Текст книги "Вся правда о Муллинерах (сборник)"

– Потому-то я и попросил вас приехать. Надеялся, что вы сумеете разрушить чары.

– Разрушу, разрушу! – добродушно пообещал мистер Маккинон.

За обедом литературный агент почти все время молчал, но Джеймса это не встревожило. Мистер Маккинон всегда был молчаливым едоком. Время от времени Джеймс замечал, что он поглядывает на девушку, которой уже стало настолько лучше, что она могла спускаться в столовую, трогательно прихрамывая. Но прочесть что-либо на лице литературного агента было невозможно. Тем не менее просто смотреть на это лицо – уже было утешением. Такое невозмутимое, такое солидное, ну просто бесчувственный кокосовый орех.

– Вы мне очень помогли, – сказал Джеймс со вздохом облегчения, провожая мистера Маккинона после обеда к его автомобилю.

Мистер Маккинон промолчал. Он был словно погружен в размышления.

– Родмен, – сказал он, сев на заднее сиденье. – Я обдумал ваше предложение ввести в «Тайную девятку» любовную интригу. Мне кажется, вы совершенно правы. Именно ее не хватало роману. В конце-то концов, что в мире важнее любви? Любовь… любовь – да, это самое прекрасное слово в нашем языке! Введите в роман героиню, и пусть она выйдет замуж за Лестера Гейджа.

– Если, – угрюмо заявил Джеймс, – она умудрится в него пролезть, то замуж выйдет за загадочного прокаженного. Но послушайте, я не понимаю…

– Я изменился, увидев эту девушку, – продолжал мистер Маккинон, и, когда Джеймс в ужасе уставился на него, сваренные вкрутую глаза литературного агента наполнились слезами. Он откровенно хлюпнул носом. – Да, увидев, как она сидит там под розами, а вокруг льется благоухание жимолости и все такое прочее, и пичужки так звонко поют в саду, и солнышко ласкает ее личико. Девочка чистая, как воздух гор Шотландии моей! – прошептал он, утирая глаза. – Чистая, как воздух гор моих, Родмен! – произнес он дрожащим голосом. – Я решил, что мы обошлись слишком жестоко с Поддером и Уиггсом. Дом Уиггса недавно посетил тяжкий недуг. Ну как можно жестоко обойтись с человеком, чей дом посетил тяжкий недуг, а? Нет-нет! Я аннулирую этот договор: двенадцать процентов и никаких авансов.

– Что?!

– Но вы при этом ничего не потеряете, Родмен. Нет-нет, вы ничего на этом не потеряете, малый. Я собираюсь отказаться от положенного мне процента. Девочка чистая, как воздух гор моих!

Автомобиль покатил по дороге. Мистер Маккинон отчаянно сморкался на заднем сиденье.

– Это конец! – сказал Джеймс.

Тут необходимо сделать паузу и обозреть непредубежденным оком ситуацию, в которой очутился Джеймс Родмен. Среднестатистический человек не сумеет оценить ее должным образом, если не поставит себя на место Джеймса. Ему покажется, что Джеймс поднял много шума из ничего. С каждым днем его притягивала все ближе и ближе обворожительная девушка с большими голубыми глазами. Бесспорно, ему можно позавидовать, а уж никак не жалеть его.

Однако нам следует помнить, что Джеймс был врожденным холостяком. И никакой обыкновенный мужчина, мечтательно предвкушающий в будущем уютный семейный очаг с любящей женой, которая подает ему шлепанцы и меняет граммофонные пластинки, не в состоянии постичь неукротимую мощь инстинкта самосохранения, что властвует над врожденным холостяком в момент приближения опасности.

Джеймс Родмен от природы питал ужас к брачным союзам. Несмотря на молодость, он успел обзавестись множеством привычек, дорогих ему, как сама жизнь. И он чувствовал, что жена покончит с этими привычками еще до истечения последней недели медового месяца.

Джеймс любил завтракать в постели, а позавтракав – покурить в постели, выбивая пепел из трубки на ковер. Какая жена потерпит подобное сибаритство?

Джеймс любил проводить свои дни в тенниске, серых брюках спортивного покроя и шлепанцах. Какая жена успокоится, пока не напялит на мужа жесткий воротничок, тесные штиблеты и строгий костюм и не потащит его с собой на thеs musicaux[7]7
  Музыкальный вечер (фр.).


[Закрыть].

Такие мысли – и тысячи им подобных – мелькали в голове злополучного молодого человека, пока дни шли за днями, и каждый, казалось, подталкивал его все ближе к краю пропасти. Судьба словно бы извлекала злорадное удовольствие, ставя его в безвыходное положение. Теперь, когда девушке было разрешено вставать с постели, она проводила дни, сидя в кресле на крыльце среди солнечных зайчиков, и Джеймс был вынужден читать ей – и к тому же стихи! Причем не бодрые жизнеутверждающие стихи, которые выдают нынешние юноши, – забористые, честные стихи о грехе, о газовых заводах, о разлагающихся трупах, но безнадежно старомодные, с рифмами, посвященные почти исключительно любви. К тому же погода оставалась великолепной. Жимолость поила своим благоуханием легкие ветерки; розы над крыльцом чуть покачивали свои алые головки; цветы в саду были даже прелестнее, чем раньше; птички распевали, надрывая свои крохотные горлышки. И каждый вечер был украшен несравненным закатом. Казалось, природа подстраивает это нарочно.

Наконец, когда доктор Брейди уходил после своего очередного визита, Джеймс перехватил его и поставил вопрос ребром:

– Когда ей можно будет уехать?

Доктор потрепал его по плечу.

– Еще не сейчас, Родмен, – сказал он тихим все понимающим голосом. – Вам нет причин расстраиваться. Ей придется оставаться здесь еще дни, и дни, и дни – если не сказать недели, и недели, и недели.

– Недели и недели! – вскричал Джеймс.

– И недели, – дополнил доктор Брейди, игриво ткнув Джеймса в грудобрюшную преграду. – Удачи вам, мой мальчик, – сказал он. – Удачи вам!

Джеймсу стало чуть легче, когда рассиропившийся врач тут же споткнулся об Уильяма, разлегшегося поперек дорожки, и сломал свой стетоскоп. Если человек находится на пределе, как Джеймс, всякая мелочь во благо.

После этой беседы он уныло брел к дому, но тут его остановила румяная экономка.

– Барышня желает поговорить с вами, сэр, – сказала румяная, потирая руки.

– Значит, желает? – повторил Джеймс глухим голосом.

– И личико у нее такое премиленькое, такое прехорошенькое, сэр. Ах, сэр, вы даже не поверите! Сидит там, как Божий ангел, и милые ее глазки так и сияют!

– Не надо! – неистово возопил Джеймс. – Не надо!!!

Девушка полулежала на подложенных под спину подушках, и он в очередной раз подумал, до чего она ему антипатична. И одновременно некая сила, от которой он отбивался, как безумный, нашептывала ему: «Подойди к ней, возьми эту нежную ручку в свои, еле слышно скажи в это ушко пылкие слова, которые понудят это личико отвернуться и залиться алой краской!»

– Миссис Старая Карга, как бишь ее, сказала, что вы хотите поговорить со мной.

Девушка кивнула:

– Я получила письмо от дяди Генри. Я написала ему, как только мне стало легче, и сообщила, что произошло. Он приедет завтра утром.

– Дядя Генри?

– Я его называю так, но на самом деле он мне не родственник. Он мой опекун. Он и папочка были офицерами в одном полку, и, когда папочку убили на афганской границе, он умер на руках дяди Генри и с последним вздохом попросил его заботиться обо мне.

Джеймс вздрогнул. В его сердце пробудилась внезапная безумная надежда. Много лет назад, вспомнилось ему, он прочитал роман своей тетушки, озаглавленный «Клятва Руперта», и в этом романе…

– Я помолвлена с ним, – тихо сказала девушка.

– Уф-ф! – завопил Джеймс.

– Что? – растерянно спросила девушка.

– Небольшая судорога, – объяснил Джеймс. Его била радостная дрожь. Безумная надежда сбылась!

– Предсмертным желанием папочки было, чтобы мы поженились, – пролепетала девушка.

– Очень разумно с его стороны, очень-очень разумно, – сказал Джеймс с глубокой искренностью.

– И все же, – продолжала она с некоторой грустью, – иногда мне кажется…

– Не надо! – твердо заявил Джеймс. – Не надо! Вы должны уважать последнее предсмертное желание папочки, тут уж никуда не денешься. Значит, он приезжает завтра, так? Превосходно, превосходно. Ко второму завтраку, я полагаю? Превосходно. Сейчас сбегаю вниз, скажу миссис Как-Ее-Там, чтобы она поджарила дополнительную отбивную.

Наутро Джеймс прохаживался по саду, покуривая трубку, с легким радостным сердцем. Черная туча над его головой словно рассеялась. Все шло к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров. Он завершил «Тайную девятку» и отправил рукопись мистеру Маккинону, и теперь, во время неторопливой прогулки, в его голове складывался потрясающий сюжет о человеке с одной половиной лица, обитающем в тайной берлоге, который поверг Лондон в панику множеством убийств, леденящих кровь. Кровь же они леденили потому, что у каждой найденной жертвы в наличии имелась только одна половина лица. Вторая была оттяпана предположительно каким-то тупым орудием.

Сюжет складывался великолепно, как вдруг его внимание отвлек пронзительный вопль. Из кустов, окаймлявших струившуюся за садом речку, выскочила румяная экономка.

– Ох, сэр! Ох, сэр! Ох, сэр!

– Что такое? – раздраженно перебил Джеймс.

– Ох, сэр! Ох, сэр! Ох, сэр!

– Ну да. Но что дальше?

– Собачка, сэр! Она в реке.

– Ну, так свистните ей, чтобы вылезла.

– Ох, сэр! Поторопитесь! Она утонет!

Джеймс последовал за своей проводницей через кусты, сбрасывая на ходу пиджак. Он твердил себе: «Я не стану спасать эту собаку. Эта собака мне не нравится. Ей давно пора выкупаться, и в любом случае будет проще остаться на берегу и выудить ее граблями. Только осел из романа Лейлы Дж. Розоуэй станет нырять в чертову речку, чтобы спасти…»

И он нырнул на полуслове. Тото, испугавшись громкого всплеска, быстро поплыл к берегу, но уплыть от Джеймса ему не удалось. Крепко схватив его за шкирку, Джеймс взбежал по откосу и зарысил к дому. Экономка рысила за ним.

Девушка сидела на крыльце. Над ней склонился высокий мужчина с военной выправкой, проницательными глазами и сединой в волосах. Экономка пришла к финишу первой.

– Ох, мисс! Тото! В речке! Он его спас! Бросился в воду и спас его!

Девушка судорожно вздохнула.

– Беззаветное мужество, будь я! Прах меня побери! Да, беззаветное, чтоб мне! – воскликнул мужчина с военной выправкой.

Девушка как будто очнулась от грез.

– Дядя Генри, это мистер Родмен. Мистер Родмен, мой опекун полковник Картерет.

– Горжусь знакомством с вами, сэр! – сказал полковник и погладил щеточку усов, а его прямодушные голубые глаза заблестели. – Ни о чем более доблестном мне слышать не доводилось, прах меня побери!

– Вы отважны… отважны… – прошептала девушка.

– Я промок насквозь… промок насквозь, – сказал Джеймс и поднялся наверх переодеться.

Когда он спустился ко второму завтраку, к его большому облегчению, оказалось, что девушка решила позавтракать у себя. Полковник Картерет молчал, занятый своими мыслями. Джеймс в роли гостеприимного хозяина превзошел себя, предлагая ему на выбор погоду, гольф, Индию, правительство, дороговизну жизни, крикет, нынешнее повальное увлечение танцами, а также убийц, с которыми ему довелось познакомиться, однако полковник хранил свое странное, рассеянное молчание. Только когда со стола было убрано и Джеймс достал сигареты, полковник внезапно вышел из своего транса.

– Родмен, – сказал он, – мне хотелось бы поговорить с вами.

– Да? – поощрительно сказал Джеймс, думая: лучше поздно, чем никогда.

– Родмен, – сказал полковник Картерет, – а вернее, Джордж… Могу я называть вас Джорджем? – добавил он с грустной мягкостью, в которой крылось особое обаяние.

– Разумеется, – ответил Джеймс, – если вам так хочется. Хотя мое имя Джеймс.

– Джеймс, э? Ну-ну, в конце-то концов разница невелика, э, гм, будь я, прах меня побери, а? – сказал полковник, на миг вновь возвращаясь к своему солдатскому прямодушию. – Ну, так вот, Джеймс, мне надо кое-что вам сказать. Может быть, мисс Мейнард… может быть, Роза говорила вам что-нибудь обо мне в… э… в отношении себя самой?

– Она упомянула, что вы помолвлены.

Сурово сжатые губы полковника дрогнули.

– Уже нет, – сказал он.

– Что?!

– Уже нет, Джон, мой мальчик.

– Джеймс.

– Нет, Джеймс, мой мальчик, уже нет. Пока вы наверху переодевались в сухую одежду, она сказала мне – разрыдавшись, бедная девочка, – что хотела бы разорвать нашу помолвку.

Джеймс привскочил, щеки у него побелели.

– Не может быть, – ахнул он.

Полковник Картерет кивнул. Он смотрел в окно, и в его благородных глазах пряталось страдание.

– Чепуха! – вскричал Джеймс. – Нелепость! Она… ей нельзя позволять вот так своевольничать. То есть я хочу сказать, так не поступают!

– Не думайте обо мне, мой мальчик.

– Я не… я хочу сказать, она объяснила причину?

– Ее глаза объяснили.

– Ее глаза?

– Ее глаза, когда она смотрела на вас там на крыльце – на вас, молодого героя, только что спасшего жизнь ее любимой собачки. Вы, вы завоевали это нежное сердечко, мой мальчик.

– Ну, послушайте! – отбивался Джеймс. – Неужели вы хотите убедить меня, что девушка может влюбиться в кого-то только потому, что этот кто-то вытащил из реки ее собаку?

– Разумеется! – удивленно сказал полковник. – Более весомой причины она не могла найти. – Он вздохнул. – Старая, старая история, мой мальчик. Юность – к юности. Я стар. Мне следовало бы знать, следовало бы предвидеть… да, юность – к юности.

– Вы же вовсе не стары.

– Да-да.

– Нет-нет.

– Да-да.

– Да перестаньте же бубнить «да-да»! – возопил Джеймс, вцепляясь себе в волосы. – К тому же ей нужен надежный старый хрыч… то есть надежный человек средних лет, который окружит ее нежными заботами.

Полковник Картерет с доброй улыбкой покачал головой.

– Это лишь донкихотство, мой мальчик. С вашей стороны крайне великодушно говорить так, но – нет-нет.

– Да-да.

– Нет-нет. – Он на мгновение крепко сжал руку Джеймса, потом встал и направился к двери. – Вот и все, что я хотел сказать, Том.

– Джеймс.

– Джеймс. Я просто подумал, что вам следует узнать, как обстоят дела. Идите к ней, мой мальчик, идите к ней, и пусть мысль о разбитых мечтах старика не помешает вам излить перед ней свое сердце. Я старый солдат, мой мальчик, старый солдат. И научился стойко встречать невзгоды. Но пожалуй… пожалуй, сейчас я вас оставлю. Мне… мне хотелось бы немного побыть одному. Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в малиннике.

Он не успел выйти, как Джеймс тоже покинул комнату. Он взял шляпу, трость и, ничего перед собой не видя, побрел вон из сада, сам не зная куда. Его мозг был парализован. Затем, когда способность мыслить вернулась к нему, он сказал себе, что должен был бы предвидеть эту последнюю пакость. Ведь Лейла Дж. Розоуэй особенно входила в раж, описывая трагическую фигуру опекуна, который влюблен в свою опекаемую, но уступает ее более молодому человеку. Неудивительно, что девушка расторгла помолвку. Любой пожилой опекун, который позволяет себе приблизиться к коттеджу «Жимолость» хотя бы на милю, просто напрашивается на неприятности. Затем, когда Джеймс повернулся и пошел назад, им овладело тупое упрямство. С какой стати, спросил он себя, им распоряжаются подобным образом? Если этой девице вздумалось дать полковнику от ворот поворот, почему он-то должен служить козлом отпущения?

Теперь он ясно видел, как поступит. Не согласится, и все! А если им это придется не по вкусу, пусть подавятся.

Исполненный новой решимости, он твердым шагом вошел в калитку. Из кустов малины появилась высокая с военной выправкой фигура и пошла ему навстречу.

– Ну? – сказал полковник Картерет.

– Ну? – сказал Джеймс с вызовом.

– Должен ли я вас поздравить?

Джеймс встретил взгляд проницательных голубых глаз и замялся. Дело оказалось совсем не таким простым, как ему мнилось.

– Ну, э… – сказал он.

В проницательных голубых глазах появился взгляд, которого Джеймс еще в них не видел. Это был суровый, непреклонный взгляд, который, надо полагать, заслужил старому воину среди его солдат прозвище Картерет Холодная Сталь.

– Вы не попросили Розу выйти за вас замуж?

– Э… нет. Пока еще нет.

Проницательные голубые глаза стали еще проницательнее и еще голубее.

– Родмен, – сказал полковник Картерет странным ровным голосом, – я знаю эту девочку с тех пор, как она была малюткой. Годы и годы она была для меня всем. Ее отец умер у меня на руках и с последним вздохом поручил мне позаботиться, чтобы с его сокровищем не случилось ничего дурного. Я выходил ее от свинки, от кори… о да, и от ветрянки… и я живу лишь ради ее счастья.

Он умолк так многозначительно, что у Джеймса по коже забегали мурашки.

– Родмен, – сказал полковник, – знаете, что я сделаю с тем, кто попробует играть чувствами моей девочки? – Он сунул руку в карман брюк, и в солнечных лучах блеснул револьвер самого зловещего вида. – Я застрелю его, как собаку.

– Как собаку? – запинаясь, переспросил Джеймс.

– Как собаку, – подтвердил полковник Картерет и, взяв Джеймса под локоть, повернул его лицом к дому. – Она на крыльце. Идите к ней. И если… – Он внезапно умолк. – Ну-ну! – продолжал он более ласковым тоном. – Я к вам несправедлив, мой мальчик. Я знаю это.

– Крайне несправедливы, – лихорадочно подтвердил Джеймс.

– Ваше сердце чуждо обману.

– Абсолютно, – сказал Джеймс.

– Ну так идите к ней, мой мальчик. Возможно, потом вам надо будет сообщить мне кое-что. Вы найдете меня среди клубничных грядок.

На крыльце было очень прохладно и благоуханно. Вверху среди роз играли и смеялись ветерки. Где-то в отдалении звенели овечьи колокольчики, а в живой изгороди дрозд завел свою предвечернюю песню.

Из-за накрытого к чаю бамбукового столика Роза Мейнард смотрела, как Джеймс, спотыкаясь, бредет по тропинке.

– Чай ждет! – весело крикнула она. – А где дядя Генри? – На миг ее лилейное личико омрачили жалость и горечь. – Ах, я забыла! – прошептала она.

– Он в клубнике, – сказал Джеймс тихим голосом.

Она грустно кивнула.

– Конечно, конечно… Ах, почему жизнь так жестока? – уловил Джеймс еле слышные слова.

Он сел. Он поглядел на девушку. Она откинулась на спинку кресла, закрыв глаза, и он подумал, что еще ни разу в жизни не видел такой отвратной пигалицы. Мысль о том, что все оставшиеся свои дни он будет проводить в ее обществе, вызывала в нем глубочайшее возмущение. Он всегда категорически не желал бракосочетаться с кем бы то ни было. Но если, как случается даже с лучшими из нас, ему пришлось бы потанцевать на собственной свадьбе, он всегда таил надежду, что спутницей его жизни станет чемпионка по гольфу, которая поможет ему отработать кое-какие удары и улучшить его общий счет, в результате чего ему хоть что-то перепадет от этой катастрофы. Но связать свою судьбу с девушкой, которая читает книги его тетки – да еще с удовольствием, – с девушкой, способной терпеть присутствие собачки Тото, с девушкой, которая по-детски очаровательно хлопает в ладоши при виде распустившейся настурции, – нет, это было уже чересчур. Тем не менее он взял ее ручку и заговорил:

– Мисс Мейнард… Роза…

Она открыла глаза и потупила их. Ее щечки порозовели. И тщетно собачка Тото стояла рядом с ней на задних лапках, выклянчивая кусочек кекса.

– Позвольте, я расскажу вам одну историю. Жил да был одинокий человек, который проводил свои дни в полном уединении в затерянном на краю света коттедже…

Он умолк. Неужели эту тошнотворную чушь несет Джеймс Родмен?

– Да? – прошептала девушка.

– Но в один прекраснейший день к нему неведомо откуда явилась маленькая принцесса-фея. Она…

Он вновь умолк, однако на этот раз не просто потому, что устыдился слушать собственный голос. Прервать душещипательную историю его понудил бамбуковый столик, который вдруг начал медленно воспарять над полом, одновременно наклоняясь и обливая ему брюки горячим чаем.

– Ох! – вскричал Джеймс, взмывая в воздух.

А столик все продолжал воспарять, пока не опрокинулся, открыв непрезентабельную морду Уильяма, который, укрытый скатертью, уютно там вздремнул. Теперь он неторопливо двинулся вперед, не спуская глаз с Тото. Много-много дней Уильям изнывал от желания раз и навсегда проверить на опыте, съедобен Тото или нет. Иногда он полагал, что да, съедобен, а иногда, что нет, не съедобен. И вот теперь как будто представился прекрасный случай для окончательного решения этой проблемы. Он надвигался на объект своего эксперимента, издавая ноздрями посвистывание, очень напоминающее песенку закипающего чайника. И Тото, бросив на него один-единственный продолжительный взгляд, исполненный неописуемого ужаса, поджал изящный хвостик, повернулся и помчался прочь, ища спасения. Он летел, как из лука стрела, прямо к садовой калитке, и Уильям, с некоторой досадой стряхнув с головы вазочку с джемом, последовал за ним тяжеловесным галопом. Роза Мейнард, трепеща, поднялась с кресла.

– Ах, спасите, спасите его! – вскричала она.

Без единого слова Джеймс присоединился к процессии. Его интерес к Тото был весьма умеренным. Стремился же он приблизиться к Уильяму на расстояние достаточно близкое, чтобы побеседовать с ним по душам о чае на своих брюках. Он выскочил на дорогу и увидел, что дистанция между участниками забега практически не изменилась. Тото при всей своей миниатюрности показал себя великолепным спринтером и, чуть притормозив на повороте, поднял облако пыли. Уильям мчался за ним. Джеймс мчался за Уильямом.

В таком порядке они миновали амбар фермера Беркитта, коровник фермера Джилса, то место, где до большого пожара стоял свинарник фермера Уиллетса, а также трактир «Виноградная гроздь» – владелец Джонатан Биггс с правом продавать табачные изделия, вина и крепкие напитки. И вот, когда они свернули в проулок, ведущий мимо курятника фермера Робинсона, сообразительный Тото юркнул в небольшую сточную трубу.

– Уильям! – взревел Джеймс, приближаясь размашистой рысью.

Он остановился, чтобы выломать сук из живой изгороди, и грозно ринулся вперед.

Уильям было лег на брюхо и припал к трубе, испуская звуки, которые в ее недрах преображались в нечто похожее на пение валторны, но при появлении Джеймса вскочил и радостно кинулся ему навстречу. Его глаза сияли дружелюбием и теплой привязанностью. Упершись передними лапами в грудь Джеймса, он с молниеносной быстротой трижды облизал ему лицо. И тут внутри Джеймса что-то щелкнуло. Завеса спала с его глаз. Впервые он узрел Уильяма в его истинной ипостаси: пес, который спасает своего хозяина от ужасной опасности. В душе Джеймса всколыхнулась волна нежности.

– Уильям! – пробормотал он. – Уильям!

Уильям тем временем в чаянии ужина уже перекусывал обломком кирпича, который обнаружил на дороге. Джеймс нагнулся и ласково его погладил.

– Уильям, – прошептал он, – ты знал, что наступил момент сменить тему разговора, ведь так, старина? – Он выпрямился. – Вперед, Уильям! Еще четыре мили, и мы доберемся до станции «Душистый луг». Прибавь прыти, и мы как раз успеем на экспресс, который не останавливается до самого Лондона.

Уильям поднял голову, посмотрел ему в лицо и, как показалось Джеймсу, ответил легким кивком согласия и одобрения. Джеймс обернулся. На востоке за деревьями виднелась красная черепичная крыша коттеджа «Жимолость», притаившегося в засаде, будто особо свирепый дракон.

И они вместе, человек и пес, безмолвно растворились в пламени заката.

Такова (заключил мистер Муллинер) история моего дальнего родственника Джеймса Родмена. Насколько она правдива, это, разумеется, остается открытым вопросом. Лично я верю ей. Нет никаких сомнений в том, что Джеймс на некоторое время поселился в коттедже «Жимолость» и что пребывание там было связано с каким-то переживанием, оставившим в его душе неизгладимый след. И по сей день в глазах Джеймса можно прочесть то особое выражение, которое свойственно только глазам закоренелого холостяка, чьи ноги приволокли своего хозяина к самому краю бездны и кто почти в упор увидел ничем не прикрытый кошмарный лик брака.

А если нужны еще какие-то доказательства, так ведь есть Уильям. Теперь он неразлучный спутник Джеймса. Разве найдется человек, который стал бы постоянно показываться на людях с собакой вроде Уильяма, не будь у него веской причины питать к ней величайшую благодарность? Если бы их не соединило какое-то всеобязывающее и нетленное воспоминание? Думаю, что нет. Сам я, когда замечаю идущего мне навстречу Уильяма, быстро перехожу на другую сторону улицы и разглядываю какую-нибудь витрину, пока пес не скроется из вида. Я отнюдь не сноб, но не могу рисковать моим положением в свете, не могу допустить, чтобы кто-нибудь увидел, как я беседую с этим собачьим конгломератом.

И такая предосторожность отнюдь не напрасна. Есть в Уильяме эдакое бесстыдное неуважение к классовым различиям, заставляющее вспомнить худшие эксцессы Великой французской революции. Я вот этими глазами видел, как он пожевал мопса, принадлежащего баронессе с наследственным титулом, пожевал его вблизи статуи Ахиллеса, всего в нескольких шагах от Марбл-Арч[8]8
  Мраморная триумфальная арка недалеко от Гайд-парка в Лондоне.


[Закрыть].

И тем не менее Джеймс ежедневно гуляет с ним по Пиккадилли. Это, бесспорно, что-нибудь да значит!