Текст книги "Псмит в Сити"

6. Псмит объясняет

Примерно двадцать пять минут Псмит в молчании сосредоточивался на своем гроссбухе – идеал банковского клерка. Затем он бросил перо, соскользнул с табурета, удовлетворенно вздохнув, и смахнул пылинки с жилета.

– Коммерческий кризис, – сказал он, – миновал. Рабочий труд, на который указал мне товарищ Росситер, мастерски завершен. Период тревоги кончился. Банк перестал пошатываться. Вы заняты, товарищ Джексон, или немного поболтаем?

Майк не был занят. Он разделался с последней пачкой писем, и ему оставалось только, сложа руки, ждать следующей. Или – счастливая мысль! – отнести данную пачку на почту, кратенько попользоваться солнечным сиянием и свежим воздухом.

– Пожалуй, я сгоняю на почту, – сказал он. – Ты, полагаю, не можешь присоединиться ко мне?

– Наоборот, могу, – сказал Псмит, – и присоединюсь. Небольшая прогулка восстановит те ткани и клетки, которые тяжкая работа за последнюю четверть часа совсем истощила. Жутчайшее перенапряжение всех сил этот коммерческий труд! Так поскакали на почту. Шляпу и перчатки я оставлю здесь, как гарантию лояльности. Крик разнесется окрест: «Псмит исчез! Какой-то конкурирующий банк похитил его!» Тут они увидят мою шляпу, – он соорудил башню из гроссбухов, засунул между ними на середине длинную линейку и повесил на нее шляпу, – мои перчатки, – он вонзил в стол две ручки и повесил на каждую по лавандовой перчатке, – и они попадают без чувств от облегчения. Жуткая растерянность минует. Они скажут: «Нет, он исчез не навсегда. Псмит вернется. Когда луга забелеют маргаритками, он вернется». А теперь, товарищ Джексон, ведите меня на эту живописную маленькую почту, о которой я столько наслышан.

Майк взял длинную корзинку, в которую, занеся адреса в свой гроссбух, бросал письма, и они пошли по проходу. Никакого движения в логове мистера Росситера не последовало. Его энергичный обитатель усердно трудился. Им была видна лишь незначительная часть его согбенной спины.

– Хотел бы я, чтобы товарищ Даунинг мог увидеть нас сейчас, – сказал Псмит. – Он всегда уничижительно считал нас бездельниками. Лентяями. Мотыльками. Для него было бы очень даже полезно и поучительно посмотреть, как мы вот так потеем во имя Коммерции.

– Ты еще не сказал мне, какого черта ты тут делаешь, – напомнил Майк. – Я думал, ты отправишься в университет. Так почему тебя занесло в банк? Твой родитель ведь свои деньги не потерял, верно?

– Нет, в старом дубовом сундуке все еще имеется сносный запас дублонов. Моя повесть препечальная.

– Как всегда, – сказал Майк.

– Вы абсолютно правы, товарищ Джексон. Я жертва Судьбы. А, так вы суете малышей сюда? – сказал он, когда Майк, остановившись перед почтой, начал опускать письма в почтовый ящик. – Вы как будто постигли свои обязанности с достохвальной быстротой. Вот и я тоже. Думаю, мы оба рождены для служения Коммерции. Через пару-другую лет мы нацелимся на обязанности товарища Бикерсдайка. Но упоминания товарища Б. возвращает меня к моей печальной повести. Только я никак не успею поведать ее тебе на обратном пути. Давай отдрейфуем в эту кафе-кондитерскую. Мы можем заказать гречневые оладьи, или ореховое печенье, или что-нибудь столь же сочное, и, тщательно воздерживаясь от поглощения этих яств, я поведаю тебе все.

– Заметано, – сказал Майк.

– Когда я в последний раз видел тебя, – возобновил свою повесть Псмит, прицепляя корзинку Майка к вешалке для шляп и заказывая две порции овсянки, – мои дела, как ты, возможно, помнишь, омрачил серьезный кризис. Мой отец, загоревшись идеей Коммерции, пригласил товарища Бикерсдайка…

– А когда ты узнал, что он управляющий тут? – спросил Майк.

– Очень рано. У меня есть шпионы повсюду. Однако мой родитель пригласил товарища Бикерсдайка в наш дом на субботу-воскресенье. Положение сложилось пренеудачнейшее. Товарищ Б. дурно воспринял мои чисто альтруистические усилия усовершенствовать его умственно и нравственно. Однажды он даже зашел так далеко, что назвал меня наглым щенком и заметил, что, окажись я под его началом у него в банке, уж он бы вышиб из меня дурь. Крайне гнетуще, скажу вам, товарищ Джексон, и на минуту мои деликатно вибрирующие ганглии были совершенно измочалены. Придя в себя, я ограничился несколькими беспечными высказываниями, после чего мы расстались. Не могу утверждать, что расстались мы друзьями, но, во всяком случае, я к нему дурных чувств не питаю. Я все еще полон решимости добиться, чтобы он оказал мне честь. Я питал к нему чувства добросердечного отца к блудному сыну. Но он, если мне позволено так выразиться, держал ухо востро. И когда мой родитель после обеда в тот же самый вечер подыграл ему, упомянув, что, по его мнению, мне следует ринуться в Коммерцию, товарищ Б., насколько я понял, буквально вцепился в него. Предложил создать для меня вакансию в банке и забрать меня немедленно. Мой родитель, чувствуя, что это и есть столь восхищающий его энергичный напор, призвал меня, изложил свое дело и сказал что-то вроде «ну, как?» Я дал понять, что товарищ Б. мой наизакадычнейший друг. Они договорились, и вот я здесь. Но вы не продвинулись с вашей овсянкой, товарищ Джексон. Быть может, вы не любите овсянки? Не предпочтете ли взамен копченую пикшу? Или кусочек песочного коржика? Вам стоит сказать лишь слово.

– Мне кажется, – мрачно сказал Майк, – что нам не поздоровится в этом чертовом банке. Если Бикерсдайк на нас зол, он нам задаст жару. А уж на меня-то он жутко зол за эту историю с экраном.

– Верно, – сказал Псмит. – До некоторой степени. Неоспоримый факт, что товарищ Бикерсдайк приложит все усилия, чтобы подпортить нам жизнь, но, с другой стороны, я, насколько мне дано, намерен устраивать ему умеренные заварушки то тут, то там.

– У тебя ничего не выйдет, – возразил Майк. – То есть, это же не школа. Если в школе ты хотел поквитаться с учителем, то всегда можно было его подначить и так далее. Но не тут. Как ты сможешь подначить человека, который весь день сидит в собственном кабинете, пока ты потеешь за конторкой в другом конце здания?

– Вы изложили дело с восхитительной четкостью, товарищ Джексон, – одобрил Псмит. – Когда речь идет о практическом здравомыслии, вы сто очков вперед даете с нелепейшей легкостью. Но вы не знаете всего. В этом банке я ничего делать не намерен, только работать. Я буду образцом в работе. Я буду безупречен. Я буду выполнять команды товарища Росситера, как великолепно обученный цирковой пес. А вот вне банка, когда я, пошатываясь, покину его пределы, умученный трудом, мое внимание сосредоточится на воспитании товарища Бикерсдайка.

– Но, черт подери, каким образом? Ты ведь его не увидишь. Он отправится домой, или в клуб, или…

Псмит энергично потыкал его в грудь.

– Тут, товарищ Джексон, вы попали в яблочко, зазвонили в колокольчик и забрали сигару или кокос по вашему выбору. Он «отправится» в клуб. И я сделаю точно то же самое.

– То есть, как?

– А так. Мой отец, как, возможно, ты заметил во время своего пребывания в нашем старинном фамильном доме, обладает горячим импульсивным характером. Он не всегда поступает так, как поступили бы другие люди. У него есть собственные методы. Он отправил меня в Сити поиграть в трудолюбивого банковского клерка и одновременно выплачивает мне такое же большое содержание, какое платил бы, если бы я поступил в университет. Кроме того, пока я был в Итоне, он записал мою кандидатуру в свои клубы, в том числе Старейших консерваторов. В целом мой родитель состоит в четырех клубах, как со временем, когда моя фамилия будет выдвинута на выборах, буду состоять и я. Пока я член лишь одного – Старейших консерваторов. Клуб этот больше остальных, и на выборах фамилии выдвигаются быстрее. Примерно в середине прошлого месяца великий вопль радости сотряс лондонский Вест-Энд, как желе. Три тысячи Старейших консерваторов только что узнали, что я избран.

Псмит сделал паузу и съел несколько ложек овсянки.

– Интересно, почему вот это они называют овсянкой? – заметил он с мягким любопытством. – Было бы куда более мужественно и честно с их стороны вернуть ей ее истинное имя. Продолжим. Из беседы с моим отцом о том о сем я почерпнул, что товарищ Бикерсдайк также кишит в Старейших консерваторах. Ты можешь подумать, что это вынудит меня, учитывая, насколько я разборчив в выборе общества, избегать посещений этого клуба. Ошибка. Я буду ходить туда каждый день. Если товарищ Бикерсдайк желает исправить какой-либо пустячок, не устраивающий его в моем характере, он не сможет утверждать, будто я не предоставил ему такой возможности. Я буду свободно смешиваться с товарищем Бикерсдайком в клубе Старейших консерваторов. Я буду его неизменным спутником. Я, короче говоря, буду преследовать его как привидение. С помощью этих выматывающих мер я, так сказать, слегка с ним поквитаюсь. А теперь, – сказал Псмит, вставая, – пожалуй, следует возвратиться в банк и взяться за наши коммерческие обязанности. Не знаю, как надолго тебе разрешено отлучаться в твои маленькие экскурсии на почту, но, учитывая, что расстояние составляет около тридцати ярдов, я рискну угадать, что не долее, чем на полчаса. А именно этот отрезок времени миновал с того момента, когда мы отправились в эту ответственную экспедицию. Ваша преданность овсянке, товарищ Джексон, принудила нас провести примерно двадцать пять минут в этой харчевне.

– Черт подери, – сказал Майк, – без головомойки не обойдется.

– Быть может, легкий кратковременный бриз, – сказал Псмит. – Неприятный для культурных и утонченных натур, но не продолжительный. Меня смущает лишь мысль, не встревожился ли мистер Росситер. Я смотрю на мистера Росситера как на старшего брата и ни за что на свете не хотел бы причинить ему малейшую изжогу. Однако скоро мы все узнаем, – добавил он, когда они вошли в банк и зашагали по проходу, – ибо товарищ Росситер ждет там, чтобы лично нас встретить.

Плюгавый глава Почтового Отдела беспокойно кружил вблизи конторок Псмита и Майка.

– Я ошибаюсь, – осведомился Псмит у Майка, – или на лице нашего шефа чуть брезжит тревога? Сдается мне, что легчайшая тень омрачила его широкое безмятежное чело.

7. Переезд на зимние квартиры

Да, омрачила.

Мистер Росситер обнаружил отсутствие Псмита и Майка примерно через пять минут после того, как они вышли из банка. С тех пор он вывинчивался из своего логова раз в три минуты посмотреть, не вернулись ли они. И постоянные разочарования совсем его доконали. Когда Псмит и Майк достигли своих конторок, он превратился в своего рода бутылку с шипучкой. Он бурлил вопросами, порицаниями и предостережениями.

– Что такое? Что такое? – вскричал он. – Где были вы, двое? Где были вы, двое?

– Стихи! – сказал Псмит одобрительно.

– Вы отсутствовали на своих местах свыше получаса. Почему? Почему? Почему? Где вы были? Где вы были? Я этого не потерплю. Это возмутительно. Где вы были? Что, если бы сюда зашел мистер Бикерсдайк? Я бы не знал, что ему сказать.

– Да, товарищ Бикерсдайк собеседник не из легких, – согласился Псмит.

– Вы должны уяснить, что в рабочие часы вы обязаны оставаться на своих местах.

– С другой стороны, – сказал Псмит, – это несколько затрудняет мистеру Джексону отправку писем, не правда ли?

– Вы отправляли письма?

– Да, мы их отправляли, – сказал Псмит. – Вы несправедливы к нам. Увидев наши опустевшие конторки, вы опрометчиво заключили, будто мы бездельничаем и срываем цветы удовольствий. Ошибка. Весь этот срок мы способствовали интересам банка, отправляя письма.

– Вы не должны были покидать свое место. Отправкой почты занимается Джексон.

– Вы абсолютно правы, – сказал Псмит, – и больше это не произойдет. И случилось так лишь потому, что это был первый день. Товарищ Джексон не привык к оживлению и суете Сити. И его нервы сдали. Он страшился пойти на почту в одиночку. И потому я вызвался сопроводить его. И, – внушительно заключил Псмит, – мы добрались благополучно. Каждое письмо было опущено в ящик.

– Это не могло занять у вас полчаса.

– Справедливо. Собственно, работа его и не заняла. Но нервное потрясение нас доконало. Прежде чем вернуться к более ординарным нашим занятиям, нам необходимо было подкрепиться. Краткая передышка, немножко кофе и овсянки, и вот мы тут, вновь готовые к трудам.

– Если это произойдет еще раз, я доложу мистеру Бикерсдайку.

– И правильно, – вдохновенно сказал Псмит. – Абсолютно. Дисциплина, дисциплина. Не должно быть никаких уклонений от тяжких обязанностей. В бизнесе сантименты неуместны. Росситер, человек, может испытывать сочувствие, но Росситер, глава Отдела, должен быть тверже гранита.

Мистер Росситер поразмыслил, затем сделал финт к побочной теме.

– Что означает это дурачество? – спросил он, указывая на шляпу и перчатки Псмита. – Предположим, мистер Бикерсдайк зашел бы сюда и увидел их, что мог бы я сказать?

– Вы сообщили бы ему бодрящую весть. Вы бы сказали: «Все в порядке. Псмит нас не покинул. Он возвратится». И товарищ Бикерсдайк с облегчением…

– Вы словно бы не очень заняты, мистер Смит.

И Псмит, и мистер Росситер подскочили.

Собственно, мистер Росситер подпрыгнул, будто кто-то ткнул в него буравчиком, и даже Псмит, несомненно, вздрогнул.

Они не услышали приближения мистера Бикерсдайка. Майк, который уже во второй половине их беседы усердно записывал адреса в свой гроссбух, также был захвачен врасплох.

Первым опомнился Псмит. Мистер Росситер все еще не был способен открыть рот, однако Псмит тут же взял ситуацию под контроль.

– По виду нет, – сказал он, молниеносно сдергивая шляпу с линейки. – На самом же деле более чем. Когда вы пришли, мы с мистером Росситером как раз подбирали линию работы для меня. Прибудь вы минутой позже, то застали бы меня в трудах.

– Хм. Надеюсь, что так и было бы. В этом банке мы безделье не поощряем.

– Безусловно, нет, – сказал Псмит тепло. – Сверхбезусловно, нет. Ничего другого я и не желал бы. Я труженик. Пчелка, а не трутень. «Лузитания», а не приставшая к ней ракушка. Быть может, я еще не обрел хватку, которую скоро обрету, но уже ощущаю ее. Я вижу дневной свет.

– Хм! Я должен положиться на ваше слово? – Он обернулся к мистеру Росситеру, который теперь пришел в себя и был почти настолько спокоен, насколько это было вообще ему свойственно. – Вы находите работу мистера Смита удовлетворительной?

Псмит скорбно ждал взрыва жалоб касательно пустякового вопроса, который обсуждал с главой отдела, но к его изумлению взрыва не последовало.

– О… э… вполне, вполне, мистер Бикерсдайк. Думаю, он очень скоро приобретет все навыки.

Мистер Бикерсдайк отвернулся. Он был добросовестным управляющим банка, и остается только предположить, что дань уважения, возданная мистером Росситером одному из его служащих, льстила ему. Не то оставалось бы предположить, что он был разочарован.

– Кстати, мистер Бикерсдайк, – сказал Псмит.

Управляющий остановился.

– Отец просил передать вам самый теплый привет, – сказал Псмит благожелательно.

Мистер Бикерсдайк удалился без комментариев.

– На редкость бодрящий, общительный типус, – прожурчал Псмит, приступая к выполнению своих обязанностей.

Первый день где угодно, если проводишь его сидя, всегда кажется нескончаемым, и, когда настал час ухода, Майку чудилось, будто он просидел за своей конторкой уже не одну неделю. День в банке кончается постепенно, так сказать, неохотно. Около пяти наблюдается своего рода шевеление, сходное с шевелением в театре, когда занавес вот-вот упадет. Гроссбухи захлопываются с грохотом. Служащие останавливаются поговорить минуту-другую, прежде чем спуститься в подвал за шляпами и пальто. Затем фигуры беспорядочно движутся по центральному проходу и наружу сквозь вращающиеся двери. Ощущение расслабленности овевает учреждение, хотя некоторые отделы с прежним усердием продолжают трудиться в сиянии электрических ламп. Кто-то запевает, и во мгновение ока со всех сторон раздается хор протестов и проклятий. Мало-помалу, однако, электрические огни гаснут. Процессия в центральном проходе обретает больший порядок, и в конце концов здание остается во власти тьмы и ночного сторожа.

Почтовый Отдел слагал свои обязанности одним из последних. Из-за черствости других отделов, которые откладывали изрыгание своих писем до последней минуты, Майк, по мере того, как свыкался с работой и начинал ее понимать, завел обыкновение к исходу дня рыскать по другим отделам, вырывать у них письма, обычно под град обильных поношений за навязчивость, нет бы оставить честных тружеников в покое! На этот раз, однако, ему пришлось просидеть почти до шести в ожидании заключительной пачки корреспонденции.

Псмит, терпеливо ждавший поблизости, хотя его собственная работа была завершена, сопроводил его до почты, а затем назад в банк для возвращения длинной корзинки, и они вместе покинули поприще своих дневных трудов.

– Кстати, – сказал Псмит, – из-за тяжкой банковской работы и отвлекающих бесед с власть предержащими, я упустил спросить тебя, где ты окопался. Но где бы это ни было, ты, разумеется, должен оттуда убраться. В разгар нашего кризиса мы, безусловно, должны быть вместе. Я обзавелся уютной квартиркой в Клементс-Инн. Там есть вторая спальня. Она будет твоей.

– Дорогой мой, – сказал Майк. – Полная чушь. Я не могу тебя доить.

– Вы раните меня, товарищ Джексон. Ничего подобного я не предлагал. Мы деловые люди, практичные молодые банкиры. Я обращаюсь к вам с деловым предложением. Я предлагаю вам пост доверенного секретаря и советника в обмен на комфортабельное жилье. Обязанности будут незатруднительными. От вас требуется отклонять приглашения коронованных особ и выслушивать мои взгляды на Жизнь. Сверх этого делать ничего особенного не придется. Так что решено.

– Нет, – сказал Майк. – Я…

– Вы приступаете к выполнению своих обязанностей сегодня вечером. Где вы зацепились?

– В Далидже. Но послушай…

– Еще слово, и ты будешь уволен. Говорят же тебе, что все решено. А теперь помашем этому таксиметру и выскажем пожелание суровому аристократу на козлах отвезти нас в Далидж. Затем мы уложим кое-какие твои вещички в чемодан, отправив остальное поездом, вернемся в такси и пойдем куснуть отбивные в «Каритоне». Это знаменательный день в наших карьерах, товарищ Джексон. Мы должны поднять свой дух.

Больше протестов у Майка не нашлось. Возникшая мысль о спальне, она же гостиная, на Акация-роуд и о пантомимной даме сразила их наповал. В конце-то концов Псмит не принадлежал к ординарным людям. Вопрос о прихлебательстве не встает. Псмит пригласил его в свою квартиру совершенно так же, как в свой дом на неделю крикета.

– Знаешь, – сказал Псмит после некоторого молчания, пока такси кружило по улицам, – век живешь, век учишься. Был ли ты настолько погружен в свою работу нынче днем, что не слышал моей развлекательной болтовни с товарищем Бикерсдайком, или она была удостоена твоего внимания? Была? Ну, а заметил ли ты странное поведение товарища Росситера?

– Я подумал, что он поступил порядочно, не выдав тебя этой язве Бикерсдайку.

– Превосходно выражено. Это-то меня и поразило. Он получил неповторимую возможность, но воздержался от того, чтобы посадить меня в лужу. Признаюсь вам, товарищ Джексон, мое закаленное старое сердце было тронуто. Я сказал себе: «В товарище Росситере все-таки есть нечто достойное. Мне следует его культивировать». Я должен сделать своей обязанностью быть добрым к главе нашего Отдела. Он заслуживает всяческого внимания. Его поступок сияет, как доброе деяние в грешном мире. Чем этот поступок и был, разумеется. С нынешнего дня и далее я беру товарища Росситера под свое крыло. Мы словно бы въехали в сносно скверный квартал. Мы уже приближаемся? «По мраку Далиджа в Таксиметре».

Такси достигло далиджской станции, и Майк встал, чтобы дать указания шоферу. Они прогрохотали по Акация-роуд. Майк остановил такси и вышел. Краткое и несколько неловкое интервью с пантомимной дамой, в процессе которого Майк расстался с недельной квартирной платой в качестве компенсации за съезд без предупреждения, и он вновь уже сидел в такси, движущемся в направлении Клементс-Инн.

В эту ночь его чувства значительно отличались от того настроения, с которым он лег спать накануне. Отчасти это объяснялось превосходным ужином, а отчасти тем фактом, что квартира Псмита, хотя в настоящий момент и несколько хаотичная, обещала стать крайне комфортабельной. Однако главная причина этой перемены заключалась в том, что он обрел союзника. Тоскливому одиночеству пришел конец. О карьере в Коммерции он думал с не большим энтузиазмом, чем прежде, однако, вне всякого сомнения, с Псмитом будет легче коротать время после рабочего дня. Если в банке все пойдет хорошо, возможно, он убедится, что вытащил не самый плохой лотерейный билет.