Текст книги "Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945"

Походные военно-полевые суды появляются у нас сегодня довольно часто. Обычно это совсем юные офицеры войск СС. Почти ни у кого из них нет боевых наград.

Слепые фанатики. Надежда на прорыв блокады и одновременно страх перед военно-полевыми судами заставляют бойцов снова и снова собираться с силами. Генерал Муммерт протестует против дальнейшего появления в полосе обороны его дивизии какого-нибудь следующего военно-полевого суда. Дивизия, в которой служат больше всего кавалеров Рыцарского креста и дубовых листьев, не заслуживает того, чтобы ее бойцов терроризировали какие-то юнцы. Муммерт полон решимости лично перестрелять всех членов военно-полевого суда, которые посмеют осудить кого-либо из его подчиненных.

Потсдамерплац представляет собой груду развалин. Невозможно окинуть взглядом огромное количество разбитой боевой техники и транспортных средств. В подбитых артиллерийским огнем санитарных автомобилях все еще лежат раненые. Повсюду тела убитых. Большинство из них раздавлено гусеницами танков или колесами грузовиков и ужасно изувечено.

Вечером пытаемся прорваться к министерству пропаганды, чтобы в правительственных зданиях получить хотя бы какую-нибудь информацию о Венке и американских дивизиях. Ходят слухи, что и 9-я армия Буссе направляется к Берлину. На Западе полным ходом идет всеобщий процесс заключения мира. С наступлением ночи происходит самый сильный за последнее время артиллерийский налет на центр города. Одновременно русские атакуют наши позиции.

Мы не можем больше удерживать позиции на Потсдамерплац и около 4 часов утра отходим по подземным туннелям к площади Ноллендорфплац. По встречному железнодорожному пути в соседнем туннеле русские устремляются к Потсдамерплац».

Словно пожар, русское наступление со всех сторон вгрызалось в город. В некоторых местах бой неожиданно разгорался в глубине линии обороны. Поспешно создавались новые оборонительные рубежи и узлы обороны. Постепенно повсюду распространился хаос. Друг и враг, сражающиеся с оружием в руках, и «нейтралы», этот город, превратившийся в поле битвы, стал для них всех общей судьбой. Датский журналист Якоб Кроника сообщал:

«28 апреля 1945 года – утром в дипломатическую миссию ворвались эсэсовцы. Они улеглись спать во всех подвальных помещениях. Эсэсовцы поставили три своих автомобиля под арку ворот миссии. Один из посольских автомобилей они выкатили во двор посольства. Телефон больше не работает. Протесты здесь не помогут.

Эсэсовский офицер обещает, что они все уедут отсюда, после того как его солдаты поспят хотя бы пару часов. Я представляюсь и прошу его назвать свое имя.

– Видимо, вы забыли, что идет война! – рявкает в ответ офицер.

В данный момент ничего нельзя больше сделать. Я договариваюсь с персоналом посольства, что днем мы будем дежурить по очереди. Ночью ни у кого из нас нет желания да и смелости покидать спасительный бункер.

Когда я решаю пойти в наш бункер, чтобы перекусить, в воротах посольства меня останавливает элегантно одетый господин в гражданской одежде. У него была с собой даже такса, которую он вел на поводке.

– Моя фамилия Бреннеке, я офицер СС. Я датчанин. Не могли бы вы спрятать меня где-нибудь здесь в здании посольства?

– Вы дезертир? – уточняю я.

– Битва за Берлин закончится через несколько часов… Я, как и многие другие, позволил использовать себя в преступных целях режиму, который коррумпирован снизу доверху. Несколько лет тому назад я сам вступил в СС по доброй воле. Но теперь я не хочу погибать за такое позорное дело…

– Вы спрятали свое оружие и форму здесь, в здании посольства?

– Нет, в развалинах соседнего дома.

– У вас есть с собой документы?

– Ничего нет.

– Хорошо, вы можете остаться в комнате, которую я вам покажу. Конечно, только до тех пор, пока немцы не сложат оружие. Ни секундой дольше. Как только Берлин окажется в руках русских, само собой разумеется, посольство не будет иметь никаких дел с дезертирами из германского вермахта!»

В эти дни многие жители Берлина впервые в жизни встретились с русскими солдатами. Тео Финдаль, норвежский журналист, пишет:

«По-видимому, мы задремали, так как в половине первого ночи внезапно очнулись от полусна. Тяжелые удары прикладов в дверь. «Открывайте! Открывайте!» Ада Норна бросается вверх по лестнице, чтобы открыть входную дверь. Русские! В следующую секунду нам показалось, что в подвале полно солдат. На самом деле здесь было три или четыре человека, в то время как остальные громко топали сапожищами вверху в комнатах. Красная армия – интересная встреча. Русские, в землисто-бурой форме, запыленные до черноты, как обычно бывает во время боя, вооруженные до зубов, внимательно оглядывались по сторонам. Мы невольно облегченно улыбнулись, выходит, что бой за городской район Далем (на юго-западе Берлина. – Ред.) закончился и русские уже здесь. «Финка», – говорит Ада Норна. «Норвежец, – говорю я, – в доме нет немцев». Русские хотят удостовериться в том, что мы говорим правду, и проверяют наши паспорта. Потом они начинают обыск в доме. Двое остаются с нами в подвале, офицер и его адъютант. Я не разбираюсь в знаках различия Красной армии, но на обоих молодых офицерах форма из более качественного материала, чем у других солдат. У них на груди много орденов и медалей: ордена Красной Звезды, медали с профилем Сталина и Ленина. Остальные русские хозяйничают в вилле. Мы слышим, как они входят в кладовую, затем они поднимаются вверх по лестнице в спальни на втором этаже, вот они уже на чердаке.

«Воды, – говорит адъютант, который хорошо владеет немецким языком, – мы хотим побриться». Мы приносим горячую воду в кастрюле. Офицер сбрасывает мундир, и адъютант начинает ловко намыливать его щеки и подбородок. «Белый подворотничок?» – спрашивает адъютант. Мы находим подходящий кусок белой материи. Он просит фрау Норну пришить его к внутренней стороне ворота мундира. Фрау Норна берет иголку и нитки, надевает очки и пришивает белый подворотничок так, что из-под ворота мундира выглядывает только узкий белый край. При таком торжественном событии, как взятие Берлина, молодой офицер хочет выглядеть хорошо. <…>

Адъютант осматривается в подвале, который до отказа забит чемоданами и разными ящиками. «Оружие?» – спрашивает он, грозно сверкая глазами. «Нет, – говорю я, – у нас нет никакого оружия». – «Что-нибудь поесть для четырех человек!» – требует адъютант. Фрау Норна быстренько готовит несколько бутербродов. «Шнапс!» – обращается к нам адъютант. Но запас вин, имеющихся на вилле, состоит только из нескольких бутылок сухого белого вина из Словакии, вина низкого качества, остальные бутылки, стоящие на полках, заполнены кипяченой водой. Мы откупориваем некоторые из них, делаем несколько глотков, чтобы показать, что это не яд, и даем попробовать ему. Адъютант презрительно морщит нос. «Оружие? – снова спрашивает он грозным голосом и, сверкнув глазами, показывает на ящик в углу подвала. – Открывайте!» Мы открываем один чемодан за другим, и он, как таможенник, перерывает все содержимое, но ничего не берет себе. Все было бы хорошо и в полном порядке, если бы фрау Норна по доброте душевной не взяла бы у друзей несколько ящиков и чемоданов для хранения на нашей вилле, которая находится под защитой шведского посольства. У нее нет ключей от этих чемоданов, и она не имеет ни малейшего понятия, что в них лежит. Если хотя бы в одном из них находится какой-нибудь старый револьвер, то мы пропали. Адъютант с помощью кинжала взламывает замки чемоданов и ящиков. «Твое», – говорит адъютант фрау Норне и швыряет ей под ноги всевозможные предметы женской одежды: женское белье, платья и куски шелковой материи. «Твое», – говорит он мне и бросает мне на колени мужские костюмы и галстуки, доставая их из туго набитого чемодана, – очевидно, это плата за хранение. Последний ящик, который он вскрывает, до отказа забит дорогими винами и спиртными напитками – французское шампанское, коньяк многолетней выдержки, мозельские и рейнские вина еще довоенного урожая: целое состояние. <…>

Лица русских военных расплываются в довольной улыбке. «Шнапс!» – наконец-то нашли! Бородатый рыжеволосый парень, который выбрал себе несколько пар светлых брюк из чужого чемодана, наполняет жестяную кружку шампанским и скептически смотрит на пенящуюся жидкость. Очевидно, этот напиток ему незнаком, но уже первые глотки настраивают его на благодушный лад».

Начинается дикая попойка.

«Словно по волшебству, новость о находке алкоголя облетает всю виллу, и один русский солдат за другим, грохоча сапогами, спускаются в подвал, чтобы получить свою вполне законную долю спиртного. У всех поднимается настроение, и теперь здесь начинается настоящий праздник. Солдатам приходит в голову идея помыться. Здесь внизу, в «столовой» подвала, шесть полуобнаженных парней намыливаются, смеются, и озорничают, и плещутся, не экономя наш драгоценный запас воды. Они все выглядят по-разному, и мы делаем вывод, что состав Красной армии очень пестрый. Самый приятный из них полный блондин среднего возраста с добродушным лицом, который снова и снова повторяет: «Война нике гут, Берлин капут, Гитлер капут». Самый неприятный из них бойкий адъютант, говорящий по-немецки, который так хорошо начал с уверений, что верит в Бога. Однако у него резкий, неприятный голос, он готов тотчас схватиться за пистолет, если ему отвечают недостаточно быстро.

«Помогите, помогите!» – раздается пронзительный крик из сада соседнего дома. Какой-нибудь раненый солдат? «Все немцы свиньи, – говорят русские, – они не заботятся о своих раненых». В нашем подвале становится все веселее: в ящике полно спиртного, в чемоданах – первоклассные товары. Некоторые из русских солдат уже основательно захмелели и начинают клевать носом. Адъютант следит за порядком и отправляет их из подвала наверх. Зажав бутылки под мышкой, они нетвердой походкой поднимаются по лестнице на второй этаж, чтобы лечь в кровать.

«Помогите, помогите!» – раздается из соседнего сада. Мы продолжаем сидеть в подвале и ничего не можем сделать. Проходят часы. Постепенно светает, и начинается новый день. Слышно, как вверху храпят русские. <…>

Мы осматриваемся в вилле. Во всех комнатах спят русские. Все провода электропроводки и телефонный кабель перерезаны. Следовательно, радио и телефон не работают. Теперь мы никак не можем связаться с внешним миром. Создается впечатление, что нашу виллу русские предпочли всем остальным соседним домам – может, они знали, что здесь живут нейтральные иностранцы? <…>

Раненый солдат, лежащий в соседнем саду, продолжает стонать, но гораздо слабее, видимо потеряв всякую надежду на спасение. Немцы не могут или не решаются прийти ему на помощь, а у русских полно своих раненых, о которых надо позаботиться в первую очередь. Двое русских солдат подтаскивают раненого немца к нашей входной двери и оставляют его там. Это молодой паренек с проникающей раной в мягкие ткани бедра. В рану уже успела набиться грязь. «Помогите немецкому камраду», – говорит наш вчерашний друг, тот, с добродушным лицом. Мы приносим ватное одеяло, подушку, воду, вату и марлю и накладываем на рану временную повязку. Паренек тихо стонет, от боли он то и дело теряет сознание, кажется, даже малейшее движение вызывает у него мучительную боль. Сразу видно, что жизнь уже покидает его. Он даже не в состоянии проглотить несколько капель кофе, которые так и остаются у него во рту. Мы укрываем его одеялом. Нам остается ждать, пока появится санитарный патруль.

В первой половине дня [27 апреля] к нам заходят два русских офицера, чтобы осмотреть раненого. Они входят в дом через стеклянную дверь из сада, и мы показываем им полумертвого немецкого солдата, лежащего перед входной дверью. Он все еще жив и пришел в сознание. Запинаясь, он пытается поблагодарить русского солдата, который помог ему. Офицеры осматривают его рану и качают головой. «Оставайтесь здесь», – вежливо говорит один из офицеров, обращаясь к Аде Норне, когда мы снова оказываемся в комнате, а сам выходит на улицу. Мы слышим три выстрела и понимаем, что раненый мертв. Офицеры уходят. Немного подождав, я выхожу на улицу и забираю из карманов мундира мертвого солдата его документы. Вальтер Реклинг из Берлина. Ученик столяра. 18 лет. Сирота. Родственников нет. В записной книжке лежат фотографии: молодая девушка и несколько групповых снимков с одноклассниками. И это все».

В этот же самый день где-то в восточной части огромного города молодая берлинка впервые встретилась с Красной армией.

«Все началось с тишины. Слишком тихая ночь. Около полуночи фрейлейн Бен сообщила, что враг продвинулся до садовых участков на окраине города и что линия немецкой обороны проходит перед нашими домами.

Я долго не могла заснуть, пробуя говорить про себя по-русски. Я мысленно повторяла те слова и выражения, которые, как мне казалось, могли вскоре пригодиться. <…>

Я спала до пяти часов утра. Потом услышала, как кто-то возится в прихожей. Это оказалась продавщица книг. Она вошла в комнату, схватила меня за руку и прошептала:

– Они уже здесь.

– Кто? Русские? – Я никак не могла открыть глаза.

– Да. Только что они вошли через окно в дом Майера [магазин ликероводочных изделий].

По задней лестнице я поднялась на второй этаж. <…> Я прислушалась у разбитой задней двери кухни, которая уже не закрывалась. Все тихо, в кухне никого не было. Опустившись на колени, я подползла к окну. Уже совсем рассвело. Наша улица была под обстрелом, были четко слышны хлопки и свист пуль.

Из-за угла показалась русская счетверенная зенитная установка – четыре стальных жирафа: угрожающие, высокие, как башни, «шеи». Тяжело ступая, по улице поднимались двое мужчин: широкие спины, кожаные куртки, высокие кожаные сапоги. Подъехали автомобили и остановились у тротуара. В свете первых лучей утреннего солнца по улице грохотали артиллерийские орудия. Мостовая гудела под их колесами. Сквозь разбитые окна в кухню проникал запах бензина.

Я снова вернулась в подвал. Мы позавтракали, словно во сне. <…> Время от времени мы подползали к окну. По улице бесконечным потоком шли обозы. Сильные кобылы, у ног жеребята. Корова, которая глухим мычанием звала дояра. В гараже напротив русские уже развернули полевую кухню. Впервые мы так близко видели непривычные лица, головы с короткой стрижкой, упитанные, беззаботные. Нигде не видно ни одного штатского. Пока еще на улице одни только русские. Однако в подвалах под домами все дрожат и перешептываются. Кто бы мог себе это представить, полное страха тайное дно большого города. Жизнь, забившаяся в глубину подвалов, расколотая на мелкие ячейки, которые ничего не знают друг о друге.

Снаружи голубое небо, безоблачное сияние.

После обеда – беженка из Гамбурга и я только что принесли второй котел перлового супа, который сварили для всего подвального люда в пекарне у булочника, – первый враг нашел дорогу в наш подвал. Солдат крестьянского вида с румяными щеками. Сощурив глаза, он внимательно рассматривал в свете керосиновой лампы обитателей подвала. Потом нерешительно сделал два шага по направлению к нам.

Сердце учащенно забилось. Более робкие из нас тотчас протянули ему свои тарелки с супом. Он покачал головой и улыбнулся, все еще не говоря ни слова.

Тогда я произнесла мои первые русские слова, точнее говоря, прохрипела внезапно осипшим голосом: «Што ви шелаете?»

Солдат резко обернулся и озадаченно уставился на меня. Я заметила, что от моих слов ему стало жутко. Очевидно, что еще не было случая, чтобы «немая» обратилась к нему на его родном языке. Для русских «немцы», так они называют в разговоре между собой жителей Германии, все равно что «немые». По всей вероятности, это идет еще со времен немецкой Ганзы, существовавшей 500 лет тому назад, когда торговавшие с Россией немецкие коммерсанты общались на языке цифр с купцами из Новгорода и других мест, обменивая сукно и кружева на пушнину и пчелиный воск.

Но этот русский ничего не ответил на мой вопрос, а только покачал головой. Тогда я спросила, не хочет ли он что-нибудь поесть. В ответ он ухмыльнулся и сказал по-немецки: «Шнапс».

«Шнапс» и «ури, ури», то есть часы (от немецкого «ур»), вот таковы первые желания русских солдат. Эрнст Леммер рассказывает:

«Первые советские воинские подразделения вели себя дисциплинированно. Поэтому мы проявили излишнее легкомыслие. Когда пришли другие русские части, мы не попрятались тотчас по домам. Среди русских внезапно объявилась масса мародеров, бабников и похитителей часов. Слова «ури, ури» стали привычным понятием: они обозначали обычное пристрастие русских к наручным часам.

Однажды на наверняка украденном велосипеде к нашему дому подъехал русский солдат. Я стоял перед домом один. Он ловко спрыгнул с велосипеда – очевидно, его наметанный глаз заметил мои наручные часы. С возгласом «ури, ури!» он подошел ко мне. Я не хотел отдавать свои часы, но он крепко схватил меня за руку, в мгновение ока снял с нее часы и быстренько сунул их в свой туго набитый карман штанов, где они, по-видимому, попали в хорошую компанию.

Но потом он заговорил со мной на поразительно хорошем немецком языке, словно ничего не произошло. У меня сложилось впечатление, что он даже совершенно не осознавал неправоту своих действий.

– Кем ты работаешь? – спросил он меня.

Я сказал ему, что пишу статьи для газет. На это он удивленно воскликнул:

– О, как интересно! Я тоже журналист.

Теперь пришла моя очередь удивляться. Когда выяснилось, что мы с ним коллеги, он пожал мне руку. Я подумал: ну, сейчас ты получишь свои часы назад. Однако когда я заикнулся об этом, он решительно возразил:

– Нет, нет, ури мне.

– Тогда ты плохой коллега, – укоризненно сказал я ему. – Ури принадлежат мне.

Но он только еще раз пожал мне руку и сказал:

– Фидерзен!

А потом произошло нечто такое, чему сегодня вряд ли кто поверит. Он два раза поцеловал меня, сначала в левую, а потом в правую щеку, и сердечно попрощался со мной».

Встречи русских и немцев далеко не всегда протекали так идиллически. Эрнст Леммер пишет:

«Тогда же я стал свидетелем ужасающих сцен истязания жителей Берлина. Не проходило и дня, чтобы не случалось что-то страшное. Никогда не забуду тот час, когда нас позвали в дом великого актера Фридриха Кайслера. Каждый знал этого вельможу сцены и экрана. То, что мы увидели в его безмолвном доме, было просто ужасно. Мертвый Кайслер лежал на полу. Но в соседней комнате перед нашим взором предстала еще более страшная картина: там мы нашли трупы двух молоденьких артисток со вспоротыми животами…

Только некоторое время спустя мы узнали, что же там произошло. Несчастье случилось в последние часы войны. Несколько пьяных русских солдат, как всегда, искали женщин. И в эти последние трагические минуты своей жизни Фридрих Кайслер оставался все тем же кавалером, которого он изображал на сцене всю свою жизнь. Он предоставил кров двум артисткам, дом которых был разрушен во время бомбежки. Однако его героическое поведение не спасло ни его самого, ни молодых женщин».

Неизвестная берлинка рассказывает:

«Рядом со мной стоят трое русских. <…> Я кричу, кричу. За моей спиной глухо захлопывается дверь подвала.

Один из русских хватает меня за запястье и тащит за собой. Второй тоже грубо хватает меня за горло и так сильно сжимает его, что я перестаю кричать, опасаясь, что он задушит меня. Оба начинают срывать с меня одежду, и вот я уже лежу на полу. Из кармана моей куртки что-то со звоном падает на пол. Наверное, это ключи от дома, моя связка ключей. Моя голова упирается в нижнюю ступеньку подвальной лестницы, я ощущаю спиной холод мокрых керамических плиток. Вверху в проеме двери, откуда падает узкий луч света, один из русских стоит на страже, в то время как второй срывает с меня нижнее белье и пытается силой овладеть мной.

Левой рукой я ощупываю пол, пока не нахожу связку ключей. Я крепко зажимаю ключи в левой руке. Правой рукой я пытаюсь сбросить с себя насильника, но ничего не помогает, он просто разорвал подвязку для чулок. Когда я, шатаясь, пытаюсь подняться, на меня набрасывается второй солдат. Пинками и оплеухами он заставляет меня снова опуститься на пол. Теперь другой русский стоит у двери, он шепчет: «Быстрей, быстрей…»

Вдруг раздается громкая русская речь. Дверь распахивается, и становится светло. В подвал входят двое, трое русских. Третьей оказывается женщина в военной форме. Все смеются. Второй тип, которому помешали закончить гнусное дело, вскакивает с меня. Оба насильника уходят вместе с остальными, оставляя меня лежать на холодном полу.

Держась за перила лестницы, я с трудом поднимаюсь, собираю свою одежду и, опираясь о стену, бреду к двери подвала. Между тем ее заперли снаружи на засов. Я кричу: «Откройте! Откройте! – И поскольку ничего не происходит, добавляю: – Откройте, я тут одна, они ушли!»

Наконец оба железных рычага поднимаются. Я вхожу, и все обитатели подвала таращатся на меня. Только теперь я замечаю, как выгляжу в их глазах. Чулки сползли до самых туфель, волосы спутаны, в руке изорванная в клочья подвязка для чулок. Я не могу больше сдерживаться и кричу: «Вы свиньи! Меня два раза изнасиловали, а вы закрываете дверь и оставляете меня валяться на полу как кусок дерьма!»

Я поворачиваюсь и хочу уйти отсюда прочь. За моей спиной сначала царит тишина, потом начинается настоящий гвалт. Все говорят, кричат, спорят, перебивая друг друга и размахивая руками. В конце концов принимается решение: «Мы все вместе идем к русскому коменданту и просим у него охрану на ночь».

У коменданта.

«Во дворе комендатуры я спрашиваю, как найти коменданта. От группы мужчин, стоящих у двери флигеля, отделяется высокая фигура: «Да, что вы хотите?» Широкоплечий здоровяк кавказского типа с белоснежными зубами.

Но он только смеется над моим лепетом и над жалкой кучкой немцев, которые явились сюда жаловаться.

«Подумаешь, какая ерунда, наверняка это вам не повредит. Среди наших бойцов нет больных». Он не спеша возвращается к остальным офицерам, и мы слышим, как они негромко смеются. Повернувшись к нашей серой толпе, я говорю упавшим голосом: «Это не имеет никакого смысла».

Американский журналист и писатель Корнелиус Райан беседовал в 1965 году в Москве с компетентными лицами об эксцессах, которые совершали военнослужащие Красной армии во время битвы за Берлин:

«Русские не отрицали, что во время и после битвы за Берлин имели место изнасилования, однако с помощью разных аргументов они пытались оправдать действия советских солдат. Советские историки соглашались с тем, что войска вышли из-под контроля; но самые страшные зверства они приписывали жаждущим мести бывшим военнопленным, которые были освобождены во время советского наступления от Одера на Берлин.

Павел Трояновский, фронтовой корреспондент газеты «Красная звезда», так высказывался относительно изнасилований: «Конечно, мы не были стопроцентными джентльменами: мы видели слишком много всякого».

Другой корреспондент «Красной звезды» сказал как-то: «Война есть война, но то, что делали мы, не идет ни в какое сравнение с тем, что творили немцы в России».

В эти дни с неба на Берлин падали бесчисленные листовки. Немецкие самолеты, которые лишь изредка долетали до окруженного города, сбрасывали листовки, в которых говорилось о часе испытаний и о приближении армии генерала Венка, которая прорвет блокаду столицы. Листовки требовали от солдат и населения Берлина проявлять выдержку, терпение и твердость. Русские листовки на немецком языке обращались к «немецкому населению». Вот, например, текст русской листовки от 28 апреля 1945 года:

«Победоносная Красная армия, которая преследует разбитую гитлеровскую армию, со всех сторон вторглась в Берлин. Город полностью окружен советскими войсками. Приближается конец гитлеровского господства, конец фашистского террора и беззакония.

Для опровержения лживых измышлений гитлеровской пропаганды, что целью Красной армии является уничтожение всего немецкого народа, мы заявляем:

Перед Красной армией не стоит задача уничтожить или поработить немецкий народ. У нас нет и не может быть таких бессмысленных целей. Единственная цель Красной армии заключается в окончательном разгроме гитлеровской армии, в уничтожении нацистского режима и в строгом наказании творцов этого режима, виновников войны и военных преступников.

Из этого следует, что Верховное главнокомандование Красной армии гарантирует полную безопасность всем немцам, в том числе рядовым членам национал-социалистической партии и гитлерюгенда, если они будут вести себя честно по отношению к советским войскам и не будут нарушать введенный порядок.

Одновременно мы предупреждаем всех, что те лица, которые будут нарушать военный режим и порядок, будут помогать проводить террористические акты, диверсии и другие враждебные действия против Красной армии, будут строго и беспощадно караться по законам военного времени.

В случае покушения на военнослужащих Красной армии виновные будут повешены. Если виновные не будут установлены, то военный комендант берет заложников из жителей той местности, где был проведен террористический или диверсионный акт. Эти заложники остаются до тех пор под арестом, пока виновные не будут установлены. При повторении террористического или диверсионного акта в этой же местности заложники будут повешены.

Отношение Красной армии к вам будет целиком и полностью зависеть от вашего поведения.

Поэтому мы требуем от гражданского населения поддерживать введенный режим и порядок и безоговорочно выполнять все распоряжения военной администрации, разоблачать гитлеровских агентов, террористов и диверсантов и передавать их в руки советской военной администрации.

Все население должно принимать активное участие в установлении и поддержании полного порядка, так как от этого зависит его нормальная жизнь.

Главнокомандование Красной армии»

И комитет «Свободная Германия», антифашистское движение немецких военнопленных в Советском Союзе, дал указание сбросить на Берлин несколько видов своих листовок. В одной из таких листовок содержалось обращение к «солдатам, мужчинам и женщинам Берлина»:

«Берлинцы!

Вы знаете приказ безумного Гитлера и его кровавого пса Гиммлера защищать каждый город до последнего человека. Тот, кто сегодня выполняет приказы нацистов, или идиот, или подлец.

Берлинцы!

Следуйте примеру жителей Вены! Благодаря тайному и открытому сопротивлению рабочим и солдатам Вены удалось предотвратить кровавую бойню в их родном городе. Разве должен Берлин разделить судьбу Ахена, Кёльна и Кёнигсберга?

Нет!

Скажите свое веское НЕТ! Создавайте ячейки сопротивления в казармах, на предприятиях и в бомбоубежищах! Выбрасывайте на улицу портреты Гитлера и его сообщников! Организуйте вооруженное сопротивление!»

В другой листовке содержалось обращение к жителям тех районов Берлина, которые еще не были захвачены русскими:

«Берлинцы!!! Солдаты!!!

Нацисты годами лгали вам и обманывали вас!

Теперь весь обман раскрылся. Доказательства у вас на руках. Ваши дома разрушены, ваших жен, детей и мужей убивают! Гитлер приказал собственной артиллерии сжечь

Берлин дотла. Поскольку нацисты окончательно проиграли войну, вы должны подохнуть вместе с ними под бомбами и снарядами! «Повесить, убить, расстрелять!» – это их последнее отчаянное усилие спасти гибнущий режим, прежде чем они сами окажутся на виселице!!

КРАСНАЯ АРМИЯ идет к вам как освободительница! Она дисциплинированна и хорошо воспитанна – в отличие от эсэсовских бандитов Гиммлера. В занятых советскими войсками городских районах Берлина, в таких как Целендорф, Ванзе, Тегель, Панков и других, уже установился мир, порядок и началось восстановление! Кем? Только солдатами КРАСНОЙ АРМИИ! А у вас война, отчаяние, убийство и смерть!!

Какая польза от сопротивления? Оно совершенно бессмысленно!!!! Доверяйте КРАСНОЙ АРМИИ! Она не воюет с немецким народом. Она хочет лишь уничтожить нацистских убийц, которые предали вас и теперь удирают и трусливо бегут из страны.

Геббельс лжет! Нет никакой армии, способной прорвать блокаду Берлина, ни на Западе, ни где-либо еще! Нет никакого конфликта между союзниками. Нет никаких разногласий между американцами и русскими, как пытается вам внушить геббельсовская пропаганда…

Препятствуйте тотальному уничтожению последнего имущества.

Действуйте!!! Освобождайте сами себя! Устраняйте нацистов! Ни один из них не должен ускользнуть!!!

Организуйте БЕЛУЮ АКЦИЮ. Готовьте белые флаги. Сами решайте, когда вывешивать их! С вами будут обращаться так, как вы действовали!!!

Комитет «Свободная Германия!

Берлинская секция»

В то время как в центре Берлина еще шли бои, русские уже старались наладить мирную жизнь в занятых городских районах. 28 апреля генерал-полковник Н. Берзарин, командующий 5-й ударной армией, был назначен военным комендантом Берлина. Его войска первыми вошли в Берлин, и по русской военной традиции комендантом города стал тот командир, войска которого первыми ворвались в пределы вражеского города. В приказе № 1 от

28 апреля Берзарин обратился к жителям Берлина:

«Сегодня я назначен начальником гарнизона и комендантом города Берлина.

Вся административная и политическая власть по приказу командования Красной армии переходит в мои руки.

В каждом районе города по ранее существующему административному делению назначаются районные и участковые военные комендатуры.

Я приказываю:

1. Население города должно соблюдать полный порядок и спокойствие и обязано оставаться в местах своего постоянного местожительства.

2. Национал-социалистическая немецкая рабочая партия и все подчиненные ей организации и структуры (гитлерюгенд, женские, студенческие и прочие организации) должны быть распущены. Настоящим приказом их деятельность запрещается.

Весь ведущий персонал административного аппарата НСДАП, гестапо, жандармерии, службы безопасности, охраны тюрем и всех прочих государственных учреждений должен в течение 48 часов с момента опубликования данного приказа явиться в районные и участковые военные комендатуры для регистрации.

Все находящиеся в городе Берлине военнослужащие германского вермахта, войск СС и СА также должны в течение 72 часов явиться на регистрацию.

Тот, кто в течение установленного срока не явится на регистрацию, а также тот, кто окажется повинен в укрывательстве подобных лиц, будет привлечен к строгой ответственности согласно законам военного времени.

3. Чиновники и служащие районных администраций должны явиться ко мне с целью доклада о состоянии дел в районах и для получения указаний о дальнейшей деятельности этих органов власти.