Текст книги "Псмит в Сити"

12. В двух словах

Мистер Бикерсдайк сидел у себя в кабинете в Новом Азиатском банке перед грудой газет. То есть случайный наблюдатель счел бы его мистером Бикерсдайком. На самом же деле это был клокочущий вулкан в облике и костюме управляющего банком. В конторе никто в это утро не спорил, что управляющий с легкостью побил все былые рекорды. Штат и раньше наблюдал его в дурном расположении духа – причем часто, однако расположение его духа во всех предыдущих случаях, было, по сравнению с нынешним, расположением духа на редкость кроткого ягненка. Не прошло и десяти минут после его прибытия, как нервы всех и каждого натянулись до предела. Рассыльные, сбившись страждущей кучкой в подвале, обсуждали происходящее шепотом и пытались успокоить фибры своих душ примерно шестипенсовым количеством питья, известного под названием «неподслащенное».

Главы отделов, все до единого, поникли перед ураганом. На протяжении семи минут с четвертью мистер Бикерсдайк сумел отыскать провинность у каждого из них. Входящие Счета выскочил в ближайшую булочную, чтобы спешно выпить чашечку кофе и прийти в себя. Внешние Счета застыл за своей конторкой, глядя в пространство остекленелыми глазами человека, которого Перун поразил в кадык. Мистер Росситер был оторван от Псмита в разгар высоко технического обсуждения матча «Манчестер Юнайтед» как раз, когда он – с помощью комка бумаги – демонстрировал, как однажды Мередит на его глазах отпасовал из центра Сэнди Тернбуллу в кубковом полуфинале, и теперь прыгал туда-сюда, будто кузнечик. Мистер Уоллер, глава Кассового Отдела был вызван на ковер и, кротко выслушав поток обвинений, возвратился к своей конторке с видом выдранного спаниеля.

В здании банка лишь один человек среди множеств выглядел безмятежным и счастливым – Псмит.

Псмит было возобновил беседу о «Манчестер Юнайтед» по возвращении мистера Росситера из логова льва, на том месте, где их прервали, но, обнаружив, что глава Почтового Отдела не в настроении говорить о футболе (или о чем-либо еще), отложил свои замечания на потом и благодушно взялся за работу.

Мистер Бикерсдайк схватил одну из газет, развернул ее и начал шарить глазами по столбцам. Искать пришлось недолго. Газеты страдали от затишья, и его маленькая неприятность, которая в деловую неделю удостоилась бы разве что краткой заметки, теперь со всеми подробностями заняла три четверти столбца. Под заглавием «Забавные вопросы».

Мистер Бикерсдайк прочел несколько строчек и смял газету, свирепо фыркнув.

Следующая газета разделяла его собственные политические мнения. И она тоже отвела ему почти столбец под названием «Постыдная сцена в Кеннингфорде». И еще – редакционная заметка на ту же тему.

В ней излагалось именно то, что думал мистер Бикерсдайк, и на мгновение он утешился. Затем тяжкие мысли возобладали, и он нажал кнопку звонка.

– Пошлите ко мне мистера Смита, – сказал он.

Уильям, рассыльный, поставил Псмита в известность об отданном ему распоряжении.

Лицо Псмита просветлело.

– Всегда рад подсластить монотонность труда приятной беседой с Маленьким Кларенсом, – сказал он. – Я буду у него через секунду.

Он тщательно очистил свое перо, положил его рядом с гроссбухом, сдул пылинку с рукава и проследовал в кабинет управляющего.

Мистер Бикерсдайк принял его со зловещей сдержанностью тигра, изготовившегося к прыжку. Псмит с томной грациозностью встал возле стола в позе доверенного и любимого секретаря, ожидающего инструкций.

Тягостное безмолвие потяготело над кабинетом несколько секунд. Нарушил его Псмит, указав, что учетная ставка Английского банка не претерпела перемен. Он упомянул этот факт, словно черпал из него личное удовлетворение.

Мистер Бикерсдайк заговорил.

– Ну, мистер Смит? – сказал он.

– Вы пожелали увидеть меня по какой-то причине, сэр? – вкрадчиво осведомился Псмит.

– Вам прекрасно известно, почему я пожелал вас увидеть. Я хочу услышать, как вы объясните произошедшее вчера вечером.

– Можно ли мне сесть, сэр?

Он изящно опустился в кресло, не дожидаясь разрешения, и, поддернув брюки на коленях, просиял на управляющего чарующей улыбкой.

– Прискорбный случай, – сказал он, покачав головой. – Крайне прискорбный. Однако нам не следует слишком сурово судить этих неотесанных, необразованных людей. В периоды общего возбуждения эмоции низших классов легко выходят из-под контроля. Там, где вы или я…

Мистер Бикерсдайк перебил его:

– С меня довольно шутовства, мистер Смит.

Псмит поднял пару скорбных бровей.

– Шутовства, сэр?

– Я не понимаю, что побудило вас поступать так, как вы поступали вчера вечером, если только вы не совсем помешаны, как я начинаю подозревать.

– Но, право же, сэр, в моем поведении не было ничего особенного. Когда лавочник прикрепляется к вашему воротнику, что вам остается, как не ударить его по другой щеке? Я всего лишь защищался. Вы сами видели…

– Вы знаете, о чем я говорю. О вашем поведении во время моей речи.

– Превосходная речь, – учтиво прожурчал Псмит.

– Ну? – сказал мистер Бикерсдайк.

– Быть может, я несколько увлекся в моем усердии, сэр, но вы должны помнить, что мной руководили наилучшие побуждения. Мне казалось…

– Достаточно, мистер Смит. Признаюсь, я совершенно вас не понимаю…

– Именно так, сэр, – вздохнул Псмит.

– Вы словно бы, – продолжал мистер Бикерсдайк, входя во вкус своей темы и постепенно обретая все более богатые оттенки багровости, – вы словно бы задались целью досаждать мне. (– Нет-нет, – со стороны Псмита.) Я могу лишь предположить, что у вас помрачение рассудка. Вы следуете за мной в мой клуб…

– Наш клуб, – прожурчал Псмит.

– Будьте добры, не перебивать меня, мистер Смит. Вы преследуете меня по пятам в мой клуб…

– Чистейшая случайность, сэр. Мы встретились там, только и всего.

– Вы заявляетесь на митинги, где я выступаю, и ведете себя, как идиот.

Псмит чуточку застонал.

– Возможно, вы считаете это юмором, но могу вас заверить, это крайне неразумные выходки с вашей стороны. Новый Азиатский банк не место для юмора, и я полагаю…

– Прошу прощения, сэр, – сказал Псмит.

Знакомая фраза заставила управляющего подскочить. Сливовый цвет его лица стал еще сливовее.

– Я полностью согласен с вами, сэр, – сказал Псмит, – что банк не место для юмора.

– Тем лучше. Вы…

– И я в нем ни малейшего юмора не допускаю. Я пунктуально прихожу утром, работаю усердно и без передышки, пока мои труды не завершаются. Думается, наведя справки, вы убедитесь, что мистер Росситер удовлетворен моей работой…

– Это тут не…

– Право же, сэр, – сказал Псмит, – вы заблуждаетесь? Право же, ваша юрисдикция кончается вместе со служебными часами? Маленькие недоразумения, которые могли возникнуть между нами по завершении рабочего дня, вы не можете официально рассматривать, как провинность. Например, вы не можете уволить меня из банка, если мы были партнерами в бридже, и я сделал ренонс.

– Позвольте сказать вам, мистер Смит, что я могу вас уволить за нарочитую дерзость в конторе или нет.

– Склоняюсь перед знаниями, превосходящими мои, – сказал Псмит учтиво, – но, признаюсь, я сомневаюсь в этом. И, – добавил он, – есть еще один момент. Могу ли я продолжить?

– Если вам есть, что сказать, говорите.

Псмит закинул ногу за ногу и поправил воротник.

– Пожалуй, это деликатный вопрос, – сказал он, – но откровенность тем более обязательна. Между нами не должно быть секретов. Чтобы изложить мою позицию наиболее ясно, мне придется вернуться немного в прошлое, к тому времени, когда вы гостили у нас в доме в конце недели в августе и были приняты с распростертыми объятиями.

– Если вы рассчитываете извлечь выгоду из того факта, что я был гостем вашего отца…

– Вовсе нет, – сказал Псмит с упреком. – Вовсе нет. Вы меня не поняли. Я имею в виду вот что. Не хочу будить горькие воспоминания, но невозможно отрицать, что тогда между нами порой возникали некоторые пикировки. Вина, – великодушно признал Псмит, – возможно, была моей. Возможно, я был слишком требовательным, слишком придирчивым. Быть может, да. Однако факт остается фактом: вас посетила счастливая мысль заполучить меня в этот банк в убеждении, что чуть я окажусь здесь, вы обретете возможность – если мне дано право прибегнуть к такому выражению – задать мне перцу. Помнится, вы примерно сказали мне что-то в этом роде. Мне тяжко говорить это, но не думаете ли вы, что уволив меня, хотя глава моего отдела находит мою работу удовлетворительной, вы тем самым почти признаете, что откусили заметно больше, чем способны прожевать? Я всего лишь высказываю предположение.

Мистер Бикерсдайк привстал в кресле.

– Вы…

– Именно так, именно так! Но, – возвращаясь к главной теме, – разве нет? Это прискорбное дело напоминает мне историю Агезилая и Обидчивого Птеродактиля, каковую, поскольку вам она заведомо неизвестна, я расскажу. Агезилай…

Из горла мистера Бикерсдайка вырвался странный клекот.

– Я вас утомляю, – тактично сказал Псмит. – Достаточно сказать, что товарищ Агезилай причинил досаду птеродактилю, который ничем ему не мешал, и умное создание, чьим девизом было «Nemo me impune lacessit»[2]2
  «Никто не будет мне безнаказанно надоедать» (лат.).


[Закрыть], обернулось и укусило его. Укусило его хорошенько, так что Агезилай навсегда проникся отвращением к птеродактилям. Его нежелание тревожить их вошло в поговорку. Светские газеты того периода часто это обсуждали. Так давайте проведем параллель.

Тут мистер Бикерсдайк, который на протяжении этой речи все время булькал, попытался заговорить, но Псмит поспешил продолжить.

– Вы Агезилай, – сказал он. – Я Обидчивый Птеродактиль. Вы, если я могу так выразиться, по собственной доброй воле вмешавшись в мою жизнь, извлекли меня из безмятежно счастливого родного дома для того лишь, чтобы затащить меня сюда под свое начало и задать мне перцу. Однако, как ни любопытно, заметная часть указанной приправы достается вам. Разумеется, вы, если вам угодно, можете меня изгнать, что, как я уже упомянул, явится признанием провала вашего плана. Лично я, – сказал Псмит, – как близкий друг близкому другу, посоветовал бы вам стиснуть зубы. Никогда нельзя знать заранее, что произойдет. В любой момент я могу нарушить мой нынешний высокий стандарт усердия и превосходности, и тогда вам откроется, так сказать, случай взять меня за волосы там, где они покороче.

Он сделал паузу. Глаза мистера Бикерсдайка, даже в их нормальном состоянии несколько выпученные, теперь, казалось, в любой момент могли скатиться на пол. Его лицо из стадии сливовости перешло во что-то потустороннее. Иногда он испускал кудахтающий звук, но в остальном хранил молчание. Псмит, который некоторое время ждал чего-нибудь вроде отклика или критического замечания на свои высказывания, теперь встал.

– Эта маленькая беседа была для меня превеликим удовольствием, – сказал он благодушно, – но, боюсь, я не могу долее позволять радостям чисто светского общения мешать моим коммерческим занятиям. С вашего разрешения я вернусь в мой отдел, где мое отсутствие уже должно было вызвать недоуменные вопросы, а возможно, и растерянность. Однако, надеюсь, мы скоро встретимся в клубе. До свидания, сэр, до свидания.

Он покинул кабинет и мечтательно вернулся в Почтовый Отдел, а управляющий банком продолжал остекленело смотреть в никуда.

13. Майка переводят

Данный эпизод, так сказать, завершил первый акт коммерческой драмы, в котором Майк и Псмит получили ведущие роли. И, как обычно происходит по окончании акта, на некоторое время наступило затишье, прежде чем началось движение к следующей кульминации.

По мере того, как дни сменяли друг друга, Майк начал свыкаться с жизнью в банке и обнаруживать, что у нее есть и своя приятная сторона. Когда некоторое число людей трудится над чем-то общим, пусть даже не над тем, чему, будь это в их власти, посвятили бы свои жизни обязательно возникает атмосфера товарищества, нечто родственное, хотя в сотню раз слабее духа школы. Такое сообщество лишено главного слагаемого духа школы – гордости за нее и за ее достижения. Никто не способен гордиться достижениями банка. Когда Новый Азиатский банк выиграл организацию очередного японского займа, его служащие не вскочили на свои табуреты, разражаясь восторженными криками. Наоборот, они прикинули, какой дополнительной работой это обернется, и не скупились на ругательства, хотя нельзя было отрицать, что для банка это была большая победа – примерно, как выигрыш престижного матча для школы.

Банкам свойственна холодная безликость. А школа – живое существо.

Если исключить это важнейшее отличие, то Новый Азиатский банк все-таки имел некоторое сходство со школой. Хотя главы отделов не обладали самодержавностью учителей, и с тобой обходились более по-взрослому, как мужчина с мужчиной, все же привкус школьной республики был достаточно сильным. Большинство служащих банка – за исключением некоторых твердолобых молодых шотландцев, завербованных в других учреждениях Сити – были выпускниками престижных школ. В первую же неделю Майк обнаружил двух Старых Рикинцев. Знакомыми он их назвать не мог бы, они покинули школу, когда он играл в команде лишь второй год. Но все равно было приятно ощущать их рядом и чувствовать, что образование они получили там, где следовало.

Что до личного благополучия Майка, наличие этих двух Рикинцев оказалось крайне полезным. Оба знали все о его крикете и поделились этими сведениями с окружающими. Новый Азиатский банк, подобно большинству лондонских банков, поощрял спорт и имел команду, которая вполне могла потягаться с большинством второстепенных клубов. Отбытие двух лучших бэтсменов предыдущего сезона обеспечило Майку восторженный прием. Ведь Майк побывал в команде графства! Правда, он играл за свое графство всего раз, но это значения не имело. Он преодолел барьер, отделяющий бэтсмена второго класса от бэтсмена первого, и банк приветствовал его с благоговением. Игроки графств с неба каждый день не сыплются.

Майку не нравилось считать свою работу в банке жизненным призванием. Но к обитателям банка он не питал той враждебности, какую вызывали у него обитатели Седли. На последних он смотрел, как на принадлежность школы, а, следовательно, как на врагов.

Своих сослуживцев в банке он воспринимал, как товарищей по несчастью. Они все вместе плыли в одной лодке. Здесь были выпускники Тогбриджа, Далиджа, Бедфорда, Сент-Пола и десятка других школ. Одного-двух он знал по репутации, почерпнув необходимые сведения из ежегодного крикетного справочника. Баннистер, его веселый предшественник в Почтовом Отделе, сообразил он теперь, был тем самым Баннистером, который играл за Геддингтон против Рикина, когда он второй год играл в команде своей любимой школы. Манроу, великана в Долгосрочных Депозитах, он вспомнил как вожака риптонской стаи. Каждый день приносил новые открытия такого рода, и каждое все больше примиряло Майка с его участью. В Новом Азиатском банке собрались отличные ребята, и, если бы не тоскливая перспектива, которую сулило будущее – в отличие от большинства его сослуживцев Майка не манила жизнь на Востоке – он был бы вполне доволен.

Некоторым пятном была враждебность мистера Бикерсдайка. Псмит завел привычку по вечерам брать Майка с собой в клуб. И это никак не способствовало стиранию в памяти управляющего его давней стычки со Старым Рикинцем.

Касательно отзывов мистера Росситера, барометр по-прежнему показывал «ясно», и Майку в значительной мере удавалось избегать ковра управляющего, но дважды, когда он отправил письма без предварительной формальности их штемпелевания, мистер Бикерсдайк не упустил представившейся ему возможности. Если бы не эти случаи, жизнь была бы вполне приятной. Благотворные усилия Псмита превратили Почтовый Отдел в одну счастливую семью, и экс-владельцы тамошних конторок, а особенно Баннистер, не могли надивиться перемене в мистере Росситере. Он более не выпрыгивал из своего логова, будто охотящаяся пантера. Обращение с жалобами на своих подчиненных управляющему банком отошло в область преданий. Он утратил это искусство. Зрелище Псмита и мистера Росситера, шествующих в чаянии взаимно перекусить стало настолько привычным, что уже никем не замечалось.

– С помощью доброты, – сказал Псмит Майку после одной из этих экспедиций, – с помощью доброты и такта. Вот как это достигается. Я не оставляю надежды в один прекрасный день выдрессировать товарища Росситера прыгать сквозь бумажные обручи.

Так что жизнь Майка в банке стала вполне, вполне приятной.

Во внеслужебные часы он наслаждался развлечениями. Лондон был ему незнаком, и, имея в спутниках Псмита, он извлекал из столицы массу удовольствия. Вест-Энд не был Псмиту чужд, и гидом он оказался превосходным. Поначалу Майк с неизменной регулярностью возражал против привычки Псмита платить за все, но Псмит с томной твердостью отметал любые возражения.

– Я нуждаюсь в вас, товарищ Джексон, – сказал он, когда Майк заявил протест, обнаружив, что его ведут в партер второй вечер подряд. – Мы должны держаться вместе. Ваше место как моего доверенного секретаря и советника рядом со мной. Как знать, не снизойдет ли нынче на меня между вторым и третьим актом какая-нибудь светозарная мысль? Смогу ли я высказать ее моему соседу или девице с программками? Будьте при мне, товарищ Джексон или нам каюк.

И Майк был при нем.

К этому времени Майк настолько свыкся со своей работой, что мог с точностью до пяти минут предсказать, когда хлынут письма, и получил возможность тратить заметную часть своего времени, читая контрабандный роман за кипой гроссбухов или в чайной комнате. Новый Азиатский банк обеспечивал своих служащих чаем. По качеству он был скверным, а прилагавшийся к нему хлеб с маслом еще хуже. Но он обладал особым достоинством, создавая предлог отлучиться от своей конторки. Все стены чайной комнаты, находившейся в подвале, были усеяны большими печатными напоминаниями джентльменам, что на чай им отведено только десять минут, но мешкать там можно было ровно столько, сколько стерпит глава твоего отдела, то есть от двадцати минут до часа с четвертью.

Подобное положение вещей было слишком хорошим, чтобы продолжаться долго. Вскоре после Нового Года появился новый служащий, и Майк был переведен в другой отдел.

14. Мистер Уоллер являет себя в новом свете

Отдел, куда перевели Майка, именовался «Обналичка», а, точнее говоря, поступил он в ту секцию, которая называлась «Платящий Кассир». Важная обязанность швырять дублоны в окошечко принадлежала не Майку, но мистеру Уоллеру. Труд Майка был менее зрелищным и выполнялся на заднем плане при помощи пера, чернил и гроссбухов.

Порой, когда мистер Уоллер отправлялся подзакусить, Майк выступал в роли его заместителя и кассировал чеки, но уходил мистер Уоллер всегда в период затишья, и Майку редко выпадало выдавать сколько-нибудь внушительные суммы.

Ему нравилось работать в Кассовом Отделе. Ему нравился мистер Уоллер. Работа была легкой, а когда он все-таки допускал промахи, седобородый терпеливо исправлял их, а не использовал в качестве рычагов, чтобы зашвырнуть его в кабинет мистера Бикерсдайка, как не упустили бы случая поступить главы некоторых отделов. Кассир словно бы проникся симпатией к Майку, а Майк, как было ему свойственно, когда люди проявляли к нему дружелюбие, оборачивался к ним наилучшими своими сторонами. Майк, безмятежно спокойный, не подозревающий никаких подвохов, был совсем не похож на Майка, ощерившегося всеми своими колючками.

Псмит тем временем изнывал. Неслыханно, сказал он, чтобы человека лишили доверенного секретаря, даже не спросив у него разрешения.

– Это причиняет мне величайшие неудобства, – сообщил он Майку, меланхолично забредя в Кассовый Отдел как-то днем в период затишья. – Мне тебя не хватает на каждом шагу. Твой острый ум и готовность посочувствовать были для меня бесценны. А где я теперь? В темнице. Только что я развил мысль, не лишенную блеска. Сообщить ее было некому, кроме неофита. И я сообщил ее ему, а дурень только рот разинул. Говорю вам, товарищ Джексон, я чувствую себя, подобно льву, которого лишили его львенка. Я чувствую себя, как Маршалл, если бы с вывески их магазина убрали Снелгрува, или, как мог бы почувствовать себя Гайд, проснувшись поутру и обнаружив, что Парка с ним больше нет. Товарищ Росситер делает, что может. Мы все еще скорбно поминаем «Манчестер Юнайтед» – вчера в первой же кубковой игре они вылетели, и товарищ Росситер носит траур – но это совсем не то. Я пытаюсь работать, но и это бесполезно. Меня влекут от гроссбуха к гроссбуху, чтобы рассеять мою печаль. И когда добиваются от меня улыбки, полагают, будто я забыл. Но я не забываю. Я сломленный тростник. Новый образчик, которым заменили тебя, так близок к Пределу, как мне еще не доводилось видеть. Природная язва. Ну-ну, мне пора. Товарищ Росситер ждет меня.

Преемник Майка, юнец по фамилии Бристоу, постоянно погружал Псмита в меланхолические размышления. Худший его недостаток – исправлению не поддающийся – заключался в том, что он не был Майком. Другие же – в теории поддающиеся – были многочисленными. Покрой его одежды ввергал в ужас чувствительную душу Псмита, стоило ему взглянуть на нее. Тот факт, что неофит носил съемные манжеты, которые перед началом работы снимал и складывал глянцевитой пирамидкой на конторке перед собой, не являлся доказательством врожденной порочности характера, однако не мог не восстановить против него Старого Итонца. Согласно философии Псмита человек, надевший съемные манжеты, преступил предел человеческой терпимости. Вдобавок Бристоу щеголял черными усиками и кольцом, а это, как Псмит указал Майку, ставило последнюю точку.

Майк иногда заходил в Почтовый Отдел послушать разговоры этой пары. Бристоу всегда был само дружелюбие. Он обычно именовал Псмита «Смити», что очень смешило Майка, но Псмита, словно бы, особенно не забавляло. С другой стороны, когда он, практически неизменно, называл Майка «Мистер Крикетист», Майк, казалось, никакого юмора здесь не улавливал, хотя такое обращение всегда вызывало у Псмита бледную истомленную улыбку, будто разбитое сердце подбодрилось против собственной воли.

Общий результат появления Бристоу сводился к тому, что Псмит в отсутствие тягот срочной работы большую часть своего времени проводил в пределах Кассового Отдела, беседуя с Майком и мистером Уоллером. Последний словно бы не разделял неодобрительное отношение других глав отделов к визитерам их подчиненных. Если только работы не было действительно много, – а тогда из его уст срывалась мягкая укоризна, – он не возражал, что Майк для Псмита всегда дома. Эта терпимость как раз порой и навлекала на него немилость мистера Бикерсдайка. Управляющий не так уж часто обходил дозором контору банка, но это случалось, и беседа, которая последовала после того, как он застал Хатчинсона, служащего Кассового Отдела, уютно откинувшимся на табурете к стене и читающим спортивные новости из розовой газеты приятелю из Отдела Внешних Счетов, который вольно раскинулся на полу возле него, не принадлежала к самым блаженным воспоминаниям мистера Уоллера. Но мистер Уоллер был слишком мягкосердечен и предпочитал не докучать своим помощникам, если это не было абсолютно необходимо. Суть же заключалась в том, что штат Нового Азиатского банка был раздут. В избытке была не работа, в избытке были люди.

Лондонский филиал банка в сущности представлял собой не более, чем питомник. Восточные филиалы постоянно требовали все новых служащих; вот они и постигали в лондонском филиале тонкости банковского дела, была ли там для них работа или нет.

Вслед за одним из этих псмитовских визитов мистер Уоллер вдруг проявил новую и совершенно неожиданную грань в своем характере. В состоянии некоторой депрессии Псмит пришел, чтобы, как обычно, обсудить Бристоу. Оказалось, что утром Бристоу явился на службу в щегольском жилете такой впечатляющей расцветки, что Псмит категорически отказался сидеть в одном отделе с подобным жилетом.

– Из-за комбинации товарищей Бристоу и Бикерсдайка, – жалобно сказал Псмит, – работа становится для меня непосильной. Начинает циркулировать шепот: «Псмит вышел в тираж. Как реформатор он не более, чем «еще там присутствовал». Он теряет свою искрометность». Но что я могу? Приглядывать за ними обоими единовременно я не в силах. Едва я сосредоточусь на товарище Бикерсдайке и словно бы принесу ему пользу, что происходит? А то, что товарищ Бристоу втихомолку ускользает и обзаводится чем-то вроде пламенного шерстяного заката. Я узрел сию вещь внезапно. Говорю вам, я был потрясен. Жилет этот бьет вас внезапностью. Как тут рукам не опуститься? Я всегда прилагаю усилия думать хорошо о ближних моих. Как энергичный социалист я тщусь увидеть то прекрасное, что в нем имеется, но это тяжко. Товарищ Бристоу – самый веский аргумент против равенства людей, с каким я когда-либо сталкивался.

Именно тут мистер Уоллер и вмешался.

– Я думаю, вы, право же, должны позволить Джексону заниматься его работой, Смит, – сказал он. – Слишком уж много разговоров.

– Мой вечный грех, – печально сказал Псмит. – Ну-ну, я пойду и постараюсь выдержать, но это тяжкая задача.

Он, пошатываясь, удалился в направлении Почтового Отдела.

– Джексон, будьте так добры, замените меня на несколько минут. Мне надо кое о чем поговорить с Входящими Счетами. Я скоро вернусь.

Майк все больше привыкал заменять кассира на краткие сроки. Обычно случалось это раза два в день. Строго говоря, мистер Уоллер поступал неправильно, оставляя столь важную обязанность, как реальное обналичивание чеков на неопытного подчиненного уровня Майка, однако Новый Азиатский банк отличался от большинства банков тем, что операции сквозь окошечко редко оказывались значительными. Люди относительно часто заходили получать по чеку два-три фунта, но внушительные суммы отсчитывались очень редко.

Завершив свое дело с Входящими Счетами, мистер Уоллер направил свои стопы обратно кружным путем, включившим Почтовый Отдел.

Псмит с бледным нахмуренным лицом вписывал цифры в гроссбух. Старый Итонец приветствовал его слабой улыбкой святого мученика, твердо решившего сохранять бодрость даже на костре.

– Товарищ Бристоу, – сказал он.

– Что, Смити, – осведомился тот, оборачиваясь.

Псмит скорбно обратил внимание мистера Уоллера на жилет, расцветка которого бесспорно бросалась в глаза.

– Ничего, – сказал Псмит, – я просто хотел взглянуть на вас.

– Остряк, – сказал Бристоу, возвращаясь к своей работе.

Псмит взглянул на мистера Уоллера, словно говоря: «Видите, что я вынужден терпеть. И все же, я не сдаюсь».

– А… э… Смит, – сказал мистер Уоллер, – когда вы разговаривали с Джексоном вот сейчас…

– Не продолжайте, – сказал Псмит. – Более это не повторится. Я не должен нарушать работу вашего отдела в поисках слова сочувствия. С какой стати? Я буду терпеть товарища Бристоу, как положено мужчине. В конце-то концов в зоопарке можно увидеть что-нибудь и похуже.

– Нет-нет, – торопливо сказал мистер Уоллер. – Я имел в виду не это. Разумеется, продолжайте время от времени посещать нас, если это не сказывается на вашей работе. Но я только что слышал, как вы назвали Бристоу товарищем Бристоу?

– К сожалению, так, – сказал Псмит. – Мне следует избавиться от этой привычки, не то он возомнит о себе.

– И когда вы говорили с Джексоном, вы назвали себя социалистом.

– Социализм – страсть всей моей жизни, – сказал Псмит.

Лицо мистера Уоллера засияло. От оживления он даже начал запинаться.

– Я в восторге, – сказал он. – Право, в восторге. Я тоже…

– Соратник в Великом Деле? – сказал Псмит.

– Э-э… Вот именно.

Псмит торжественно протянул руку. Мистер Уоллер с энтузиазмом потряс ее.

– Мне никогда не хотелось говорить об этом в конторе, – сказал мистер Уоллер, – но я тоже всей душой предан Движению.

– Ваше за Революцию? – осведомился Псмит.

– Именно так, именно так. Вот именно. Я вот подумал… дело в том, что я имею обыкновение выступать по воскресеньям на открытом воздухе, и…

– Гайд-Парк?

– Нет. Нет. Клапамский Выгон. Ближе… э… к месту моего жительства. Теперь, поскольку вы интересуетесь Движением, я подумал, может быть, вы захотите прийти в следующее воскресенье послушать, как я буду говорить? Ну, конечно, если вы не наметили чего-нибудь поинтереснее.

– С чрезвычайным удовольствием, – сказал Псмит.

– Отлично. Прихватите с собой Джексона, а после вы оба, если пожелаете, могли бы поужинать со мной.

– От души благодарю.

– Может быть, вы сами выступите?

– Нет, – сказал Псмит. – Нет. Думаю, что нет. Мой социализм по сути практический. Говорю я редко. Но послушать вас будет истинным наслаждением. Каков… э… оттенок ваших речей?

– Ну-у, – сказал мистер Уоллер, нервно подергивая бороду, – конечно, я… Ну, я, пожалуй, несколько ожесточен…

– Да-да.

– Немножко саркастичен и ироничен.

– А как же иначе? – согласился Псмит. – Я буду предвкушать воскресенье всеми вибрирующими фибрами. И товарищ Джексон будет рядом со мной.

– Отлично, – сказал мистер Уоллер. – Я пойду и сообщу ему об этом.