Текст книги "Миссия на Африканский Запад. 1883–1885. Документы и материалы"

Четырехдневное плавание вниз по реке привело меня к Балле, на пост, который он основал в Нганчу[613]613
  16 марта 1884 г.


[Закрыть]. После пятимесячной разлуки мы с огромной радостью обняли друг друга. Я вспоминаю, что тот день был отмечен страшной бурей и сильным градом, явлением, достаточно редким на экваторе; наши люди, которые никогда не видели ничего подобного, смотрели с суеверным страхом на этот белый песок, который падал с неба, а затем превращался в воду. На следующий день местный вождь, нанеся мне положенный визит, обвинил меня ни много ни мало в колдовстве, добавив, что я поступил очень плохо, ознаменовав свое прибытие катаклизмом, который уничтожил добрую часть его плантаций.

Не надо удивляться, господа, что мне приписывали способность устраивать любую погоду; ведь в этой стране, по крайней мере, один туземец из десяти считает себя обладателем такой же силы, и дикари свято верят в то, что некоторые люди, которые дуют в рог антилопы или в бивень слона и размахивают веткой дерева, сопровождая это массой жестов и слов, наделены сверхъестественным даром вызывать бурю и заклинать дождь.

Несколько дней спустя на реке показалось наше паровое судно, и де Бразза высадился на берег[614]614
  27 марта.


[Закрыть]. Не мешкая, мы отправились нанести визит Макоко и вручить ему вместе с договором, ратифицированным французским правительством[615]615
  Договор с Макоко был одобрен палатой депутатов 22 ноября и вступил в силу 30 ноября 1882 г.


[Закрыть], подарки, предназначенные в качестве награды за его верность. Рассказ об этой церемонии может завести меня далеко; многие газеты уже воспроизвели ее описание, предоставленное де Бразза, а одно иллюстрированное издание даже напечатало репродукцию рисунка, сделанного на месте событий. Нас приняли прекрасно. Нет необходимости говорить вам, что слухи, которые некоторое время назад намеренно распространяли по Европе, были абсолютно ложными. Макоко не нарушил свой клятвы, а Пьер де Бразза и его брат не умерли. Удивительное дело, мы узнали об этих лживых россказнях из письма, которое ошиблось адресом и доставило самому де Бразза на Конго слова соболезнования по поводу его собственной смерти[616]616
  Это было письмо брату Пьера де Бразза Антонио в Рим. См.: Chavannes Ch. de. Avec Brazza… P. 141.


[Закрыть].

Господа! Не желая слишком долго утомлять вас излишними подробностями, я переношу вас сразу на Стэнли-пул.

Несмотря на то, что говорили в Европе, и на грозные предупреждения, что нас ожидает «горячая встреча», нам, когда мы прибыли на Конго, оказали необычайно теплый прием. Не успели мы разбить лагерь, как со всех сторон к нам потянулись с визитами, чтобы выразить самые дружеские и самые искренние чувства. Все предлагали свои услуги и даже добровольно освободили для размещения нашего поста целую деревню.

На торжественной палавре, на которой присутствовали все вожди, суверенные права Франции были повторно подтверждены; я начал строительство Браззавиля[617]617
  Де Бразза отдал приказ де Шаванну построить станцию на правом берегу Стэнли-пула 2 июня 1884 г. (Ibid. P. 60).


[Закрыть], в то время как де Бразза отправился вверх по Конго, а затем по Алиме вернулся на побережье, чтобы провести там инспекцию. Он передал мне свои полномочия по управлению долиной Конго.

Между Международной Африканской ассоциацией и нами начались споры по поводу территорий на берегах Конго; в какой-то момент эти споры создали значительную напряженность в наших отношениях и породили достаточно серьезные трудности. Для меня это был период больших неприятностей. Тревога за ситуацию, чреватую острыми осложнениями, когда мое терпение не раз подвергалось тяжелым испытаниям, и беспокойство о том, как оценят мои действия и каким будет результат наших усилий, стали причиной того, что за несколько месяцев я постарел на несколько лет.

Сегодня вопрос разрешен, и храни меня Бог от того, чтобы вновь ворошить пепел, в котором спят и мое оскорбленное чувство патриота, и мое уязвленное самолюбие! Это интересные, но печальные воспоминания, и я желаю, чтобы моя корреспонденция из Конго смогла бы также долго спать, затерявшись в пыли папок.

Мысль, которая заставляет меня погрузить в забвение все это прошлое, – та же самая, что постоянно служила движущей силой всех моих поступков и однажды побудила меня так ответить полковнику де Уинтону, обвинившему меня чуть ли не в шовинизме: «Вы правы, полковник, Африка достаточно велика, чтобы в ней нашлось место для всех; я считаю ее достаточно большой, чтобы там нашлось место для удовлетворения любых интересов, какими бы эгоистическими они ни были; более того, я считаю ее достаточно большой, чтобы там, не нарушая долга, диктуемого патриотизмом, представители самых разных наций могли бы подать друг другу руку, преследуя одну и ту же цель – нести гуманность и цивилизацию»[618]618
  Это обвинение было сформулировано в письме де Уинтона, направленном де Шаванну. См. также: Ibid. P. 238.


[Закрыть].

Оставляя в стороне эти проблемы, которые сегодня уже в прошлом, я прошу у вас разрешения сделать отступление и познакомить вас с некоторыми нравами и обычаями ряда африканских племен, среди которых я жил.

Фазы человеческой жизни в европейской цивилизации определяются тремя главными событиями – рождением, свадьбой и смертью, которые сопряжены с некими ритуалами. У нас два первых события – предмет радости, а последнее – предмет скорби, как можно более тихой. У дикарей же традиции совершенно противоположные: если рождение рассматривается как событие, не заслуживающее никакого внимания, а свадьба проходит незаметно, не считая обручения, которое часто опережает брак лет на десять, то смерть, наоборот, сопровождается не только пышным обрядом, но также шумным весельем; это повод для бесконечных возлияний, танцев, длящихся день и ночь, беспорядочной пальбы и фейерверков. Когда придет день похорон – а он часто наступает несколько месяцев спустя после самой смерти, – вместо того, чтобы в молчании проводить покойного в его последнее жилище, ему устроят то, что можно образно назвать «последней музыкальной прогулкой».

Вот как все это происходит:

Как только человек умирает, залпы из мушкетов оповещают окрестные селения, что в деревне стало на одного жителя меньше. Таков обычай приглашать соседей на праздник, который должен вот-вот начаться и который будет длиться до нескорого дня похорон. Тело покойного тщательно моют, затем, не облачая в одежды, раскрашивают с головы до ног самыми различными красками; усаживают по-турецки (поза, которая у нас типична для каменотесов), а между рук кладут часть принадлежащих ему богатств.

Как египтяне пеленали свои мумии бинтами, так и батеке обвязывают покойников бесконечными лентами и тщательно заполняют все пустоты паклей и сухими листьями, чтобы придать такому необычному гробу точную цилиндрическую форму. Когда операция завершается и нужная форма достигается с помощью искусно подогнанных бамбуковых палок и лиан, все это завертывают в самые богатые ткани, которыми обладал покойный или которые принесли лучшие друзья как дань по случаю его смерти (обычно, красную ткань); затем тюк обматывают веревкой так, что он начинает походить на огромную колбасу полутораметровой высоты и диаметром в один метр. Облаченный таким образом и выставленный в открытой хижине усопший может ждать, пока его друзья, соседи и даже рабы будут пить и есть вволю в течение недели или в течение целого месяца: за все платит он. Богатства, которые он оставил, полностью пойдут на то, чтобы купить пальмовое вино, брагу, пиво, рыбу, даже коз, т. е. все то, чем будут угощаться небескорыстные посетители. Его запасы пороха также не уцелеют: с утра до вечера и особенно ночью старые кремневые мушкеты будут оглушать живых, чтобы почтить умершего. Это прекратится только тогда, когда расходы на праздник поглотят все его капиталы (если состояние значительно, праздник длится долго). Затем наступает черед избавиться от покойника. Пресловутый цилиндр-гроб помещают на импровизированные носилки из ветвей деревьев и плотно прикрепляют к ним; его украшают как можно наряднее и наконец одним прекрасным утром устраивают ему, как я уже сказал, последнюю «прогулку». В движение приходит, по крайней мере, половина деревни; под оглушительные звуки тамтама и самые дикие крики покойного несут на своих плечах двадцать человек, шествуя напрямик через поля гимнастическим шагом; он испытывает поочередно все прелести вальсирования, головокружение от безумного бега и сладость остановки под неумолчный аккомпанемент самых развеселых песен.

Обычно четыре или пять раз во время долгого пути на кладбище из-за неловкого шага носильщиков он теряет равновесие и делает сальто-мортале, рискуя кого-нибудь раздавить; его водружают на место, и процессия продолжает свой ход. Наконец толпа добирается до места погребения, обычно в середине леса. К тому времени женщины уже вырывают круглую и глубокую яму, и после плотного завтрака, предназначенного для восстановления сил живых, покойного погребают и возвращаются в деревню, чтобы ждать – самое большее несколько дней – нового подобного повода для веселья.

Вы видите, господа, что в похоронах у батеке нет ничего печального.

У баянджи все происходит почти так же, с той только разницей, что праздник по случаю смерти вождя или какого-нибудь важного человека сопровождается почти всегда человеческими жертвоприношениями. Я не хочу описывать вам возмутительные сцены дикости, когда часто приносят в жертву двенадцать или пятнадцать человек, черепа которых будут служить зловещим украшением на могиле хозяина или на жилищах его сыновей.

С этим варварским обычаем можно справиться, только набравшись терпения. Я уже сумел за тот короткий промежуток времени, когда находился в контакте с племенами Верхнего Конго, несколько изменить их нравы; наши посты в Бонга и на Нкундже стали убежищем для более чем десятка жертв, ускользнувших таким образом от ножа, от веревки и от погребения заживо, и почти всегда это были женщины. Сила там пока еще беспомощна, и, как и повсюду, нужно использовать доброту и убеждение. Если сила и помешает одной казни, туземцы, следуя своему варварскому обычаю, совершат ее уже над другими несчастными, число которых может быть гораздо большим!

Я вспоминаю, как часами беседовал на эту тему с некоторыми из вождей. Я апеллировал к их собственной выгоде, доказывал им, что приносить в жертву человеческое существо – значит лишать себя богатства ради пустого удовлетворения своего тщеславия; я мог угрожать только тем, что ноги моей не будет в деревне, которую обесчестит казнь такого рода. Многих я убедил, или, по крайней мере, они сделали вид, что их убедили.

В этих казнях большую роль играет колдун. Обычно это человек достаточно старый, который исполняет тройную функцию – священника, колдуна и знахаря – и который почти на всех языках Центральной Африки обозначается словом «могвангва» или «нгвангва»[619]619
  Нганга (у фанов – нган) – жрец, обладающий властью над фетишами.


[Закрыть]. Это к нему обращаются, чтобы излечить рану или колику либо чтобы обнаружить с помощью его снадобий виновников преступления или тех, кто обладает достаточными ведовскими способностями для сглаза своих врагов. Колдуна боятся, а дружба с ним, естественно, высоко ценится.

Когда кто-то умирает, с ним немедленно советуются, чтобы узнать, была ли смерть результатом естественной причины или же порчи, наведенной каким-нибудь недругом. Если у колдуна есть личные враги, пусть они остерегаются. Однако почти всегда названные им виновники мнимого преступления, которое нужно искупить, это уродцы, дурачки, парии или калеки. Колдун особенно опасается указывать на мужчин, обладающих большой физической силой, которые могут возмутиться и стать угрозой для него самого. Это такой же прием селекции, как и любой другой, и, возможно – я не предлагаю какой-то особой теории по этому достаточно деликатному вопросу, – именно он превратил народ баянджи, практикующий многочисленные жертвоприношения, в одну из самых красивых негритянских рас, которые только здесь встречаются.

Часто вождь объединяет свои обычные функции с функциями колдуна и по этой причине пользуется еще бо́льшим уважением.

Как лекарь колдун вызывает у меня очень мало доверия: конечно, он знает слабительные или болеутоляющие свойства некоторых плодов и корней, прекрасно умеет ставить кровососные банки и вытягивать гной раскаленным железом, но этим знания такого лекаря и ограничиваются; назначенные им сильнодействующие средства часто отправляют, возможно, намеренно, больных в мир иной.

Убогость медицины у негров мне была неоднократно и более чем часто продемонстрирована. Однажды я присутствовал при лечении больного, у которого, как мне кажется, было воспаление легких. Чернокожий эскулап, ощупав своего пациента со всех сторон и обратившись к фетишу с многословным заклинанием, подготовил напиток, составленный из пальмового вина, меда и других каких-то не известных мне ингредиентов. Я сам оказался под его чарами, настолько он делал все серьезно, и, может быть, проникся бы верой в его искусство, если бы в последний момент и после последнего заклинания лекарь сам не проглотил приготовленный напиток, сказав больному: «Е киликили» («Иди, ты исцелился»). Шутник, говоря это, сохранял полную серьезность; если больной и вылечился, то, может быть, потому что ему и не нужны были никакие лекарства.

Колдун, который играет одну роль в случае смерти, выполняет другую при рождении, называя для каждого новорожденного то, что я обозначил бы как «запретный плод», т. е. вещь, к которой он не может прикоснуться в течение всей своей жизни, иначе станет жертвой гнева фетиша.

Так как колдун всегда мужчина, то из этого следует, что сильный пол неизменно получает преимущество. Например, мужчине запрещается пить соленую воду или есть крыс, а женщине – пить пальмовое вино или есть рыбу и дичь. В Африке женщины могли бы найти очень много оснований, чтобы восстать против эгоизма мужчин и против законов, которые те им навязывают.

Поскольку я затронул эту тему, думаю, я доставлю удовольствие дамам и барышням, которые были достаточно любезны, чтобы прийти сюда, сказав несколько слов о положении женщин в Центральной Африке.

Увы, дамы, если бы среди вас нашлась какая-нибудь сторонница новомодных теорий, я бы не посоветовал ей ехать в Африку в поисках модели желанной эмансипации.

Там для женщины не стоит вопрос о ее политической роли, даже роль матери имеет второстепенное значение, и ее подлинная роль, ее единственная функция – это работа вьючного животного. Со дня своего рождения и до дня своей смерти, даже свободная, она остается рабыней. Раскорчевывание земли для пашни, ее обработка, посев, сбор урожая, переноска грузов – все эти тяжелые работы выпадают на долю женщины и к тому же не освобождают ее от обязанностей домашней хозяйки.

У девочки уже в шесть лет мотыга на плече, топор в руке, и она идет на работу вместе со своей матерью; вы увидите, как она несет на рынок груз, более тяжелый, чем она сама, и возвращается вечером в хижину, сгибаясь под вязанкой хвороста.

Даже самые счастливые – жены вождей (у вождя их всегда пять или шесть) – тоже достойны жалости: кроме забот по хозяйству и домашних обязанностей, им приходится толочь кассаву, варить пиво, изготавливать горшки и т. д. и, как и всем остальным женщинам, смеяться и плакать по прихоти своего господина и хозяина и покорно гнуть спину по его приказу.

Охота, рыбная ловля, торговля составляют дело мужчин, если не считать их основного занятия – пить пальмовое вино или кукурузное пиво и напиваться, насколько возможно. Надо заметить, что чем ближе негр к центру цивилизации, тем милее это занятие для его сердца.

Работа с иголкой также относится к занятиям мужчин, и только им принадлежит привилегия носить одежду. И там, где женщина обычно облачена в костюм африканской Евы, мужчина хоть во что-нибудь да одет. Единственное, что, кажется, как-то уравнивает оба пола, но что, по моему мнению, является недостаточной компенсацией, так это их общее право курить трубку; и те и другие им злоупотребляют.

У женщины есть еще одно платоническое утешение – на рынке рабов ее продажная цена выше цены мужчины. Услуги, которая она может оказать как труженица, дают ей преимущество, и в то время как мужчина продается за ткань, порох, стеклянные украшения или латунные прутья стоимостью сто франков, за нее платят – в зависимости от возраста, силы и в некоторой степени от красоты – где-то от ста пятидесяти до трехсот франков.

Хотя Салический закон[620]620
  Законоположение салических франков, лишавшее женщин права наследования имущества. В 1316 г. эта норма была использована как основа закона о престолонаследии Французского королевства, санкционировавшего принцип передачи короны только по мужской линии (агнатический принцип).


[Закрыть] – европейского происхождения, тем не менее довольно редко можно встретить в Африке племя, власть в котором принадлежит женщине. Однако я знаю нескольких женщин, которые сумели возвыситься благодаря своему умственному превосходству и настоящим мужским качествам, и должен добавить, что они в большинстве случаев управляют весьма успешно. Когда мне приходилось обращаться к ним, я находил, что им гораздо более доступны чувства жалости и человечности, и я считаю серьезной помехой для дела цивилизации то, что в Центральной Африке так мало женщин-правительниц.

Тем не менее, дамы, несмотря на эти печальные социальные условия, некоторые аспекты которых я кратко обозначил, африканские женщины при всей своей обездоленной жизни даже и не помышляют сбросить ярмо; они принимают эту рабскую долю как должное, настолько велика сила традиции и обычаев, настолько, так сказать, укоренилась, переходя от матери к дочери, привычка к рабской покорности.

В этом плане цивилизации предстоит очень большая работа. Я не хочу опровергать теории, которые проповедуют политическое равенство и свободу для женщины, но, может быть, те, кто занимается этими вопросами, сделали бы доброе дело, если, прежде чем требовать для европейских женщин права участвовать в голосовании и выборах, сначала подумали бы о том, чтобы добиться для их черных сестер хотя бы небольшой толики той свободы, которой им так недостает.

К сожалению, у нас больше кабинетных теоретиков, чем теоретиков с опытом путешественников.

Несмотря на это, я надеюсь, что можно, потратив немало времени и терпения, улучшить судьбу африканских женщин-париев. Вероятно, прогресс когда-нибудь дойдет до того, что сможет морально смягчить их несчастья и исправить их физические недостатки; что приводит меня в отчаяние, так это невозможность дать этим обездоленным ум, которого им недостает, сердце, которое они забыли приобрести, всю ту привлекательность и все то очарование, которыми европейские женщины обладают по праву рождения и которые заставляют мужчин инстинктивно склоняться перед ними.

Господа, я завершаю отступление, едва наметив тему; мне необходимо это сделать. Чтобы серьезно осветить эти вопросы, нужна целая книга, и, вероятно, ее будет интересно прочесть.

Я оставил вас в Браззавиле и теперь снова возвращаюсь туда, чтобы добраться с вами как можно скорее до конца моего путешествия.

Собственно говоря, Браззавиль – не город и не деревня; так же как Леопольдвиль и все европейские населенные пункты во внутренних областях, каковы бы ни были их размеры, это станция.

Станция состоит обычно из одного или нескольких домов или хижин, предназначенных для европейцев, и довольно значительного числа менее комфортабельных хижин для чернокожего персонала. Ее обычно строят на некотором расстоянии от деревень, чтобы избежать нежелательного соседства с бездельниками и любопытными; эта отдаленность имеет то преимущество, что позволяет избежать ссор, возникающих у чернокожих по поводу всякой ерунды, которые неизбежны при ежедневном контакте и которые могут стать источником серьезных конфликтов.

Меня часто спрашивали, каково население Браззавиля, однако на этот вопрос нет однозначного ответа. Если рассматривать Браззавиль только как станцию, то он в среднем насчитывает четыре десятка жителей – европейцев и африканцев, участников нашей Миссии; если рассматривать Браззавиль, наоборот, как ядро туземной агломерации, то ее население в радиусе четырех километров можно оценить примерно в пять тысяч душ. У нас есть и другие станции (например Бонга), которые основаны в еще более населенных зонах.

С точки зрения топографического положения и здорового климата крошечной столице нашего Французского Конго нечего больше и желать: она расположена на широком плато, на холме, возвышающемся над рекой, откуда открывается панорамный вид необыкновенной красоты. Миазмы постоянно уносятся свежими западными ветрами; находящийся совсем рядом ручей обеспечивает чистой проточной водой; у подножия холма, у самого берега реки, разбит огород, где пытаются выращивать, и довольно успешно, местные культуры и некоторые европейские. Относительно умеренная температура лишь изредка поднимается выше 32°C в тени, и там очень редко болеют лихорадкой. Часты только приступы дизентерии, что я приписываю скорее не климату, а пище, недостаточно укрепляющей желудок и приготовленной в условиях, весьма далеких от европейских.

После того как я провел в Браззавиле в полном одиночестве два месяца в гуще проблем, связанных с моей политической миссией, и забот, неизбежных при создании станции, в один прекрасный день[621]621
  29 июля 1884 г.


[Закрыть] ко мне явился мой друг Долизи.

Его сопровождали два европейца[622]622
  Квартирмейстер Лебри и аджюдан Пьерон.


[Закрыть] и около тридцати африканцев; для меня это была значительная подмога, и я с открытым сердцем принял моих новых сотрудников. Долизи прибыл прямо с побережья Лоанго; он исследовал путь по суше от моря до Браззавиля, который идет по долине Квилу, а затем по пересеченной местности, характерной для этого отрезка северной[623]623
  Правобережной.


[Закрыть] части бассейна Конго.

Он совершил по сути дела героический подвиг. «Если Долизи проходит через такие районы, не вступая в вооруженные столкновения, – сказал мне однажды де Бразза, – то это настоящий мужчина»[624]624
  Долизи ныне находится во главе экспедиции, уехавшей с Конго, которая направляется на север. Эта экспедиция двигается параллельно с экспедицией Жака де Бразза, который покинул Огове в июле 1885 года, чтобы достичь Бенуэ (примеч. автора).
  Жак де Бразза и Печиле отправились в путешествие на север 12 июля 1885 г. из Мадивиля (Ластурвиля) с отрядом из 30 туземцев. См.: Brazzà Savorgnan G. di. Tre anni e mezzo nella regione dell’Ogóue e del Congo: Conferenza tenuta il giorno 12 dicembre, 1886 // Bollettino della Società Geografica Italiana. 1887. Vol. 24. P. 367. См. сн. 238 к Отч.-3.


[Закрыть].

Я использовал всех своих людей, как только мог, и за год разведки в верховьях реки мы заключили серию договоров с туземцами и основали ряд постов.

Известие об удачном исходе переговоров в Европе между Ассоциацией и Францией, которые наконец закончились подписанием Конвенции от 5 февраля[625]625
  1885 г. между Францией и Свободным государством Конго.


[Закрыть], сняло с моих плеч огромный груз. До этого времени я был постоянно привязан к Браззавилю, где еще больше, чем заботы по обустройству станции, меня удерживала задача[626]626
  По урегулированию территориальных конфликтов с МАА.


[Закрыть], которую возложили на меня, учитывая мой опыт.

Я никогда не располагал в Браззавиле достаточными средствами. Из-за системы вынужденной экономии я смог, когда был на Конго, потратить не более восьмидесяти тысяч франков, управляя в течение восемнадцати месяцев территорией, равной по крайней мере двадцати нашим департаментам.

Средства, которых мне не хватало, я возмещал моральным авторитетом, завоевывая туземцев скорее не щедростью, а доброжелательностью, которая обеспечивала мне популярность и вызывала ко мне любовь. Хотя, может быть, мои охотничьи трофеи и трофеи моих людей еще больше, чем моя доброжелательность, способствовали тому, что я приобрел друзей и добился от туземцев того, что называют у нас «признательностью желудка».

Я часто думал тогда, какую пользу принесло мне умение стрелять из карабина, приобретенное благодаря частым походам в тир. За пятнадцать месяцев только на станции Браззавиль было разделано на открытом воздухе больше двухсот пятидесяти гиппопотамов, семнадцать слонов, несколько крокодилов, тридцать диких быков и столько же антилоп, что в сумме составляет около трехсот семидесяти тонн мяса; было от чего стать щедрым.

Но я оставляю эти уже слишком затянувшиеся подробности и опускаю многочисленные перипетии четырехмесячного путешествия в верховья реки; из всех этих перипетий я расскажу только об одной.

В июле 1885 года я находился в устье Алимы[627]627
  13 апреля 1885 г. де Шаванн получил известие о подписании Генерального акта Берлинской конференции. 18 апреля он оставил Браззавиль и отправился вверх по Конго, 9 мая прибыл на станцию Бонга, затем посетил Лекети, после чего в начале июня вернулся на Конго, добрался до Нкунджи, где встретился с Долизи, а 19 июня уехал оттуда в Бонга, куда прибыл 21 июня. Отдохнув там неделю, де Шаванн провел исследование дельты Ликвалы-Мосаки и в начале июля начал спуск вниз по Конго. См.: Mazenot G. La Likouala-Mossaka: histoire de la pénétration du Haut Congo, 1878–1920. Paris, 1970. P. 44–45.


[Закрыть]; де Бразза, которого я не видел четырнадцать месяцев, из-за слишком большой занятости неизменно пропускал все встречи, которые он мне назначал[628]628
  «Спешите, мой дорогой командир, – писал из Лекети де Шаванн 1 июня 1885 г. де Бразза, – спешите, умоляю вас; вы отдавали себя всем более года, и будет только справедливо, если вы проведете со мной хотя бы несколько дней… Абсолютно необходимо, чтобы вы договорились с де Уинтоном, который ждет вас уже больше месяца в Леопольдвиле» (цит. по: Mazenot G. Le problème de la Licona-Nkundja et la délimitation du Congo français et de l’État indépendant // Cahiers d’Études africaines. 1967. Vol. 7. No. 25. P. 127).


[Закрыть]; призванный на Огове печальной новостью о кончине Табюре и Дессо и тяжелой болезни де Ластура, он снова отложил встречу на один месяц. Я воспользовался этой отсрочкой, чтобы спуститься по реке к Браззавилю и узнать, как там дела.

Пословица гласит: «Несчастье или плохая новость никогда не приходят одни». Я мог удостовериться в истинности этой старой народной мудрости.

Расстроенный известиями, полученными от де Бразза, я спускался вниз по реке на паровом баркасе[629]629
  «Джве».


[Закрыть]; уже в первый день с нами чуть было не произошел несчастный случай. Мы неслись на всех парах по одному из узких фарватеров, которые образуются в лабиринте островов; к собственной скорости нашего судна добавлялась скорость течения, и мы делали по крайней мере восемь узлов[630]630
  Узел – единица измерения скорости, равная 1,852 км/ч. 8 узлов = 14,8 км/ч.


[Закрыть], когда из бухточки, которую скрывали от нас заросли, под нашу носовую часть бросилось, прежде чем мы смогли уклониться, целое стадо испуганных гиппопотамов. Фарватер оказался недостаточно глубоким, и наш киль прошел прямо по спинам монстров, по инерции пропахав их массу с огромной скоростью. Слова слишком медлительны, чтобы передать молниеносность происходившего: судно, внезапно остановившееся из-за этого неожиданного препятствия, резко качнулось; открытые пасти семи или восьми огромных животных оказались на уровне наших собственных голов. Челюсти гиппопотамов дырявили железную обшивку судна, перемалывали обшивные доски, и один из них врезался, словно клин, между судном и пирогой, нагруженной лесом, которую мы тащили за собой, разорвал швартовы и отправил ее дальше по течению вместе с двумя гребцами.

Благодаря хладнокровию всей команды и присутствию духа у механика Пике[631]631
  Участник Третьей экспедиции де Бразза с марта 1884 г. (Payeur-Didelot J. F. Trente mois au continent mystérieux: Gabon – Congo, et côte occidental d’Afrique. Paris, 1899.. P. 393). Служил механиком на паровом судне «Джве».


[Закрыть] этот случай не имел слишком тяжелых последствий; мы отделались тем, что простояли час или два, сумев наспех отремонтировать части <судна>, пострадавшие при аварии.

В тот же самый день на нас обрушился такой сильный порыв ветра, что нам пришлось укрыться в речных зарослях, после того как наше судно зачерпнуло бортом много воды, а наша пирога, к нему пришвартованная, пошла ко дну.

Чрезмерная ширина Конго, которая в некоторых местах наверняка превышает двадцать километров, делает плавание по ней очень опасным для маленьких и средних лодок при сильном бризе; волны там резкие и короткие, словно волны прибоя, и я уверяю, что во время путешествий по реке мне четыре или пять раз по этой причине угрожала реальная опасность.

Прежде чем мы добрались до Браззавиля[632]632
  Де Шаванн вернулся в Браззавиль 12 июля 1885 г. и оставался там до 27 июля, после чего снова поднялся вверх по Конго до Бонга, а затем спустился к устью Алимы, где 2 августа встретился с де Бразза.


[Закрыть], нас более десяти раз выбрасывало на песчаные отмели или на скалы. Дважды мы чуть было не взорвались из-за некачественного топлива для котлов; однажды на борту даже вспыхнул огонь, и все это заставляло меня неоднократно повторять: «Действительно, у нас черная полоса». Увы, я был более чем прав: во время моего отсутствия Браззавиль превратился в настоящий госпиталь, и там уже появилась первая могила. У Толлона был абсцесс печени, с Фроманом произошел несчастный случай на охоте, который едва не стоил ему жизни, а мой бедняга Лебри, славный квартирмейстер военно-морского флота, верно служивший мне в течение года, только что умер от дизентерии; лишь Ланейри, которого я оставил на станции за главного, чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ухаживать за другими.

Несколько месяцев спустя я узнал также о смерти моего бедного друга де Ластура и немного позже о смерти Богийома[633]633
  «Богийом, – вспоминает Альфред Фурно о встрече с ним в конце июля 1885 г., – мне кажется больным, уставшим и отчаявшимся. Его роль в Нджоле – одна из самых неблагодарных и самых сложных. В целом перед ним стоит задача обеспечивать наилучшим образом нашу Миссию всем необходимым. Он получает с мыса Лопеш и из Ламбарене материалы, продукты и товары, а затем складирует, собирает и отправляет с теми караванами, которые мы ему присылаем. Он должен расплачиваться с гребцами, отоваривая боны и чеки, выданные в верховьях <Огове>… Поэтому ему приходится много заниматься бухгалтерией, перепиской с местными властями, “казной” нашей Миссии, сопровождением конвоев и т. д… Прибавьте к этому палавры, повседневные проблемы туземной политики и проч… На все это он один, совершенно один. Он вынужден иметь дело со всем и со всеми. И я задаю себе вопрос, узнают ли когда-нибудь наверху о тех усилиях, которые он приложил». (Fourneau A. Au vieux Congo: Notes de route // Bulletin du Comité de l’Afrique française. 1931. T. 41. P. 105).


[Закрыть] и Камюзе[634]634
  Камюзе – участник Третьей экспедиции де Бразза в 1884–1885 гг.; комендант транзитного поста Обомби на западной границе страны оканда; руководил транспортировкой грузов со Средней на Верхнюю Огове; умер от болезни аорты в октябре 1885 г. в Нджоле «на руках у Экмана» (Ibid. P. 186; см. также: Payeur-Didelot J. F. Op. cit. P. 394). Фурно, вспоминая о встрече с ним в Обомби вечером 24 июля 1885 г., свидетельствует, что тот «был очень болен и измучен лихорадкой» (Fourneau A. Op. cit. P. 105). После его смерти пост Обомби был ликвидирован (Ibid. P. 186).


[Закрыть].

Печальны воспоминания, господа, воспоминания об этих потерянных друзьях. Я с грустью сожалею о тех моих товарищах, которые пали, не познав славы, вдали от родины и всего того, что они любили. Когда их провожали в последний путь, священником и саваном им служил флаг. Все они до последнего вздоха хранили в сердце верность долгу, а на устах – имя Франции. Пусть же те, кому суждено погибнуть, примут смерть столь же достойно, как и те, кто уже ушел!

Я не хочу слишком долго задерживаться на этих печальных воспоминаниях; к тому же время идет, и я спешу довести вас до конца путешествия, оставив в стороне возвращение на <Верхнее> Конго, где я наконец встретил де Бразза[635]635
  В первой половине августа 1885 г. де Шаванн сопровождал де Бразза от Мбоши (Помбо) до Бонга, а затем один вернулся в Браззавиль.


[Закрыть], и мои новые картографические исследования.

Де Бразза был вызван во Францию, и я, вырвавшись из прощальных объятий товарищей, которые остаются там и героически закрывают образовавшуюся брешь[636]636
  Среди них – лейтенант Деказ, которому в настоящее время поручено управление всеми внутренними областями. – Примеч. авт.


[Закрыть], отправился вместе с ним по суше, по дороге, которая идет вдоль порогов Конго. По пути мы посетили апостолическую миссию Св. Иосифа в Линзоло[637]637
  Миссия Св. Иосифа в Линзоло была основана отцом Огуаром. В момент моего отъезда она насчитывала шесть европейцев: достопочтенные отцы Огуар, Пари, Крафт, Сан, братья Савиньен и Филомель. При миссии, действительно, существуют замечательные поля и сад-огород. – Примеч. авт.


[Закрыть], проявившую к нам самое сердечное гостеприимство; я знаю всех ее жителей, которые являются нашими соседями (от нас их отделяют всего тридцать километров); мы постоянно оказывали друг другу разные услуги. В Маньянге, Исангиле[638]638
  Исангила – вторая станция, основанная МАА в Центральной Африке 21 февраля 1881 г. выше одноименного порога на правом берегу Конго на холме высотой 50 м; первым ее комендантом стал лейтенант бельгийской армии Луи Пьер Вальке.


[Закрыть] и Виви представители новосозданного Свободного государства Конго[639]639
  Шведский лейтенант Инлин-Данфельд в Северной Маньянге, бельгийский лейтенант Камиль Жансен в Виви. См.: Chavannes Ch. de. Avec Brazza… P. 330–331.


[Закрыть] были заранее предупреждены о нашей поездке и принимали нас как лучших друзей.

Двадцать дней спустя после отъезда из Браззавиля мы уже были в Банане и ожидали во французской фактории «Дома, Беро и К°»[640]640
  Крупнейшая французская (парижская) компания, действовавшая в Конго во второй половине XIX в. Создана в 1879 г. Мариусом-Дени-Селестеном Дома и Медаром Беро на базе фирмы «Ланье, Дома, Лартиг и К°», наследницы марсельской компании «Режи и К°», которая еще в 1855 г. основала факторию на мысе Банана. В описываемое время имела на берегах Нижнего Конго вплоть до Ноки, на побережье и во внутренней части страны до Сан-Сальвадора (совр. Мбанзы) двенадцать факторий, главная из которых располагалась в Боме (Wauters A.-J. Congo au point de vue économique. Bruxelles, 1885. P. 193). В 1890 г. превратилась в компанию «Дома и К°», которая стала первой фирмой, получившей (от де Бразза) концессию во Французском Конго, в связи с чем трансформировалась в «Коммерческое, промышленное и земледельческое общество Верхней Огове» (15 декабря 1894 г). См.: Coquery-Vidrovitch C. Les idées économiques de Brazza et les premières tentatives de compagnies de colonisation au Congo Français 1885–1898 // Cahiers d’Études africaines. 1965. Vol. 5. No. 17. P. 76–77.


[Закрыть] военный корабль, который взял нас на борт и за четыре дня доставил в Либревиль. Месяц спустя мы были в Париже.

Ограниченные рамки моего скромного выступления не позволили мне ни осветить, ни даже затронуть интересную тему будущего этой страны.

Хотя, что касается данного предмета, моя компетентность не слишком велика, я все же позволю себе высказать мнение, почти идентичное мнению де Бразза.

Конго еще долго не будет страной, которую можно колонизовать путем массовой <европейской> миграции; это страна, которую следует осваивать путем развития торговли и земледелия, используя туземцев, работающих под руководством белых; из нее можно будет извлечь выгоду только через несколько лет.

Нужно придерживаться золотой середины между оценками Стэнли, которые кажутся слишком оптимистичными, и пессимистическими оценками, которые уже были высказаны и неизбежно будут высказываться в будущем.

Необходимо помнить, что регион, о котором идет речь, совершенно новый, малоизученный, и о нем следует выносить окончательные суждения только с большой осторожностью. По моему мнению, бассейн Конго представляет собой, бесспорно, плодородную область, где произрастают все культуры и чьи естественные богатства могут сравниться с богатствами стран с самой благодатной природой; однако стремиться немедленно отправить туда колонистов было бы безумием; из-за отсутствия в этой стране обученной рабочей силы и путей сообщения они, не имея необходимого опыта, столкнулись бы с целым сонмом неприятностей и разочарований и даже, возможно, нашли бы там свою гибель.

Поле деятельности должно еще несколько лет принадлежать первопроходцам и цивилизаторам; нужно прежде всего создать пути сообщения, по которым осуществлялась бы экономичная и удобная связь между разветвленной судоходной сетью внутренних областей и побережьем.

Конго и его притоки открывают возможность, если я не ошибаюсь, для всестороннего развития их прибрежных долин, протяженность которых приблизительно в два раза превосходит общую окружность Африки; берега реки плодородны, но туземцы, их населяющие, далеко не труженики, многие из них живут за счет коммерческих монополий или не требующей особых усилий торговли слоновой костью. Их надо научить извлекать из девственной почвы те богатства, которые ныне они топчут ногами; это дело времени и терпения.