило в нем ностальгию, вызвало видения тенистых садов, деревенских звуков и запахов, и серебристых вод Северна, поблескивающих вдали за деревьями. Вот сейчас, не томись он в этом тоскливом заточении, он лежал бы в тени сада с книжкой, или прогулялся бы к реке, чтобы погрести или искупаться. Конверту, адресованному шропширцу, Майк был обязан самой скверной минутой этого дня.

Время улиткой подползло к часу дня. В две минуты второго Майк очнулся от забытья и увидел перед собой мистера Уоллера. Кассир был в шляпе.

– Я подумал, – сказал мистер Уоллер, – может быть, вы захотите выйти перекусить. Я обычно придерживаюсь этого времени, а мистер Росситер, я знаю, не уходит до двух. Я подумал, может быть вам, не знакомому пока с Сити, будет затруднительно найти дорогу.

– Жутко мило с вашей стороны, – сказал Майк. – Очень буду рад.

Мистер Уоллер вел его по улицам и через неведомые проулки, пока они не вышли к котлетной, где можно было получить сомнительное удовольствие созерцать свою отбивную на разных стадиях ее эволюции. Мистер Уоллер занялся заказом с великим тщанием человека, уважающего свои трапезы. Мало кто из тружеников Сити считает дневную трапезу пустяком. Она основа их дня. Оазис в пустыне чернил и гроссбухов. Разговоры в конторах по утрам сосредоточены на том, чем труженик перекусит днем, а во второй половине рабочего дня на том, чем он перекусил.

За едой мистер Уоллер говорил. Майк с удовольствием слушал. В седобородом было что-то умиротворяющее.

– Что за человек Бикерсдайк? – спросил Майк.

– Очень способный человек. Очень способный человек, это уж так. Боюсь, он не слишком популярен среди служащих. Быть может, чуть-чуть строг к ошибкам. Помню время, когда он был совсем другим. Мы с ним начинали клерками у «Мортона и Блаверуика». Он продвигался лучше меня. Большой мастер продвигаться. Говорят, когда подойдет время, он будет кандидатом юнионистов от Кеннингфорда. Великий труженик, но, быть может, не совсем такой, чтобы заслужить популярность среди служащих.

– Язва, – был вердикт Майка.

Мистер Уоллер никак не отозвался. Позднее Майку предстояло узнать, что управляющий и кассир, вопреки близости в дни меньшего преуспеяния – или, возможно, как раз поэтому, – были не в самых лучших отношениях. Мистер Бикерсдайк, будучи человеком несгибаемых предубеждений, питал неприязнь к кассиру и смотрел на него сверху вниз – на ничтожество, поднявшееся по иерархической лестнице куда ниже него.

Когда стрелки часов котлетной добрались до без четверти двух, мистер Уоллер встал и возглавил возвращение в банк, где они разошлись к своим конторкам. Благодарность за любой, оказанный ему добрый знак внимания была в высшей степени присуща натуре Майка, и он испытывал искреннюю признательность к кассиру, потому что тот потрудился зайти за ним так по-дружески.

За три четверти часа его отсутствия на его конторке появилась стопочка писем. Он сел и принялся их обрабатывать. Адреса продолжали его завораживать. Он пребывал в десятке миль от конторки, взвешивая, что за человек Д.Б. Гаррсайд и приятно ли он проводит время у себя дома в Вустершире, когда кто-то хлопнул его по плечу.

Он поднял голову.

Возле него, как всегда одетый с безупречнейшей элегантностью, с моноклем в глазу и мягкой улыбкой на лице, стоял Псмит.

Майк вытаращил глаза.

– Коммерция, – сказал Псмит, стягивая лавандовые перчатки, – призвала меня к себе. Старый товарищ, я также поступил в это чертово заведение.

Пока он говорил, в непосредственном соседстве послышалось жужжание, и мистер Росситер вывинтился из своего логова с воодушевлением и оживленностью заводной игрушки.

– Кто тут? – с интересом осведомился Псмит, вынул монокль из глаза, пополировал его и вставил на прежнее место.

– Мистер Джексон! – воскликнул мистер Росситер. – Я, право же, должен попросить вас возвращаться после перерыва в положенное время. Было уже без семи два, когда вы вернулись и…

– Чуть-чуть побольше, – вздохнул Псмит следом за поэтом Браунингом, – и как же это много!

– Кто вы такой? – рявкнул мистер Росситер, оборачиваясь к нему.

– Я буду в восторге, товарищ…

– Росситер, – сказал Майк «в сторону».

– Товарищ Росситер, я буду в восторге ознакомить вас с подробностями истории моего рода. А именно. Вскоре после Нормандского завоевания некий сеньор де Псмит, устав от трудов праведных – фамильный недостаток, увы! – поселился в этой стране, чтобы мирно скоротать остаток жизни на то, что ему удавалось выжимать из местного крестьянства. Его можно определить как основателя рода, завершающей кульминацией какового стал я. Переходя к…

Мистер Росситер отказался перейти.

– Что вы здесь делаете? Зачем вы пришли?

– Работы ради, – сказал Псмит с тихим достоинством. – Я отныне состою в штате этого банка. Его интересы – мои интересы. Псмит-индивид перестает существовать, и возникает Псмит – винтик в колесе Нового Азиатского банка. Псмит, звено в банковской цепи. Псмит-Труженик. Я не стану щадить себя, – продолжал он с энтузиазмом. – Я буду трудиться со всей накопившейся энергией того, кто до сих пор лишь понаслышке знал, что такое труд. Чья это фигура сидит на ступенях банка поутру, нетерпеливо ожидая, чтобы он открылся? Это фигура Псмита-Труженика. Чье измученное осунувшееся лицо склоняется над гроссбухом, еще долго после того, как другие трудяги беззаботно упорхнули в западном направлении, чтобы отобедать в Популярном Кафе Лайонса? Это лицо Псмита-Труженика.

– Я… – начал мистер Росситер.

– Говорю вам, – продолжал Псмит, будто его не перебивали, и ритмично тыча главу отдела длинным пальцем в окрестности второй пуговицы жилета, – говорю вам, товарищ Росситер, что вы получили отличного человека. Вы и я вместе, не забывая товарища Джексона, любимца золотой молодежи, будем трудиться с утра до ночи, пока не превратим этот Почтовый Отдел в блистательный образчик того, чем должен быть Почтовый Отдел. Что он такое, я в настоящий момент точно не знаю. Однако экскурсионные поезда будут прикатывать с дальних пределов, чтобы увидеть этот Почтовый Отдел. Американские туристы в Лондоне осмотрят его до того, как проследовать в Тауэр. А теперь, – перешел он на энергичную деловитость, – я должен просить, чтобы вы меня извинили. Как ни приятна была наша маленькая беседа, боюсь, мы не будем ее продолжать. Настало время работать. Наши банковские соперники опережают нас. Шепот разносится окрест: «Росситер и Псмит беседуют, а не работают», и другие фирмы готовятся умыкнуть наше дело. Позвольте мне Трудиться.

Две минуты спустя мистер Росситер ошарашенно сидел за своей конторкой, а Псмит, грациозно взгромоздившись на табурет, заносил цифры в гроссбух.